Глава 23
– Как ты из казино ушел… живым? – спросила Ольга.
– Лучше было бы – наоборот? Стать зомби с красными белками глаз?
– О чем ты?
Корсар прикрыл веки, под них снова будто насыпали песку.
– Тебе правда интересно?
– Скорее – любопытно.
– А я – живой?
– Похоже, пока – да.
– Умеешь ты приободрить, Белова.
– Стараюсь.
– И ты по-прежнему не хочешь бежать отсюда куда глаза глядят?!
– Пока – нет. Так как?
– Что?
– Ты из казино ушел. Кто-то остался?
– Да. И работал я в основном их оружием.
Ольга кивнула, глядя прямо перед собой:
– Да. Ты не соврал. С мортидо у тебя все в норме.
– Их было четверо.
– И – только?
– Нет еще – в тонированных авто. Но уже – неживые.
– Снова снайпер?
– Он. Ангел-хранитель. – Корсар пристально посмотрел на Ольгу: – Или – Ангелина-хранительница.
– Тупой ты, Корсар, хоть и культуролог, – хмыкнула Ольга. – Ангелы – они бесполые!
– Типа – духи?
– «Типа того», раз ты опять затеял – в «чиста пацана» играть.
– Нет, хватит. А выводы делать пора. Мне позвонили на «береженый» мобильный, так? Когда я был у тебя в гостях. Ночью. И – назначили рандеву. Так?
– Так. Я помню мелодию Моцарта.
– Откуда и как покойный Иван Ильич выяснил номер, что был зарегистрирован на покойного же Илью Иваныча, но умершего годом ранее, – это я даже разгадывать не собираюсь…
– Да уж не надо, пожалуй. А то впадешь в черную меланхолию – возись потом с тобой.
– Но…
– Но?
– Вычислить, где находился абонент, пока я болтал с Иваном Ильичом, – могли?
– Могли.
– Обязаны были. И сердце мне вещует, что таки вычислили!
– Да ты что!
– Но никого на съемной квартирке Оленьки Беловой – не обнаружили. – «Где же ты и где искать твои следы, как тебя зовут – никто не может мне подсказать…» Что скажешь?
– А что тут сказать? Подсел ты на Джо Дассена. Сколько лет тебе было во времена пика его популярности? Пять? Семь?
– Ольга! Не сбивай меня!
– Ну да: у тебя есть мысль и ты ее думаешь. Так?
– Уже не думаю. Уже сформулировал.
– И – готов изложить?
– Конспективно. Ты знала «профессора изящных искусств»! И это – не предположение! Это – факт!
– Иван Ильич Савельев?
– Да! Это он вызвал меня! И он, я думаю, руководил всем действом…
– Если он руководил всем и всеми – кто же тогда убил его самого? – приподняв бровки, с простоватым выражением «записной блондинки» спросила Ольга. – А главное – кто отдал приказ на это?!
– Вот это я и хочу у тебя узнать, Белова!
– Да? – Ольга пристально посмотрела в глаза Корсару, произнесла почти шепотом: – Митя, ты действительно этого хочешь?..
И Корсар вдруг почувствовал, что что-то стало происходить с ним – странное… Влажные глаза притягивали, как океан в период прилива, а зрачки словно расширились, заполняя собою все и превращая пространство – в ночь, но не черную, а полную мерцающего сиренево-фиолетового света… И он услышал голос, похожий на голос Оленьки и – другой…
– Будущее всегда отбрасывает тень на настоящее… И только чуткие сердцем, трепетные душой и одаренные младенческим разумом, не замутненным ничтожеством века сего, способны это будущее провидеть… Вот и вся тайна – и человеческая, и мирская, и божественная… И вы способны узнать правду о своей душе… И вдруг усомнитесь, ваша ли это душа, – столько там будет… всякого. Музыка исцеляет душу… Тем, у кого она есть.
