ВОСПОМИНАНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Недавно, когда я разбирал антресоли своей юпитерианской квартиры, рядом с коллекцией метеоритов, старым скафандром и пачкой звездных карт нашел пыльную тетрадь. Открыв ее, обнаружил корабельный журнал, который я вел в первые годы космических странствий. Основные записи относятся к две тысячи четыреста восьмидесятому году. Записи нерегулярны, с большими перерывами между датами, часть страницы съедена мышами, другие же – мои внуки извели на жаб, журавликов и воздушных змеев.

Впрочем, уничтожено не все. Примерно треть тетради уцелела. Наиболее интересные записи привожу здесь целиком.

31 дек. – 1 января.Впервые встречаю Новый год в космосе. Еще несколько дней назад отчетливо был виден Возничий, теперь же он отступил к востоку, зато в переднем иллюминаторе хорошо различима цепочка звезд Персея, а в боковом – мерцающая мешанина ковша Большой Медведицы, Малой Медведицы и Жирафа.

Украсил Мозг станиолем и натянул в каюте гирлянды. Настроение праздничное, и все бы хорошо, если бы не насморк. Мозг перегрелся и несет полную ахинею. Интересно, кто его программировал? Вот сейчас я пишу дневник, а он вопит: «Хеппи Кристмас! Здоровеньки булы! Шоп мне не быть Санта-Клаусом!» Надо бы его выключить, но лень вставать. Сейчас открою шампанское – часы вот-вот пробьют полночь.

Пишу часом позже... уже в новом году.

Роковое невезение! Шампанское я открыл, и даже с шиком. Пробка попала точно в окуляр навигатора и разбила оптику. Как, интересно, я теперь буду ориентироваться во Вселенной? Показывать в иллюминатор пальцем и говорить Мозгу: лети туды, лети сюды?

Короче говоря, с Новым годом, Тит Невезухин! Настроение испорчено.

2 января.Заменил окуляр навигатора стеклом от старых очков, оставшихся в ракете, должно быть, от предыдущего владельца. Стекло минусовое, а зрение у меня плюсовое, но все равно кое-что видно. Пришлось прокладывать курс заново, так как почему-то «Блин» с него сбился.

5 января.Сегодня, по моим расчетам, я должен был достичь Алголя (переменная звезда Бета, созвездие Персея), но, судя по его размеру в окуляре, до него лететь не меньше недели. Странно, что я так сильно просчитался.

9 января.Алголь еще далеко, хотя уже отчетливо виден. Прочитал в справочнике, что Алголь по-арабски означает «звезда дьявола». Ничего, я не суеверен.

10 января.Алголь занимает примерно одну восьмую окуляра. Визуально воспринимаю его, как две звезды, хотя в справочнике написано, что Алголь – сложная система из четырех звезд. Куда подевалась еще пара? Думаю, их затмевают эти два великана.

11 января.Алголь уже близко! Ура! Наконец-то можно паковать чемоданы и готовиться к высадке на пятой по счету планете.

12 января.Я идиот! Это не Алголь!!! Пульсирующая двойная звезда, к которой я летел все эти дни, – Дельта Цефея. Я сбился с курса, и вместо Персея меня занесло совсем в другое созвездие, находящееся несколькими парсеками левее! Будь проклят этот минусовый окуляр, исказивший картину звездного неба! И как я раньше не обратил внимания на несходство изображений в иллюминаторе и в окуляре?

Делать нечего. Придется высадиться на седьмой по счету планете в системе Цефея, которая, как утверждает карта, тоже обитаема, и послать оттуда лазерограмму моему работодателю, сославшись на форс-мажорные обстоятельства. Жаль, лазерограф на «Блине» не работает.

13 января.Я на Гуманаде – так называется эта населенная человечеством планета. Целый день заполнял зануднейшие многостраничные декларации, в которых, среди прочего, содержалось требование составить подробнейшую опись своего тела, включая заусенцы, мозоли, шрамы, белые пятнышки на ногтях (!) и т. д. и т. п. Идиотское буквоедство! Местные службы объясняют его сложившимся обычаем, от более подробных разъяснений отказываются. Зато таможенного досмотра не было, и въездная пошлина чисто номинальная – всего один рубль двадцать копеек. Служащий космопорта взял мои деньги пинцетом (!) и положил их в специальную емкость. Это очень странно, тем более что никаких заболеваний, кроме сильного насморка, у меня нет. Прививок мне тоже никто не делал, только небольшой анализ кожи с ладони.

Устроился в гостинице. Она, хотя и пятизвездочная, внутри удивительно грязная. Я не поборник сверхчистоты, но, когда в лифте грязи по щиколотку, а помои на кухне выплескивают прямо на пол, – это слишком! Нашел бы другую гостиницу, но, честно говоря, лень: все равно скоро улетать – только пошлю лазерограмму издателю и мельком посмотрю планету.

