Глава 30. Искупление

Снова проснулась девушка уже утром под почти мелодичное поскрипывание колес. Лунный свет сменился солнечным, хищные рыки на степных просторах затихли, зато птичьи крики прибавили и в числе, и в силе. Разбудили ее не звуки и свет, а настоятельная потребность.

Ника села на охапке травы, скинула плащ, в который куталась ночью и повертела головой, выискивая фигуру Садовника. Тот обнаружился на лошади слева, на десяток шагов впереди клетки-повозки. Мужчина завтракал, не спешиваясь, бутербродом из лепешки и сыра, во второй руки вместо поводьев он держал зеленое яблоко и время от времени с хрустом надкусывал его.

Заметив, что пленница проснулась, Садовник повел бровью, интересуясь причиной ее внимания к своей скромной персоне. Ника вздохнула. Вот чего ему стоит самому догадаться? Но нет! То ли тюремщик издевался, то ли, что девушке казалось более вероятным, после шапочного знакомства не только с Садовником, но и с богом, которому тот служил, банально не догадывался о ее потребностях. Девушка криво улыбнулась и прямым текстом объявила:

— Мне требуется посетить кустики.

Все-таки до Садовника дошло раньше, чем он объявил об отсутствии кустов в степной зоне. Мужчина спешился, отбросил огрызок яблока в траву и хлопнул освободившейся ладонью по борту в области выжженного знака. Повозка встала, как вкопанная. Ника поспешно вылезла из клетки и зашла за ее угол. Иного, более подходящего укрытия на обозримых просторах не имелось.

Садовник ждал, прохаживаясь в нескольких метрах от импровизированной стоянки. С завтраком он успел закончить, и сейчас задумчиво всматривался вдаль, слегка покусывая губу, будто о чем-то тревожился. Ему-то о чем переживать? Разве что о том, что доставить жертву на алтарь в кондиционном состоянии?

Ника тихонько вздохнула и сама забралась назад в клетку. Села на душистом сене и обняла колени руками. Действие диковинного притупляющего чувства растения, шипом которого ее укололи, мало-помалу сходило на нет, вот только после беседы с богом, истерить и метаться не хотелось. Было страшно, как же без того, но за свои ошибки, пусть даже невольные, надлежало отвечать и, как ни банально и жутко это звучало, в ее случае, еще и искупать. Жизнью. Возможно, шанс на побег, пусть ничтожный, все-таки был, в конце концов, Садовник не всеведущ и не всесилен, он мог заснуть крепко, на него мог напасть какой-нибудь хищник, однако Вероника нашла в себе мужество решить: бежать не будет. Да, решимость эта подтачивалась с каждым поскрипыванием колес, приближавшим клетку к жертвенному алтарю, но еще не истаяла окончательно.

Вокруг плыло колышущееся море травы, сверху его накрывало бездонное небо с редкими барашками облаков, а от тоски щемило сердце. Только плакать не хотелось, глаза оставались сухими.

— Тебя искали, — обращаясь в никуда, проронил Садовник. — Они почти нагнали меня. Упрямые сыновья Гилианы и твой охранник.

— Почти не считается, — задумчиво откликнулась Ника, разглядывая поломанные остатки маникюра. Почему-то даже не было жаль отсутствия пилочки.

— Твой дар, похоже, очень ценится Владычицей.

— Наверное, — снова не стала спорить девушка, вспоминая темпераментную, блистательную Ану, ее искрящиеся энергией синие очи. Настоящую Владычицу, именно такую, какой, чего уж греха таить, всегда немножко хотелось быть самой Веронике Соколовой, только не хватало красоты, смелости и, весьма вероятно, обаяния. Гилиана родилась как кусочек мечты, и убить ее у Ники точно не хватит духу. Ведь убить мечту, это куда хуже, чем умереть.

— И альсорами, — продолжил Садовник, наступая на больную мозоль сомнений терронки: «Ради чего она понадобилась Альрахану?»

