Книга: Тропа барса
Назад: Глава 38
Дальше: Глава 40

Глава 39

19 августа 1991 года, 5 часов 52 минуты

 

Транспортник из Москвы прибыл полупустым. Всю дорогу Григорий Краснов внимательно слушал «вражьи голоса». Похоже, Кит прав: советский цирк, да и только. Слава КПСС, что сам он оказался в нужной связке: то, чем занималось их подразделение, вполне может в самом недалеком будущем принести деньги. Огромные деньги. А с большими деньгами — совершенно наплевать, какой строй на дворе и какие реалии, как говаривает меченый генсек. А вот интересно, как бы смотрелось пятно на лысине в оптике прицела?..
На аэродроме уже ждали три машины: крытый брезентом «ГАЗ-66» с надписью «Научно-изыскательская» и эмблемой Академии наук СССР и два потрепанных «жигуленка» с форсированными движками. И «газон», и легковушки принадлежали местному управлению; но к собственно операции никто из здешних привлечен не был.
Впрочем, никто особо и не рвался: происходящие события казались профессионалам изрядной мутью, и извозиться в этой мути никто не хотел — отмываться потом долго. То, что операцию «столичных гастролеров» немедля связали с начавшимися в Москве событиями, было даже на руку Красу и его людям: разбираться потом в том, что произойдет, никто здесь тоже не захочет.
«Эксы» быстро побросали амуницию в «газон», разместились сами. Группу «Экс» сформировал постепенно сам Никита Григорьевич Мазин, как он выражался, «из калечных и убогих». Нет, со здоровьем у парней было все нормально, но по типу психики они были теми, кого викинги называли берсеркерами, законопослушные граждане — отморозками, а этнологи — пассионариями. Почти все они в Афгане баловались «травкой»; люди Мазина отыскивали таких по госпиталям и подразделениям, привлекали в особую группу и уже там подсаживали влютую, уже на героин. Выполняли они поручения самого гнусного толка: карательные операции.
Многим далеким от войны людям, знающим об этом предмете по романам Вальтера Скотта, это показалось бы «неспортивным», но в условиях партизанской войны карательные акции были таким же атрибутом боевых действий, как и анаша, повальная желтуха, спирт, грязь восточных базаров… В группу «Экс» отбирались не все: только те, кто сумел проявить исключительную, безразличную жестокость и утвердился в своем праве убивать. Этот наркотик был посильнее героина. Да и…
Парни тоже вовремя поняли: пути куда-то назад, в жизнь добропорядочную. у них нет, а скорее, и не было никогда. Ну что ж… На игле, как и на войне, тоже люди живут, и живут очень нескучно!
Официально отряд именовался «группой специальных операций», с восемьдесят девятого использовался исключительно по проекту «Снег», особого названия, как и особого учета, не имел; бойцы считались людьми довольно-таки низкой квалификации, вернее даже — вовсе сбродом по сравнению с «Альфой», «Вымпелом» или «Гранатом». Но Никита Григорьевич Мазин имел на эту боевую единицу свои виды: он внимательно следил за развитием событий в стране и полагал в недалеком будущем официально отряд расформировать, а неофициально… Как бы там ни было, такие люди в твоем личном подчинении порой куда эффективнее, чем целый отдел К деревне Сосновое Поле добрались через полтора часа. Ориентировались на позывные маяка машины прослушивания и тем не менее минут сорок проплутали: свернули на едва заметный проселок и. как казалось, проехали полный круг.
Никакого соответствия с предоставленными местными особистами подробнейшими крупномасштабными картами не было.
— Не иначе — лешак водит… — прокомментировал водитель.
— Не говори чушь, — резко отозвался Краснов — По карте нужно правильно ориентироваться. Да и на маячок идешь, не вслепую! Идиот!
Водитель пожал плечами: дескать, вы — начальство, вам виднее. А только сам он родился да детство провел в лесах на Брянщине, в маленькой деревушке, у бабки с делом: родители погибли в Ташкенте в шестьдесят шестом при землетрясении. Про леших там, под Брянском, знали все: не задобришь, так и из лесу можешь не вернуться. Да и в Афгане в том — тоже свое: шайтаны, горные джинны.. Те вовсе грозные: раз решат пакость натворить, своим ли, местным, чужим ли, пришлым, — пиши пропало. А наши лешаки, эти баловные: просто из озорства закрутят, замутят путника, а там уже — как Бог даст: то ли откреститься от них да на дорогу выберешься, а то — так и пропадешь в лесу ли, в болотах тех…
На моею прибыли в восьмом часу. Дом. в котором расположились Егоровы, стоял крайний от леса: это облегчало задачу. «Эксы» выслушали приказ, скрытно оцепили хлипкое строение полукольцом, взяли под прицел все входы и выходы. Работенка предстояла непыльная — они бы справились в пять минут, но нужно было ждать приказ.
Краснов забрался в микроавтобус-фургон с аппаратурой, включил спецсвязь:
— Я Крас, вызываю Гаспара, прием, — Гаспар слышит Краса; прием.
— Готовность к акции.
— Вас понял, есть готовность. Ждите приказ.
— Есть ждать приказ. Коней сзязи.
— Конец связи.
* * *
19 августа 1991 года, 7 часов 12 минут

