Глава XXVI
ПОСЛЕ СМЕРТИ
Грзенк никогда не считал, что умирать приятно. Но умирать оказалось еще неприятнее, чем он мог предположить. Когда майстрюк переработал его тело, ему показалось, что он окунулся в вязкую липкую черноту, в которой не было ни боли, ни страха — вообще ничего…
И это липкое бесформенное ничего и было самым отвратительным. В нем растворились почти все чувства и желания, оставив лишь равнодушие и страх. Мир, бывший для него когда-то таким огромным, сузился теперь до размеров липкой пустоты. Но, не давая панике охватить себя, Грзенк, со свойственной ему тягой к анализу, наблюдал за собой как бы со стороны.
В первое мгновение, когда майстрюк убил его, у него ушло зрение, потом, чуть погодя, слух, обоняние и вкус…
Пуповина, которой он был соединен с жизнью и через которую подпитывался внешней информацией, оказалась разомобрублена. Ушло ощущение тела. Связь с ним, длившаяся уже триста циклов, прервалась. Грзенк ощутил себя подвешеннымв темноте посреди черной комнаты, когда не видишь стен и не знаешь даже, есть ли они. Было как ночью, в бессонницу. Открываешь глаза — кругом такая же кромешная мгла и непонятно даже, открыл ли ты их. Нет ничего, есть только твое Я, а потом и оно уже, само его существование, ставится под сомнение. Некоторое время Грзенкэкспериментировал со своим Я, и чем больше он исследовал себя, тем больше ему казалось, что его Я становится все меньше и меньше. Его границы обламывались, растворялись, подтаивали, точно края льдины, попавшей в теплое течение.
Внезапно, хотя Грзенк не испытывал боли, его охватил слепой ужас. Он понял, что подвергся разрушительному для его личности воздействию объединяющего сознания, пытавшегося растворить его в себе, сделать частью неподвижного мыслительного моря. Но одновременно Грзенк испытывал и определенное искушение. Какой-то его внутренней, глубоко сокрытой «пораженческой» сущности хотелось перестать бороться и сдаться, и будь что будет, лишь бы наступил долгожданный покой, лишь бы провалиться в ничто, забыть обо всем.
Грзенк вспомнил, что еще Крам в своем первом пророчестве писал как о стремлении материи к объединению в чудовищный сгусток, так и о стремлении душ к слиянию в единое начало, где не будет отдельных личностей, а будет некая универсальная и всеобъемлющая душа. Причем Крам отмечал, что процесс объединения материи и духа не является делом будущего, а давно уже происходит во Вселенной.
Грзенк собрал в кулак свою волю, или, вернее, ее остатки, и осознал, что затягивающий его личность конгломерат душ вовсе не является таким уж сильным. Это был не океан, не озеро и даже не ручей, а всего лишь крошечная капелька слившихся сознаний. Поэтому и натиск их на Грзенка был еще довольно неумелым. Это были те слабые души, которые не сумели приспособиться в пустоте Иллюзорных миров и в ужасе вцепились друг в друга, утратив свои личности. Как если бы двадцать или тридцать человек, не умеющих плавать, упали вдруг за борт посреди моря и, вместо того чтобы попытаться спастись, стали в панике хвататься друг за друга, вцепляться в волосы, а потом все вместе, держась за руки и парализуя все возможные движения, смирненько пошли бы ко дну.
Но, надо отдать ему должное, Грзенку такой расклад не понравился. Индивидуалистическое начало в нем было сильнее потребности в слиянии. К тому же одна мысль не давала Грзенку покоя. Одно слово, одна настойчивая мысль: «Лирда! Лирда! Лирда!», что он оставил дочь в опасности и майстрюк подбирается к ней, заставляла Грзенка отчаянно бороться за свою личность.
«Зачем тебе дочь? Зачем тебе все? Слейся с нами, забудь обо всем. А когда твоя дочь умрет, она тоже попадет сюда, тоже сольется с нами», — нашептывало ему универсальное сознание.
Но в голоске этом было что-то трусливое и нерешительное. Еще бы! Двадцать слившихся трусостей! Двадцать пораженческих сознаний, отказавшихся от собственного Я!