— Я ничего не предсказывала им. Я не умею видеть на заказ, как телевизор, — покачала головой Ника, а перед внутренним взором вновь встали лица. Изящное — Глеану, в чьих волосах заблудился ветер и цветок мэальны, задумчивое и сосредоточенное рыжего Инзора, жесткое и решительное Пепла. Только последний сейчас почти не походил на человека, пусть и не становился от изменений в обличии менее красив. Серо-серебристые волосы, чеканный профиль, серое марево глаз под росчерком черных ресниц и реющие крылья.

— Ничего? Отчего же тебя приняли в семью?

— Может быть, считали, что предскажу или пригожусь по-другому потом? А вывести из состава семьи уже не получилось, — пожала плечами Ника, ведя и проигрывая битву своим сомнениям, и шепотом добавила:

— Я уже почти ничего не знаю наверняка. После откровений вашего Сарстисара, как пыльным мешком по голове ударенная.

— Откровений? — озадачился Садовник, пытаясь сообразить, что именно девушка имеет в виду и не помутился ли у нее рассудок от переживаний. Правда, глаза пленницы оставались ясными, и на безумную она ничуть не походила, но мужчине в своих странствиях приходилось встречать всякое. В том числе и типов с чистым и ясным взором режущих глотки невинным младенцам. Вот таких на алтарь вечной славы бога он приносил с удовольствием.

— Он общался с неверной? И что же тебе рек великий?

— Что в дела людей предпочитает не вмешиваться и давно уже ему почти все равно, что творится в Узаре и на сопредельных территориях. А еще он полагает, что шансы следует уравнивать в откровенно бесшансовых ситуациях, вот и снизошел до беседы. Сказал свое слово, а дальше уж мы сами, сами.

— Сарстисар ждет твоей крови на алтаре?

— Не-а, — вздохнула девушка, которую занимали не гипотетические маниакальные склонности божества, а личные проблемы, связанные с ненароком нафантазированным и сотворенным Альраханом. О титуле Демиурга даже у растерянной Ники хватило ума промолчать. — Ему как-то без разницы, режут во славу его зверье и людей, или нет. Сила такая, что и молитв верующих хватает, а кровь… кажется, он ей пресытился. Правда, жреческому и светскому Узару моя смерть выгодна, это он признал, потому и отдал ситуацию на откуп людям, прояснив все мне, как особо заинтересованной стороне, то есть жертве.

— Выгодна… — повторил Садовник и решительно свернул влево.

— Нам еще долго ехать? — зачем-то спросила девушка, сама не понимая, желает ли она сделать этот путь поистине бесконечным или, напротив, сократить до единого мига.

— На западе протекает Ланранара. Ее именуют речкой торговцев. Я остановлю большой плот или лодку купцов, дам денег. До Портальной Залы они тебя доставят, оттуда уйдешь домой, на Альрахан, — размеренно и все тем же равнодушным тоном пояснил Садовник.

— Э-э, а как же жертвоприношение? Ты чего, — от неожиданности Ника перешла с похитителем на «ты», — передумал?

— Именно, Видящая, — подтвердил мужчина. — Я посвященный, а не пес на побегушках у правящего Когара Жрецов Узара. Если они желают твоей смерти — пусть охотятся сами. Может, храм забыл о своем предназначении Святилища, но я помню о миссии посвященного. Я служу лишь Сарстисару. И если ему эта служба не нужна, так тому и быть.

— Ты мне поверил, — растерянно даже не спросила, просто констатировала девушка.

— Вера тут не причем. Я чувствую ложь во всем, что касается Сарстисара, — хмыкнул Садовник. — Его руны вырезаны на моем теле, его сила в моих венах, его боевой гимн в моей крови.

— Ты говоришь, будто стихи слагаешь, — покачала головой Ника, в очередной раз потеряв почву под ногами. Похититель и возможный убийца, равнодушный и холодный оказался совсем не таким и теперь вообще собирался ее отпустить. Что же такое извлек он из ее путаного пересказа беседы с богом, что принял парадоксальное решение?