Ах да, вот еще забавная деталь! Нигде не могу купить мыла. Девушка в магазине, к которой я обратился с вопросом, демонстративно повернулась ко мне спиной, то же самое повторилось и в другом отделе. Я решил пожаловаться на продавщиц управляющему. Он вначале искренне возмутился их поведением, но, когда уяснил, что мне требуется мыло, побагровел и стал кричать, чтобы я убирался.

Впрочем, обойдусь без мыла, все равно водопровода в номере нет – назвать водопроводом тот маленький краник в стене, из которого вода сочится редкими каплями, язык не поворачивается. Странно, что они так экономят воду, – ведь на планете два огромных океана, занимающих три пятых суши, и кроме того еще дюжина морей.

14 января.Невероятное вымогательство! На телеграфе, сообразив, как это для меня важно, заявили, что моя лазерограмма не дойдет, так как связи якобы мешает газопылевая туманность, расположенная между Дельтой Цефея и Алголем. Я хотел уже уйти, но догадался сунуть телеграфистке десятку, задвинув ее под бланк. Тотчас газопылевая туманность отодвинулась в неизвестном направлении, и моя лазерограмма была отправлена – притом даже прежде других.

15 января.За ночь насморк катастрофически усилился, к нему добавилось еще чихание. Уже обчихал весь журнал (вот и пятна на странице!) и стены в номере. Из носа течет, как из водосточной трубы, платка хватает не больше чем на пять минут. Насморк так досаждает, что я решился обратиться к врачу, что обычно избегаю делать, предпочитая лечиться водкой с перцем, луком и чесноком.

Больницу нашел почти сразу: это низкое приземистое здание, правое крыло которого – морг, а левое – операционная, из которой доносятся ужасные вопли, так как наркоз здесь, судя по всему, не практикуется.

Поднялся на второй этаж и, постучав в дверь кабинета, на котором висела табличка «Доктор В. А. Астров, терапевт», вошел. Приемные часы уже заканчивались, я был единственным пациентом.

Доктор Астров оказался здоровенным, упитанным мужчиной, покрытым грязью с головы до ног. Немытым телом и потом от него разило так, что можно было задохнуться. Когда я вошел, доктор, не смущаясь окружающей обстановкой, уминал бутерброд с жареной колбасой. Увидев меня, он спрятал бутерброд в карман халата, и без того покрытого жирными пятнами.

«Ничего себе санитария! А еще медицинское учреждение!» – с омерзением подумал я, озирая позеленевшие колбы в шкафу, паутину на потолке и пол, к которому прилипали подошвы.

Наконец доктор сделал вид, что меня заметил.

– Что у вас? – спросил он.

– Насморк!

Я оглушительно высморкался в платок. Доктор вскочил и потряс мне руку.

– Замечательно! Обратившись к нам, вы проявили похвальную сознательность. Не сомневайтесь, ваши выделения мы соберем в специальную баночку и сопроводим их в биологический банк, где для них будут созданы все условия. Вам же мы закапаем препарат, раздражающий слизистую, с тем, чтобы ваш насморк не прекращался и дальше.

Мне было не до шуток. Поэтому я очень сухо сказал, что мой насморк мне досаждает и я хочу поскорее от него избавиться.

Доктор, мигом перестав улыбаться, пристально уставился на меня:

– Как? Разве вы пришли не для того, чтобы... э-э... закрепить свое теперешнее состояние?

– Издеваетесь? Я пришел как раз за тем, чтобы вы помогли мне прикончить сопли! – едва не завопил я.

От ужаса эскулап уронил со стола банку с карандашами.

– Давайте сделаем вид, что вы ничего не говорили. Я не преступник и не пойду на очевидное нарушение клятвы Гиппократа, – испуганно сказал он.

Едва сдержавшись, чтобы не вспылить, я повернулся и пошел к двери. Доктор догнал меня:

– Обождите! Можно задать вопрос?

– Нельзя!

– Вы ведь не местный, не с Гуманады?

– Нет.

Доктор удовлетворенно кивнул:

– Так я и подумал. Вы мне с самого начала показались странным. И об истории нашей цивилизации вы, разумеется, ничего не знаете?

– Абсолютно.

Неожиданно доктор выглянул в коридор, потом плотно закрыл дверь и запер ее на ключ.

– Не возражаете? Не хочу, чтобы нас потревожили.

Я пожал плечами. Доктор снова прошел за свой стол и сел.

– Моя фамилия Астров, как у чеховского героя, – сказал он.

– Знаю, – кивнул я.

– И как он, я идеалист. Верю, что история человечества не прервется, что оно не уничтожит само себя и будет плодотворно и созидательно существовать во Вселенной. Что люди перестанут быть бичом галактик, вырубать леса, стрелять в животных, выращивать скот на убой, высверливать планеты, грабить ископаемые, что они научатся жить по иным принципам, более гуманным и справедливым по отношению ко всему окружающему. Я понимаю, что говорю лозунгами, но это мое искреннее убеждение.

– А какая связь между насморком, который вы не желаете лечить, и вашими принципами? – спросил я.

– Связь самая прямая. Ведь я не просто так спросил, знаете ли вы историю нашей планеты. Хотите послушать?