Грзенк не на шутку разозлился и стал вырываться из этого гнилостного болотца. Часть за частью, крупица за крупицей он возвращал себе свое Я, вновь очерчивая стершиеся границы. Время от времени Грзенк, путаясь, очерчивал себе и кусочки чужого Я, и тогда чужое Я испуганно шарахалось, источая запах мускуса, и просачивалось у него между пальцами, спешно всасываясь в родное болотце.
Болотце, в свою очередь, тоже боролось с Грзенком. Оно пыталось найти и парализовать в нем волевые центры, сделать его вялым и дохлым. Но раньше, чем ему удалось это сделать, Грзенк решительно рванулся и высвободился.
Он успел еще уловить запоздалый всплеск сожаления, а потом болотце исчезло, и Грзенк, лишившись всех созданных им зрительных образов и ассоциаций, оказался в оченьстранном месте.
Там, куда он попал, не было ни времени, ни пространства, ни цвета, ни звука. Не было ничего. У него оставалась только способность мыслить.
Грзенк вдруг понял — и, поняв это, точно окаменел, — что даже не знает, сколько времени прошло с тех пор, как он умер. Минута, неделя, вечность? Грзенк готов был поверить, что уже вечность. Время в потусторонних мирах вытворяет порой странные штуки. Помнится, в земной сказке погнался парень за ведьмой, да упал, а как вскочил — глянь, уже сто лет прошло, а на месте, где родной дом стоял, — чертополох да ковыль.
«А вдруг Лирды давно уже нет? Вдруг я опоздал?» — мелькнула страшная мысль.
Грзенк знал, что, как не все души павших в бою удостаиваются Валгаллы, так и не все погибшие мрыги могут пробиться в Иллюзорный мир, существующий по своим вечно меняющимся, призрачным, зыбким, но непреклонным законам.
«Где Иллюзорный мир, в котором существуют Бнург и Дымла? — панически подумал Грзенк. — Где бессмертие? Неужели я не попал в число избранных?»
Приобщение к тайнам Иллюзорного мира для умерших мрыгов протекало по-разному. Все зависело от внутренней готовности каждого. Одни попадали туда сразу и беспрепятственно, не испытав даже тяжелой стадии перехода, но большинству приходилось тысячелетия проводить в пустоте и скатываться в темное безумие, так и не постигнув премудростей загробного существования.
Из многочисленных родственников Грзенка, чьи тела теперь плавали шарами в длинных цепочках майстрюков, только Бнургу, Дымле и одной из прапрабабок удалось проникнуть в Иллюзорный мир и существовать в нем. Во всяком случае, только они выходили на контакт, о судьбе же остальных ничего известно не было. То ли их души были слишком привязаны к плоти и не смогли перенести ужаса расставания с ней, то ли затерялись в пустоте, то ли попали в Микромиры, с которыми ни у кого нет связи. Микромиры — как незатвердевший бетон, в них можно нырнуть, но вот вынырнуть…
Множество ловушек подстерегают душу по ту сторону жизненной черты, и не каждой душе суждено невредимой выбраться из них. Души, как ветки, — бросаешь их в водоворот и никогда не угадаешь, какая вынырнет, а какая нет. Иной раз и толстую ветку затянет, а иной раз и слабая совсем, про которую никогда не подумаешь, сохранно проплывет.
Грзенк метался в темных глубинах загробного царства — пытался увидеть и не видел, пытался услышать и не слышал, пытался учуять и не чуял.
Он не знал, как долго это продолжалось, но неожиданно из глубин его сознания выплыл черный лабиринт с непроницаемыми стенами и множеством запутанных коридоров. Стены были сложены из массивных, неправильной формы камней, грубо обтесанных, влажных. Они смыкались высоким арочным полукругом, места стыков поросли зеленоватым мхом.
«Наверное, это и есть моя загадка. Загадка, время решения которой ограничено бесконечностью», — подумал Грзенк.
Когда лабиринт вдруг возник перед ним из небытия, он почувствовал облегчение. Наконец-то хоть что-то привычное и вещественное, что-то такое, на чем можно остановить взгляд. Конечно, в глубине души он понимал, что лабиринт не может быть настоящим и что это только мираж, пускай и развернутый, но какие-то незначительные подробности вроде мха на стыке стен заставляли Грзенка испытывать нечто сродни умилению.