 

— Егоров, ты чего такой сумрачный? — спросила Наташа, приподнимаясь на подушке.
— Да так…
— Нет, не так! Я хоть пару часиков вздремнула, а ты совсем не спал, я же вижу!
Вон, окурков полная пепельница!
— Минздрав предупреждает…
— Володя, прекрати! Что с тобой?! Тебя что-то тревожит.
— Нет.
— Не ври! Я что, не знаю, когда ты врешь? Да я это просто чувствую! И где ты бродил, пока я спала? Я же слышала, ты просыпался…
— Курить.
— А чего тебе здесь не курилось?
— Да захотелось вот выйти, — улыбнулся мужчина. — По самой что ни на есть нужде.
— Да? А почему у тебя глаза такие тревожные?
— Это с недосыпу.
— Так кто тебе спать мешает?
— Никто, малыш, не заводись…
— Да не завожусь я, Володька… Просто… Просто мне тебя жалко… Тебя мучит что-то, сильно мучит, и не только сегодня, ты думаешь, я не замечаю ничего?
Когда ты вдруг сказал пять дней назад нам с Алькой: «Собирайтесь!» — я ведь ничего у тебя не спрашивала, даже куда едем, я была просто счастлива, что хоть раз за столько лет уедем, отдохнем вместе… Подумала, ты устал, а тут, в тишине, развеешься, рыбку половишь, отоспишься и снова веселым станешь…
Знаешь, Егоров… Вот что я заметила: ты давно перестал быть веселым… Очень давно. Раньше, даже когда из Афгана в отпуск приезжал, у тебя улыбка с лица не сходила… Нет, я не то говорю, ты и сейчас улыбаешься обалденно, вот только…
Только глаза у тебя усталые, смертельно усталые глаза, и они никогда не улыбаются, и я совсем измучилась от этого… Не знаю, чем ты сейчас занят по работе, но нужно что-то делать, тебе или мне… Ведь у тебя колоссальное нервное напряжение, я же чувствую, оно копится, оно выхода не получает, и я боюсь, ты когда-нибудь просто свалишься — с инфарктом или чем похуже! Егоров, так нельзя!
Нельзя! Плевать я хотела на всю вашу контору и государственную безопасность в целом, если они так к тебе относятся, что ты улыбаться разучился! В конце концов, это нечестно быть таким и несправедливо, ни я, ни Алька этого не заслужили, Егоров… Так нельзя… Мы же любим тебя…
Наташа жалобно всхлипнула, отвернулась липом к стене, заплакала в подушку.
Егоров ласково поладил плечи жены, но сказать ему было нечего: Наташка была права, Полностью права.
Ночью он действительно выхолил. В комнату к Альке. Дочка спала, разметав льняные, выгоревшие на солнце волосы, обняв обеими руками подушку; губы с вечера так и перемазаны вишневым соком. Рядом, у стенки, полинявший плюшевый медвежонок: его Егоров подарил дочурке, когда той было еще два с половиной года, и с тех пор она с ним не расставалась. А на гумбочке, у кроватки, — черный игрушечный пистолет и десяток настоящих металлических гильз от мелкаша: девчонка не ходила в садик, Наташка таскала ее с собой в тир. Первоначально Егоров пытался протащиться, но жена произнесла иронично: Егоров, то. чем занимаюсь я, — просто спорт, а то, чем занимаешься ты, — совсем не хобби .. Пусть уж Алька привыкнет к тому, что оружие хоть и не игрушка, но я не орудие убийства!"
«То, чем занимаешься ты. — совсем не хобби…» Когда-то он считал, что это работа. Важная, необходима всем людям, живущим в стране. Это был его долг.
Вернее… Вернее, он и сейчас считал, что это его долг и что его работа необходима, вот только…
Да. Он сделал все правильно, но… Тот ли выбрал способ… В любом случае Наташка имеет право знать. Он не говорил ей ни о чем раньше, не желая загружать ее кудрявую головку лишними проблемами, но теперь… С тех пор как он написал подробный рапорт… Просто… Просто если он прав в своих выводах, а все указывает на то, что он прав. то никакое незнание не спасет его жену., . И — хотя об этом я подумать было страшно — и его малышку, Эти люди играют но своим собственным правилам. Ну что ж… А он станет играть по своим. Удар лучше встречать с открытыми глазами. Выстрел — тем более. Наташе нужно знать. Все.
Женщина оторвала от подушки заплаканное лицо:
