— Нет, скажи, Егоров, ты правда помнишь? Все же столько лет прошло… — Женщина влюбленно смотрела на мужа, и он чувствовал ее взгляд.

Добавь еще — трудных. А то… А я все равно тебя люблю. Очень-очень. Учти, ив, это редкое качество в женщине. Мне не хотелось, даже когда тебя не было долго-долго… Зато теперь .. Нет, ты правда не забыл? Не-а…

Наташка была мастером спорта по пулевой стрельбе малокалиберного пистолета, как раз тогда готовилась какому-то открытому республиканскому турниру и шла первым фаворитом. Ее тренер Степан Михайлович Степанов договорился со своим старым приятелем, военруком школы, чтобы она практиковалась по вечерам прямо там: тира своего у школы не было, но, построенная в начале шестидесятых, она была оборудована прекрасным бомбоубежищем, основой которого служил длинный коридор.

Бомбоубежище задраивалось тяжеленными дверьми, в дном конце коридора ставился металлический лист, на втором закреплялись мишени: стреляй не хочу! Пистолет и патроны Наташка попросту таскала с собой в портфеле: нарушение, конечно, но ничего не нарушишь — и ничего не достигнешь, этому девизу ее тренер, бывший снайпер Степанцов следовал сам и любил повторять его подопечным.

Володя Егоров тогда практиковался в стрельбе из пистолета. Ему на ближайших курсантских соревнованиях предстояло выполнить норматив кандидата в мастера, и он старался каждый день выбивать хотя бы десять серий; в училище изучали совсем другой тип стрельбы, Володя же хотел, кроме всего, «поставить руку», наработать школу. Учиться оставалось полгода, диплом и лейтенантские погоны были не за горами, а потому руководство училища сквозь пальцы смотрело на его «художества» со слабым полом: гусарство в училище негласно поощрялось, проделки записных буянов становились изустным преданием, и новые поколения курсантов воспитывались на них не меньше, чем на изучении специальности, штудировании уставов или политподготовке.

Ну а люди из заинтересованного ведомства обратили внимание на перспективного молодого человека по другому поводу: он мастерски уходил от любых передряг, какие случались в бурной курсантской жизни; столкновения с хулиганствующей молодежью города, разборы с милицией — все это было, но с поличным Егорова никто ни разу не задержал, ускользал с «места происшествия» он мастерски, проявляя дерзость и хладнокровие, оставляя после себя поломанные челюсти и выбитые зубы противников и никогда не попадаясь сам блюстителям порядка. Однажды его, казалось, уже точно «прижали к стенке»: блокировали набранной из ППС группой захвата на последнем, четвертом этаже общежития гидромелиоративного техникума.

Да и еще светила ему статья за сопротивление внештатным сотрудникам, коим он по легкомыслию имел неосторожность набить полуофициальные лица при исполнении до полной отключки здесь же, перед общагой, некоторое время назад… Впрочем, внештатники не представились, но для милиции тех времен это вряд ли бы послужило оправданием; в любом случае права бы ему никто зачитывать не стал: как минимум, отметелили бы как верблюда. А то и статью навесили.

Брать нарушителя спокойствия вышли хорошим составом, даже с собакой: Тигра Полосатый попортил ментам много крови, и с ним решили разобраться под шумок очень показательно, чтобы иным кадетам впредь неповадно было… Хорошо, успела шумнуть одна из девчонок — поднялась мигом в комнату подруг, успела крикнуть:

«Вовка, менты!»

Когда «группа захвата» всем составом сгрудилась у хлипкой общажной двери и та была вышиблена напрочь грозным ударом кирзового сержантского сапога, в означенной комнате были обнаружены только две совершенно голые девчонки, отчаянно визжащие на всю общагу и прилегающие окрестности, распахнутое окно и спортивные мужские трусы с лампасами — на тумбочке у одной из кроватей.

Володя за ту пару минут, что блюстители выдвигались на четвертый этаж, успел набросить джинсы и майку, сунул ноги в кроссовки (дежурная форма для самоволок хранилась у него в каптерке, а потому за забор училища он выходил всегда в полном цивиле) и шагнул в открытое окно, успев послать воздушный поцелуй обоим подружкам. Быстро прошел по узенькому парапету до угла здания, выдохнул и что есть силы оттолкнулся ногами. Тренированное тело пролетело метров семь вперед и вниз, и Егоров жестко вломился в ветви стоявшего не так далеко пирамидального тополя. С треском, царапая лицо и руки, обдирая кожу чуть не до костей о жесткий ствол, проскочил по инерции почти до самой земли, завис на руках и одним прыжком очутился на земле.

