Глава одиннадцатая
Желания и возможности

Специализированные психиатрические бригады всегда готовы к любым неожиданностям. Оно и ясно, ведь им постоянно приходится иметь дело с психически больными людьми, да вдобавок находящимися в состоянии сильного возбуждения. К спокойным психам «скорую» вызывать не принято, а «психбригаду» и подавно.

Народ на психбригадах тертый, бывалый. Вечно спокойные, даже немного меланхоличные. На вызовы идут в «полуштатском», накинув поверх «скоропомощной» формы «гражданские» плащи или пальто, чтобы не возбуждать пациента своей профессиональной принадлежностью к миру медицины и не провоцировать лишнюю агрессию. Заранее готовят «путы» и шприцы с антипсихотическими средствами. Как говорится – на всякий «пожарный случай». Береженого и бог бережет…

Они умеют слушать. Невозмутимо выслушают любой бред: как очередную версию пленения пациента инопланетянами, так и признание в сожительстве с собственным хомячком. При этом, излучая дружелюбие и понимание, без единого лишнего слова, помогут собеседнику проследовать в машину, а из нее также внимательно и мягко проведут в приемный покой.

Когда-то, в стародавние времена, когда по кисельным берегам текли медовые реки, сотрудники психиатрических бригад московской «скорой помощи» отличались страстной любовью к футболу и даже занимали первые места на «междусобойных» чемпионатах.

«Психиатрия» в дословном переводе с греческого языка означает – «исцеление души», это Данилов запомнил еще с институтской поры. С той же поры засела в его голове формулировка, гласящая, что «восприятие есть психический процесс отражения предметов и явлений в целом, в совокупности их свойств, который не зависит от воли индивидуума».

Данилову никогда не хотелось стать психиатром. Больно уж расплывчаты, относительны и условны были психиатрические критерии. Зыбкой и призрачной казалась граница между патологией и нормой, и никогда невозможно было понять – помог ли ты пациенту на самом деле или он симулирует выздоровление, чтобы его оставили в покое и отпустили домой.

Чужая душа, впрочем, как и собственная, представлялась Данилову слишком сложной и непостижимой субстанцией, чтобы, ничтоже сумняшеся, браться за ее исцеление и тем более ожидать от этого каких-то результатов. В его восприятии психиатрия была сродни алхимии. Наука, пытающаяся постичь непостижимое.

Даже если больной много лет наблюдается у психиатра и состоит на учете в психоневрологическом диспансере, родственники, вызывая к нему «скорую помощь» при обострении шизофрении, скорее всего укажут какой-нибудь нейтральный повод, вроде «плохо с сердцем» или «болит голова», и вместо психиатра к больному приедет обычный выездной врач или, что бывает очень редко – специализированная кардиологическая бригада. Причин тому несколько. Во-первых, если сказать правду, то вызов могут и не принять – врач-консультант посоветует, не откладывая, обратиться в диспансер или же пригласить психиатра на дом. Во-вторых, обычная бригада приезжает куда быстрее специализированной психиатрической. И в-третьих, разве не может родственник человека с расстройством психической деятельности искренне заблуждаться, считая нынешнее ухудшение следствием плохой работы сердца или подъема артериального давления.

– На что жалуетесь? – спросил Данилов, присаживаясь на стул, заранее поставленный возле кровати.

Ничто не вызвало его подозрений. Обычная квартира, в меру взволнованная супруга больного. Можно понять и объяснить ее волнение – ни с того ни с сего прихватило сердце у сорокалетнего мужа. Да и сам муж ничем не выделялся среди легионов себе подобных – спокойно, даже малость безвольно, лежал на спине, слегка закатив глаза, и тихо постанывал.

У Данилова был свой метод распознавания симулянтов и тех, кто склонен преувеличивать тяжесть своего состояния. На пороге комнаты, в которой лежал пациент, Данилов имел обыкновение задержаться на несколько секунд и прислушаться. Те, кто стонет, «играя на публику», начинают делать это лишь при появлении врача.

Этот стонал не напоказ. От боли стонал. Стонал с достоинством, по-мужски – негромко и терпеливо.

– Сердце прихватило, – ответил больной. – Тяжесть в груди какая-то…

– Ясно, – сказал Данилов и далее последовал обычный в таких случаях расспрос больного.

Расспрашивать Данилов умел виртуозно. Научился за время работы.

– Боль возникла давно?

– С самого утра. Как проснулся.