Но это продолжалось только до тех пор, пока он не опустил взгляд и не увидел на месте, где должно было быть его тело, выщербленные плиты пола. «Я ничто! — подумал Грзенк. — Меня нет! Я только взгляд, подвешенный в пустоте.
— И мысль… — словно подсказал ему кто-то.
— И мысль, — рассеянно согласился Грзенк.
Он потек вдоль стены, ощупывая разумом скользкие глыбыс капельками влаги. Валуны были подогнаны хотя и грубо, но удивительно точно, без малейшего зазора, и образовывали сплошную преграду, которую Грзенк, несмотря на все усилия, не мог преодолеть.
Коридор разветвился. Один, тесный и узкий, ход уходил вправо. Грзенку он показался ненадежным, и он выбрал более широкий путь с высокими сводами, который вскорезакончился тупиком.
«Ничего удивительного, — сказал сам себе Грзенк. — Ты же в лабиринте. Чего же ты хотел, найти разгадку сразу?»
Он уже стал уходить, но что-то заставило его обернуться. На самом верху под арочным сводом стена раскрошилась, и один из камней кладки отсутствовал. Прикинув, какой формы и величины должен быть отсутствующий валун, Грзенк почувствовал тревогу. Исчезнувшая глыба, судя по тому месту, которое она занимала, точь-в-точь должна была походить на Черный камень, не говоря уже о том, что поверхность Черного камня была такой же, как и валуны лабиринта.
У Грзенка зародилась некая мысль, и вывод был, казалось, ясен, но никакого ключа к решению загадки это ему не дало.
В надежде увидеть, что происходит за стенами лабиринта, Грзенк попытался подняться по камням к пролому, но, когда он был уже совсем близко, пролом в стене вдруг затянулся каменным панцирем, и лабиринт вновь стал сплошным.
«Рана — рана у камня — каменная рана...» — забарабанило по клеточкам сознания, и с некоторым запозданием Грзенк понял, что лабиринт был живым. Мало того, что живым, он еще и не хотел его выпускать.
Но теперь уже пленнику было все равно. Он стал звать Дымлу и Бнурга, надеясь, что они придут и помогут ему найти выход, но ни Бнург, ни Дымла не отзывались. Грзенк кричал, но не слышал своего голоса и вообще не был уверен, существует ли он у него, и вскоре это ему надоело.
Он снова подумал о Лирде. Как ему хотелось предостеречь и защитить ее, ведь если майстрюк убьет девочку — если уже не убил много веков назад, — она тоже окажется среди этих скользких стен!
— Из лабиринта есть выход? — крикнул Грзенк, снова не слыша своего голоса.
— И да, и нет.
Краткий ответ прозвучал почти тотчас, будто кто-то давно ждал вопроса.
— Как это понимать: и да, и нет! — осторожно спросил Грзенк, радуясь, что он не одинок в этой пустоте.
— Это зависит от того, какой из двух выходов ты ищешь. Один ведет в Иллюзорные миры, другой — в хаос. В одном случае выход есть, а в другом — его нет.
Речь невидимого собеседника текла неторопливо. Чувствовалось, что собеседник соскучился и не прочь поболтать.
В сознании Грзенка яркой вспышкой сверкнуло неожиданное прозрение.
— Кто говорит со мной? Ты… Неужели Великое Нечто? Невидимый собеседник расхохотался:
— Разумеется, я ОНО…
— Это правда? — уже с сомнением спросил Грзенк.
— А что такое ложь? Можем ли мы дать ей точное определение? А если мы не знаем, что такое ложь, то как мы можем знать, что такое правда? Допустим, ложь — это отсутствие правды. Но тогда встает вопрос, что такое отсутствие? И что такое правда?
— Нет, ты не Великое Нечто, — сказал Грзенк, вслушиваясьв неторопливую болтовню из пустоты.
— Разумеется, нет, — признал его собеседник. — Хотя искушениевыдать себя за него было весьма значительным. Я был бы не прочь побыть на месте Великого Нечто хотя бы часок. — Невидимка некоторое время помолчал, а потом добавил: — Мысль меньше разума. Выстрел меньше пистолета. Книга меньше писателя. Роль меньше актера, а назначениепредмета уже самого предмета. Если кто-нибудь понял, что я сказал, — объясните мне.