— Нет, ты не поймешь, девочка, что значит чувствовать силу бога, укрывающую тебя крылом, дающую право полета, — задумчиво улыбнулся собеседник, уверенно продолжая направлять коня и передвижную клетку по выбранному курсу.

Ника машинально пробормотала под нос детское присловье:

— Куда уж нас с одним легким, да в конную авиацию.

Садовник то ли не услышал, то ли не отреагировал. Или то, что он вытащил из сумки, притороченной к седлу, ее сапожки и перебросил в клетку, можно было считать ответом?

Девушка охотно обулась и теперь сидела, не зная, как быть. С одной стороны, сказанное богом об Артаксаре, как ее творении, и оплошностях при нечаянном или, напротив, отчаянном создании, было очень и очень важным и ошибки действительно следовало исправлять. Но если ее отпускают, то может быть, получится изобрести какой-нибудь другой, не такой страшный путь исправления, как подсказанный богом? Все-таки, чего врать-то самой себе, жить хотелось, а еще жила надежда на ум и силу Гилианы и альсоров. Вдруг, когда она вернется и расскажет обо всем, то они придумают выход?

Колеса снова поскрипывали, только теперь ничего меланхоличного или безнадежного в этом звуке Ника не слышала. Скрип и скрип, машинным маслом бы смазать. И дышаться тоже стало легче, воздух показался вкуснее. Утренняя свежесть пополам с ароматом травы. Прежде ей никогда не доводилось бывать в степи, только рассматривала картинки, а тут, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Наверное, скоро еще и рекой запахнет. Вот этот запах Ника сможет узнать. Ей приходилось плавать по реке на лодке и купаться, а как-то раз даже ловить рыбу на зорьке. Конечно, ничего она не поймала, кроме впечатлений о густых клубах тумана и необыкновенных красках рассвета. Впрочем, ничуть о том не жалела, память о красоте утра и фотографии стоили самого богатого улова.

Телега-клетка все катилась и катилась вперед. Ника успела пожевать лепешку и твердый сыр, запить водой из фляжки, погрызть кисловатое сочное яблоко, а река на горизонте все не появлялась. На невозмутимом лице Садовника, как показалось девушке, на миг-другой появилось и тут же исчезло выражение озадаченной тревоги.

Ника как раз думала о том, как устроятся в степи выпущенные на свободу животные, и о том, как правы философы, утверждающие, что события в мире движутся по спирали. Сначала ее захотели убить, да передумали Ана с альсорами, потом Садовник, и теперь она сама сначала отпустила зверей, а сегодня ее тоже ждет свобода. Чудная все-таки штука жизнь! Вероника тихонько улыбалась своим мыслям, когда клетка въехала в резко подступивший туман, жадно облапивший и ее, и лошадь с провожатым.

— Уже у реки? — мелькнула в голове радостная догадка, и тут же все беспечное предвкушение чего-то чудесного схлынули в момент. Девушку словно обдало ледяной струей из душа.

Никакой реки поблизости не было. Зато самокатная клетка оказалась прямо на просторной площади, мощенной громадными серо-стальными плитами ромбической конфигурации. И площадь эта была у храма. Ничем иным эта махина из серо-стального камня, пред которой Собор Парижской Богоматери казался букашкой на ладони великана, быть не могла. Гигантский двор все равно выглядел узким колодцем в окружении многочисленных скульптур, взмывающих ввысь шпилей, извивающихся колоннад, прогибающихся арок, и окон-витражей, изображающих вполне узнаваемого по ночным посиделкам мужчину в различные моменты свершения подвигов.

Вместо реки через накативший в одночасье туман ее доставили прямиком к Святилищу Сарстисара. Если бы не беспомощно-отчаянное выражение оторопи на лице Садовника, Ника сочла бы, что ее обманули и предали. Но его глаза на застывшем маской лице — они кричали. И так притворяться было невозможно.