Наручные даниловские часы показывали половину третьего.

– Где локализована боль? В каком месте?

– Здесь, доктор, – мужчина осторожно положил руку на середину грудной клетки, на грудину.

Классика жанра – характерное место для ишемических болей.

– Раньше так болело? Или меньше, но в этом же месте?

– Никогда, – твердо ответил мужчина.

– Сильно болит?

– Терпимо.

– Потерпите еще немного. Сейчас я вас осмотрю, затем мы снимем ЭКГ, то есть кардиограмму, и после этого сделаем укол…

– Какой?

– Какой будет нужно, тот и сделаем. Исходя из данных осмотра и кардиограммы…

Кожные покровы естественной окраски. «Синюшности» носогубного треугольника нет. Это хорошо.

Конечности слегка холодны на ощупь. Бывает.

Дышит ровно, чисто. Сразу видно, то есть слышно, некурящего человека.

И мотор работает бодро, без перебоев и замедлений. Как у здорового.

Снятая кардиограмма не содержала никаких признаков нарушения коронарного кровообращения.

По всем статьям мужчина, лежавший на кровати перед Даниловым, выходил здоровым. Точнее – практически здоровым.

Данилову вспомнился доктор Матишин, работавший на одной из специализированных кардиологических реанимационных бригад. Опытный, грамотный врач и при этом – ужасно самонадеянный. Если на кардиограмме не удавалось обнаружить признаков инфаркта, Матишин спокойно оставлял больных дома, под наблюдение участкового врача. После двух смертей, последовавших вслед за его убытием, Матишину пришлось в срочном порядке переквалифицироваться в участковые врачи.

Сам же Данилов больше верил больным, чем себе, ведь свой организм каждый чувствует лучше. Раз человек говорит, что у него болит, значит – так оно и есть. Разумеется, если человек не из тех, кто вызывает «скорую» по три раза на дню и трижды за ночь.

Тем более что в ряде случаев изменения на кардиограмме появляются с небольшим опозданием…

– Вера, сделай, пожалуйста, баралгин внутримышечно.

– Хорошо, – Вера открыла ящик.

В самом начале работы на «скорой» Данилов мог в подобном случае обезболить и чем-то посерьезнее, например промедолом. Сейчас же назначение препаратов, относящихся к наркотическим, было возможно лишь при наличии соответствующих изменений на ЭКГ. Иначе первая же проверка Гос нар ко контроля сочла бы назначение необоснованным, со всеми вытекающими отсюда последствиями и неприятностями для врача.

– Есть ли у вас какие-то хронические заболевания? – спросил Данилов, чтобы окончательно определиться с диагнозом.

– Нет! – Данилову показалось, что муж поспешил с ответом, чтобы не дать слова жене.

Бывает такое. Многие мужчины, например, даже врачу не сразу признаются в наличии у них хронического простатита.

– Все ясно… – Данилов заглянул в карту вызова, лежавшую на низеньком журнальном столике, и прочел имя и отчество больного, которое Вера узнала у жены и вписала в карту, пока он занимался осмотром. – Игорь Иванович, вас придется госпитализировать.

– Куда?

– В кардиологию, точнее – в кардиологическую реанимацию. Не надо пугаться – это просто такие правила. Все больные с нестабильной стенокардией госпитализируются в кардиологическую реанимацию, вне зависимости от состояния, а затем уже переводятся в отделение.

– Какое? – вопрос показался Данилову слегка странным.

– В кардиологическое. Так что, – Данилов посмотрел на жену пациента, – ваш муж пока полежит, ему не стоит двигаться, а вы соберите ему все необходимое для больницы – смену белья, тапочки, удобную одежду, зубную щетку, бритву…

– Бритву? – удивленно переспросила жена.

– Да, бритву, – подтвердил Данилов, чувствуя, как некая догадка готовится всплыть из глубин подсознания. Если сложить то, что больной поторопился с ответом на вопрос о наличии других заболеваний, с тем, что он проявил явно излишний интерес к тому, в какое именно отделение он попадет и с тем, что жена так удивилась по поводу бритвы, то…

Пациент поспешил самостоятельно раскрыть карты:

– Маша, только выключи сначала свет! – потребовал он.

– Почему? – удивился Данилов.

– Чтобы они не видели, как меня увозят, – ответил мужчина. – И машину лучше подогнать вплотную к подъезду, доктор. К самым дверям, чтобы я мог прошмыгнуть в нее незамеченным.

