Ночное небо было ясным и чистым. Девушка отомкнула немудреный замок-защелку, распахнула дверь:

— Заходи…

— Лэдиз ферст, — поклонился я, по моему разумению, достаточно галантно.

— Ну да… Я читала в какой-то умной книжке: сей ненашенский обычай народился где-то во глубине веков, когда в темную пещеру или еще куда похуже первой запускали женщину — как наименее ценного члена родового коллектива…

Сожрет ее, скажем, медведь или тигр саблезубый — значит, так тому и быть, мужчины от этой напасти поопасутся, а потери — потери спишут… — Лена прошла, зажгла свет, обернулась:

— Ну как, похожа я на «новую жертву» «новых русских» в этаких декорациях?

Декорации вполне. Вообще — декоративность стала вторым, если уже не первым, стилем жизни, в теперешних сериалах — этакое «упрощение к пониманию», как в былых — «информация к размышлению».

— Так вот, значит, в каких апартаментах плачут нынче богатые? — Произношу раздумчиво, оглядывая обстановку:

— Красиво, добротно, хорошо!

— Кто бы прибеднялся! Когда у тебя крыша въедет на место, эта халупа тебе халупой и покажется…

— Слушай, я что, действительно похож на богатого?

— Не-а. В том-то и дело, что абсолютно не похож! Но…

— Что — но?..

— Такое впечатление, что ты так привык к деньгам, что давно разучился их замечать, не то что считать…

— Вот чего еще не было за наше романтическое знакомство, так это денег у меня в руках. Да и у тебя тоже.

— То-то и оно. Ты не заметил, что ни разу не упомянул о деньгах? Это в наше-то полное бурной криминально-финансовой романтики времечко?.. Как констатировала одноименная программка: как только я начинаю соображать, что происходит, так совершенно перестаю понимать, что делается…

— Как же? А рулетка? А банк?

— Вот-вот. Для тебя деньги — не средство купить что-то, как для нормальных людей, для тебя это… Кстати — что?

Деньги… С чем у меня ассоциируется слово «деньги»?.. Закрываю на мгновение глаза — и вижу двадцаточку, двадцать копеек, солидный такой кружочек… На него можно было купить «язычок», кофе и коржик… Столько я получал от мамы на завтрак, когда учился в школе… Что еще? Еще можно — пломбир и на копейку хлобыстнуть махом стакан газировки, чтоб в носу защипало… И это — все! Больше у меня нет никаких ассоциаций… Абсолютно!

Нет, я прекрасно понимаю, что теперь нет никаких копеек, что сотня — это где-то десять баксов, что на стодолларовой бумажке изображен президент Франклин, а на полтиннике — Грант… Никаких иных воспоминаний или тем более сильных чувств при слове «деньги» я не испытываю! Или — девчонка права, и последние годы я прожил при коммунизме, или… Или я вспоминаю только то, что хочу вспоминать?

Вернее — что должен?.. Тогда — что не должен?.. И — почему? Почему я чего-то не должен вспомнить?

— Деньги — это деньги, — изрекаю глубокомысленно.

— Грамотное утверждение. А война — это… война. Так?

— Не вполне. В России деньги и раньше стоили немного, а теперь…

— Как же.

— А вот так. Если нет власти, деньги — труха.

— И в Америке?

— Так не в Америке живем…

— А все-таки?..

— Штаты — страна «длинного поводка». Там каждый чувствует себя «свободным» как раз до той поры, пока на длину этого поводка не отойдет…

— И что это за поводок? Законы?

— Кредиты. Живешь, учишься, вырастаешь. Как только получаешь постоянную работу — вот тебе и все на блюдечке с голубой каемочкой: дом, машина, обстановка… За все — отрабатывать лет двадцать пять. А потому — никому от тебя никакой головной боли: куда денешься с подводной лодки?..

— Да?.. А чего здесь плохого? И по фильмам они — жизнерадостные…

— Думаю, разные они…

— Но при больших-то деньгах человек там свободен?