— Так кто же ты? — спросил вконец запутавшийся Грзенк.
— Кто я? Крам, — спокойно сказал голос.
— Крам? Разве ты не легенда? — поразился Грзенк, спохватившись, что противоречит сам себе.
— А тебе хочется, чтобы я был легендой?
— Мне — нет.
— Ну, тогда я не легенда, — охотно подтвердил Крам, — А вообще-то прежде я не рассматривал факт своего существования с данной точки зрения. Можно ли одновременно бытьлегендой и целостной личностью? И если можно, то в каких пропорциях?
И невидимый собеседник замолк, погрузившись в область абстрактных суждений. А в темноте, как известно, молчание равносильно исчезновению.
— Крам, Крам! Где ты? Поговори со мной! — крикнул Грзенк, оставшись в одиночестве.
Из предания он помнил, что мудрец имел привычку на десятилетия задумываться по самому пустяковому поводу, и опасался, что это произойдет именно теперь, когда ему необходима помощь.
— Что ты хочешь? — нетерпеливо и раздраженно спросил голос. — Только отвечай быстро! Считаю до трех и ухожу. Раз… два…
— Я… я хочу тебя увидеть. Трудно говорить с пустотой, — выпалил Грзенк первое, что пришло ему на ум.
— Увидеть меня? — удивился Крам. — Ну что ж, смотри…
В темноте словно вспыхнул прожектор. В его луче, в том месте, где свет разбивался о стену лабиринта, сидел мрачный заросший партизан в тулупе с оторванным рукавом, в шапке-ушанке. Его борода была такой длины, что тянулась в бесконечность, за очерченный прожектором круг. Рядом с партизаном лежал трофейный немецкий автомат «шмайссер» и противотанковая граната. Время от времени партизан подносил ко рту трубку с длинным чубуком ивыдувал мыльные пузыри. Выдув очередную партию пузырей, партизан поднял пытливые голубые глаза-льдинки на Грзенка и спросил:
— Ну как? Впечатляет?
— Неужели ты Крам? Я не таким тебя представлял, — поразился Грзенк.
— А вот это неправда. Ты увидел меня именно таким, каким хотел увидеть, — не согласился партизан. — Разберись-ка получше в себе. В этом мире все так, как ты хочешь, чтобы оно было, и не может быть иным.
— Но почему?
— Потому что этот мир — ТЫ. Сейчас мы в тебе. Добро пожаловать в Грзенка! — Собеседник хитро прищурился и выдохнул такой большой пузырь, что оказался в его центре.
— Так ты во мне? — ошарашено переспросил Грзенк.
— Разумеется. Ну и дыра, правда? — И партизан заговорщицки подмигнул ему.
— Почему же дыра? Совсем не дыра, а очень милое место, — обиделся Грзенк, по-новому оглядывая сырые камни лабиринта. Потом он вновь посмотрел на Крама, ожидая продолжения. Что-то подсказывало, что Крам сообщил ему далеко не все, что хотел.
— Урок второй, — продолжал Крам, — существование в Иллюзорном мире — штука тонкая. Все, что ты знал раньше, здесь не пригодится. Привыкай смотреть на мир и на себя новыми глазами!
— Я пытался, но у меня не выходит, — проворчал Грзенк.
Он посмотрел вниз, где при жизни ему привычно было видеть свое тело, но в который раз увидел лишь пустоту.
— Если я вижу тебя, почему не вижу себя? — спросил он.
— По двум причинам, — объяснил Крам. — Первая причина: потому что ты умер. А вторая и главная причина: потомучто нельзя быть в самом себе и видеть себя. Для этого тебе пришлось бы вывернуться наизнанку, что было бы крайне неэстетично.
— А если бы я был не в себе, я увидел бы себя? — спросил Грзенк, путаясь в новых понятиях.
— Если бы ты был не в себе, я не стал бы разговаривать с чокнутым. — Партизан притянул за ремень автомат. — Просто поставил бы тебя к стенке и — тра-та-та!
— Знаешь, Крам, — раздраженно сказал Грзенк, — я ничего не понимаю. По-моему, все это какая-то чушь.
Крам грустно кивнул:
— Вот именно, чушь. Я же говорил, разберись в себе.
