Глава десятая
Момент истины

– Это тебе не старые времена, когда любой врач в одиночку мог списать все, что только душа пожелает. По нынешним правилам списание анестезиологом любой ампулы сильнодействующего вещества надлежит заверять коллегиально! Втроем! Ну, а в случае, если заведующий операционным блоком ушел в другое отделение, или его вызвали к главному врачу, а больного в это время «спустили» на этаж с не до конца оформленной историей болезни, и в это время туда нагрянул с проверкой Госнаркоконтроль, вам кранты. Как говорится – сушите сухари, уголовное дело обеспечено! А что творится с графиком дежурств? Сейчас, летом, в пору отпусков, у нас в реанимации на двенадцать, а то и на пятнадцать больных, из которых трое-четверо находятся на искусственной вентиляции, по дежурству совершенно легко может остаться один врач и одна сестра. И это при том, что по тем же американским или израильским нормам на одного «аппаратного» больного положено по две сестры!

– Кто принял больного? – спросил Данилов, никак не реагируя на нытье дежурного реаниматолога.

Жалобы на жизнь порой уместны в дружеской беседе, да и то не всегда. На работе им не место.

– Беляев, – ответил врач и, не говоря более ни слова, расписался в приеме.

На выходе из реанимации Данилова атаковали родственники.

– Как он? – спросила супруга пациента, теперь уже бывшего.

– Как и был, – пожал плечами Данилов.

Странные люди – что могло измениться за три минуты? Даже если и изменилось, то вряд ли Данилов стал сообщать им об этом. Зачем пугать людей раньше времени?

– Скажите, а какое впечатление произвел на вас дежурный врач?

Дочь не понравилась Данилову с первого взгляда. Сразу же заявила, что она – юрист, вела себя очень даже по-хамски, то и дело лезла с медицинскими советами, на которые Данилов, разумеется, не обращал внимания, и уселась в машину в качестве второй сопровождающей, даже не спросив разрешения. По дороге раскритиковала стиль вождения Петровича, особенно возмущаясь тем, что он слишком медленно едет. Петрович уже открыл рот, намереваясь поставить нахалку на место, но в последний момент передумал. До больницы оставались считанные минуты езды – можно было и потерпеть.

– Вы знаете, – как можно вежливее и мягче начал Данилов, – в силу своей ориентации я совершенно не интересуюсь мужчинами, поэтому доктор, который со мной беседовал, не произвел на меня ровным счетом никакого впечатления.

– Я не в том смысле! – вскипела уязвленная дамочка. – Я в профессиональном!

Данилову показалось, что только панцирь из лака мешает тщательно уложенным прядям ее волос, взметнуться змеями и, шипя, наброситься на него.

– Уточните у отца, когда его переведут в отделение. Всего хорошего.

– Спасибо вам! – крикнула вслед бригаде старшая из женщин.

На следующий вызов пришлось мчаться «на всех парах» – со включенной всю дорогу «светомузыкой», в поддержку которой Петрович то и дело сигналил.

Обязывал повод – падение с высоты.

Падение могло быть самым разным. Намеренным, случайным, насильственным. Разной была высота, разным оказывалось место «приземления», разными были повреждения и разным был исход.

На памяти Данилова мужчина из соседнего дома вывалился из окна пятого этажа и остался жив. Неудачная попытка сооружения козырька над окном обернулась всего лишь переломом бедра, благодаря кусту сирени, на который упал «парашютист». «Парашютистами» на «скорой» называют всех, упавших с высоты, независимо от обстоятельств падения.

Случалось и иное. Женщина, мывшая окно на втором этаже, умерла до приезда «скорой», сломав шейные позвонки при ударе об асфальт. Кому как повезет…

Возле «башни», дома четырнадцать на Ташкентском бульваре толпился народ. Соседи, прохожие, один милиционер в майорском чине, должно быть – участковый. Как и полагалось, подъехавшую «скорую» встретили традиционным:

– Сколько вас ждать?! Там человек умирает!

«Парашютистка», которой, если верить карте вызова, было тридцать лет, лежала на козырьке, установленном над подъездом. Снизу была видна только безжизненно свисающая рука.

– Сейчас пожарные подъедут, помогут снять! – майор оказался единственным, сказавшим что-то дельное.

