Вот так всегда и бывает: задумаешься о вечном и – проглядишь бренное и сиюминутное! А между тем именно в мелочах вязнут любые все великие начинания, и от невнимания к ним теряют головы все великие стратеги.

– С вами хотят поговорить.

Как трое парнишек оказались в столь интимной близости от меня и взяли в плотную коробочку, я не заметил. Взгляды несуетливо-равнодушные, лица – близнецов из ларца… Контора меченосцев? Очень может быть. Знают ли они, кто я? Контролируют ли по поручению какой-либо из заинтересованных сторон толковище по «купле-продаже»? Зачем им я? А вот последним вопросом, как одиозно идиотским, я даже не задавался: в нашенские времена и веревочка в хозяйстве пригодится!

Парнишки стояли в столь плотной близости, что никакими стволами не размахаешься; ну а рукопашка хороша только в пригородах Шанхая, да и то в кино: в нашенских краях так по ушам уделают скоро и неприметно, да в машину, и – ищи ветра в поле или труп в огороде. И то, и то – плохо. Да и что я, собственно, засуетился, пусть даже и мысленно? Приглашают корректно, чего ж не поговорить? Тем более чему быть, того уж не воротишь.

– И далеко ехать для… разговору? – спросил я.

– Рядом, – произнес тот близнец, что был за старшего. – Пешком пройдемся.

– Пошли.

Покладистость «клиента» моих ухажеров никак не расслабила: мы выстроились цугом, и коренной-направляющий прошел в двери магазина, торгующего всякой блесткой дорогой мишурой, типа хрусталя, фарфора и серебра, уверенно миновал торговый зал, открыл дверь подсобки и по узенькой скрипучей лесенке стал подниматься наверх. Я и двое сопровождающих гуськом потянулись за ним. Миновали подобие офисного предбанничка, только вместо секретарши-вертихвостки за столом восседал сорокалетний дядько, приодетый в костюм, сидевший на нем как на блохе сбруя. Дядько явно томился навязанной ему ролью «секретарши»: кое-как прихлебывал чаек из гжельской кружки и с треском ломал бараночки, аккуратно, двумя перстами.

Под белы руки меня подхватили стремительно, но жестко: не волохнешься. Сугубый дядько борзо выскочил из-за стола легонько, теми же пальчиками вынул из кобуры «макаров» и из-за пояса сзади «беретту».

– Хороший набор. На уток собрался? Так не сезон еще, – произнес он голосом автомата: ни шутки, ни сочувствия, ни-че-го. Уперся мне в переносицу взглядом: водянистые глазки под белесыми кустиками бровей казались мутными озерцами самогона. – Не шали у нас, ладно? – посоветовал он напоследок.

«Близнецы» душевно распахнули передо мной дверцу и вежливо кивнули: сами они явно при разговоре присутствовать не собирались. Последнее, что я услышал перед тем, как звуконепроницаемая металлическая дверь закрылась за мной, был треск очередной разламываемой баранки. А в голове само собою всплыло из времен босоногого детства: «То не досточки, то косточки трещат!»

– Вот так и бывает, служивый: это гора с горой не сходится, а человек с человеком – завсегда! – услышал я.

На роскошном кожаном диване, чем-то неуловимым напоминавшем излюбленный активной категорией населения «Мерседес-600», сидел господин Козырь, бежавший вместе со мною некоторое время назад из здешнего домзака. Ну да, господин Козырь. Он же товарищ Федор. А уж как его звать-величать по батюшке – это они не представились. Да и мы особливо на знакомство не напрашивались.

– Присаживайся, мил чээк, потолкуем. Кофейку налить? – Он указал на кофеварку – чудо ненашенской техники, блестевшую полированными поверхностями и урчащую, словно гоночная машина перед стартом. – Или по старинке чайку погоняешь?

– Чайку. Но покрепче.

– Гость в дом – Бог в дом. Сам и похлопочу.

Козырь встал, прибавил на плитке газу, высыпал в китайскую чашку щедро заварки, залил кипятком так, что бурлящая вода скрыла листья, прикрыл положенной крышечкой, поставил на стол передо мной:

– Пусть потомится, и – потреблять можно. Хочешь, с сахарцом. – Он кивнул на аккуратно наколотый белоснежный кусковой сахар, потом на блюдо с нежнейшей семгой: – А то с селедочкой.

Он закурил, подождал, как радушный хозяин, пока я хлебну пару глотков.

– Вот так, Олег, и пересекаются стежки. Чего опять в наши края?

– А почему опять? Может, я жил не тужил на соседней улочке?

– И это может быть. А только колеса у тебя – чужие, это раз. Прикид ты новехонький покупаешь осторожно, но по полному профилю, это два. Знать, готовишься к чему. А кто ты с виду есть, да и делом проверено, – Козырь усмехнулся, – я добре запомнил. Если бы спор вышел, то все двадцать прежних цел-ковых против драной кошки, что не асессором кол-лежским корпишь. Но кто со мною спорить станет? Никто. Во-о-от. – Козырь помолчал. – Человек ты шебутной и решительный. Может, и киллер. А зачем нам тут киллер левый? То-то.