Глянул вверх: блюстители порядка и нравственности ; пока не появились; чуть морщась от боли, прихрамывая, свернул за угол и только тогда услышал самозабвенный визг девчонок — это был ему сигнал, что дверь выставлена. А значит, девчата сейчас разводят бодягу насчет проникновения к ним хулиганствующих пьяных милиционеров, председатель студсовета общежития Серега Гирин, давний собутыльник Егорова и компаньон по беззаботным рисковым выходкам, поднимает самый что ни на есть базарный кипеш, грозит дозвониться важным ментовским начальникам и жаловаться, жаловаться. Девчонки же, почти в чем мать родила, мечутся по коридору с воплями, стенаниями и воем, подобающим случаю.

Короче, концерт но заявкам хора имени Григория Веревки с редким по тем временам бесплатным стриптизом!

Володя тем временем выбрался на улицу имени красного командира Щорса, стопорнул частника и ринулся в училище, полагая, что борцы за чистоту нравов не угомоятся…

Они не угомонились. Когда в полчетвертого утра по взводу объявили подъем и построение, Володя бодро стоял в строю и беззаботно и безгрешно поглядывал на толстого милицейского майора, стоявшего рядом с командиром взвода.

— Курсант Егоров, выйти из строя! — зычно приказал комвзвода капитан Нечипорепко. Володя сделал положенное количество шагов вперед.

— Где вы находились между двадцатью тремя и двумя тридцатью?

— Во сне, товарищ капитан! — бодро ответствовал Володя вислоусому Нечипоренке.

— Во сне, говоришь? — Милицейский майор приблизился к курсанту, светло-голубые глаза навыкате по-крабьи уставились ему в лицо. — А где же ты так поцарапался?

— Порезался при бритье, товарищ майор!

— Все шутишь… А руки там же, при бритье, спалил? кивнул он на замотанные свежими бинтами кисти.

— Неудачно выполнял упражнение на перекладине, товарищ майор!

— Вот что, клоун… Теперь, если кто-то из патрулей встретит тебя в городе, ты у меня выполнишь упражнение удачно, это я тебе обещаю… — просипел майор тихо. стоя рядом, почти вплотную. — И из славных вооруженных сил тебя отчислят по состоянию здоровья… А перекладину… Перекладину ту ты у себя из задницы будешь долго вынимать, понял, курсант?

— Как не понять, товарищ майор, — так же тихо ответил Егоров. — На всякую хитрую жопу — свой болт с резьбой. — Чуть помолчал и добавил:

— И наоборот.

Майор хмуро развернулся и отчалил. Курсанты загомонили весело: историю с неудавшимся захватом и прыжком с верхнего этажа общаги-сталинки знал уже весь взвод.

— См-и-ирна-а-а! — прорычал капитан Нечипоренко. после того как проводил майора милиции. И сказал речь Краткую, но содержательную. Смысл ее, если убрать идиомы, сводился примерно к следующему: «Я вам дурак или кто? Лезете, куда понятия не имеете! Одно подытожу; я вам все время спускал сквозь пальцы, но впредь, если я кого-то за что-то поймаю, то это будет конец!»

— О чем задумались, Егоров? Вы же курсант! — Капитан остановился напротив Володи.

— О Китае, — не моргнув глазом быстро ответил тот.

— О Китае?

— Так точно. Нам товарищ подполковник как раз на политзанятиях рассказывал. И знаете, что выходит?

— Что? — недоверчиво, ожидая подвоха, переспросил капитан.

— Китайцы — умный народ. Но не все. Капитан долго и пристально смотрел на Егорова, произнес тихо, зловеще:

— Смирна-а… Два наряда!

— Есть два наряда.

— Кругом! Встать в строй! — Задумчиво посмотрел вслед Егорову. — Тоже мне Калигула… — выдавил он, добавив, впрочем, известное отглагольное прилагательное, а потом и продлил тему с привлечением всего словарно-ругательного запаса не только братских русского и украинского, но и всей индоевропейской языковой группы…

…В самоволки Володя Егоров ходить не перестал, но уже явно перебесился и сократил число матримониальных связей до прожиточного минимума: у милицейского майора хватило бы власти и сволочизма сильно подпортить карьеру будущему офицеру, а то и прервать ее до начала. Гореть на такой мутате ему не хотелось.

