Глава 44

Время. Это оно отсчитывает дни нашей жизни, и всегда – в минус. И постепенно делает жизнь смутной, превращая через миг настоящего блестящее многообразное будущее в блеклое, наполненное тоской несвершенного прошлое… А порой время делается стремительным, как смерч, сорвавшийся с гребней волн Великого океана… И вот – воронка уже сжимается вокруг, и где-то недостижимо высоко остается и синее до боли небо, и бесконечность, и полет, а тебя окружают вихрящиеся стены, и они обступают все плотнее, грозя сомкнуться…

…Морис уехал, сверкнув безукоризненной улыбкой манекена, в которого по чьему-то капризу вложили мятущуюся душу, но рассказать, зачем она, забыли… Впрочем, как и всем нам.

Я мотнул головой. Была же мысль… А что, если… Кто-то здесь испытывает невиданное, смертельное оружие. И я успел прикоснуться к этой тайне? Настолько, что стал «испытателям» смертельно опасен? Тогда… Почему меня пытаются убрать так топорно, «по старинке», если обладают возможностями просто-напросто заставить чье-то сердце остановиться, а чью-то душу – переполниться страхом настолько, что саморазрушение и самоубийство кажется единственным спасением?.. Чего я не заметил? И что – пропустил?

Кто может курировать такой проект? Служба госбезопасности? Да. И даже с генералом Александром Петровичем Гнатюком в виде доверенного и приближенного. Главное разведуправление Минобороны? Да. Любая из соответствующих российских спецслужб? Да. Некая корпорация, подобравшая после развала Союза и Комитета «остатки роскоши» Одиннадцатого Главного? И – отложившая разработки в долгий ящик: делить нужно было реальную собственность, а не проекты умников финансировать… А вот теперь – некто реанимировал проект, проверил влегкую и – понял, что это не просто «вспомогательное средство» конкурентной борьбы в бизнесе или политике, но… Возможно? Да.

При таких реалиях, будь они неладны, коллекционер Дэвид Дэниэлс со своей погоней за антикварным оккультным сокровищем выглядит совершенным анахоретом. Возможно, потому, что именно так он и желал выглядеть?

И – кто зачистил «черного человека» после нашей нелицеприятной встречи до полной летальности? И – почему?

Я попытался отматывать назад все впечатления сегодняшнего дня, но ничего не получалось. Слишком много их было. Да и страха я натерпелся….

Пусть кто угодно говорит о людях, безразличных к жизни. Наверное, когда человек закопался в унылой раковине собственных переживаний, когда запутался в отношениях, когда не видит ни от кого ни сочувствия, ни сострадания, ни надежды… И даже юмор у такого становится серым… «Доктор, что там с моим диагнозом?» – «Ну вы уж потерпите с недельку, батенька…» – «А потом?..» – «Потом – в морг».

Но даже в унынии и непризнании – жизнь мила: человек растит в себе надежду на то, что он – особенный, необыкновенный, лучший, и жизнь бьет его именно оттого, чтобы не дать возможности воспарить… И человек утешается, и смотрит на окружающих с тайным превосходством, так сходным с гениальностью или помешательством…

А я смотрю на распалившийся жаркий день, и меня обметывает холодный пот при мысли, что завтрашний я могу просто не увидеть! И все это – нервы. Стресс. Депрессия. Да и, как гласит кодекс «Бусидо», из всех возможных путей благородный человек должен выбирать путь смерти. Ибо никакого другого жизнь нам, по большому счету, не предоставляет. Но парадокс в том, что…

Только признание грядущего небытия в сроки, которые отмерены не нами, заставляет человека жить – жить насыщенно и значимо, а не листать белые дни и темные ночи клочками ученического черновика. «Memento more», – говорили древние. «Помни о смерти». И – живи!

Все. Хватит мудрствовать. Ибо все и любые мудрствования – от лукавого. Я вломился в этот городок, как медведь в посудную лавку, но сброшенные с устоявшихся мест предметы, вместо того чтобы рухнуть и рассыпаться со звоном, стали податливы, гибки, текучи, как часы на картине Дали… И это было единственным моим ощущением – чувство ирреальности происходящего, так сходного с навязчивым повторяющимся сном… «Все это я уже знаю… все это я уже видел…» – такая мысль время от времени покачивается в моем утомленном сознании утлой, но уютной спасительной лодчонкой на бескрайних просторах убаюканного штилем океана… Рождая иллюзию, что все образуется само собою, когда кончится сон…

Нужно из этого бумажного кораблика выбираться. И действовать. Ибо действие – рассеивает беспокойство. И – позволяет изменять будущее, делая его настоящим: соленой влагой океана, простором неба, зеленой хвоей векового бора, терпким ароматом степи, дорогой – туда, к сокрытой вершине… Иди.

…И еще что-то мучило меня, что-то недосказанное или несвершенное…

Пора. Только действие, делание, деяние позволяет изменить будущее и – сделать его н а с т о я щ и м.