Данилов взял у Веры ящик с медикаментами, взбежал по лестнице на второй этаж, без труда пролез в окно (сказалась юношеская любовь к разного рода спортивным занятиям) и спрыгнул на козырек.

Женщина лежала на животе, неестественно вывернув голову. Левую руку она свесила вниз, а правую подвернула под себя. Черные волосы, черный, не по сезону теплый свитер, черные с серым кроссовки. На вид ей было лет двадцать – двадцать два.

Уже по положению головы Данилов понял, что она мертва.

В подтверждение своей догадки он присел около нее, осторожно попытался нащупать пульс на сонной артерии. Пульса не было. Оттянув поочередно веки кверху, Данилов заглянул в глаза «парашютистки», после чего поднялся на ноги и вернулся в подъезд тем же путем, каким и пришел, не забыв прихватить ящик.

За несколько минут его отсутствия народа внизу существенно прибавилось. Как в форме, так и в обычной одежде.

– Мертва, – коротко доложил Данилов давешнему майору.

– Положения тела не меняли? – осведомился майор.

– Обижаете, – ответил Данилов. – В карманах тоже не рылся. Законстатирую как неизвестную, сами потом разберетесь.

– Хорошо, – согласился майор.

– А вы-то чего все тут стоите? – полюбопытствовал Данилов, удивляясь тому, что представители власти не торопятся начинать осмотр.

– Фотографа ждем.

Издалека послышался вой пожарной сирены. Данилов сообщил майору номер наряда, подошел к машине, поставил ящик в салон и, усевшись спереди, сказал Петровичу:

– Отъезжай, сейчас здесь будет буря.

– Что такое? – спросил Петрович, послушно трогая с места.

– Пожарные будут ругаться с милицией. Те их вызвали, чтобы снять «парашютистку» с козырька, а сами теперь ждут фотографа, – объяснил Данилов.

– Так чего же поторопились с пожарными? – не понял Петрович.

– Тогда думали – может, жива еще.

– А она не жива?

– Петрович! – от изумления Данилов чуть не выронил наладонник. – Ты чего, белены объелся или «колес»? Будь она жива, мы с тобой сейчас что бы делали, а?

– Действительно, что это? – спохватился Петрович.

– Старость – не радость! – поддела его Вера.

– Молодость – гадость! – огрызнулся Петрович. – Слушай, Володя, мы тут с Верой поспорили – случайно «парашютистка» упала или намеренно спрыгнула…

– Ясное дело – намеренно, – ответил Данилов. – Тут и спорить нечего. Она же на козырьке лежала, под подъездными окнами. Из подъездного окна случайно не вывалишься…

– Вот видишь, Вер! – обрадовался Петрович. – Я прав был!

– А если она под кайфом была и полезла в окно бабочек ловить? – не сдавалась Вера.

– Володя, при ней сачок был? – поинтересовался Петрович.

– Заткнитесь вы оба, – посоветовал Данилов. – Нашли повод…

Будучи циником, Данилов не распространял свой цинизм на все вокруг. Должны же быть какие-то ограничения, барьеры.

Головная боль накатила внезапно – Данилов открыл рот, чтобы назвать Петровичу следующий адрес, да так и замер. Хорошо – ненадолго, никто – ни Петрович, ни Вера – ничего странного не заметили.

– Михальского, тридцать три, Петрович.

– Поликлиника? Что там?

– Госпитализация больного с инфарктом миокарда.

– Куда?

– Доедем – узнаем.

Поликлиника может сама получить для больного место в стационаре, а может оставить это дело «скорой». Разницы никакой.

Пока ехали до поликлиники, Данилов вспомнил свой, восьмилетней давности, визит к невропатологу их районной поликлиники…

Невропатолог оказалась старой, толстой, неопрятной, заторможенной и туповатой. Медсестра была похожа на нее как две капли воды, отличаясь лишь более молодым возрастом. С первых же минут у Данилова создалось впечатление, что обе тетки засели в душном пыльном кабинете только для того, чтобы обсудить друг с другом события вчерашнего вечера. Данилов терпеливо сидел в кабинете уже десять минут, а им так и не начали заниматься.