Я взглянул на часы и присел на клеенчатую кушетку. Доктор Астров, чумазый, потный, ходил мимо меня по кабинету и, оживленно жестикулируя, говорил:

– Когда мы сто двадцать лет назад заселили Гуманаду, здесь бог знает что стало твориться. Хищения, коррупция, произвол. Хапали все, что плохо лежало. За несколько лет продали весь газ, все леса, всю нефть, даже плодородный слой почвы – и тот срыли и толкнули на сторону. Украли даже целое море – превратили в химический порошок, погрузили на ракеты и увезли куда-то. Стали смотреть по бумагам, а там сплошные приписки и ничего не понятно: люди помнят, что море было, а по реестру выходит, что не было.

Я вспомнил, как неважно планета выглядела с орбиты, и поверил своему собеседнику.

– Да, зрелище удручающее. Конечно, дальше вы расскажете, как крупные монополисты, отвечающие за газ, нефть и руды, грызлись с правительством, которое, в свою очередь, думало лишь о том, чтобы набить свои карманы? – спросил я.

– Все-таки читали нашу историю? – с подозрением спросил доктор.

– Нет, просто везде одно и то же.

Астров задумчиво кивнул:

– Действительно, корпорации грызлись друг с другом и с правительством. Законы перемалывали в своей мясорубке невиновных или мелких воришек, зато были снисходительны к настоящим преступникам. Насилие сделалось нормой жизни, и на него смотрели как на нечто обыденное. Киллера найти стало проще простого: стоило послать анонимное сообщение по электронной почте – и об остальном можно было не беспокоиться. Оплата чисто символическая, а многие киллеры работали и даром – из любви к искусству. Более того, появилась даже киллерская специализация: одни работали по мафиози, другие – по зажившимся на свете старикам, третьи – по домохозяйкам, четвертые – по людям богемы и искусства, пятые – по членам правительства, шестые – по главам монопольных корпораций, и так далее. У каждой группировки, разумеется, были свои тарифы и свой электронный адрес. Кроме киллеров, для которых убийство стало профессией, вскоре появились и дилетанты-любители. Для них даже придумали слово «уничтоженцы». Вы о них слышали?

– Нет.

– Ничего особенного. Самые обычные обыватели, у которых крыша поехала на почве насилия и общего произвола. В один прекрасный день человек брал бластер, выходил на улицу и открывал беспорядочную пальбу по прохожим. Прежде чем его обезвреживали, успевал убить десять, двадцать, тридцать человек...

Вскоре волна насилия превратилась в эпидемию: из бластеров палили практически все – даже подростки и женщины; первые – насмотревшись гипнофильмов, вторые – из мнительности, когда им мерещилось, что случайный человек, вошедший вместе с ними в лифт, решил на них напасть. Хотя после шести вечера из дома никто уже не выходил, все равно морги были переполнены, а средняя продолжительность жизни сократилась до тридцати пяти лет. Наконец правительство запретило бластеры, но это мало что изменило. Люди быстро обнаружили, что самым обычным кирпичом можно вышибить мозги ничуть не хуже. Вы согласны, что можно?

– Вполне.

Я с опаской смотрел на брызжущего слюной здоровяка, кометой носившегося мимо меня, и, пожалуй, не очень удивился бы, если бы он извлек откуда-нибудь этот самый кирпич и решил поставить эксперимент на мне. Пробежав по кабинету еще кругов десять, доктор Астров продолжил:

– Наконец наступил момент, когда цивилизация на Гуманаде оказалась на грани самоуничтожения. Всеми овладела безысходность. Казалось, выхода нет, но тут появился он, Евлогий Зачатьевский, самый светлый и бескорыстный ум во Вселенной. – На глаза доктора навернулись слезы, которые он быстро утер ладонью. – В юности Евлогий учился в семинарии, занимался философией, вел на телевидении популярную дискуссионную передачу. Став же главой правительства, решительно разогнал всю коррумпированную верхушку и сумел воплотить в жизнь уникальную систему, которую вывел прежде теоретически, подведя под нее философскую базу евлогианства.

– Как-как? Евлогианства? – переспросил я с иронией, но тотчас прикусил язык, увидев, какой взгляд бросил на меня доктор.

– Не осуждайте то, чего не понимаете! Евлогий рассуждал так: отчего мы, люди, портим все, к чему ни прикоснемся? Что в нашей природе уподобляет нас расползающемуся мазутному пятну и с чем в первую очередь нужно бороться? Каким образом человечество – популяция в общем-то во вселенских масштабах очень небольшая, даже крошечная, – ухитряется замусоривать, портить и приводить в негодность целые галактики? Почему там, где прошли мы, нарушается гармония, кажущаяся такой устойчивой? В чем, наконец, состоит главная причина нашей порочности – биологической, моральной и популяционной? Вот вы как думаете?

– Ну и в чем же? – нетерпеливо спросил я, не желая затевать ненужный диспут.

При закрытых окнах и дверях уже трудно стало выносить исходящий от доктора запах, к тому же я вдруг сообразил, что таможню могут запереть на ночь и тогда снова придется ночевать в гостинице, о которой и вспоминать было неприятно.