— Почему я должен доверять тому, что ты говоришь? — Неожиданно Грзенку показалось, что его водят за нос.
— А это ты уж решай для себя. Доверие или есть, или его нет, — пожал плечами Крам. — Самое сложное — доверять вопреки всему и даже вопреки разуму, просто доверять, и все. Только такое доверие в конечном счете вознаграждается.
— Ладно, — сухо заявил Грзенк, — нельзя ли подальше от теории и поближе к практике? Как мне выбраться из лабиринта и попасть в Иллюзорный мир? Я обязательно должен…
— …увидеть и спасти Лирду? — закончил за него Крам.
— Да. И еще я хочу…
— …отделаться от майстрюка? — снова подсказал партизан.
— И отделаться от майстрюка, — ошарашенно повторил Грзенк. — Так как мне сделать все это?
— Понятия не имею. Я пророк, а не мелкий предсказатель, — пожал плечами Крам. — Моя задача — спрогнозировать развитие цивилизаций на миллионы циклов вперед, а не доставать из шляпы кроликов.
Неожиданно партизан вспомнил о чем-то, и тут же у него на лбу появилась озабоченная складка.
— Ну, мне пора, — сказал он, — опаздываю к поезду. Он поднял автомат и проверил, хорошо ли вставлена
обойма. Потом выдвинул что-то из темноты, и Грзенк увидел, что это ящик со взрывчаткой.
— Послушай, что ты собираешься делать?
— Разве непонятно? Взорву все к чертям собачьим! Бам! — и состав сходит с рельсов, превращая всех фашистов в месиво.
— Послушай, Крам, как вы могли до этого докатиться? — Грзенк был так возмущен, что забыл о своем незавидном положении и о том, что сейчас останется один в пустоте лабиринта. — Ведь это ты открыл путь к поискам Великого Нечто! Ты написал законы, по которым развивается наша цивилизация!
Партизан, крякнув, взвалил на плечо громоздкий ящик с динамитом.
— Это законы для живых, — возразил он. — Ив конце концов, могу я взять отпуск? Мудрецам тоже хочется иногда расслабиться и пустить под откос составчик-другой… Мудрость — это тот же ящик с динамитом. Рано или поздно он взрывается, и все летит в тартарары.
Вопреки воле Грзенка в одной из стен лабиринта возникло начало шоссейной дороги, сразу за которой начиналась железнодорожная насыпь. Издалека ветер донес гудок паровоза. Партизан шмыгнул носом.
— Эта планета меня доконала, — сказал он жалобным голосом. — Хочешь совет?
— Да.
— Если ты умный мрыг — держись подальше от Земли. — Партизан сдвинул ушанку на затылок и стал постепенно растворяться в воздухе.
— Э-э, постой! Крам, подожди! — растерялся Грзенк, неожидавший, что все так закончится.
— Ну чего тебе? Поезд не станет ждать. Немцы перевозят боеприпасы для решающего прорыва… — Партизана явно беспокоили приближающиеся гудки.
— Не оставляй меня здесь! Как мне вырваться? Крам!
— Вырваться? — искренне удивился мудрец. — Откуда вырваться?
— Как откуда? Из лабиринта! — Грзенк показал на замшелые глыбы вокруг и на тупик в конце коридора, где по трещинам в камне, шурша, сбегал песок.
Партизан шагнул к стене и, словно бы ее не было, утопил в ней руку.
— Разве ты еще не понял?
— Что я должен был понять?
— Никакого лабиринта на самом деле нет. Есть только недостаток воображения…
Внезапно Крам исчез, но не успел Грзенк пожалеть об этом, как он возник уже совсем в другом месте.
— Мне кажется, я еще что-то хотел сказать. Ах да, Великое Нечто! Не пытайся его искать, оно пока не хочет быть найденным…
— А майстрюк?! — воскликнул Грзенк. — Кто его остановит?
Крам усмехнулся:
— Ты считаешь, Великое Нечто — это такая мухобойка для борьбы с майстрюками? Это все равно что нанять киллера, а потом не расплатиться с ним за работу. Как бы вам не разочароваться.
— Но почему? Что такого ужасного в этом Нечто?