Данилов посмотрел на жену пациента. Та, встретившись с ним глазами, кивнула и добавила:

– Он сам вызвал «скорую».

– А сказать в коридоре? – упрекнул ее Данилов, представляя, какая ржачка поднялась бы в кардиологической реанимации, привези он туда под видом нестабильной стенокардии обострение шизофрении.

Женщина пожала плечами.

– На учете?

Еще один кивок.

– Маша! – повысил голос больной. – Я же просил выключить свет!

– Это не выход, Игорь Иванович! – твердо сказал Данилов, обращаясь к мужчине. – Как только погаснет свет – они все поймут.

Самое главное – не спрашивать, кто такие «они». Надо выглядеть посвященным и понимающим. Только в этом случае можно завоевать доверие больного.

– Что же делать? – Глаза пациента наполнились тревогой.

– Надо вызвать еще одну машину, еще одну «скорую помощь», – понизив голос, ответил Данилов и, достоверности ради, оглянулся по сторонам, словно желая убедиться, что никто его не подслушивает.

Умница Вера с серьезным видом сидела в кресле. Тоже все поняла.

– Зачем?

– Следите за моей мыслью! Мы приехали первые, те приедут вторыми, отсюда следует что?

– Что?

– То, что они будут уверены в том, что вы уедете с нами! Ведь мы же приехали первыми?

– Точно! – обрадовался мужчина и тут же испуганно огляделся. – А я уеду со вторыми.

– А мы пригласим покататься кого-нибудь из ваших соседей по дому. Чтобы со стороны, казалось, что мы увозим вас…

– Лучше всего подойдет Рома из семидесятой квартиры, – посоветовал Игорь Иванович. – Мы с ним очень похожи.

– А он сейчас дома? – поинтересовался Данилов.

– Да, у него тоже инвалидность второй группы, – незаметно проговорился Игорь Иванович.

– Вера, обеспечьте нам вторую машину, – Данилов вытащил из кармана наладонник и протянул его Вере.

Вера нажала на одну из кнопок и нахмурилась.

– Не берет отсюда, попробую в подъезд выйти…

– Может, есть помещение, где окна на другую сторону выходят? – «подсказал» Данилов.

– Пойдемте на кухню! – включилась в игру жена Маша и увела за собой Веру.

Сам Данилов не захотел вызывать психиатрическую бригаду. При пациенте заниматься этим было нельзя, так же, как нельзя было уходить куда-то, оставив Веру наедине с психически нездоровым человеком, пусть даже внешне и спокойным. Кто знает, что у него на уме…

– Надо Ромке позвонить, – забеспокоился Игорь Иванович.

– Пока рано! – осадил его Данилов. – Пусть сперва вторая машина приедет.

Пациент поелозил в кровати и спросил:

– А вы, доктор, откуда про них знаете?

– Доводилось встречаться, – по тону Данилова было понятно, что приятными эти встречи не были.

– Часто?

– Пару раз.

– Они хотели вас похитить?

– Они хотели меня убить за то, что я помогаю людям!

«Боже, какую чушь я несу!» – ужаснулся про себя Данилов.

Работал одно время на шестьдесят второй подстанции фельдшер Алеша Сапожков. Фельдшер как фельдшер, только вот с «психами» управляться не умел – выкладывал им в глаза всю правду. «Психи» негодовали, не желая признавать очевидного, и норовили нанести Алеше разные увечья. Алеша как мог оборонялся, а «психи» потом писали на него жалобы. Данилов во время совместных дежурств пытался объяснить Алеше ошибочность подобного поведения, но – безуспешно. После очередной драки на вызове Тюленев пригласил Алешу к себе в кабинет и предложил ему «или – или». Или уходи сам, или вылетишь со «скорой» с треском и звоном. Алеша предпочел уволиться по собственному желанию.

– А меня – за то, что я отказался отдать им свою печень! – сообщил Игорь Иванович.

– Без печени человек жить не может, – Данилову было приятно сказать хоть что-то разумное.

– Им до нас дела нет. Мы – подопытный материал, и только!

Пациент понемногу начал возбуждаться. Покраснело лицо, загорелись глаза, движения стали более резкими. То ли обрадовался, что обрел в докторе единомышленника, то ли просто надоело спокойно лежать.

В комнату вернулась Вера.

– Все машины в разъездах, – посетовала она. – Сказали – долго ждать придется.