Доктор Астров перестал бегать и вперил в меня проницательный взгляд.

– Евлогий доказал, что причина нашей вселенской порочности... – тут доктор сделал внушительную паузу и поднял вверх палец, – ...в том, что люди не уважают живое!

– В каком смысле? – удивился я.

– Во всех. И как процесс, и как явление, и как обобщающую категорию. Мы потребительски относимся к другим видам биологических существ и средам их обитания, а в конечном счете презираем и человеческую жизнь. Как следствие, наша цивилизация держится на убийстве, разрушении и насилии, а это все верные спутники смерти, влекущие человечество к самоуничтожению. Вот, собственно, основная доктрина его философии – упрощенная, разумеется.

– Ну и как же ваш Евлогий Зачатьевский боролся с глобальным неуважением? – спросил я.

– Я знал, что вы заинтересуетесь! – восторженно воскликнул доктор. – Его метод был гениально прост! Евлогий отменил на нашей планете все христианские заповеди, все гражданские законы, предписания морали, всю эту ненужную, изжившую себя рутину – и вместо нее подарил миру ТАУЖ!

– Что? – спросил я.

– ТАУЖ – Тезис Абсолютного Уважения к Жизни. Ко всякой жизни. Внешне это заключается в полном запрете на убийство.

– Ну это везде запрещено, – возразил я.

– Ничего подобного. В других мирах, по судебной терминологии, убийством считается лишь сознательное, преднамеренное уничтожение человека или мыслящего гуманоида. А у нас убийство – это любой процесс, связанный с лишением жизни всего, что ею наделено. Нельзя убивать не только существо разумное, что само собой разумеется, но и животное, птицу, рыбу, гусеницу, вообще все, что входит в понятие живого. Нельзя даже сорвать лист с дерева, ибо, делая это, мы совершаем в отношении растения убийство отдельной его части.

– То есть между убийством человека, дождевого червя или сломанным кустом нет никакой разницы? – удивился я.

– Абсолютно. Убийство есть убийство – вне зависимости от объекта, насилие в отношении которого совершается. Даже микробов у нас запрещено истреблять, так как научно доказано, что они тоже являются живыми биологическими существами.

– Так вот почему я не мог купить мыла! – воскликнул я.

– Вы очень рисковали. Вас могли привлечь за оскорбление общественной нравственности. Только подумайте: мыля руки или принимая аспирин, мы убиваем разом миллиарды живых существ. По той же причине мы перестали убираться в наших жилищах и мыть пол – ведь на каждом сантиметре пола или стен кипит микроскопическая жизнь, для которой тряпка с хлоркой стала бы трагедией. Стократно лучше страдать от грязи (к этому, кстати, быстро привыкаешь), чем ощущать себя убийцей невинных биологических созданий.

– Как же вы ухитряетесь так жить? – ужаснулся я. – Неужели вам не случалось прихлопнуть сгоряча муху или разжевать вместе с яблоком гусеницу? И что же, вас теперь считают убийцей?

– Вы правы. Такое порой происходит, – угрюмо признался доктор. – Каждый провинившийся, даже если поступок его не замечен, должен отправиться в совестильню, написать на себя заявление и принять наказание. Обычно оно бывает не очень строгим: за раздавленную гусеницу назначают десять суток безвозмездных общественных работ, а за лягушку или мышь – месяц. Работать чаще всего приходится на фабриках, производящих искусственные протеины, жиры и углеводы – ведь, отказавшись от овощей, фруктов и мяса, мы должны их чем-то замещать. Те же, кто не может работать, выплачивают штраф.

– А ваш Евлогий? Он тоже вкалывает по месяцу за каждую раздавленную букашку или отделывается штрафом? – не удержавшись, спросил я, подумав одновременно, какой это отличный способ для вымогательства взяток и пополнения чиновничьих карманов.

Астров укоризненно посмотрел на меня:

– В молодости, до того как сложилась его философия, правитель Евлогий, разумеется, грешил, как и все мы. Когда же впоследствии он понял, какие преступления по неразумению совершал, то сам заточил себя в аквариум – тесную стеклянную комнату размером пять метров на три. Последние десять лет он не выходит из нее даже ради официальных церемоний. Какой характер! Какая самоотверженность! – Голос моего собеседника дрогнул.

– М-да, – протянул я, но Астров не уловил недоверия.

– Для нас, простых людей, такое совершенство недосягаемо. Однако многие проявляют высокую нравственную сознательность. Например, если кто-то из сограждан желает, чтобы число микробов на его коже увеличилось, он приходит к нам, и мы мажем ему кожу специальным составом. Вот, кстати, он, у меня на столе... Не нуждаетесь?

Доктор открыл какой-то пузырек, и из него мерзко пахнуло тухлятиной. Я зажал ноздри, надеясь, что меня не стошнит.

– Не хотите? Очень жаль. Я вас не принуждаю, это добровольно, – с укором сказал Астров, закрывая пузырек.