…И Корсар – услышал музыку… Она доносилась откуда-то издалека, с далекого берега, на котором он никогда не был: синее море, скалы, желтый песок, в котором замерли на века и тысячелетия фигуры богов и богинь: бронзовые греческие, мраморные римские, каменные, оставшиеся от недолговечного сталинского ампира… И – музыка. Щемящая мелодия о времени лета напоминала о том, что и это лето минует, как прежние…
…Странное дело… Может, оттого, что у нас восемь месяцев в году зима, и слякоть, и темень, мы и годы считаем по летам?.. И оттого так они помнятся – каждое по-своему, и оттого так жалко любого уходящего лета, даже того, в котором ты никогда не был и, наверное, никогда уже не будешь…
…Корсар слушал и – слышал… Теперь – другую мелодию, из давнего-давнего детства… Когда сидел он на укрытой ветвями желтеющего шиповника аллее и – ждал… Неясные томления еще только теплились в его груди – томления о той жизни, какая будет или может быть… Или о другой жизни, которой так никогда и не случится – потому что родился он не в то время и не там…
…И ему вдруг стало жалко себя и своей бездарной и одинокой жизни… И того, что никто и никогда не узнает о том, какой она была и чего в ней никогда не случилось… Невдалеке была как бы та самая набережная, но теперь по ней уже были настелены мостки – поверх засыпанных богов, и уже слонялся отдыхающий люд с целью пьяно убить время и сбежать от скуки повседневности, что поджидает их дома, да и здесь настигает чередованием похожих аттракционов и лейтмотивом расхожих мелодий… До свиданья, лето, до свиданья…
…Летом, как и юностью, все другое. Беспутные, бездумные дни летят хороводом, длинные, как детство, и теплые, как слезы… И кажется, ты можешь запомнить их все – до капли дождя, до оттенка травы, до проблеска вечернего луча по струящейся прохладе воды, до трепета ресниц незнакомой девчонки, с которой ты рассеянно разминулся, чтобы теперь помнить всю жизнь… И только когда разом упадет хрусткая изморозь, когда прозрачные паутинки полетят над нежно-зеленой стрельчатой озимью, светящейся переливчатыми огоньками росы, когда небо засветится чистой густой синевой сквозь вытянувшиеся деревца, когда лес вызолотится и запламенеет алым и малиновым – станет ясно, что лето кончилось, что его не будет уже никогда, по крайней мере такого… И все, что пряталось в тайниках и закоулках души, вдруг проступает неотвязной явью, и мы снова переживаем несбывшееся и мечтаем о том, чего никогда не случится, и это будущее вдруг становится манящим, желанным, искренним…
– Ты хотел о чем-то меня спросить, Корсар? – Так получалось, что сначала Дима видел движения губ Ольги, угадывая по ним будущие слова, а потом – слышал и их, наяву.
– Спросить? Разве?
– Ты что-то утверждал и что-то требовал…
Корсар прикрыл глаза ладонью, произнес слегка виновато:
– Извини. Я – забыл все. Опять приступ.
– Похоже, на этот раз все не было столь мучительно, как раньше?
– Правду? Это было… прекрасно. Почти – совершенно.
– Но оттого, возможно, не менее губительно, – мягко произнесла Ольга.
– Ты действительно так думаешь?
– Я не думаю. Я – знаю. У мира много способов убить наши души. Изменить то святое, что есть в нас, на набор ничего не значащих символов.
– Но мне снилась… ты.
– Может быть.
– Дело даже не в этом! А в том, что ты… и я… мы были – или всегда… или много-много раньше… чем сейчас… Скажешь, это снова бред?
– Нет. Ты говоришь правду.
– Не всю. Правду знаешь ты, Оленька, но молчишь. Потому что… тоже знаешь не всю?
– Может быть. Знаешь что, поехали отсюда.
– Далеко?
– За город. Там воздух чище…
– …И земля – мягче?
– Корсар, ты о чем?
– Подумалось вдруг: если человека хотят убить – его убьют.
– Ты что – хочешь им помочь?
– Не, это как-то неспортивно. Тем более мы уже ввязались в схватку. Так говорил Наполеон? Ты же сама слышала, правда?
– Слышал другой человек. И ему можно верить.
– Верить ему, верить в него… Да он – святой!
– Не богохульствуй, отрок. Раньше ты таким не был.
