А на другой день Булдак избил свою подружку, Медвинскую. Жутко избил: сломал нос, покрошил зубы. Кать-кина голова была похожа на кокон: вся в бинтах.

— Доигралась? Допрыгалась? — прищурилась Светка, вернувшись в комнату. — С Булдаком шутить нельзя: он зверь, и место ему — в клетке.

А Катька только плакала беззвучно. Хотя она и была порядочной стервой, а ее было жалко.

Буня разыскивал Булдака все день и всю ночь. Не нашел. Булдак исчез, и понятно было, с чего: за такое художество нужно было ответить, а ответить Сашке он вряд ли бы смог.

Есть Катька отказывалась. Лежала целыми днями и плакала. Я не пошла на занятия и осталась с ней. Светка принесла ей самолично сваренный компот из натыренных где-то яблок и снова исчезла.

— Кать, ну выпей… Сладки-и-ий… — настаивала я. Девка ничего не ела вторые сутки; приезжал врач, щупал ей живот, ну и все, что полагается, сказал, ничего не повреждено, только лицо. А с лица воды не пить. Он так и сказал, чем довел Катьку до истерики…

— Ну-ну, девушка… Это не тот случай, когда медицина бессильна… Чуть-чуть заживет, сделают тебе пластику, Клаудиа Шиффер позавидует.

— Да? И откуда у меня такие деньги?

— У тебя — нет, у Константина Евгеньевича — вполне… Зареченск городишко был совсем маленький, все про всех все знали. А врач, лучший хирург городка, жил совсем не хило, был принят «в кругах»: и сильные мира сего порой болеют, и лучше, если в случае чего их прооперирует классный хирург, и не только за деньги, но и за совесть. А для районного городка весь мир часто и заключен в границах его собственной территории; уже губернский центр — как другая планета, а Москва или Петербург — будто Сатурн с Юпитером или даже альфа Центавра с Андромедой — вне пределов досягаемости…

А Катька заблудила с самыми уважаемым человеком городка — главой райадминистрации и сопутствующих предприятий. Их было немного: трикотажная фабрика, изделия которой можно было носить только по очень большой нужде, завод по производству минудобрений и ремонтные цеха. Но Груздев — так звали мужичка — суетился с не растраченной за годы «застоя» энергией, тихонечко связывался и с областью, и с Москвой, и с забугорьем ближним и дальним, а потому горожане надеялись, что выплывут на волне его неукротимой воли и предприимчивости в светлое капиталистическое «завтра». И такое бывает.

Константин Евгеньевич был невысок ростом, хотя и молод, уже с животиком… Уж насколько он запал на Катьку, только ей и известно было…

— Ублюдок, — произнесла она тихо.

— Кто? — невинно приподняла я брови.

— Да Булдак, кто еще! Падла, сволочь, козел вонючий, скунс позорный… — Невзирая на боль в разбитых губах и Деснах, Катька поливала его такими словами, что и матерый корабельный боцман заслушался бы и прибалдел от ласкающих душу каждого морского волка словосочетаний — Ну ты и ругаться здорова! Раньше надо было думать: или с этим расставаться, или с тем не вязаться…

— Заткнулась бы, Глебова, со своими советами… Ты ж у нас целка мудреная, что ты вообще по этой жизни понимаешь?! Мне что, трахало было от этого Булдака или от Груздева нужно? Просто одной девке ну никак не прожить в этом мире, а со смазливой мордашкой еще хуже, чем без нее!

— Да и ноги у тебя — закачаешься, не говоря о груди…

— Ты чего, Глебова, порозовела, комплименты посыпала?.. Тогда лучше кончай языком молотить, используй его по другому назначению… Хочешь?

— Дура ты злая, Медвинская!

— Да? А ты — добрая? Я на год старше тебя, а если разбираться… Меня отчим трахнул, мне еще восьми не было! А к девяти уже выучил, чему можно и чему нельзя, поняла? Мать быстро прознала, била смертным боем, отчим ее отхаживал тоже за будь здоров, потом напьются оба и помирятся, что твои голубки… В постельку улягутся — и дрыхнут… Знаешь, чего тогда мне больше всего хотелось?