Сам не знаю почему мерзкая вонь напомнила мне о странных декларациях, которые пришлось заполнить при въезде на планету, и я озабоченно спросил:

– Послушайте. В бумагах я перечислял свои родинки, заусенцы и мозоли. Не знаете, зачем это было нужно?

Доктор посмотрел на меня с укоризной:

– Согласно нашим законам, они тоже считаются живыми существами. Если окажется, что какая-то из родинок или мозолей исчезла или, предположим, заусенец срезан, значит, совершено убийство – разумеется, если раньше вы сами не сознаетесь в нем, как в непреднамеренном.

– Что?! – завопил я, вскакивая с места.

Мой собеседник поморщился:

– Не так громко, прошу вас. Вы взрослый человек. Родинки и мозоли состоят из живых клеток. Отделяя от тела, вы тем самым лишаете их питания и, по сути, хладнокровно умерщвляете. А убийство карается у нас очень строго.

– Чем? Смертью?

– Нет, что вы! – ужаснулся доктор. – Смертной казни у нас нет. Все преступления, о которых не было добровольно заявлено, наказываются пожизненным заключением с полной конфискацией имущества.

Внезапно видеовизор, висевший над докторским столом, стал издавать настойчивые сигналы. Астров немедленно бросился к нему и включил. На экране появился сморщенный беззубый старик, сидящий за каким-то стеклом.

– Это правитель Евлогий! Обращается с посланием к народу! – уважительно прошептал доктор.

С трудом шамкая губами и словно пережевывая слова, старик говорил:

– Уважаемые сограждане! Поздравляю вас со все растущей гуманизацией! Если раньше в судебном законодательстве присутствовало в основном понятие «преднамеренное убийство», то теперь число наказуемых деяний расширится за счет введения дополнительного понятия «непреднамеренное убийство». Отныне убийцей будет считаться всякий, по чьей вине произошла смерть живого существа. Например, проглотивший или случайно раздавивший насекомое, шагнувший с пешеходной дорожки на газон, искупавшийся в море или потерший одну омикробленную ладонь о другую. Разумеется, это лишь самые общие примеры – всего в дополнениях к законодательству указано двести семьдесят тысяч форм пассивного убийства. Новый закон вступит в действие с понедельника следующей недели. Совестильни будут работать на прием заявлений круглосуточно. От ответственности за совершение непреднамеренного убийства будут освобождаться лишь те, кто добровольно сообщит о фактах утаивания преднамеренных или непреднамеренных убийств, совершенных другими гражданами Гуманады вне зависимости от срока давности. Штраф за заявленное непреднамеренное убийство будет составлять...

Дальше я уже не слушал. Выпрыгнув из окна, я помчался на космодром, где таможенники внимательнейшим образом пересчитали все мои родинки и заусенцы. Что же касается среднего количества микробов, то оно было у меня даже выше прежней нормы, главным образом благодаря тому, что я на всякий случай вымазался вонючей болтушкой, которую, убегая, стащил со стола доктора.

Кстати, совершая прощальный круг по орбите, я увидел в телескоп, как несколько тысяч рабочих сворачивают соседний незаселенный континент в рулон и запихивают его по частям в грузовые ракеты. Работа шла быстро и сноровисто. Не знаю, известно ли об этом было правителю Евлогию? Мне почему-то кажется, что известно.

16 января.Я уже в космосе. Лечу на Алголь. Вонючую докторскую болтушку, оказывается, нельзя смыть!!!

А вот еще любопытная запись в журнале, помеченная следующим годом.

11 мая.Сегодня наконец починил лазерограф, провозившись с ним недели две. Пришлось трижды разобрать его, прежде чем я сообразил, что причина поломки в вылетевшем трансформаторе. Догадайся я об этом раньше, все можно было бы устранить за какой-нибудь час.

Едва вставил новый трансформатор, как лазерограф запыхтел и принял сообщение, составленное весьма фамильярно, в котором меня называли «милый пупочек» и «котик», приглашая в гости. Подпись под сообщением – «дядя Вася и тетя Элеонора». Минут десять я припоминал, кто это такие, пока наконец не обратился к родословному древу Невезухиных, ксерокс которого, к счастью, захватил с собой с Земли.

Дядя Вася оказался двоюродным братом первого мужа моей бабушки, а тетя Элеонора – его женой. Как говорится, седьмая вода на киселе. Оба они покинули Землю лет тридцать – сорок назад и осели в созвездии Рыси. Ни дяди Васи, ни тети Элеоноры я никогда в глаза не видел, поэтому то, что они вспомнили обо мне, весьма трогательно и удивительно.

Любопытства ради прикинул расстояние по карте и увидел, что Рысь совсем недалеко отсюда – всего в каких-нибудь трех днях пути, особенно если не лететь по федеральной трассе, а срезать через созвездие Близнецов. Дел у меня никаких нет. Даже не знаю, согласиться, что ли?

12 мая.Лечу к родственникам. Решил, что неплохо будет пожить у них с недельку и подкормиться, тем более что от манной каши, которой ежедневно пичкает меня молекуляризатор, давно пучит живот, не говоря о прочих печальных последствиях такой диеты.

