Дырочка на стекле была аккуратной; от краев ее заветвились редкие паутинки. Я прикинул: ну да, такой же старый купеческий особнячок напротив, в нем – магазины, его же, Козыря, магазины, вот и не поостерегся. Хотя чердак в таких вот домах – идеальное место для снайпера. Охрана же магазинная, как и замки-запоры, – защита от лохов, но не от профи.

Времени что-то решать или просчитывать не осталось совершенно. Даже если ребятки, что сидят в смежной комнатухе, в предбанничке, и не замолотят меня сразу сгоряча, увидев босса мертвым, то угомонят чуть позднее, предварительно как следует выпотрошив: я для них – источник и причина непонятки, ну а гибель Козыря, случившаяся мгновенно по моему появлению, будет понята ими однозначно. И даже если появятся у них на мой счет какие сомнения, истолкованы они будут не в мою пользу. На всякий случай. Непонятки в боевой обстановке лучше устранять. Пулей.

Я полуползком пробрался к столу, стараясь не повторять ошибок покойного и не маячить перед окном. Это только мальчонка, разбивший из рогатки стекло ментовки, станет улепетывать со всех ног, в восторге от собственной лихости и крутости. Киллер с опытом, вкусивший смертной сладости яда – права безнаказанно отнимать чужую жизнь, – несуетлив, хоть и осторожен. У него хватит ума и терпения чуть выждать и завалить меня следом за гостеприимным хозяином. Разумеется, если я выдернусь под выстрел сразу и сам, как мишень на полигоне. Ему ведь тоже сидеть и ждать разгневанной братвы – не самый сладкий сахар.

У стола я оказался вне сектора обстрела. Быстро, но аккуратно, стараясь не шуметь, выдернул один за другим несколько ящиков. Есть! Аккуратный «глок» с фабричным глушителем мирно покоился на дне одного из ящиков. Две запасные обоймы. Ну, они-то мне не помогут, если не сумею качественно расстрелять первую.

Полуползком передвигаюсь к двери. Нет, скорее всего киллера уже и след простыл или уже остывает. Но береженого Бог бережет. Любопытство губит кота, а самодовольство – человека. Любого. Как сказал Козырь? «Я хозяин в этом городе». И чего было бояться ему, хозяину, «черному мэру», в центре своего Покровска? Стекла снаружи его конторы были зеркально тонированы, но для профессионала это помеха смешная, как бабочка для экскаватора! Подумали бы, поучились у старших товарищей из КПСС: любой обком строили на видном месте да высоком берегу, так, что ни одна винтовочка киллерская такое расстояние не возьмет, ни один сканер вражий не дотянется, дабы подслушать жуткую тайну: сколько поросят свинарка Малафеева получила от свиноматок, покрытых рекордсменом племенного долголетия боровом Борькой!

Я замер, зажав пистолет в руке. Затвор передернут, патрон в стволе. Поигрался, прикинув балансировку. Пора. Распахнул дверь разом. Первая пуля – в лоб любителю сушек. Профи, собака! Как и откуда он успел выдернуть пистолет – неведомо, но умер он с оружием в руках! Я передвинул ствол и парой выстрелов завалил двух «близнецов» в кашемире. Где третий болтается, етит его в гору?! Пописать, что ли, пошел?

Невнятные хлопки, глухой стук от падения мертвых тел – вот все, что нарушило тишину предбанничка. Я надел купленное с час назад длинное пальто почти от кутюр, быстро окинул взглядом комнату, выдвинул ящик стола, бесцеремонно скинув труп голубоглазого дядька на пол. Вот они, мои славные. Забрал «беретту», «макаров» и чужой «глок» с глушилкой; выгреб тоненькую пачку баксов и с десяток отечественных пол-тинников: им уже не пригодятся, а клептомания – штука пожизненная.