Тем более… Удача привлекает всех, неудачники не нужны никому.

В серьезном ведомстве оценили удачливость Егорова. Как и его умение «работать с людьми»: Тигру Полосатого не заложили ни бабульки-вахтерши, ни девчонки. Самое удивительное, даже те, с кем отношения его не сложились или прервались.

«Редкий талант», — подытожил подполковник Кузнецов и принял решение. Подходил Егоров по всем статьям, но имелось одно упущение: Володя не был членом партии.

На четвертом курсе училища будущие офицеры вступали в ряды КПСС, как и положено, взводом. А Егоров как раз в те поры замотался по соревнованиям, забегался…

Потом про него просто забыли, и, когда перед выпуском стали подъезжать «купцы» за наиболее ценным человеческим материалом, это упущение было мгновенно обнаружено. И — исправлено в течение недели. Беседовавший с Володей визитер в штатском помимо прочего настоятельно порекомендовал вести себя до окончания курса пристойно и — жениться. "Ту карьеру, какую вы можете сделать при нашем содействии, естественно, своим трудом, талантом и упорством, не стоит губить.

Право, не стоит. Такой билет выпадает далеко не каждому, даже за жизнь. Вам — выпал. Мы не торопим и решение оставляем за вами".

И он принял решение.

Но отлучки в тир не возбранялись, были делом законным: Володя Егоров несколько лет с блеском защита. честь училища в соревнованиях по рукопашке, и, когда он увлекся стрельбой, руководство дало зеленый свет.

А в тот вечер они оказались в тире вдвоем. Созвонились заранее, Наташа сказала, что несколько ребят вместе с ней идут пострелять. Встретив его у остановки автобуса, она несвязно что-то рассказывала… Мария Петровна, уборщица, живущая в комнатке при школе и предупрежденная военруком, открыла им и запустила в подвал. Зажгли свет, установили мишени. Наташа сказала, что ребята придут позднее.

Начали стрелять. Девушка безбожно мазала. Пули с визгом рикошетили от стен.

— Ну не знаю, что такое сегодня. — Дыхание ее было нервным, в горле стоял соленый ком: ну почему, почему он опять не обращает на нее никакого внимания, совсем?

У Володи дело тоже ладилось слабо: пули ложились вразброс. А еще… Было что-то тяжелое в том, что длинный бетонный тоннель убежища отделял их от остального мира… Будто уже навсегда.

Стреляли они по очереди. Настроение девушки все более и более портилось, а Володя… Ему вдруг показалось. что они остались только вдвоем среди чего-то пустого и враждебного, и эти черные, расплывающиеся кружочки — вовсе не мишени, и нужно обязательно попасть, изрешетить их пулями, иначе…

Выстрелы гулким эхом отдавались в бетонном подземелье, и ему впервые пришла тогда в голову мысль: каким бездарным делом они занимаются теперь…

Тренируются… Для чего? Она — для победы в соревнованиях, а он? Если быть честным, он — чтобы… Ну да. Когда-нибудь на месте этих кружочков будут люди, и он, Володя Егоров, станет их убивать.

Стоп! Слов «люди» никогда, никогда не употреблялось при обучении! Находились другие: «гражданское население», «ограниченный контингент», «группа быстрого развертывания»… Не употреблялось почти и эмоциональное «враг», проще и легче — «противник», нечто неодушевленное, почти механическое, слово, к которому так легко прибавить другое — «условный». Ну а если условный, то и занятие, которому его обучали пять лет, — не сама война, а просто игра, как в детстве…

— Все, не могу больше! — Наташа опустила оружие. — Ничего не получается! День, что ли, такой?

— Ничего, он скоро закончится. — Володя глянул на фосфоресцирующий циферблат:

— Уже одиннадцать.

— Ото!

— Так мы пришли почти в девять.

— Ну надо же! Летом всегда так, не угадаешь с этим временем!

— Что-то Марья Ивановна нас не погнала…

— Да она уже спит давно: встает-то в пять.

— Так сейчас каникулы, зачем ей?

— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Привычка, наверное. — Она помолчала, спросила:

— Тебе нужно в училище?

— Мне нужно было в училище два часа назад. Сейчас уже нет. В любом случае, милая девушка, я провожу тебя.

— А я и сама не боюсь! Тем более со стволом! — задорно заявила Наташа. Володя посерьезнел:

— Брось, Наташка. Ты же все равно не сможешь выстрелить в человека.

— Не-а. Не смогу. Но напугаю до смерти! — Девушка быстро упаковала оружие, патроны в сумку. — Егоров… Раз уж ты не спешишь, подожди меня еще минуток десять, ага?

— Да запросто!

— Пойдем!

Они поднялись из убежища-тира, прошли пустой и гулкий школьный коридор. Наташа чувствовала, как у нее захватывает дыхание и наворачиваются слезы: она помнила.. как ходила по этому коридору еще первоклашкой с четырехугольным ранцем за плечами и мешком со сменной обувью, и тогда стены казались ей огромными, а верхние этажи школы, где обитали старшеклассники с длинными, под Битлз, волосами и пробивающимися усиками, виделись совсем другим, недостижимым, взрослым миром… А теперь…

— Мы выйдем через спортзал, там дверь на защелке, ага?

— Как скажете, милая девушка.

— Только я в душик забегу, это пять минут. А то.. А то как-то чувствую себя после такой стрельбы… Ничего?

— Я покурю пока.

— А капля никотина — убивает!

— Я же не лошадь!

— Не-а. Ты — Тигра Полосатый! Дашь затянуться?

— Спички детям…

— Сам ты дите! — Девушка скрылась за маленькой дверцей.

Она разделась, запустила воду, зажмурившись, стала под прохладный душ… Слезы потекли сами собой, девушка прикусила руку, чтобы он там, за дверью, не услышал… Казалось, все напряжение этого странного вечера выливалось теперь солоноватой влагой из глаз. И вместо него появилось какое-то новое, неизведанное чувство, что сейчас ей подвластно все-все на этом свете, что стоит ей только вот так, нагишом, выйти из дверей спортзала, и она легко оттолкнется от земли и поплывет туда, вверх. в потоках теплого летнего вечера, купаясь в напоенных ароматом скошенной травы струях, а город будет спать где-то там, внизу, и все люди этой ночью увидят только хорошие сны и будут счастливо очарованы и сегодня, и всегда…

Она прогнулась всем телом, почувствовав тепло в груди, и тепло это разливалось вниз, пульсировало, согревало… Девушке казалось, что губы ее разбухли от сухой жары, она жадно хватала капли влаги… И еще… Она вдруг впервые с такой силой ощутила юную гибкость собственного тела, словно она была травинкой, стелющейся веткой ивы, тонким солнечным лучиком, играющим блика ми по воде малой безымянной реки… Володя не слышал, как дверь открылась; он увидел упавшую на пол полоску света, обернулся… Девочка стояла перед ним нагая и смотрела в глаза; губы были приоткрыты, словно она желала и никак не могла пронзнести единственное, тайное, заветное слово…

Мужчина застыл, девушка сделала шаг к нему, еще…

— Только не отталкивай меня, пожалуйста, — произнесла девушка едва слышно.

— Я тебя люблю, — прошептал он те слова, что Наташа так долго ждала. И почувствовала, как стало легко… А он… Он произнес их впервые в жизни…

…Его руки ласкали ее то нежно, едва прикасаясь к упругой коже кончиками пальцев, то властно, будто желали подчинить ее, и без того покорную, новой, незнаемой прежде силе… Она гладила кудлатую голову, чувствуя, как его губы скользят все ниже, закрыла глаза и словно полетела в теплых, невесомых воздушных струях, пахнущих ключевой водой и травным покосом… Потом… Все тело пронзило неизведанное наслаждение боли, волна острого восторга охватила все ее существо, она словно взлетала все выше, на неведомый ник, кусая губы, боясь криком спугнуть то, что будет прекрасней всего, испытанного ею в шестнадцатилетней жизни… И потом… Потом будто громадная волна ударила, обволокла, затопила с головой, когда не можешь ни дышать, ни видеть, ни слышать ничего, кроме собственного крика-стона, стона высокого, небывалого наслаждения…

Через год они поженились, а еще через год родилась Алька.