— Почему мы тут? — беспомощным и каким-то очень тонким и жалким по сравнению с тишиной на площади голоском спросила Вероника.

— Три круга просторов — степи, леса и горы — отделяют Главный Храм Сарстисара от остального Узара. Тот, кто пускается в путь, знает: ведет его вера и стремление к цели. И только в воле Сарстисара продлить или сократить дорогу. Случалось, тот, кто поворачивал обратно, сочтя себя недостойным быть очевидцем великого праздника, оказывался на площади пред вратами. Время и место — все подвластно воле Сарстисара, — хрипло прошептал Садовник.

— Это ты о чем сейчас? — предчувствуя недоброе, опасливо уточнила Вероника.

— Тишь. Молчат колокола, не слышно псалмов и молитвенных гимнов. Это час молчания перед часом Сошествия. Мы потеряли в тумане Сарстисара два дня и тысячи тысяч шагов пути.

— И что теперь? — ни у кого другого здесь нельзя было спрашивать совета.

— Мы должны войти в Зал-Ключ до того, как истечет пора молчания. Пришедшим не положено оставаться у подножия Храма в Миг Схождения.

— Я боюсь, — честно призналась Ника.

— Если мы у стен храма, значит, такова судьба, от нее не стоит бежать, можно очень больно споткнуться. Я не чувствую на тебе гнева бога, возможно, тебя просто пригласили на праздник, — пояснил Садовник, протянул руку и почти мягко позвал:

— До тебя никому не будет дела, накинь капюшон плаща, пошли.

— Хорошо, — теперь девушке казалось, что ее подхватил и несет поток событий и предопределения, и все, что требуется: держать голову над водой, чтобы не захлебнуться.

Ника вылезла из повозки и подала руку. Пальцы Садовника были теплыми и сильными. Он сжал ее ладонь крепко, но не до боли, отчетливо контролируя силу.

Девушка думала, они пойдут через колоннаду или к одной из арок высокого входа. Но Садовник повел ее прямо к стене, слитой из громадных блоков. Каждый в рост Ники. Мужчина приложил раскрытую ладонь к плите, последовала вспышка алого, и дневной свет сменился разноцветьем лучей, льющихся через витражи, а запах камня, почти стерильный, ароматом резковатых благовоний. Приторной сладостью тут и не пахло. Наверное, правильно, ведь бог являлся не ветреной красоткой, а мужчиной.

Тишины абсолютной внутри храма не было, такая масса народа просто не способна соблюдать тишину, даже если сохраняет неподвижность. Где-то что-то звякало, гремело, кто-то вздыхал, шмыгал носом, покашливал, шуршала одежда, скрипела обувь.

Садовник привел Веронику в огромную, феерически огромную залу под куполообразным сводом. По периметру его шла череда окон-витражей, наглядно повествующих о доблестных деяниях и чудесах Сарстисара. Основными темами были сокрушение врагов всевозможными способами во всевозможных позах и строительство. На самом куполе раскинулась фреска — громадное изображение бога. В одной руке он сжимал меч в ножнах, другую обращал раскрытой ладонью к тем, кто копошился внизу. И смотрел! Удивительно было мастерство художника, изобразившего Сарстисара, взиравшего на толпу строго и в то же время благосклонно. Казалось, в каком бы самом укромном уголке храма ты не встал, внимательные глаза бога выделяют из толпы именно тебя.

Дымки курильниц, в которых танцевали разноцветные лучи света, льющегося через витражи, сами танцевали от незримых ветерков, гуляющих по храму. Воздух не был спертым и душным, вероятно строители подумали не только о впечатлениях верующих, но и о том, чтобы те массово не самопринеслись в жертву богу по причине дефицита кислорода.

Садовник стоял прямо и поверх голов толпы взирал на высокий столб-алтарь, устроенный на возвышении близ одной из стен. Цвет этого ритуального сооружения буро-киноварный с алыми мазками почему-то сразу не понравился Нике, хотя обычно девушка спокойно относилась ко всем оттенкам красного. Этот вызывал слишком нездоровые ассоциации в свете откровенной беседы с Сарстисаром минувшей ночью.