Чтобы подохли побыстрее к чертовой бабушке, вот чего! Грешная я, да? Не хочешь — не слушай, вали отсюда!

— Кать… У всех здесь жизнь раньше была — не сахар…

— Не у всех! Поняла? У Светки Артюх или у Буни, у них родители были, настоящие родители, поняла? Которые их любили! Меня никто никогда не любил! Никто!

Никогда! Я что, жалеть кого-то должна?

Катька перевела дух.

— И они подохли. Оба. Опились какой-то дрянью самопальной и кони двинули. А потом я в детдом попала, в Гореликах: это тебе не здешний курорт, блин! Там меня прописали в первый же день: девки в душе пристали и заставили… Ну сама знаешь… А потом — вроде как в аренду сдали тамошнему завхозу: вот, сука, кто веселился вовсю!

Терпела я это недолго: в один хорошенький денек обломала об мужские достоинства этого пузатого борова, завхоза, биту для городков — он был большой поклонник сего спокойного и рассудительного вида спорта. Не знаю, как ему, а мне в этот момент было хорошо.

Ну и сорвалась, что там было ловить, кроме специнтерната после такого зверского членовредительства? Все свои бумаги я притырила загодя, приехала сюда, прописалась. Меня никто особенно и не искал: Горелики теперь — в другой стране, сейчас и убийц не ловят, и никакой опер не будет попу рвать по поводу физических страданий какого-то завхоза-ублюдка…

А здесь… Здесь как-то сразу стала подругой Булдака. Что ты взгляд-то отводишь?

Да, зверь он, я всегда знала, что зверь, пес ненормальный… А кто лучше?

Скажешь, Буня лучше? Да он избегает всех и всяких постоянок и живет так, словно к будущей войне готовится… Без привязанностей… Тоже зверь, только подобрее… Или поподлее.

— Это чем же он подлый? Деток здесь кто — не он разве кормит.

— И себя не забывает…

— Нет, ты ответь!

— Да ладно тебе. Но скажи, что я не права! Ты вот и не размазня, и цепочка, не то что я, и к нему льнешь — без бинокля видно, что у тебя в трусиках мокро все… И что? Трахает-то он холопок, давалок, потому что перед ними обязательств никаких!

Я почувствовала, как на глазах закипают слезы… Что ж она все-таки такая сука, эта Медвинская?..

— Во-во, пореви еще… Да все я понимаю: просто тебе, как и всем, хочется к крепкому парню прилепиться, без дураков, как мне к Булдаку, раз уж с Буней не получилось… Вот ты и лепишься на постоянку… И наверное, правильно делаешь…

А то… Хочешь, я тебя познакомлю с нормальными мужиками?

— Это из груздевских?

— Груздев, понятно, босс, но там еще есть: Манохин, он районным строительством заведует, и денег у него как вшей у нищего… Он от тебя точно заторчит! А как узнает, что целка, — так и вообще пойдешь на постоянку! Быть постоянкой — это тебе…

— Ну и сука ты!

— А то…

— Это чтоб я Буне не досталась?

— Да пошла ты.

— Стерва ты, Катька, вот тебе и…

— А ты не стерва? Сидишь тут, жалелыцицу из себя строишь! Не нужно мне никаких жалений, поняла?

Я только вздохнула. Катька отвернулась к стене и жала так бревном… Все же ее было жалко. Я знала, что она сейчас плачет. Потому что боится… Боится увидеть свое лицо после, когда снимут бинты… Надо думать, эта сволочь Булдак постарался на славу…

— Ты не переживай, — произнесла я. — Буня, что ты нем ни говори, пацан справедливый… Он достанет Будлака, и тот ответит. Ну изменила ты ему — это, конечно плохо, но чтобы так потом уродовать…

Катька аж взвилась! Да и я хороша — подобрала утешительное словечко, нечего сказать: «уродовать».

— Ты что, правда такая дура или притворяешься?! проорала она.

— Извини, Кать, я не хотела…

— Чего ты не хотела? Ты что, серьезно думаешь, что Булдак избил меня из ревности?

— А из-за чего же еще?

— Ну целка, ну дите! Да плевать он на это хотел, по няла? Он сам меня Груздю и подставил!