— Ужасного? Кто тебе сказал, что Великое Нечто ужасно? Напротив, друг мой, оно прекрасно, — назидательно продолжал Крам. — Спорю, ты не один раз задумывался, почему Великое Нечто выбрало для своего пребывания именно Землю: Что такого замечательного в этой планете? Посредственный климат, глуповатые аборигены, да вдобавок еще и на окраине Вселенной. Я тоже так думал до своего первого визита на Землю, а потом застрял здесь, и теперь сам видишь, чем занимаюсь.
Состав громыхал уже где-то совсем близко. Крам спохватился и просунул голову сквозь стену, выглядывая наружу. — А вот теперь мне действительно пора. От того, успею ли я, зависит исход войны… Ах да, она уже кончилась, ну неважно…
— А как же Великое Нечто? Что нам делать?! — крикнул Грзенк.
— Делайте что хотите. И не бойтесь ошибиться. Все, что мы совершаем, в конечном счете кому-нибудь нужно, — загадочно заявил Крам и, передернув затвор автомата, растаял в воздухе.
— Когда выберешься, прочитай мое второе пророчество! И прости, что без автографа, — раздался из пустоты его ускользающий голос.
На ладонь к Грзенку упал информационный кристалл. Но в настоящее время у Грзенка не было желания в него заглядывать. Сумасшедший мудрец успел его порядком утомить.
Грзенк остался один и, ощупывая камни, задумался. Из разрозненной мозаики стала складываться целостная картина. Как там говорил сумасшедший мудрец? «Учись смотреть на мир новыми глазами». Интересно, есть ли во всем этом какой-то смысл?
Он напряженно вгляделся в мшистые валуны лабиринта и снова вспомнил Черный камень. Не странно ли, что они так похожи? Хотя если лабиринт всего лишь порождение его сознания, то неудивительно, что Черный камень преследует его даже в кошмарах.
Но был ли лабиринт порождением его испуганного сознания, старавшегося отгородиться от внешнего мира, или существовал независимо от него, это ничего не меняло и не упрощало. Нужно было найти выход или остаться здесь насовсем.
Откуда-то из-за непроницаемой стены лабиринта донесся взрыв, крики на немецком языке, трескотня автоматных очередей и одинокое победное «Ура!». Грзенк задумался, былоли это подсказкой или же не было. Скорее всего не было.
Грзенк почувствовал, что ему невыносимо надоела эта путаница с партизанами, глыбами и темными проходами. Неужели у него и правда в сознании такая мешанина?
Грзенк испытал величайшую досаду на себя, и это придало ему сил. Он разогнался, подумал о Лирде, оставшейся без его защиты, и всей своей сущностью врезался в массивную стену лабиринта, собираясь или разбиться сам, или разнести препятствие. Что-то вспыхнуло, замелькало, треснуло, и Грзенк даже не ощутил удара, к которому приготовился.
«Разгадка найдена! Поздравляем Вас!» — мелькнула перед ним надпись из осколков.
Стена лабиринта раскрошилась, как пенопласт, и перед Грзенком вспыхнула дорога из семи радуг.
Дорога начиналась из бесконечности и уходила в бесконечность, а над нею, словно в зеркальном отражении, раскинулись семь небес, сияющие светом и четкие в очертаниях.
Грзенк любопытства ради обернулся, чтобы посмотреть на чудовищный лабиринт, из которого только что вырвался. Он ожидал увидеть гигантское приземистое сооружение из сплошного камня, вроде того, критского, где обитал когда-то чей-то фантом Минотавр, но перед ним была лишь треснувшая яичная скорлупа.
«Не такой уж я герой», — с досадой подумал Грзенк.
Теперь он понял, почему Крам так насмешливо и снисходительно разговаривал с ним. Он-то с самого начала знал, что это всего лишь скорлупа, фантазией бедняги Грзенка превращенная в лабиринт. Провидение любит пошутить, причем его шутки порою бывают удачными.
Забыв о скорлупе, Грзенк, все ускоряясь, полетел между семью радугами Иллюзорного мира под семью хрустальными небесами. Бесконечно малое и бесконечно громадное смыкались и переходили друг в друга, образуя абсолютную окружность. Но у Грзенка сейчас не было ни времени, ни желания разбираться в тайнах мироздания. Золотистая россыпь звезд, семь радуг и хрустальные небеса волновали его куда меньше, чем судьба Лирды. Он искал точку перехода из мира Иллюзорного в мир реальный. Наконец он нашел ее. Это была узкая воронка, где звездная дорога закручивалась в спираль и уходила в бесконечность.