Правда, вокруг столба и в зале потенциальных жертв с атрибутами типа цепей-кандалов-колодок-кляпов не наблюдалось, но ведь в таком громадном храме жертв до наступления нужного часа могли просто держать отдельно от истинно верующих, дабы не осквернять их присутствием намоленного места и не оскорблять чувства паствы. Вон там, за столбом в стене, рядом с большим колоколом, подвешенным меж двух скульптур воинов, было несколько достаточно больших проемов с изукрашенными резьбой дверями. В такие легко прокатилась бы и самодвижущаяся клетка, а уж втолкнуть человека и вовсе можно было без труда.

Если плясать от названия залы — КЛЮЧ, то само помещение под куполом, как подумалось Нике, было головкой ключа, вытягивающейся собственно к возвышению со столбом — ВОРОТНИКУ, а уж самые главные и секретные части, вроде шейки, бородки и коронки находились вне сферы доступа простых верующих.

Впрочем, не сказать, чтобы девушке так уж хотелось поглядеть, чего же там, за дверьми. Ей хватало впечатлений и от открытой части храмового зала.

Где-то там, в первых рядах людей, обступавших возвышение со столбом, среди типов в странных коротких халатах цвета ржавого железа, взгляд выхватил знакомую фигуру. Кажется, этого красивого мужчину девушка видела на балу и даже запомнила имя — посол Лисардан. Красивый и учтиво-холодный тип, он улыбался тогда ей, когда дарил диадему. Только улыбка этого человека была не более, чем движением губ, безукоризненным, но не дополненным хотя бы искрой душевного света. Что-то зажглось в его глазах лишь тогда, когда разразился скандал с отравленным подношением. Запомнил ли ее посол? Сможет ли узнать в страннице, запыленной дорогой, ту девушку в роскошном платье с дорогими украшениями и изысканной прической?

Ника невольно отступила, попятилась и уперлась лопатками в холодную стену. Ладонь Садовника выскользнула из ее ладони, словно намыленная, только Ника этого почти не заметила, уставившись на сборище у столба. Пусть не увидит, пусть не узнает! Почему-то ей казалось, что от этого человека можно ждать беды.

От присутствия в самом храме страшно уже не было. Сердце только в первые секунды странного проникновения в зал билось, как сумасшедшее, а теперь утихомирилось. Осталось лишь двойственное чувство: общее ощущение неуюта и чуждости от здания, древнего и подавляющего мощью, и спокойное стороннее любопытство кого-то неизмеримо более могущественного, чем самое грандиозное сооружение из камня.

Девушка осторожно искоса поглядывала на посла. Только искоса потому, что знала: некоторые люди способны чувствовать чужой взгляд, как прикосновение. В какую-то секунду, Ника не смогла сказать точно, когда именно, камня под ее спиной не стало, или он стал жидким, и оставшаяся без опоры жертва рухнула спиной назад. Нет, не на тот самый огромный двор-колодец, где оставалась клетка и лошадь Садовника, спокойная, как философ-стоик.

За спиной оказался каменный коридор. В свете ламп-рук, держащих шары, где мельтешили какие-то золотистые мошки, Вероника разглядела отчетливо лишь кладку стен из серых блоков. Шириной коридор был достаточно велик, чтобы тут плечом к плечу встал пяток девушек, до потолка она не достала бы и кончиками пальцев, даже привстав на носочки и вытянувшись в струну. А еще тут было пусто, насколько хватало взгляда, лишь встречались все те же светильники-руки, вплавленные в камень через каждый десяток шагов позади и впереди. Коридор плавно изгибался. Почему-то Нике представилась огромная каменная улитка, в чью раковину, закрученную спиралью, она перенеслась прямо из Зала-Ключа.