— Как это — сам?

— А вот так! Угодить решил большому боссу да жизнь свою устроить попроще да поприкидистей, сутенер елдин! Сдал он меня, как последнюю холопку сдал, вот и все дела! В аренду!

— Груздь что, деньги ему за тебя платил?

— Вот еще… Я все же не дешевка… Уговорил меня Булдак: сказал, нужно поближе к этому Груздю подойти, а потом подломить его хорошенько…

— Как это — подломить?

— Как-как, выставить, и все дела!

— Ограбить?

— Да называй как хочешь!

— Вот это да!

— А чего тут такого? Сама о себе не позаботишься — никто о тебе не позаботится.

Тем более Булдак сказал как только дело провернем, смоемся отсюда подальше..

— Так у вас же ни паспортов, ничего…

— Нашла проблему: с деньгами все можно купить, ты поняла — все! А я выгляжу на все шестнадцать… — Катька вдруг осеклась, добавила почти шепотом:

— Выглядела…

— Тогда почему… — начала я.

— По качану, — огрызнулась Медвинская. — Нет, я правда не понимаю…

— А чего тут понимать?.. Тут видеть нужно, тут нужно пожить так, как живут Груздев, Манохин, Стеклов…

— А что там особенного?

— Чего тебе объяснять, все равно не поймешь… Потому что дите…

— Да ладно тебе… А ты попробуй.

— Попробовать? — Катька задумалась на секунду. — скажи мне, в чем верх мечтаний всех здешних?

— Детдомовских?

— Ну хотя бы…

— Домой. Все хотят домой.

— Ладно, это понятно. А по-простому?.. Теперь задумалась я.

— И нечего лоб морщить, все как в том фильме про «Республику ШКИД»: нажраться от пуза! Или скатерку спереть и рубаху из нее скроить! Не так? Пусть вместо скатерки — джинсовый костюм или там платье, не важно, суть одна. Прикури мне сигарету… — попросила Катька.

Глубоко затянулась, выдохнула дым.

— А вот представь салон могучего «мерса», где пахнет не вшивой дезинфекцией или щами из тухлой капусты… Запах дорогой кожи, какой обтянуты кресла, мерное покачивание, ненавязчивая музыка… Хорошо выбритый, подтянутый спортивный мужчина рядом… Загородный ресторан, больше похожий не на кабак, а на закрытый клуб, — он таковым и является… Хорошее шампанское, вышколенная обслуга, превосходная, изысканная еда… Представь мраморную ванну, а в ней пена пушистая и нежная, как шелк… И запах цветов, когда утром ты просыпаешься в большой постели, а рядом букет только что срезанных цветов, еще в капельках росы… И простыни хрустят и пахнут фиалками… А на кухне тетя Груня уже поджаривает тосты и намазывает их свежайшим сливочным маслом, и икра на льду, и чай такой, что от одного аромата можно сдвинуться, и кофе, и все, чего душа пожелает…

Ты понимаешь, что они живут в другой стране, в другом мире?.. Их заботы другие, их желания другие, их подстерегают другие опасности… Людишки, не важно, детмовские или вольноживущие — все озабочены тем, как бы набить брюхо жратвой, а квартирку-клеть — утварью. Их это уже не волнует, это для них — само собой, но они продолжают рисковать и пахать, потому что хотят быть не последними, хотят быть круче! Ты понимаешь?..

Я уже не говорю о сексе… Груздев, я его называла Папа, — произнесла Катька с ударением на второи слог, — просто гений какой-то в этом деле! Эти наши только сопят и «гоняют дурака», кто как сможет, а Папа… Да что я тебе могу объяснить, целке?.. Ничего.

Знаешь, что было самое трудное? Это уходить оттуда в детдом. На эти кровати с проржавевшей сеткой, на эти рыжие матрасы, глядеть на придурочных детей и еще более придурочных воспитателей с учителями… Меня от этой грязи и глупости тошнит, ты понимаешь, тошнит!..

Физически!

— К хорошему легко привыкаешь… Только…

— Заткнись и слушай, недолетка! И нехрена меня жалеть! Я никого, ты слышишь, никого больше жалеть не буду… Морду Булдак раскроил, зубы повыбивал! Ну и дурак, что не убил! Я его, подонка рваного, все равно достану и порешу, падлу!