Он встал, прошелся по комнате, налил себе рюмку водки, выпил единым духом.

– Был бы человечек конторский, – продолжил он, – или от людей каких серьезных вестник, чего бы тебе по нашим шопам, прости Господи, прихорашиваться? Значит, самостоятельно ты банкуешь, как дважды два. Или не прав я?

Пожимаю плечами.

– Самому по себе в нашенское времечко и письмоносом выжить трудно. А ты ведь не на почте служишь. Я вот так себе думаю: коли уж нас судьбина свела снова, уж не знаю, Бог ли послал или чертушка спроворил, а давай-ка сядем и покумекаем, как нам с тобою жить-поживать дальше.

– А может, как в прошлый раз? Я – своей дорожкой, ты – своей?

– Того не выйдет. Тогда был я птицей вольной, а сейчас от серьезных московских людей за порядком смотреть приставлен.

– Вместо Шарика?

– Вместо него. Вот и разъясни ты мне, Олег свет Батькович, чего такого в этом городишке медом намазано, а?

Я подумал и ответил честно:

– Еще не разобрался.

– Чего так?

– Въехал в Покровск часа полтора как. Из этих полутора – час одежку выбирал, а полчаса – как с тобой, дядя Федор, калякаю.

– А по какому делу въехал, служивый?

Тут я немного подумал. Но ответил снова честно:

– По личному.

Козырь посмурнел.

– Так у нас с тобой разговора не получится, – произнес он тихо и серьезно. – Я хочу по-хорошему, а ты, Олег, как дите, в словеса ломаные играешься. Не получится.

– Ты скажи, какая вина на мне, боярин?

– «Вина»? Я не прокурор, ты – не жулик. Но ты, пожалуй, не осознаешь одной простой вещи: в этом городе я сейчас хозяин.

– Вот что, дядя Федор. Я в твое хозяйство не лезу да и в гости к тебе не напрашивался. Мы, как ты верно заметил, не кенты и не корефаны, но и врагами стать не успели. – Я сделал паузу, спокойно глядя в глаза хозяину. – Я отвечу на твои вопросы, если ты потрудишься четко и ясно их сформулировать.

– А ты не из интеллигентов ли, служивый?

– Из работяг умственного труда, которых интеллигентами у меня просто язык не поворачивается назвать. Итак, я слушаю твой вопрос. Или вопросы.

– Ну и ладушки. Вот растолкуй ты мне, мил человек Олег, пару штучек. Мы встречаемся с тобой в домзаке после очень громкой зачистки тишайшего допрежь города Покровска; в изоляторе ты легонечко переправляешь на тот свет вполне матерого человечка, мы срываемся с тобой в побег, ты по своим делам отошел, я – по своим. Собрались мы, грешные, с братвой обмозговать покровское окаянство, и что видим? Результаты какие? Шарика убрали, мэр Клюев пропал, полагаю, догнивает где-то безымянно и без почестей, Крот, потрох сучий, что и заварил всю эту кашицу с маслицем, отдал Богу концы во время любовных увеселений! Человечек его, Кадет, к нам на мировую пришел вместе со своей шоблой… Мы покамест мировую приняли, надо же в ситуацию вникнуть, стали снова дела налаживать… Но знаешь, отчего саднит мне во всей этой катавасии? Не могу я понять, к чему столько стрельбы затеяли и столько народу положили! Все как бы вернулось на круги своя, и по деньгам, и по доходам. К чему все наворачивалось?

Он посмотрел на меня внимательно, налил себе рюмку водки, предложил мне, я отрицательно покачал головой. Козырь выпил махом, бросил в рот несколько миндальных орешков, прожевал, закурил сигарету.

– Это одна сторона луны, – усмехнулся Козырь, продолжил: – Вторая. Вчера в город приехала бригада. Но не наша, и вообще не из деловых: приехали мальчики, молодые да сияющие, что новенькие гривенники! Прямо романтики-комсомольцы времен моей отроческой невинности! И с собой – три саркофага-рефрижератора всякого оборудования навезли! И тебе сканеры, и тебе самопалы жуткие, и тебе броню на грудь: из противотанковой пушчонки не прошибешь. А ни Куликовской, ни Курской битвы в наших тихих палестинах покамест не намечалось. Оробел я, грешен! Выясняю помалеху, через Москву: дескать, кто прислал людишек и по каким делам? Отвечают: людишки банка «Золотой кредит». А банчонка тот на самом деле гроша медного не стоит, нет за ним ни людей, ни денег, разве что названье громкое! И если по всем сусекам поскребется, на пару тех железяк, что по машинам сложены, не наберет. Арсенал такой, да с техникой, почитай, не один мильон стоит! Да не деревянных!

Козырь помолчал, глядя куда-то внутрь себя:

– Ну я сиднем-то сидеть не стал. Приезжие эти вокруг «Точприбора», аки пчелы вокруг улья, зажужжали; нам в этой технике интереса покуда никакого, но тройку людишек я озадачил, чтобы покрутились да прикинули хвост к носу. – Козырь хэкнул в сердцах: – Они и докрутились! Пропали напрочь, как не было! И предполагаю я, тож лежат уже где-нибудь «подснежниками» на необозримых полях «Точприбора»: там одного металлолома гниет немерено, а человечка заховать дохлого – вообще без базара. Как в омут.