Сестра, вооружившись докторской печатью, усердно штамповала чистые бланки рецептов, а доктор что-то писала в амбулаторных картах, горой наваленных на ее столе и при этом рассказывала подробности своей вчерашней ссоры с молодой соседкой по лестничной площадке, имевшей привычку громко, на весь дом, врубать музыку. Соседку она ласково называла «этой тварью» и «прошмандовкой».

Через четверть часа Данилов осведомился:

– Я вам не мешаю беседовать?

Вопросом ему удалось переключить их внимание на себя. Далее последовал стандартный диалог:

– На что жалуетесь?

– На сильную головную боль…

– Так… – доктор бегло изучила тонкую даниловскую карту и обрадованно воскликнула: – У вас же посттравматическая энцефалопатия!

– Я в курсе, – признался Данилов.

– Головные боли при вашем диагнозе – в порядке вещей. Я выпишу вам седальгин…

– Спасибо, – поблагодарил Данилов, поднявшись со стула. – До свидания.

– Постойте! – властно приказала доктор.

Данилов вернулся к ее столу от дверей, надеясь, что сейчас его осмотрят и расспросят более подробно. Надежды не оправдались.

– Возьмите! – невропатолог протянула Данилову наскоро заполненный рецептурный бланк. – Штамп и треугольную печать поставите в регистратуре!

И снова уткнулась в свои бумаги, мгновенно потеряв к Данилову весь интерес. Сестра тут же завела какой-то рассказ. Данилов положил рецепт на край докторского стола и тихо вышел из кабинета.

Больше он в районную поликлинику не обращался…

Больной с острым инфарктом миокарда лежал на кушетке в кабинете электрокардиографии и ныл:

– Зачем мне в больницу? Не хочу я! Дома отлежусь, и все будет в порядке…

– В больнице тоже все будет в порядке, – сказал Данилов, рассматривая снятую получасом раньше кардиограмму с явными признаками крупноочагового инфаркта нижней стенки левого желудочка суточной давности.

– Да мне сегодня уже лучше! – настаивал больной. – Дома – там и стены помогают…

– Ваше счастье, – ответила пожилая заведующая терапевтическим отделением. – С болями в сердце надо на дом вызывать, а не по поликлиникам шляться! Страшно подумать – пришел со свежим инфарктом на прием к участковому!

– Сейчас какие жалобы? – спросил у больного Данилов.

– Голова слегка кружится, – ответил тот.

– Мы его обезболили. Вот, пожалуйста, – заведующая протянула Данилову листок, на котором круглым аккуратным почерком было перечислены препараты и указано давление до и после.

– Спасибо, – поблагодарил Данилов, аккуратно складывая листок пополам и пряча его в карман. – Вера, я пока осмотрю товарища, а ты пригласи Петровича с обычными носилками…

– Я никуда не поеду! – больной попытался встать. – Без моего желания не имеете права! Это незаконно!

– Лежите! – Данилов придержал его рукой. – Конечно, по закону вы можете сейчас отказаться от госпитализации, послать всех нас подальше и уйти домой… Только дело в том, что домой вы не дойдете, это я вам обещаю!

– Но сюда-то дошел! – возразил больной.

– Редкостное везение. Дважды в день такого не случается, не надейтесь. Ну что – будем жить или пойдем домой?

– Поехали, что уж там, – тихо выдохнул больной.

Закончив осмотр, Данилов запросил на Центре место в кардиологической реанимации, получил его в «родной» сто шестьдесят восьмой больнице, после чего с помощью Петровича, Веры и заведующей отделением аккуратно переложил мужчину на носилки.

– Пошли!

Плавно подняли носилки и пошли. Петрович – спереди, Данилов – сзади, Вера – сбоку. На улице она забежала вперед и распахнула задние дверцы.

– Вот и все, – успокаивающе сказал больному Данилов, садясь возле него в салоне машины. – Сейчас поедем. Как вы себя чувствуете?

– Норм… – начал больной и вдруг, дернувшись, перешел на хрип.

Данилов прижал пальцы к его шее и не смог нащупать пульсацию.

Размахнувшись, он изо всей силы стукнул кулаком по грудине своего пациента, столь внезапно решившего покинуть этот бренный мир.