Спустился по узенькой лесенке, сжимая в левой руке пистолет. Ногой наддал дверь из подсобки в торговый зал. Ага, вот он, «близнец»-молодец, балагур-богатырь! Любезничает со смазливой продавщицей. Но меня заметил-таки боковым зрением, развернулся, рука дернулась под пиджак… Я ринулся прямо на него, улыбаясь всеми тридцатью шестью зубами и протягивая правую для рукопожатия. Пусть замешкался он от этого лишь на мгновение, этого мгновения мне хватило: левой воткнул ему ствол в печень и нажал на спуск. Выстрел был почти не слышен: так, хлопок совсем невнятный. Я чуть толканул тело, и оно завалилось на прилавок. Заметил испуганные глаза кокетливой продавщицы, подмигнул ей и – ринулся прочь. Успел услышать за спиной ее слова, обращенные к покойному: «Сашка, ты чего…» И следом – истошный визг.

«Паджеро» с пятью стрижеными дежурил в пяти шагах, у подъезда. Ринулся к ним, глянул грозно, дергано жестикулируя правой, сверкая белками глаз:

– Хер ли сидите, падлы?! Там козлы Козыря мочат!

Все пятеро, как по команде, ринулись в двери магазина, на ходу выхватывая стволы. Братки – они как дети! И тут я увидел его. Молодой человек со стильным чемоданчиком в левой руке, по размерам чуть больше хрестоматийного «атташе», спокойно удалялся по улочке. Ну да: он удалялся слишком спокойно при напряженно-прямой спине. Плюс – свободная правая рука, полускрытая длинным рукавом куртки. Плюс – особый шарм представительского кейса: в аккурат под снайперскую бесшумку.

Как он почуял меня – неведомо. Я только поднимал руку с оружием, а снайпер уже успел выстрелить, полуобернувшись ко мне, из-за спины. Неточно. Заваливаясь на бок, я спустил курок: паренька бросило наземь, на левом плече оплавилась драная дырочка, «дипломат» отлетел в сторону. Каким-то восьмым чутьем я понял, что скорее всего до ближайшего вторника я не доживу: его пистолет в правой, секунда-другая, и снайпер пропишет мне аккуратную дырку в переносье.

Братва вылетела из дверей магазина той же ватагой, и первое, что они увидели на противоположной стороне улицы, – лежащий мужик с пистолетом. Я тоже лежал с оружием в руках, но стереотип в боевой обстановке работает на автопилоте: подсознательно ребятки меня уже идентифицировали как своего. Снайпер, увидев ватагу размахивающих стволами огольцов, отреагировал штатно: чтобы успеть спокойно разобраться со мной, нужно было устранить сперва эту вот помеху. Два бесшумных выстрела, и двое битюгов кувыркнулись как подкошенные у магазинного входа. Остальные разом прянули назад.

Но и я не лежал мешком. Перехватил пистолет двумя руками: теперь в прорези прицела маячил чистый белый лоб киллера. Он успел отреагировать только взглядом; мне показалось вдруг, что время замедлилось, застыло, исчезло совсем… Я видел только его глаза – зрачки вдруг расширились на долю мгновения, потом снова сузились, словно оптика снайперской винтовки вычисляла точное расстояние до цели… Потом зрачки словно помутнели, подернулись серым пеплом… Пуля, вращаясь, вылетела из ствола и понеслась вихревым вестником смерти.

Выстрел был точен. Какую-то секунду я еще лежал, глядя в стекленеющие зрачки убитого, потом встал. И тут – громко заработали «тэтэшки» братвы: снача-ла один, потом все трое, картинно держа пистолеты двумя руками, рубили пулями распростертое тело в клочья. Они расстреляли уже по обойме, сменили их и только потом стали приближаться, страхуя друг друга.

На улице началась настоящая паника. Люди падали в грязный снег, где-то вдалеке завыла милицейская сирена. Из всех магазинчиков и из двух питейных полуподвалов вылетала братва, создавая дополнительную суматоху.

Я что-то выкрикивал, что-то приказывал. По виду – кашемировое пальто, белый шелковый шарф – я был явно здешнего поля ягода. Пацаны сгрудились над убитым, что-то гомонили; на отлетевший «дипломат» никто особого внимания не обратил. Быстро нагнувшись, я подобрал тяжелый кейс, оглянулся. Ну да, на ловца и зверь бежит. Какой-то пузатый мужичок из здешнего «среднего класса», прижав к груди покупки, открывал ключом серенький «фольксваген-гольф», выпущенный на славных заводах Неметчины в аккурат к горбачевской перестройке. Таких на просторах родины нынче болтается не меньше, чем родных «жигуленков» в поздние восьмидесятые.