– Ты помнишь, каким я был раньше?
– Мне кажется – да. Ну что – едем?
– Обязательно. Только мне жалко бросать тут мешок с деньгами.
– Приторочим к моему «харлею».
– Твой святой не оскорбится? Привезешь к нему грешника, руки по локоть в крови, почти центнер денег сомнительного происхождения…
– …И саму себя. Ты догадался, что в одном из кофров?
– Винтовка специальная снайперская. Калибр девять миллиметров. Имеет оптический и ночной прицелы. При необходимости легко складывается и убирается в кофр или дипломат. Некогда состояла исключительно на вооружении особо секретных групп КГБ и ГРУ – типа «Вымпел», «Гранат», «Альфа». Теперь – другие времена. Все правильно?
– Все… кроме… Ты догадался, что это я тебя… берегла. Но не сказал – почему.
– Тут и гадать нечего – я красивый.
– Погнали, красивый!
– Знаешь, что меня греет? – спросил Корсар, устраиваясь на заднем «харлея».
– Неужели…
– Нет! – оборвал Ольгу Корсар. – У твоего святого есть непостижимое простым смертным прошлое… А у меня, да и у тебя тоже, грешных, – непредсказуемое и прекрасное будущее! Вперед!
Мотоцикл пошел под уклон на нейтралке, бесшумно, набирая скорость, нырнул в пустующую аллею и – теперь помчал все быстрее и быстрее, словно оставляя позади и ушедшую, полную огня, смертей и боли ночь, и ушедшие, полные страха и непокоя дни, и ушедшие, полные боли, отчаяния и надежды века…
Корсар засыпал. Еще наполненный ночной прохладой ветерок пронизывал, и он засыпал, чувствуя терпкий аромат будущей осени… с ее легкой, невесомой, как летящие над зеленой стрельчатой озимью паутинки, грустью… А потом – словно черный провал ноября, и осень делается строгой, и холодные нити дождей заструятся с оловянного казенного неба, и листья обвисают линялым тряпьем, и капли будут стыть на изломах черных сучьев, и земля вдруг запахнет остро, призывно… А мир сделается волглым и серым – в ожидании снега.
…Снег должен пасть пушистым покоем, сгладить неприглядное сиротство оголенного леса, разоренных гряд, убогое бездорожье неяркой, милой земли… И его все нет, нет, нет… Порою срывается с низких туч мокрая крошка, сыплет, покрывая озябшую землю грязной холодной хлябью, и озимь трепещет предчувствием близкой гибели. И день, и другой небо напитывается тяжестью, нависает, делая мир беспокойно-растерянным, и люди мечутся – ломкие, уязвимые, беспомощные, они словно ищут покоя и – не находят…
…А мир постепенно мутнеет, обращаясь в сумерки, пока не опустится вечер – черный, непроглядный, от которого хочется укрыться за желтым светом абажуров, за золотом плотных портьер, в тепле янтарного чая и хмеле пурпурного вина… И год бредет к закату налитой тяжелой, свинцовой усталостью, сковавшей землю… И – жизнь бредет к закату… И закат этот смутен за пеленою, и хочется бежать, но бежать некуда – слишком малы пространства усыпанных снегом улиц, слишком черны зеркальные провалы окон…
…И душа – мечется, и летит, и, не в силах взмыть и оторваться от земли, падает в мягкое, уже подтаявшее месиво, и кажется, – это Ангел с изломанными крыльями, и он бредет, прикрываясь ими, будто серым мокрым плащом, и путь его укутывает мгла, и та, что позади, и та, что вокруг, и та, что будет…
…И острые стрелы поземки несутся по ночным, заиндевевшим, отполированным слюдяной коркой льда улицам, а на площади – вихрятся смерчами у ног каменного истукана на высоком гранитном постаменте. Словно статуя Командора, он застыл перед темным зданием, безлично взирающим на подвластный город и неподвластный снег пустыми провалами черных окон…
…И никто не увидел, как в этой мгле Ангел вышел на высокий берег и, отбросив вымокшие крылья, оставил коченеющий город и взмыл в прозрачно-строгое ночное небо.