По лицу мужчины разлилась восковая бледность. Он лежал не дыша и не двигаясь вообще. Данилов ударил еще раз. Тщетно – сердце так и не завелось…

Клиническая смерть! Считанные минуты до биологической! А там – все, конец, который, как известно, делу венец. Констатируйте смерть, доктор, и везите вашего недавнего пациента в Ползунов переулок, в вечно дежурящий столичный морг.

Но – еще есть время. Совсем чуть-чуть, но есть.

– Внутрисердечный! – это для Веры.

– Гони! – это Петровичу.

Вера и без Данилова знала, что ей делать, пока он несколько раз с силой нажал на грудную клетку умирающего обеими руками, все было готово для укола в полость сердца. Адреналин, призванный запустить остановившийся мотор, Вера набрала в шприц, на который надела толстую и очень длинную иглу.

Это в фильме «Криминальное чтиво» два придурка чуть ли не десять минут готовятся сделать внутрисердечную инъекцию. У кинематографа свои законы, у жизни – свои. Счет идет не на минуты – на секунды.

Разорвал на безжизненном теле футболку, нащупал нужную точку в межреберном промежутке (о ребро игла если не сломается, то погнется) и с маху, так же, как бил кулаком, засадил шприцем.

В нужный момент рука сама остановилась. Легкое движение поршнем назад, в шприц поступает кровь. Это – здорово, это означает – точное попадание. Игла – в полости сердца.

Нажатием на поршень шприца Данилов ввел адреналин в полость сердца и мгновенно выдернул иглу обратно. Медлить нельзя – запущенное сердце может порваться об иглу.

Еще несколько энергичных нажатий на грудную клетку. Глубокий выдох воздуха из своих легких в полуоткрытый рот умирающего. Еще один. Пятнадцать качаний – два выдоха, пятнадцать качаний – два выдоха!

– Атропин внутривенно!

И самое радостное в тяжелой и грязной работе врача – забилось остановившееся сердце, задышали уже спавшиеся, было, легкие, поползли вверх веки.

– Мне гнать или как? – спросил Петрович.

«Или как» означает «если в машине труп, то я поеду помедленнее, спешить ведь уже некуда».

– Гнать! – ответил Данилов, задвигая в гортань пациента трубку.

На радостях руки его так и летали. Что ни говори, а душевный настрой – великое дело!

– Ты будешь жить! – пообещал мужчине Данилов, фиксируя пластырем подключичный катетер. – Вера, глюкозу!

– Уже! – секундой позже ответила Вера…

То же реанимационное отделение, где они были несколько часов назад.

– Без родственников? – уточнил доктор Беляев, глядя на кардиограмму, снятую в поликлинике.

– Без, – ответил Данилов.

– Слава тебе, господи…

– Что, дочка предыдущего пациента достала? – улыбнулся Данилов.

– Не то слово! – покраснел от воспоминаний реаниматолог. – Я ему аритмию купировал и с ходу в отделение перевел. Пусть там изгаляется!

Уже на подстанции, получив долгожданный обед, по времени практически превратившийся в ужин, Данилов вспомнил, что у него начинала болеть голова и как-то сама собой прошла. Он даже не понял где – в поликлинике или позже – в машине.

– Вера, а как звали нашего реанимированного? – спросил Данилов у фельдшера, с упоением поедавшую банан.

– Борис Николаевич, как бывшего президента, – с трудом оторвавшись от своего занятия, ответила оголодавшая Вера. – А что?

– Да так, – пожал плечами Данилов. – Приду со смены домой, расскажу матери, что спас человека, а она спросит: «Кто он?» А я так ничего о нем и не знаю. Скажу хоть, как зовут.

– Он электриком на НПО «Молния» работает, – Вера доела банан и могла спокойно беседовать.

– Откуда знаешь?

– На карте прочла, в поликлинике, пока вы его осматривали. Дату рождения сказать?

– Не надо. Какое сегодня число, я и так помню, – пошутил Данилов.

– Что, Вова, опять кого-то спас? – поинтересовался только что вошедший на кухню Чугункин. – Изведал момент истины?

– Да, изведал, – скромно ответил Данилов, рассматривая бутерброд со своей любимой сырокопченой колбасой, словно примериваясь половчее вонзиться в него зубами. – А что – заметно?

– Да ты светишься ярче лампочки! – засмеялся Чугункин, подсаживаясь со своей чашкой за стол к Данилову. – Давай, рассказывай!