В наладоннике, полученном от фельдшера, Данилов, как и ожидал, обнаружил записку.

«Диагноз шизофрении установлен с 1993 года. Обострения – 1–2 раза в год. В последний раз лечился стационарно в прошлом году. Амбулаторно принимал амитриптиллин и трифтазин. Самовольно бросил пить таблетки восемь дней назад. Со вчерашнего дня – депрессия и мания преследования. Боится ведьм, которые хотят забрать себе его сердце и печень. Не буйный».

Поблагодарив Веру взглядом, Данилов незаметно для пациента переместил записку в карман халата и как бы между делом заметил:

– Ждать долго, Игорь Иванович, хорошо бы еще укольчик, поддерживающий сердечную деятельность, сделать. А то как бы вам хуже не стало…

– Раз надо – делайте! – разрешил пациент и тут же спросил: – А какой укол?

– Альфа-амилазу, – Данилов многозначительно посмотрел на Веру, – протеолитический фермент, растворяющий тромбы и препятствующий их образованию. Укол внутримышечный.

– А какую дозу, доктор? – Вера, все правильно поняв, выудила из ящика ампулу с раствором аминазина, «тормозящего» нейролептика, и издалека показала ее Данилову.

На вид в мужчине было килограмм восемьдесят – восемьдесят пять веса.

– Одну ампулу, – одобряюще кивнул Данилов.

– Сейчас! – Вера распечатала шприц.

Минут через пять после инъекции пациент уснул. Данилов измерил ему давление. Сто двадцать на восемьдесят – нормальнее не бывает.

– Что же вы в загадки играли поначалу? – высказал Данилов Маше, убедившись, что ее благоверный крепко спит.

– Так у него слух, как локатор, – ответила она. – Попробуй я только скажи чего…

– А говорили – не буйный! – напомнила ей Вера.

– Ну, говорила… – замялась женщина. – Он же мебель в окно не швыряет и с ножом ни за кем не бегает! Так, поскандалит если или стукнет разок…

– Все ясно, – Данилова насмешила столь неожиданная и самобытная классификация буйства, но он конечно же не подал виду. – Вы ему вещи-то соберите.

– Уже собрала, – Маша махнула рукой. – У двери пакет оставила. Чаю хотите? Или кофе? У меня настоящий кофе, не растворимый…

– Ну, если уж настоящий, – улыбнулся Данилов, – то покрепче и без сахара.

– А вам? – хозяйка обернулась к Вере.

– А мне с сахаром! – Вера задорно тряхнула кудрями. – Гулять так гулять!..

Полтора часа прошло в ожидании и приятном безделье. Данилов выпил три чашки кофе и выслушал подробную историю Машиной жизни.

– С ним жить можно, когда он таблетки пьет, – все повторяла Маша и приводила еще один довод, подтверждающий ее слова.

У Данилова сложилось стойкое впечатление, что Маша попросту любит своего мужа.

Приехавшей «психбригаде» Данилов сдал мирно спящего пациента.

– Всегда бы так, – усмехнулся один из фельдшеров.

– Помочь погрузить? – предложил Данилов.

Все трое членов специализированной бригады были невысокими и худыми, если не сказать – щуплыми.

– Да вы что, коллега! – удивился врач. – Нас же трое. Счастливого вам дежурства!

– Взаимно! – ответил Данилов, направляясь к дверям.

– А я думал – вы там отек легких лечите! – встретил Данилова с Верой посвежевший от длительного отдыха Петрович. – Потом смотрю – «спецы» приехали. Поинтересовался кто – оказались психиатры…

– Яснопольская семнадцать, первый подъезд, – Данилов объявил следующий адрес.

– Что там?

– Женщина семнадцать, болит живот.

– В наше время в семнадцать лет мало кто женщиной считался, – заявил Петрович.

– Это смотря какой смысл вкладывать, – ответил Данилов.

«Псих» Игорь Иванович оказался последним из тех, кому во время дежурства снималась кардиограмма. После школьницы с аппендицитом Данилов выехал на ножевое ранение, за которым последовало отравление таблетками. После отравления была перевозка двухнедельного младенца из родильного дома в сто тринадцатую больницу, затем – почечная колика, после колики – битый алкаш на станции метро «Рязанский проспект», после алкаша – парнишка шестнадцати лет с сотрясением головного мозга. Последним вызовом оказалась доставка больного с гемофилией, порезавшего руку во время приготовления завтрака, в стационар…

– Вова, а где кардиограф? – поинтересовался доктор Могила, принимая у Данилова смену.