Своими, чужими ли руками, а жить он не будет! Ты думаешь, сломали меня? Сама дура, вот и расплатилась собственной физией… Ничего… Слушай меня внимательно. Ля-ля! Я убью, зубами загрызу всякого, кто мне в тот мир вернуться помешает! Здесь все равно не жизнь, и прозябать меня никто не заставит! Никто!

Лучше подохнуть на подлете, чем всю жизнь гнить! Я… Я в Москву поеду…

Скажешь, так меня там и ждут, с порченой физиономией и детдомовским прошлым?..

Ждут, еще как ждут, только они об этом еще не знают!

Слушай меня внимательно, целка глупая, и забей себе в мозги на всю дальнейшую жизнь: я не одна такая! Любой, ты поняла, любой или любая, кто хоть раз попробовал того мира, той страны другой, не захочет жить в этой! И он будет убивать, бить, резать, подставлять, предавать, подстилаться, лишь бы остаться в том мире навсегда…

Катька перевела дыхание.

— Все хотят, не у всех духу хватит. Так вот, Глебова, у меня хватит. Можешь не сомневаться. И больше ни одной глупости я не сморожу. Будь уверена.

Катька замолчала, забычковала сигарету.

— Все. Закончили трали-вали разводить, спать хочу.

— Погоди, Кать… Я одно не поняла: почему на тебя Булдак все же так вызверился?

— А чего тут не понимать? — Катя вздохнула. — Для Булдака я кто была? Пожимаю плечами:

— Подруга…

— Угу… А также подпруга, лошадь и седло… Короче — мясо. Да и для всех здесь… Катька — стерва, Катька — сука, будто кто-то из вас лучше… А он…

Папа… Для него и была деточка, лапочка, зайка… Тебе что, непонятно?

— Значит, все-таки из ревности?

— Тупая ты, Глебова, как толстолобик! Просто достал меня Будак, ты поняла?

Достал! Я ему сказала, что пошел он лесом, а также лугом, полем и другими болотами! Он прямо взбесился! При всем своем нахрапе Булдак еще и псих… Ну и я дура — момент выбрала…

— Какой момент?

— Такой. Булдак с городскими синяками уже стакнулся…

— С какими синяками?

— Ну с блатными… А Папик, Груздев, как раз эту шпану вычищать собрался…

Тут меня словно током ударило…

— Погоди… Но ведь сегодня…

— Что — сегодня?

— Сегодня Буня с ребятами поехал как раз в город… Катька откинулась на подушки, захохотала:

— Ну Булдак, ну курва! Убил, сволочь, наповал убил — и трех зайцев сразу! Мне витрину расквасил так, что чинить замучаешься, Буню под разборку Папе подставил, синяков своих прихранил и Папу Груздя подставил в случае чего: чем бы разборка ни кончилась, а пацаны наши сплошь несовершеннолетки и малолетки! Кукиш мякинный! Если пару сироток отправить к праотцам. Папу со-жрут с потрохами: демократическо-туалетная пресса такой финт не упустит, до костей будет обсасывать, до шкурки, До крайней плоти… Ой, я не могу… Булдак…

Булдак-елдак! А ведь с виду — дебил дебилом!.. Не мо-гу!..

Катьку колотила истерика. Она захлебывалась рыданиями. Я попробовала трясти ее за плечи — бесполезно. Ринулась вниз, на первый этаж, за Светкой… Выскочила во Двор… Она как раз шла навстречу.

— Ты чего сорвалась?!

— У Катьки — истерика…

— Подумаешь…

— Светка! Булдак Сашку Буню подставил! Он уехал?

— Сашка? Ну да. И все пацаны с ним. С час уже.

— Быстро, ты слышишь, быстро за ними! Предупредить!

— Не так спеши. Под чью разборку? Синяков?

— Нет. Груздева.

— Черт!

— Бежим!

— Куда? Автобус припрется через полчаса, если сегодня вообще будет. Нужно на Валерике.

— А если он откажется?

— Отказаться подвезти таких куколок, как мы с тобой — Думаешь?

— Уверена.

— Бежим!