Кричать, чтобы позвать на помощь, девушка не стала. Друзей в этом странном месте у нее быть не могло, а вот если не врагов, то фанатиков или расчетливых субъектов, готовых с охотой использовать ее жизнь, точнее смерть, в своих целях — имелось с избытком. Ника постояла на месте, вернее, примерно на том самом месте, куда угодила из зала, даже попробовала потыкать в стену и постучать. Костяшки отшибла — вот и весь результат.

— Даже если вас проглотили, существует два выхода, — пробормотала себе под нос девушка присловье и решила: — Если со стороны входа выхода нет, значит, следует его осторожно поискать в другом месте.

Мела, чтобы рисовать крестики на стенах или булочки в кармане, чтобы бросать крошки, у Вероники не имелось, значит, полагаться следовало только на память и крохотный гвоздик, которые девушка отыскала в сене и машинально сунула в карман плаща. Подойдя к ближайшему из череды светильников, Ника присела и нацарапала гвоздиком на полу единичку.

— Не нить Ариадны, но для сельской местности сойдет, — резюмировала Ника, оценивая плоды наскально-арифметической живописи.

Чутко прислушиваясь к тишине коридора, девушка зашагала вперед, останавливаясь лишь для того, чтобы нацарапать очередную циферку под каждым четвертым светильником. Истерики, ожидаемой от попадания в очередную неприятность, не накатило. Может, та самая притупляющая чувства отрава, которым пичкал пленницу Садовник, запоздало выдала терапевтический эффект?

Тишина и шорох шагов по камню, свет шариков в металлических дланях, похожих как руки близнецов, едва заметное ощущение поворота влево. А потом начали встречаться статуи в нишах, изображающие Сарстисара. После храмового зала Ника с уверенностью могла сказать, что мужчина, изваянный в камне, именно бог узарцев, тех самых, не чокнутых фанатиков, но расчетливых торгашей и политиков, пожелавших стереть Альрахан с политической доски, убив ее — не Видящую, но Демиурга.

Нет, Ника не ненавидела Узар, даже в какой-то степени понимала. Вот только сама-то она была по другую сторону линии фронта. А если бы можно было возвысить Альрахан всего лишь убив одного человека, вот, скажем, того же неприятного Лисардана? Смогла бы она? Нет, не убить лично. В том, что у нее не хватит духу поднять руку на кого-то, девушка была совершенно уверена, потому вопрос стоял по-другому. Смогла бы она не убить самой, а всего лишь поведать о способе возвышения мира тому, кто способен и захочет убить? Например, Эльсору или Инзору с Глеану? Невелика ведь плата — один не очень хороший человек за выгоду для всего мира, даже только политическую или торговую выгоду? Позволила бы совесть? Точного ответа на этот вопрос Ника не знала.

Шагала и думала, думала… Скульптуры — чудесные работы разных, но неизменно искусных мастеров сменились настенной живописью. Каждый метр камня занимало панорамное полотно или, если картина была нанесена прямо на камни стены, ее стоило именовать фреской? Ника не смогла вспомнить, только шла и смотрела, позабыв про то, что она в ловушке, далеко от мира, ставшего новым домом и семьи. Скульптуры были красивы. В глазницах сияли драгоценные камни, но все равно оставались холодны. А картины жили, дышали, звенели оружием, почти кричали. Они завораживали Веронику.

Первым, нарисованным на правой стене, чтобы светильники левой давали вдоволь света для изучения, было огромное поле, где каждому воину было уделено равное внимание. Армия стояла напротив армии, готовясь сойтись в бою. Сарстисар тоже был там. Не в строю, не во главе. Между. Он будто оценивал противников, решал, выбирал, чью сторону ему принять. Мимо второй картины Ника прошла, стараясь не приглядываться особо, ибо мастерство неизвестного художника оживляло изнанку войны: кровь, ярость, страдания, боль, смерть. Третья была триумфом победы выживших. Четвертая стала неожиданностью.