– В машине, – ответил Данилов, помня, что, возвращаясь от «психа» Игоря Ивановича, он закинул кардиограф в салон.

– Там нет, я смотрел, – Могила не шутил, он вообще был не из тех, кто любит шутку.

– Ты хорошо смотрел? – уточнил Данилов.

– Я трезвый! – обиделся Могила. – Хочешь – пойдем и посмотрим вместе.

Посмотрели вместе и не нашли кардиографа.

– Что за херня! – в сердцах высказался Данилов. – Погоди, посмотрю в комнате отдыха.

Была еще надежда, что во время одного из заездов на подстанцию он «на автопилоте» утащил кардиограф с собой.

Кардиографа не оказалось ни в одной из комнат отдыха, ни в туалете, ни на кухне, ни в диспетчерской…

– Петрович, ты кардиограф из салона не забирал? – заглянув в водительскую, спросил Данилов.

– Бог с тобой, – ответил Петрович. – Зачем мне кардиограф?

– Тогда куда он делся?

– А я почем знаю? – развел руками Петрович.

Ничего не поделаешь – пришлось Данилову идти к заведующей и признаваться в потере кардиографа.

– Еще один выговор, – нахмурилась Елена Сергеевна. – Не много ли, Владимир Александрович?

– Как есть, – пробурчал Данилов.

Он ожидал несколько иной реакции. Ожидал сочувствия, понимания, может быть – предложения вызвать милицию и разобраться… Вместо этого он услышал очередной упрек. Можно подумать, что он сам у себя украл этот чертов кардиограф, будь он неладен. Ни к чему было поминать выговор, хотя и ясно, что при потере кардиографа без выговора не обойтись.

– Идите, Владимир Александрович, – вздохнула заведующая.

Если бы Данилов сейчас вспылил, обозвал бы ее дурой или еще как-нибудь, стукнул бы кулаком по столу или в другой форме выразил свое возмущение, то, возможно, она повела бы себя иначе… Но Данилов повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из кабинета заведующей.

То ли признавая свою вину, то ли ставя себя выше обстоятельств.

Вовка Данилов всегда был гордым. Это запомнилось Елене Сергеевне еще со студенческой поры. С возрастом он ничуть не изменился. Что ж – тем хуже для него.

– Владимир Александрович, а может, заявление в милицию написать надо? – предположила Вера.

– Да ну! – отверг Данилов. – Что я им скажу? Что не знаю, где пропал кардиограф – в одном из шести стационаров, где мы были, или на подстанции… Все равно – получу выговор и буду ежемесячно выплачивать по пятьсот рублей.

– Если не по тысяче, – вздохнула сердобольная Вера.

– Да хоть бы и по тысяче! – разозлился Данилов. – Снявши голову по волосам не плачут! И вообще – хватит об этом! Пропал кардиограф – ну и ладно! Выплачу, не в первой!

Данилов уже выплачивал из зарплаты за плащевые носилки и за украденный аппарат искусственной вентиляции легких. Правда, выплачивал без выговоров – прежний заведующий избегал «лепить» подчиненным выговоры. То ли жалел, то ли ленился.

– Второй выговор за месяц – это круто! – посочувствовал Данилову доктор Федулаев. – В моей практике подобного не было…

– А в моей будет, – ответил Данилов. – Как бы еще третий не огрести…

Третий выговор в течение года означал автоматическое увольнение со «скорой». Преимущественно – по инициативе администрации, говоря в просторечии – «по статье».

– Ты уж постарайся, – сказал Федулаев.

– Если бы от меня что-то зависело, – усмехнулся Данилов. – Судьба!

– Судьба – понятие относительное! – заметил Федулаев. – Вспомни Валеру Маркова.

Валера Марков был легендой шестьдесят второй подстанции. Фельдшер, ухитрившийся за неделю «словить» три «строгача».