Он закурил новую сигарету, окутался клубом дыма:

– А что власти наши губернские али городские? Сидят глухо, тихой сапой, губернатор, тот по столицам пропадает и дела по зарплатам решает – ему ж выбираться вскорости; да и, видать, напугали его здорово – с дачи носа не кажет; но притом ни фээсбэшники, ни «серые волки», ни менты поганые – никто задницей не шевелит, прямо-таки показательное благолепие, и все тут!

Одним движением Козырь притушил бычок, прищурился, уперев в меня взгляд:

– Вот тебе вторая сторона. И – третья, для полной ясности. Руководит этими вновь прибывшими человечек по прозванию Ильич. Еще его зовут Серый. Еще – Шериф. По всем отзывам – опаснейший дядько. И самое противное, именно он здесь по ранней осени и верховодил! Что прикажешь ожидать? – Козырь вздохнул. – Опечалился я, сам понимаешь, на душе кошки дикие стаями угнездились, и скребут, прощелыги, так, что с водки воротит! А как час тому выглядываю в оконце, и что вижу? Батюшки-светы! Мой корешок-сокамерник хиляет походкой ровной страной огромной! И под пиджаком пушчонки хоронятся, од-на – за поясом, другая – в сбруе! И прибыл-то он в самый цвет, и экипирован – в масть, ну как мне его не пригласить поболтать, по старой-то дружбе?

Козырь вздохнул, посерьезнел:

– Вот только, паря, на этой оптимистической ноте наша вступительная увертюра и закончится. Пойми уж и ты меня, коновала. Я здесь лицо, если говорить по-вашему, казенное. Перед братвой да сходняком отвечаю за порядок и благолепие. А по моему полному разумению, готовится снова в славном Покровске не пойми чего. Кровь, судя по всему, готовится. Много крови. И вот я беру, опять же, говоря по-вашему, «языка». Именем Олег свет Батькович. Пытаюсь с ним по-хорошему, по дружбе поговорить. А он – «моя твоя не понимает»! Хотя – русский человек, не пиковой масти, и такую горбатую залепуху мне вкручивать никакого резону у него нет, окромя глупости! Что я должен сделать? Правильно. Потрясти квалифицированно, с привлечением специалистов, и поговорить, с их же помощью, качественно и вдумчиво. – Козырь вздохнул. – Хотя мне бы этого и не хотелось.

Вот теперь он откинулся на подушки диванчика, широким жестом хозяина указал на стол:

– А ты бы выпил, Олег Батькович. И закусил бы, чем Бог послал. Водочка, она кровь по жилушкам быстрее гонит, напряг с души снимает да мозги просветляет. Глядишь, и стемешит голова твоя что умное. Только не запирайся по-глупому, Христом Богом тебя прошу! Хлобыстни водочки, зачифири еще, и поговорим, как Гога с Магогой.

– Спасибо за заботу, дядя Федор.

– Чем богаты.

Я действительно налил себе водки, выпил, свернул трубочкой сандвич, предварительно положив сверху несколько кусков ветчины, сыра, салями, пару ломтей огурчика и обильно сдобрив горчицей, зажевал энергично и с удовольствием.

Похоже, я влетел, как выразился бы сам Козырь, «допрежь времен». Я, конечно, могу рассказать ему грустную, но поучительную историю и про Диму Круза, и про одинокие скитания странника Дронова по городам и весям Отчизны, но мне это поможет слабо. В самом лучшем случае меня, выражаясь языком военно-дип-ломатическим, интернируют. Сиречь замуруют в каком тихом зиндане, чтобы под ногами у общества не путался. А в худшем – пропишут, как в песне поется, «девять граммов в сердце». Чтоб не мельтешил, не маячил да не отсвечивал. Скверно.

Козырь тем временем встал, прошелся по комнате, вынул из коробки на столе сигарету, закурил, подошел к окну, застыл раздумчиво. Я оценил его такт и ум: когда вербуешь человека, не мешай ему подумать, покрутить варианты, дай время освоиться с уже свершившимся фактом даже если и не предательства, так того, что сила сейчас на другой стороне, и этой силе нужно или подчиниться, или погибнуть. Сгинуть скверной смертью да без покаяния.

Я хлобыстнул махом еще рюмку «Померанцевой», выцедил оставшийся чифирек, закурил. Козырь почувствовал, что я готов к разговору, повернул голову:

– Я вижу ты, паря, ссориться не намерен и все понимаешь правильно. Ну а раз так, давай…

Дальше… Словно какой-то маг, могущественный, всесильный, щелкнул громко пальцами, разом изменив все. По крайней мере, тот звук, что я услышал, я сначала и принял за щелчок пальцами. Хруст или треск, малый, невразумительный… Козырь мягонько, словно мешок, рухнул на укрытый ковром пол. На виске у него черно кровянело входное пулевое отверстие.