Мужичок справился с дверцей, суетливо побросал добро в салон, плюхнулся на сиденье, вставил ключ. Автомобиль заурчал стартером, мужичок приготовился уже устроить упитанный зад на сиденье поудобнее, потянул на себя дверцу, с тем усилием, чтобы закрыть без лишнего потрясения… Вот тут я его и огорчил: труба пистолетного глушителя уперлась мужику в живот, вызвав громкое урчание.

– Поймите, уважаемый, машины нет, а ехать надо, – тихо объяснил я очевидное, заглянув водителю в глаза. Не то чтобы участливо, но сочувственно – вполне. По крайней мере, я так думал.

Мужик побелел и все никак не мог отвести от меня взгляда, словно избалованный племенной кролик, узревший вдруг в своем тихом, теплом и сытом крольчатнике где-нибудь в средней полосе матушки-России натурального африканского питона-боа.

– Уступи место за рулем, а? – попросил я и посоветовал: – Только как вылезешь, не ори, душевно тебя прошу: братки шибко нервные сейчас, шмальнут ведь сгоряча, а пуля тяжела-а-а…

Мужик вылетел мухой, с прыткостью, какой я даже не мог предполагать в таком откормленном и холеном тельце. Застыл у стены, глупо улыбаясь и кивая, будто китайский болванчик. При этом на лице у него было явственно выписано некое неудобство, словно он позволил себе громко пукнуть на лекции по истории героического ленинского комсомола. Я потянул носом воздух: на да, у достопочтенного обывателя тихого городка при столь грустных и пугающих обстоятельствах произошла непроизвольная дефекация, сиречь освобождение прямой кишки. Но я и не думал потешаться: лет… э-э-э… надцать тому знавал я одного пар-нишу, попал он к нам сразу после учебки за пьяную самоволку, на перевоспитание, а духи возьми да и накрой той же ночью точку массированным минометным огнем! Парня я нашел в полуобморочном состоянии, контуженным, с мокрыми насквозь штанами… И что потом? Через полгода более дерзкого рейдовика в этой части просто не было: парень лез на все рожоны как черт, не боялся ни духов, ни шайтанов с дэйвами, а вот от посвиста мин бледнел как полотно, и только наработанный авторитет среди пацанов мешал ему добросовестно кувыркнуться в обморок.

Если кто вам скажет, что не испытывает холода в печенках, когда в живот ему упирается ствол, сжимаемый рукой парня с холодными глазами, плюньте ему в рожу, как лгуну! Только матерый волкодав способен этот холод «не заметить», чтобы остаться в живых! Он просто не успеет этого сделать, потому что начнет действовать, говоря казенно, отреагирует адекватно. Но потом – вспомнит, непременно вспомнит, и будет тушить ледяное пламя водочкой, переживая, пережигая испытанный страх. Вместе с нервами.

Вой патрульных милицейских машин звучал все ближе; я забросил «дипломат» на сиденье, оставил свертки с водительскими покупками на асфальте: кто знает, может, мужчинка любимой дочке подарок к совершеннолетию прикупил, а я лишу невинную девушку праздника? Не бывать тому.

– Заяви об угоне через часик, машину аккуратно припаркую, не разобью, – ободряюще сказал я мужичку, вот только услышал он меня или нет, не знаю. Я же аккуратно вырулил на проспект и неспешно, не превышая скорости, поехал прочь. Это раньше победившим считался тот, за кем осталось поле боя. Теперь это тот, кто выжил.

Путь мой лежал на северо-восток, в ту самую промышленную часть Покровска, где располагались заводы: Моторостроительный, «Точприбор», Турбостроительный и еще три-четыре гиганта социалистической индустрии. Когда-то не просто город в городе; в масштабах страны – государство в государстве, поставившее себе на службу самые блестящие умы.

Улицы в этот час были довольно пустынны; я понял, что нервный шок еще не прошел и мчусь я не просто с непозволительной, с запредельной скоростью. И тут я заметил женщину. Она стояла у обочины, обессиленно опершись о столб. Моих лет, закутанная в теплый пуховый платок, женщина плакала. Нога сама нежно вдавила педаль тормоза, руки поиграли рулем, чтобы автомобиль не заюзовал по скользкой дороге. Остановившись, подал автомобиль назад, приоткрыл дверцу:

– Кто обидел, барышня?