15 мая.Я на Афродите. Так называется эта небольшая кислородная планетка, вторая по счету после Гаммы-Рыси. Планета очень красивая, свежая и зеленая, а ее океан такой чистоты, что его шельф можно разглядеть с орбиты. Из-за высокого материального ценза население планеты невелико – не больше полумиллиона. Всякая промышленность, за исключением пищевой, здесь запрещена, а в справочнике напротив Афродиты стоят буквы ЭК, что означает «экологический курорт».

В космопорту я сесть не решился, так как у моей ракеты просрочен техосмотр, а лишних неприятностей мне не хочется. Вместо этого я пришвартовал «Блин» к одному из искусственных спутников, а сам, нацепив скафандр, незаметно пристал к марсианской экскурсии и, совершив с ними видовую прогулку по орбите, высадился в городе Гефесе, куда марсиане подбросили меня на своем космобусе.

Гефес – прекрасный приморский город. Высотных зданий здесь нет, дома – с мраморными балюстрадами и портиками, колонны которых, обвитые виноградом, живописно утопают в зарослях.

Почти все женщины, которых я встречал, поразительно красивы, а так как климат здесь теплый, то они не обременяют себя лишней одеждой. Большинство из них носят бикини или короткие псевдогреческие туники. Через пять минут глаза сами собой начинают разбегаться и косить, не в силах угнаться сразу за всеми красотками.

Вот еще показательная деталь: не видел ни одной женщины старше сорока, впрочем, возможно, я их просто не замечал. Мужчины же в большинстве своем жалкие, старые сморчки или обрюзгшие, пресыщенные типы неопределенных лет. Не знаю, чем это объяснить, – разве тем, что все здешние мужчины – богачи, отдыхающие на «клубничке»?

Весь день до вечера гулял по городу. Впечатление чудесное, хотя таскаться в глухом скафандре при плюс двадцати восьми очень неудобно. Жаль, что, покидая ракету, я не подумал о летней одежде. Хорошо еще, что море рядом и можно купаться.

16 мая.Чтобы не платить за гостиницу, переночевал в парке на скамейке, а утром сел в катер и отправился на островок Виттолио к родственникам. Их дом я нашел без труда. По местным меркам он довольно скромный, стилизованный под хижину из «Буколик» Вергилия, правда, с кондиционером и бассейном с пресной водой.

Мне открыла полная женщина лет тридцати с очень пышными формами, вздрагивающими при каждом ее шаге. Остановившись в дверях, она вопросительно уставилась на меня. Стоило назвать ей свое имя, как красотка буквально повисла у меня на шее.

– Здравствуй, племянничек! Я тетя Элеонора! – взвизгнула она.

Я слегка опешил. Исходя из элементарной арифметики, я представлял себе тетку Элеонору уже немолодой женщиной. Объяснений могло быть два: или пластическая хирургия, или это уже вторая дядина жена. Впрочем, подробности я решил не уточнять: неудобно.

Робко обняв тетю (мои руки так и не сошлись у нее на спине), я прошел в дом. Элеонора следовала за мной по пятам.

– Ну что, корова, приехал твой родственничек? Дождалась? – раздался скрипучий голос. Я увидел в кресле-каталке морщинистого беззубого старца, дряхлого, как вечный жид. Это был дядя Вася. Неприветливо поздоровавшись со мной, он откатился в угол и уткнулся в видеовизор.

Все заботы по моему приему взяла на себя тетка. Вскоре мы уже сидели за столом, и она, кормя меня отбивными и вкуснейшими салатами, расспрашивала о Земле и о тех местах во Вселенной, где я побывал. Я разошелся и немилосердно врал: слушали меня, однако, благосклонно.

Признаться, я бы чувствовал себя куда уютнее, если бы не дядя, который то и дело принимался скрипеть с инвалидного кресла, что его хотят уморить, и требовал, чтобы выключили кондиционеры. Тетка – святая женщина. Все его капризы она выполняет со стоическим терпением.

Сейчас тетка заглянула в комнату и позвала меня поплавать в бассейне. Вот уж поистине родственное радушие!

17 мая.Сегодня мы с теткой излазили весь остров. Забирались даже на отвесные скалы. Тетка пыхтит, но не сдается: несмотря на вес, выносливости у нее предостаточно. Дядя Вася ворчит не переставая, вдобавок у него старческое ослабление рассудка – вот был бы отличный собеседник моему Мозгу, жаль, я оставил ракету на орбите.

20 мая.Афродита – прекрасная планета, настоящий тропический рай, но я бы наслаждался пребыванием здесь куда больше, если бы тетка не ходила за мной по пятам. Я, конечно, понимаю, что все это – гостеприимство и врожденное радушие, но лучше б его было поменьше.

Тетя Элеонора – очень хорошая и приветливая женщина, только порой она фальшивит, изображая больший интерес, чем на самом деле испытывает. Сегодня, когда я рассказывал ей об устройстве ракетного карбюратора, она слушала, буквально заглядывая мне в рот, а через полчаса случайно выяснилось, что она вообще не знает, что такое карбюратор.