Первый выговор Валера получил за курение в машине – неудачно нарвался на линейный контроль. Через день, выйдя на полусутки, он сгоряча нахамил Казначеевой, обозвав ее «старой сукой». Просто «суку» Надежда, может быть, и стерпела бы, но «старую» – никогда. Она тут же написала докладную на имя заведующего подстанцией, и Валера огреб второй выговор. Это печальное обстоятельство расстроило его настолько, что после первого вызова он попросил водителя Толика Бурчакова тормознуть у магазина, где купил бутылку водки и булочку с изюмом. Ополовинив в машине бутылку, Валера закусил булочкой и отправился на следующий вызов – в педагогический колледж, где одной из преподавательниц поплохело во время практического занятия. Нетвердая походка, заторможенная речь и запах спиртного, исходящий от Валеры, побудили директора колледжа сразу после убытия «скорой» позвонить на «ноль три» с жалобой. Центр, как всегда, оказался на высоте, выслав на подстанцию линейный контроль. Бедный Валера огреб третий выговор и вылетел со «скорой» с подпорченной трудовой книжкой. Спустя полгода Данилов случайно встретил его на вещевом рынке, где Валера подвизался в охранниках.

– Ночами я теперь сплю, – похвастался Марков, – дома или на работе, а денег получаю вдвое больше прежнего! И никаких госпитализаций, носилок и уколов!

– Не скучаешь? – поинтересовался Данилов.

– Смотря по чему, – пожал плечами Валера. – По людям – скучаю, по работе – нет.

На подстанции Валеру помнили в первую очередь благодаря его любимому выражению – «все было так хорошо, пока не стало так плохо»…

– Я заработал второй выговор, – сообщил Данилов матери, вернувшись домой. – И вдобавок у меня будут вычитать из зарплаты за утерянный кардиограф – дрянную машинку, которая перед выдачей записи всякий раз думала не менее сорока секунд.

– Чего еще ожидать от вашей конторы? – Светлана Викторовна сделала неопределенный жест рукой. – Можно подумать! Поговорил бы с Игорем – вдруг он пристроил бы тебя на хорошее место.

– А что ты считаешь «хорошим местом»? – спросил сын, намазывая хлеб маслом.

– Ну не знаю… – замялась мать. – Наверное то, где спят ночами, не воруют друг у друга кардиографы и не имеют дела с придурками. Такое место, где желания совпадают с возможностями и вообще…

– Таких мест в природе не существует, – ответил Данилов. – Это утопия.

– Откуда тебе знать! – Светлана Викторовна дорезала сыр и пододвинула тарелку поближе к изголодавшемуся сыну. – Ешь, непутевый!

– Путевый или непутевый, а другого у тебя нет, – заметил сын, уничтожая сыр со скоростью света.

– А я так мечтала увидеть тебя на сцене! – вздохнула мать. – Так и видела, как выходишь ты в черном фраке со скрипкой… Эх, что теперь вспоминать!

– Если хочешь – я поиграю тебе после завтрака, – предложил сын.

– Хочу, – ответила мать. – Как не хотеть. Только это ведь совсем не то, о чем я мечтала.

– Мама, ты хотела, чтобы я вырос счастливым человеком? – спросил Данилов.

– Это было моей главной целью.

– Так радуйся – тебе это удалось!

– Если бы… – последовал еще один вздох. – Ладно уж, как ты говоришь – снявши голову, по волосам не плачут.

– Точно! – подтвердил Данилов. – Не плачут. Если бы можно было повернуть жизнь вспять, то я все равно выбрал бы работу на «скорой», и ты это знаешь. Так что – давай прекратим эти намеки относительно того, о чем ты мечтала. Ну не получилось из меня Ойстраха, что теперь? Зато я каждую смену делаю наш мир чуточку лучше…

– И это прекрасно, Володя, – поспешила согласиться Светлана Викторовна, – главное – что ты счастлив или кажешься себе счастливым. Дожить бы еще до твоей свадьбы…

– Мама! – шутливо возмутился Данилов. – Что за мысли? Неужели тебе хочется делить меня с посторонней женщиной?

– Не хочется, – призналась мать. – Но что поделать? Это жизнь. Грустно умирать, не понянчив внуков.

– Вот высплюсь и сразу же обеспечу тебе парочку внучат! – пообещал Данилов. – Гляди – не пожалей потом.

– Иди-ка ты спать, дорогой, – Светлана Викторовна улыбнулась и отвесила сыну легкий подзатыльник. – С тобой скорее инфаркта дождешься, чем внуков!

– А вот у моей начальницы сыну уже двенадцатый год пошел, – сообщил Данилов.

– А у моей подруги Ларисы Ивановны внуку на прошлой неделе четырнадцать лет исполнилось! – парировала мать. – Какое нам дело до чужих детей? Или…

– Да это я так, к слову, – отмахнулся сын. – Никаких ассоциаций!