— При больших — вполне. Если у закона к нему нет претензий.

— Значит — как у нас.

— Вот уж вряд ли… У нас претензии не от закона, а от властей. Не путай луну и яичницу…

— Ну да… Как там в «Свадьбе в Малиновке»? Опять власть меняется… А она у нас текучая какая-то… Меняется уже почти десять лет, и так и не поймешь — то ли есть сама эта власть, то ли нет…

— Американцы уже двести лет живут экономическим сообществом. Мы — политическим. С выраженной царской властью, милостью и волей. А потому подвязать нас властью чисто экономической просто невозможно.

— С властью, с милостью, волей, — грустно, будто во сне, повторяет девушка. — Или — неволей. Да и — как люди говорят… До Бога — высоко, до царя — далеко… И — жалует царь, да не жалует псарь…

— Милая барышня… Это я к тому, что…

— Дор, ты всегда такой умный?

— Не знаю…

— И тебе не тошно?.. Пожимаю плечами:

— Не… помню.

— Хорошо тебе… Может, так и стоит жить — без прошлого… Только настоящим и надеждой на будущее… — Девушка быстро взглянула на меня, осеклась:

— Прости… Я — дура, не обижайся… Выпить хочешь?

— Да не особенно…

— Не пьянства ради, а чтобы не отвыкнуть.

— А-а-а… Тогда — пожалуй.

— Поскольку «обуть всю страну» нам уже не удастся — «обули» без нас, давай — «изменим жизнь к лучшему». Хотя бы на сегодня. А?

— Попробуем…

— Загляни в бар. Не дай себе засохнуть, и мне тоже… Коктейль сотворить сумеешь?

— Тебе какой?

— Анекдот помнишь? «Мужик, водка теплая или холодная?» — «Приятна-а-я-я…» По вкусу.

— Сделаем.

— Ага. Я — скоро.

Девчонка удалилась.

Подхожу к бару, открываю, плескаю себе «Джонни Уокер» на самое донышко — чтобы руки занять… Подбор напитков — исключительный: «Шартрез», безусловно настоящий, кальвадос — именно кальвадос, а не яблочный крепкий напиток под одноименным названием — десятилетней выдержки… Понятно, это не шедевр: если память мне не изменяет, лучшим напитком этого ранга признан кальвадос урожая 1929 года… Ну да это — совсем роскошно, как и портвейн пятидесятилетней выдержки. Знатоки полагают, что только такой «порт» и следует считать собственно «портом», все остальное… Чем же удивить девушку?.. Что-что, а коктейли я смешивать уж точно не умею… Хотя…

»…Коктейль «Флаг» был очень популярен в императорской армии до Первой мировой; а особенно — на флоте… Изготовлялся он просто: пригодны три любых, но непременно марочных, достаточно благородных напитка, ибо только они обладают строго определенной полностью… Дно заполняем чем-то алого или пурпурного цвета…»

«Бордо? Или тот же „порт“?»

«Если есть, то да. Поскольку алкогольного напитка синего либо голубого цветов в природе не существует…»

«Да? А денатурат? А жидкость для мытья окон?»

«Молодой человек, алкоголем не глушить организм нужно, а получать удовольствие от процесса».

«Учтем на будущее».

«Итак, берем „Шартрез“. Дор, ты пробовал натуральный „Шартрез“?

«Угу. В основном — стаканами».

«Вот она, современная молодежь… Милостивый государь, пойло, выпускаемое нашими ликероводочными предприятиями под сим благородным названием, так же мало похоже на натуральный „Шартрез“, как кенгуру на жирафа. Или наоборот. Есть еще один напиток, весьма популярный среди доморощенных любителей спиртного: ликер „Бенедиктин“. Проглотить не морщась сей продукт советского производства может только завзятый алкан…»

«Значит — я он и есть. С месяц назад мы его и употребили на троих. Из горла. В лифте».