Вдобавок тетка проявляет удивительную пугливость. Имея формы ярмарочного борца, она, оказывается, боится грома и вчера в три часа ночи, когда началась гроза, в панике ворвалась ко мне в комнату. С трудом удалось ее успокоить, хотя гроза была совсем небольшая – дядя Вася и то громче храпел за стенкой.

23 мая.Сегодня наконец сбежал от тетки и катался на серфинге. Я уже давно этим не занимался, поэтому поначалу долго не мог поймать волну, но под конец вспомнил все и получил удовольствие.

Когда я вернулся с серфинга, меня ждал роскошный ужин со свечами. Дяди Васине было – невзирая на сопротивление старца, тетка отправила робота прокатить его в коляске по набережной, так как морской воздух очень полезен.

В конце ужина Элеонора очень ясно дала понять: она хочет, чтобы я остался на планете навсегда и, как бы это выразиться, стал ее другом. Услышав это, я едва не подавился отбивной. Черт возьми! За кого она меня принимает? Разумеется, мы не кровные родственники, но она не в моем вкусе, вдобавок я не собираюсь наставлять дяде рога. Хотя и тетку понять можно: в самом расцвете лет жить рядом с ревматическим старцем, у которого мерзнут ноги... Попытался свести наш разговор к шутке, но не уверен, что получилось. Впрочем, тетка очень кстати подыграла мне и замяла разговор.

25 мая.На острове совсем мало молодых мужчин. Во всяком случае, я видел только одного или двух, зато юных женщин предостаточно, и дети тоже есть. Похоже, все старики у них женятся на молодых, а что в таком случае перепадает моим ровесникам и где они? Сегодня на пляже, отделавшись ненадолго от тетки, попытался поговорить об этом с седовласым барменом, но он, хотя только что был в хорошем настроении, сразу помрачнел и, явно увильнув от разговора, налил мне водки:

– Сразу видно, что ты не местный, парень! Выпей за мой счет, и ну этих баб к дьяволу!

27 мая.Обычно я не особенно слежу за своей внешностью, но сегодня, бреясь, обнаружил у себя под глазами морщинки. Должно быть, от солнца. Тетка наконец образумилась и оставила меня в покое. Погощу еще недельки две и – айда.

28 мая.Днем, когда тетка повезла дядю на прием к врачу (у него давление, аритмия, заизвесткование сосудов, простатит и еще что-то старческое), я, шатаясь от скуки по дому, нашел на полке альбом с фотографиями. На свадебном снимке пятидесятилетней давности рядом с молодым дядей увидел тетку Элеонору – ЭТУ тетку Элеонору. Значит, она не третья жена дяди, а первая и единственная. Невероятно, как она сумела так хорошо сохраниться? Я не замечал, чтобы тетушка особенно следила за собой или за своей фигурой!

Поставил альбом в шкаф и, озабоченный, решил пройтись. На набережной случайно услышал, как в беседке переругиваются две совсем еще молодые на вид женщины (дал бы им обеим лет по двадцать – двадцать пять). Одна называла другую старухой, а та отвечала, что хоть ей и сто тридцать, но она, в отличие от первой, пережила не восемь мужей, а только пять.

Заметив меня, обе женщины смолкли и очень мило улыбнулись. Стало как-то не по себе, и я быстро удалился. В мыслях – полная мешанина.

Ноги сами принесли меня на пляж, к вчерашнему бармену. Он уставился понимающим взглядом:

– Скверно выглядишь, парень. Начал уже что-то просекать?

– Кажется, что из меня здесь делают идиота.

– Из нас всех. Смотри сюда! – Бармен тонким слоем высыпал на стойку соль и стал чертить по ней спичкой. – Я не физик и потому говорю, как сам понимаю. Вот это наша Афродита. Это ее полюса, это кора, а это – реликтовое постоянное излучение от ядра планеты, состоящего из гранита с примесью еще чего-то. Ядро взаимодействует со звездой – пускай тебе умники объяснят, как, – и в результате возникает излучение. Термодинамическое равновесие, захват квантов и что-то там еще... Одним словом, это чертово излучение здесь везде – и от него не укроешься даже в свинцовом скафандре.

– Радиация?

Бармен покачал головой:

– Нет, не радиация. Именно реликтовое излучение, настолько специфическое, что первые десятилетия его попросту не замечали, а потом, когда открыли, стали закрывать глаза и притворяться, будто ничего нет. Сам понимаешь – в остальном-то планета просто подарок: и кислород тебе, и море, и природа, и климат – все первый класс! Да только народ вдруг стал замечать, что мужчины здесь дряхлеют очень быстро, а женщины, напротив, начинают молодеть. Девяностолетняя старуха у нас выглядит лет на тридцать, энергии в ней лет на двадцать пять, ну а прочего – уж не знаю на сколько – просто через край! Одним словом, ведьминский рай. Спровадит мужа в могилу, а сама уже нового ищет, да и того ненадолго хватает – за десять лет сгорает как спичка и отправляется на кладбище. А все это излучение, чтоб ему... (следующие слов десять-пятнадцать можете додумать сами)!