Вместо битвы, проигравших и победителей, вместо торжествующего божества, там было поле. Колосящееся поле. Непривычного сиреневатого оттенка чешуйки и волоски не меняли сути. Поле зерна колыхалось там, где кипела кровавая битва, и этот мирный урожай тоже благословлял Сарстисар. Его полупрозрачная фигура, парящая над посевами, раскидывала руки, меч висел в ножнах на поясе, а на суровых губах играло подобие умиротворенной улыбки.

«Как странно, интересно, какая же картина будет следующей? Снопы урожая, или снова битва, чтобы поведать, что мирная пора скоротечна и бранная сеча непременно сменить страду? Или смысл картин совсем в другом? Именно ради этого поля и проливалась кровь?» — задумалась девушка.

Она настолько привыкла к одинокой прогулке в тишине, к свету шаров в металлических руках, к покою и безопасности загадочного коридора в недрах храма, что забыла об осторожности. Ника не успела даже испугаться, когда пол ушел из-под ног, и после краткого мига падения пришла невозможная, режущая, жалящая, пронзающая всеохватная боль.

Падение… Там внизу оказался целый арсенал, изготовленный для славной сечи: копья, ножи, мечи, сабли, дротики, топоры. Все устремленное вверх не безопасными рукоятками, а лезвиями и остриями. Жертва успела заметить и это, прежде, чем ее низало, как бабочку и болью взорвалось тело.

От таких травм не выживают.

«Несовместимые с жизнь, кажется, так принято говорить», — мелькнула в водовороте боли нелепая мысль.

Мука была так сильна, что вместо привычного беспамятства от шока или ощущения нескончаемых страданий, все физические ощущения как бы отступили на второй план. Нет, йогом Вероника никогда не была и никогда прежде абстрагироваться от тела не умела. То, что случилось сейчас, случилось впервые и, кто бы в этом ей не помог, причудливая реакция нейронов, магия или божественная воля, девушка мысленно поблагодарила.

Она получила шанс сделать то, о чем говорил Сарстисар. Странный бог, прямой и в то же время совершенно непонятный. Скорее всего, именно его волей она угодила в смертельную ловушку. Но не было времени злиться. Ей, Демиургу, и так предстояло успеть слишком многое прежде, чем погаснет последняя искра сознания.

Боль телесную и душевную муку ни в коем случае нельзя было разделить с Альраханом. Ника зажмурила глаза, сосредотачиваясь. Она представилась самой себе маленьким пульсирующим среди сине-серых теней голубеньким огоньком, от которого тянулось что-то вроде луча. Он уходил куда-то далеко, к чему-то большому и… спящему! Так ощутила девушка.

Только сейчас Вероника до конца осознала и поверила не разумом, но всем существом, Альрахан — ее детище, ее создание, и его жизнь действительно висит на пуповине-луче. И вместе с этим ощущением пришло понимание того, как следует поступить. Новое толкование обрела последняя из картин в коридоре: чтобы поля дали урожай, их надлежало напитать кровью, принести жертву.

Исчезли сомнения, страхи, остался лишь один — не успеть, и еще надежда. Девушка поверила, что в ее силах сохранить Альрахан. Теперь она знала, что и как делать. Ночные слова Сарстисара упали зерном на благодатную почву и дали всходы.

Жизнь вытекала вместе с кровью, но Ника собрала все, что у нее только оставалось, всю силу, желание, любовь, свет души, все-все, что она вкладывала в творение Альрахана, всю свою любовь к миру, родившемуся из мечты, и послала по лучу вперед, оставляя себе лишь боль и отчаяние. Она смогла сделать самое главное — не поделилась с тем, кому желала жизни, смертью.

Если уж эта ловушка стала жертвенным алтарем, так пусть ее жертву примет тот, кому она отдает ее добровольно!

— Живи, Альрахан! — сложились для шепота бледные, окрашенные лишь сочащейся из них кровью, губы девушки и замерли, сердце неуверенно трепыхнулось в последний раз и остановилось.