«Спишем это на вашу молодость и студенческую дерзость. А все-таки любопытно, как вам это удалось: жидкость достаточно противная и вязкая…»

«Голь на выдумки хитра. Эту дрянь действительно трудно было пропихнуть, но мы выкрутились. Тот, кому был черед пить, приставлял бутылку ко рту, „на изготовку“, а один из нас нажимал кнопку лифта — на верхний этаж! Влетал — птичкой, в пять глотков…»

«М-да-а-а… Культура пития утеряна. Впрочем, как и культура вообще… Ну да я продолжу. Поскольку у нас под рукой только отечественная версия „Шартреза“, а он скорее напоминает освежитель воздуха „Хвойный“, чем одноименный благородный ликер, и тем не менее… Отмечайте принцип…»

«Ага».

«Коктейли такого типа, молодой человек, принято наливать не смешивая напитки, а наоборот… По стеночке, аккуратно, слоями… Видите?»

«Красиво».

«И — завершающий штрих: водка, слава Богу, наша „Столичная“, особенно в экспортном исполнении, — единственный продукт, напоминающий время „рябчиков и ананасов“. Вот и все. „Флаг“ готов. По замыслу — красно-сине-белый. Практикуйся — когда-нибудь достигнешь мастерства».

«Ну и зачем мне это нужно?»

«Для форсу, молодой человек. На флоте без форсу или шику нельзя. Традиция.

А традиции, я вам замечу, держат и общество, и государство на плаву. А уж флот и подавно. Это уставы и флаги могут меняться, традиция, как устное предание, как выданный офицеру кортик — и символ и знак одного: офицерской чести. Когда пропадет это — пропадет страна…»

…Встряхиваю головой… Голос поразительно знаком, как и ситуация: я вижу коктейль в высоком бокале, руки — чисто промытые, чувствую запах лекарств — и все. Ни человека, ни ситуации я не помню. Совсем.

Напиток в моих руках вполне походит на произведение искусства. В голове бродит детская учебная считалочка:

«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…» Кто я? Фазан или охотник? И где?

Разберемся… А получается красиво… Я наполняю бокал попеременно: темно-бордовый, зеленый, цвета травы на пастбищах кельтов где-нибудь в Уэльсе, золотистый, белый, густо-малиновый… Возможно, на вкус это произведение алкогольного искусства и сущая отрава, зато по цветам — почти радуга…

— Как красиво… — Девушка подошла сзади совсем неслышно, но я почувствовал ее приближение — аромат чего-то неуловимого, будто дыхание ветерка над первым, сиреневым, как ночь, подснежником… — Это мне?

— Подожди… Ты знаешь, за что сограждане признали Исаака Ньютона гением?

— Ясно. За законы Ньютона.

— Ты помнишь, что это такое?

— Не-а.

— Вот. И они не помнили. Ньютон сконструировал призму, которая расчленяла пучок света на семь составляющих: красный, оранжевый…

— А, знаю… «Каждый охотник желает знать…» По длине луча.

— Ну да. Это так поразило современников то, что белый свет на самом деле не белый… Они даже на надгробии, по-моему, выбили ему надпись: «Человеку, сделавшему мир цветным». Смотри!

Заговаривая девчонке зубы, я сумел отыскать в баре нужный ингредиент: самодельное вино без достаточно определенной плотности. Надел на бутылку ограничитель, взял бокал чуть наклонно и резко тряхнул рукой с бутылкой.

Получилось! Струйка добротного вина искоркой прошла сквозь уровни «Флага», и вся жидкость начала вращаться, медленно смешиваясь. Напиток из четко оформленной мозаики превращался в многоцветную акварель…

— Это… Это чистое искусство… — ахнула девушка.

— А другого и не бывает. Ты успела нырнуть?

— Ага. Хочешь? Полотенце — в шкафу. Ты не спешишь?

— Некуда.

— Вот и славно. Пока будешь сохнуть — посидим, поболтаем… А то я тут дикая стала. За буйки не заплывай!

— Нам что, разрешили заплывать за буйки?.. — спросил здоровенный парень, забираясь в фургон.