Я содрогнулся, вспомнив дряхлого дядю, высохшего, словно вобла, и будившего меня каждую ночь глухим кашлем. Вспомнил я и его взгляд, становившийся порой таким отрешенным, словно он смотрел уже с того света.

– Отчего же так происходит? – спросил я у бармена.

– Все эти ведьмы, будь они неладны! Вообще-то ученые пишут что-то про хромосомы, якобы у них, у наших ведьм, там два икса, а у нас, кроме икса, еще какой-то игрек. И вся закавыка в этом игреке – если бы не он, мы бы тоже молодели, как и они.

– Неужели ничего нельзя сделать? – испуганно спросил я.

Бармен ударил по стойке кулаком и прорычал:

– Посмотри на меня, парень. Мне тридцать восемь, а выгляжу я на семьдесят. Что тут изменишь, когда вся планета из этого вещества? Ничего с ним сделать невозможно, да и бабы не дали бы. А вынь из нас эту хромосому, все станем уродами!

Заметив, что мимо проходит очередная пышная красотка, бармен быстро смахнул со стойки соль. Когда женщина ушла, он налил себе полную рюмку и выпил, не поморщившись. Потом налил мне. Я полез за бумажником, но бармен махнул рукой.

– Послушайте, но ведь можно просто улететь. Мало ли других планет во Вселенной?

Я немедленно пожалел о своих словах. Бармен взглянул на меня так, словно перед ним сидел круглый идиот без капли йода в щитовидке.

– Разве отсюда уедешь? Бабы за эту Афродиту обеими руками держатся. Они здесь и в правительстве, и в армии, и в банках – везде. Куда только не пролезешь за двести-триста лет? Сам понимаешь, рано или поздно все финансы стекаются к ним. Пережив пять-шесть мужей, можно обрасти очень неплохим капитальцем. Думаешь, зачем они ввели въездной ценз, если не затем, чтобы заполучить со всей Вселенной мужиков побогаче?

– И что? Сюда едут? – не поверил я. – Неужели до сих пор не распространился слух, что... Или, может, женщины держат это в секрете?

– Да разве бабы могут удержать что-то в секрете? У них же языки как помело! – с презрением хмыкнул бармен.

– Но почему же тогда сюда едут?

– Ты что, парень, в самом деле не понимаешь? Пускай мужик проживет здесь всего десять лет – зато как царь! Тут все условия: курорты, развлечения, яхты, море, он здесь властелин, не то что где-нибудь! А сколько свободных красоток вокруг – только пальцем любую помани! Кому же захочется уезжать от такой жизни? Да тут год поживешь – и умирать не жаль.

Внезапно бармен напрягся.

– Не оборачивайся! – шепнул он мне.

– Почему?

– Там, кажется, твоя толстуха идет... Ищет тебя.

– Пускай ищет. Пошлю ее куда подальше! Что я, больной – крутить роман с восьмидесятилетней женой моего дяди?

– Тогда тем более не оборачивайся. Старушенция не одна. С ней два здоровенных робота. Ты ничего не натворил?

– Я забыл зарегистрироваться и не заплатил пошлину.

– Дело не в регистрации. Давно живешь у своей старухи?

– Дней десять.

Бармен схватил меня за руку и затащил под стойку.

– Тогда все ясно. У нас существует специальный закон, который дамочки приняли для своего удобства. Если женщина и молодой здоровый мужчина вроде тебя проведут под одной крышей больше недели и за это время ни разу не будут близки, то дамочка имеет право принудить мужчину сделать особый укол, после которого он станет послушен как ягненок. Это мотивируется тем, что раз он водил ее за нос, то должен расплачиваться.

– Этот укол действительно опасен? – заволновался я.

– Уж можешь мне поверить. Будешь на всю жизнь привязан к ее юбке. Я видел парней в сто раз храбрее тебя, которые после укола становились кроткими и пугливыми подкаблучниками. Даже рюмку не осмеливались выпить, пока жена им не разрешит. Впрочем, по-своему они были счастливы, так что если хочешь, я могу ее окликнуть.

– Ни за что на свете! Единственное, чего я хочу, – это поскорее отсюда смыться, – взмолился я.

Бармен усмехнулся:.

– Хорошо тебя понимаю. Толстуха тянет пудов на восемь, и это еще далеко не потолок, если я разбираюсь в женщинах. Ладно, приятель, полезай в тот ящик из-под бананов. Вечером его погрузят на паром, и ты сможешь выбраться с острова.

Так я и сделал. Просидев целый день в ящике, добрался до Гефеса, угнал там флаерс и вышел на орбиту. Спутник, к которому я привязал «Блин», успел переместиться в другое полушарие, и мне стоило больших трудов его разыскать. Поэтому, когда я наконец увидел заплатанный, мятый, но такой знакомый и родной борт своей ракеты, то едва не зарыдал от счастья.