— Егоров, прикури мне сигарету, что ли… Извини, что я так разнюнилась… Но, честное слово, это просто жутко ощущать, когда твой любимый мучается чем-то, а ты никак, никак не можешь ему помочь…
Владимир передал жене дымящуюся сигарету, закурил сам.
— Ты права, зайка. Я должен был тебе все рассказать раньше. Вот только я полагал, что все это наши, конторские игры… И еще — хотел убедиться сам… И в том, что не ошибаюсь, и в том… — Мужчина затянулся, спалив сигарету почти на треть. — По-моему, я совершил ошибку.
— По работе?
— Не вполне. Вернее…
— Егоров, чего ты не имеешь права говорить, не говори… Не нужны мне никакие военные или государственные секреты…
— В том-то и дело, что это тайна не государственная, а наоборот.
— Как это — наоборот?
— Антигосударственная. Вернее даже, антинародная.
— Егоров, вы свихнулись там все! «Антинародная тайна»! Такое впечатление, что без поисков всяческих врагов ваша контора просто болеет!
— Погоди, Наташка, не заводись… Наша контора, может, и не лучше подобных в других странах, но и не хуже, уж ты мне поверь на слово. Ни по методам работы, ни по всему остальному. Совсем не хуже. И как бы ни складывалась жизнь, понятие «государственная безопасность» существовало, существует и будет существовать всегда. Если мы не станем защищать наши интересы…
— Егоров, не устраивай мне ликбез! Я все понимаю, не дура! Но то, о чем трындят по радио с самого утра, — это полная придурь! Развалилось все, а среди этих старперов нет ни одной яркой личности!
— Наташка, ты о чем?
— Как это — о чем? Ты что, не знаешь?
— Не знаешь — чего?
— Вот блин! Да все утро передают! Я выбегала на Альку глянуть, в кухню наведалась, радио там не выключено, бубнит вполголоса…
Женщина подошла к висевшей в углу комнаты с незапамятных времен черной тарелочке, покрутила:
— Слушай.
«…Политика реформ зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние… Насаждается злобное глумление над всеми институтами государства. Страна по существу сгала неуправляема… Потоки слов, горы заявлений и обещаний только подчеркивают скудость и убогость практических дел. Каждый гражданин чувствует растущую неуверенность в завтрашнем дне, глубокую тревогу за будущее своих детей…»
— Что это такое? — удивленно приподнял брови мужчина.
— Егоров, снова овцой прикидываешься? — недоверчиво глянула Наташа, но удивление мужа было совершенно искренним, тут она не ошиблась.
— Так что случилось-то? Ты сообщение с начала слышала?
— Да ничего особенного, — пожала она плечами. — Объявили какое-то чрезвычайное положение.
— По всей стране?
— Да вроде того…
Женщина помолчала немного, сказала, словно про себя:
— Странно… Значит, твоя тревога связана не с этим?
— Нет. Я боюсь за тебя и за Альку.
— За Альку… — произнесла одними губами Наташа, и было видно, как побледнело ее лиио. — Егоров, что произошло?! Это поэтому мы так спешно выехали из Москвы?
— Да.
— Нас что, будут искать?
— Думаю, уже ищут.
— Кто?
Мужчина прикурил от бычка новую сигарету.
— Кто, я тебя спрашиваю?!
— Контора.
— Вся контора?! При таком тарараме? Им что, больше занять себя нечем в такое судьбоносное времечко?!
— Наташка, подожди… В любой конторе всякие люди работают… И в той неразберихе, что началась даже не с пришествием Пятнистого, а много раньше, многие стали работать вовсе не на державу, а на себя…
— Подумаешь… Эка невидаль… Это нормально — работать на себя.
— Но только не ценой жизни людей!
— Каких людей?
— Многих.
Володя замолчал, собираясь с мыслями.
— Егоров, ты не темни! Я же говорю, н не дура и не нюня! Давай колись! В чем суть проблемы, что угрожает Альке?
— Погоди… Как бы попроще… — А не надо попроще! Давай сначала! Мужчина одним движением затушил сигарету:
— Хорошо. Сначала так сначала Несколько лет назад меня ввели стажером, а потом оперативным куратором в один проект. Название проекта очень поэтичное:
— Снег.
Назад: Глава 38
Дальше: Глава 40