— Ага. И прыгать без парашюта, — добродушно хмыкнул другой здоровяк.

— Не, старшой, чего снялись-то? Без «кандалов», без «пушек», без амуниции?

— Это чтоб со страху в «клиента» не шмальнуть.

— Важная птица?

— А хрен его знает. Спеленаем — увидим. Дадут по два отгула — важняк, не дадут — ошибочка вышла.

— Разговорчики! — прикрикнул Батя, захлопнул дверь. Скомандовал:

— Тронулись! — и грохнул кулаком по стене напротив кабины. Группа из семи человек разместилась в маленьком фургончике, что называется, впритык.

— Техника, е-мое, двадцать седьмой век. С половинкою…

— Завеса секретности, почти «железный занавес». Может, стоило в бочке с цементом, как Леонов с Крамаровым? «Джентльмены удачи», понимаешь…

— Хорош базлать!

— Батя, вот вытряхнул примерных семьянинов посерел ночи из супружеских постелей, курить — нельзя, потому как задохнемся мы тут, как в той «душегубке», — так хоть трепом душу отвести…

— Кстати, если писать кому, тогда как?

— У Бати памперсы, запас. Пью — и писаю. Вместе с ковбоями… Эти, как их?

— Хаггинс.

— Во-во. Бать, а ты у нас тогда — вождь Сухое Тело…

Бойцы грохнули разом. Смеялись до слез. Старший принял серьезный вид:

— Все замолчали. Слушай вводную… Бойцы посерьезнели.

— Памперсы — только членам партии, — произнес старший голосом Левитана образца сорок первого года. Все грохнули снова, но веселье было кратким.

— А какая сейчас партия, — попытался продлить шутку кто-то из молодых.

— Были бы памперсы, а партия всегда найдется. Ладно, мужики, к делу.

Мужики посерьезнели и затихли разом.

— Звонили из столиц. Брать какого-то тамошнего авторитета, но не из блатных, а вроде фраера или лоха. Связан то ли с политикой, то ли с налогами, то ли с чем еще… Или — чин какой-то…

— Батя, ты внятнее не можешь?

— Мужики, за что купил, за то и продаю. Сейчас он в «Лазурном» с телкой развлекается. Через полтора часа на месте будем. А кто он и что…

— Они там по Москве столько всякого намутили…

— Отставить разговоры. Для нас важно одно: он скорее всего не вооружен…

— Как это — скорее всего? — снова перебил нетерпеливый молодой.

— По прикидке, понял? — рявкнул на него здоровенный мужик из угла — непонятно, как такой динозавр вообще поместился в фургоне. — Понял, спрашиваю?

— Понял.

— Ну а раз понял, заткнись и молчи в тряпочку. Будут вопросы — задашь, когда Батя закончит.

— Ладно.

— Он не вооружен… — Батя покосился на молодого. — Ну а если и вооружен — нам без особой разницы: огонь открывать запрещено, холодное оружие применять запрещено, бить запрещено…

— «Бить нельзя, ну а не вникнут — разъяснять…» Так, что ли? А что можно-то? — удивленно перебил на этот раз тот самый здоровяк из угла. — Целовать взасос?

— Вязать. Быстро, матеро, и чтобы никаких повреждений, могущих повлечь…

Короче — не мне вам говорить. Особенно голову поберегите.

— Свою?

— Твою я тебе сам оторву, если ты мне «клиента» угробишь или покалечишь, понял? Привыкли, понимаешь, отморозков «мордой книзу»… А тут — работа ювелирная требуется.

— Ну так и послали бы ювелиров… из соответствующего заведения. А то мудрят… Мудрецы, блин, сионские…

— Заткнись, а? Грамотные все стали… Мы той грамоты не знали, «Макаров» вообще — только на стрельбах видели, а порядок — был! Понял? Не то что сейчас… Не страна — призрак…

— Понял… Что ж тут не понять… А вообще… «Призрачно все в этом мире бушующем…»