Женщина подняла взгляд, смотрела на меня какое-то время невидяще, потом узрела и белый шелковый шарф, и пальто. Губы ее скорбно опустились.

– Да какое вам до нас дело?

– Садитесь.

– Нет. – Она энергично замотала головой.

– Садись, говорю! – гаркнул я.

Женщина как-то покорно втянула голову в плечи, нырнула в салон, съежилась в комочек, произнесла ед-ва слышно:

– Тут тепло… – Глянула на меня близоруко: – Тебе женщина нужна, да?

– Нужна. Но не так, как ты думаешь. Что стряслось?

Она только пожала плечами, заговорила тихо, как-то обреченно, даже не жалуясь, словно читала статью в дурной газетенке про чужую жизнь:

– Мама в больнице, слепнет, ей операцию делать надо… А денег нет. Завтра ее выпишут. А в больнице хоть кормят. Пусть два раза в день, но кормят. А мне зарплату с июля не платили. С дочкой три раза в день картошку и едим. А вчера она мне сказала: «Мама, я пойду проституткой работать. Чтобы бабушка не ослепла». А я, как дура, пощечину ей залепила, губы разбила. Дура. Разве девчонка виновата? Ей тринадцать лет всего. Разве она виновата? И занять не у кого. Заберу завтра маму домой. Насидится. Слепая и голодная. Господи, что ж за горе такое…

Одним движением я вытащил из внутреннего кармана все деньги, какие там были. Сунул женщине:

– Держи. Лечи свою маму. И дочке что-нибудь купи.

– Ой… – Женщина застыла, глядя на деньги, но не решаясь протянуть к ним руки. – Ой…

– А ну, бери быстро! – прикрикнул я.

Она обеими руками схватила пачку сотенных, прижала к себе.

– В карман спрячь!

– Ага… Ага… – закивала она, пытаясь запихнуть доллары куда-то под пальто. Наконец ей это удалось. – Я… Я теперь что-то должна сделать?

– Домой идти.

– Домой?

– Да. И не плачь, ладно?

Но вместо этого женщина вдруг как-то сникла разом, закрыла лицо ладонями, плечи затряслись, и она зарыдала в голос…

– Лерке тринадцать всего… А она – в проститутки… И мама слепнет… И зарплату… Когда все это кончится… Когда… – причитала она тихонечко, словно жалуясь не только за все прошлые обиды, но и за все будущие…

Когда это кончится? Разве я знаю?

– Ну все, сестренка, поплакала, и будет. Пока. У меня дел еще выше крыши.

Женщина испуганно подняла глаза:

– А ты… Вы… У меня ведь нет ничего.

– А ничего и не нужно. Пока.

– Погодите… Как-то это неправильно. Ты… Ты никого не убил?.. За эти деньги?

– За деньги? Нет, – ответил я, прямо глядя ей в глаза.

– Не врешь. Я вижу, что не врешь. – Лицо ее, отошедшее от слез и беды, вдруг похорошело…

Она собралась было выйти, да замерла на месте, испуганно глядя на меня. На миг будто все существо ее разом захолонуло страхом, кажется, я физически почувствовал это… Страхом, что все это была злая, неумная шутка, и этот парень отнимет деньги и укатит, посмеявшись зло, и она останется стоять на стылом ветру, обдаваемая грязными брызгами от равнодушно пролетавших мимо иномарок…

– Ну, сестренка. Пока. Дочку береги. И маму.

Женщина вдрогнула, кивнула, кое-как выбралась из машины, запнулась, повернула лицо ко мне:

– Звать-то тебя как?

– Олег.

– Я буду Бога за тебя молить. И мама. Если есть на тебе грех какой, Бог простит, я знаю.

– Будь счастлива, сестренка.

С места я тронулся медленно. Автомобиль удалялся, какое-то время я еще видел ее фигурку в мглистом мареве и успел заметить, как женщина тихонечко, вроде тайно, осенила меня крестом.