Протиснувшись вместе с крупицами микроматерии в спираль, Грзенк оказался в реальном мире. И не просто в реальном мире, а на Земле…
На Земле Грзенка ожидал сюрприз. Оказалось, что он так боялся опоздать, что опередил время и очутился в Грачьеве, когда был еще жив. Зависнув над лесом и приглядевшись, он смог даже разглядеть Чингиза Тамерлановича, который, пугливо озираясь, пробирался по ельнику к поляне. Аза Чингизом Тамерлановичем, прячась в тумане, над самой землей ползли три шара майстрюка.
Взволнованный этим зрелищем, Грзенк решил предупредить себя об опасности, но, очевидно, время было защищено от парадоксов. Все, что Грзенку удалось, — это с огромными усилиями хрустнуть толстой веткой. Но от этого стало только хуже: услышав этот звук, Чингиз Тамерланович всполошился, шарахнулся и обошел подозрительный участок леса стороной. Майстрюк, использовав его замешательство, потек к поляне более коротким путем и замаскировался. Грзенк сообразил, что все во времени связано, и он сам стал косвенной причиной своей гибели!!!
Отличио зная, что произойдет дальше, и не желая во второй раз переживать этот ужас, он вновь перешел в Иллюзорный мир, прокрутил вперед небольшой виток времени и вернулся туда же несколькими часами позже. К тому времени от Чингиза Тамерлановича Батыева осталась только покрытая майстрюковой слизью одежда и тюбетейка. Грзенк столкнул их в одну из ям и забросал землей, совершив таким образом свое погребение. Никаких особенных чувств он при этом не испытывал. Необходимая ясность была им уже обретена. Теперь он отлично знал, что ему делать дальше, и не испытывал сомнений.
Грзенк принял любимую им форму орлана-белохвоста, ощутив при этом некоторую горестную сладость и подумав: «Теперьуже все можно!»
Подлетев к деревне, он заметил Бнурга. Помесь ризена и овчарки стояла на пригорке на колючей стерне и смотрела вверх, будто давно ожидала его. Орлан-белохвост снизился кругами, испытав испугавшее и его самого желание вцепиться Бнургу в спину когтями.
Пес, ничего не заметив, виляя хвостом, подбежал к нему.
— Привет! — радостно сказала дворняга. — Я уже начинал волноваться. Я рад за тебя.
— Я тоже рад за себя. Все было просто отлично, — мрачно сказал Грзенк, вспоминая, как только что забрасывал землей то, что от него осталось. — А где Лирда?
Прячется где-то в лесу. Думаю, майстрюку пока ее не поймать. Как только он расправился с тобой, он напал и на нее, но повел неправильную тактику.
— Я боялся, она погибла! — воскликнул Грзенк.
— Не один ты способен позаботиться о нашей девочке, обиделся пес.
— Мы теперь как тридцать три богатыря — всегда на страже! — И орлан-белохвост взмахнул крыльями, собираясь отправиться на поиски Лирды.
— Да, кстати, а где Дымла? — крикнул он.
— В деревне. Ей кажется, что она влюбилась в этого, как его… — кисло объяснил Бнург, отказываясь вспомнить имя Никиты.
— Так скоро? — удивился орлан.
— Ты же знаешь свою бабку. Ей надоели фантомы. Клубнички захотелось на девятой тысяче циклов, — заметил пес и, ревнуя, стал выкусывать из плеча блох.
После чего он звонко тявкнул, прижал уши и, выстилая туловище в прямую линию, так что хвост был на отлете, помчался к лесу, показывая дорогу к Лирде. За ним летел орлан-белохвост.
Восьмидесятисемилетний грачьевский дед Максим, сосед Андрея Сократовича, пас на старом выгоне четырех своих коз, когда козы вдруг жалобно заблеяли и сбились в кучу, выставив рога.
— Чего трясетеся, убогие? Глисты зашевелились? — поразился старик.
Мимо деда, высунув язык, промчался лохматый пес. Чисто из озорства он сделал петлю, пуганул сгрудившихся коз и исчез. Не успел старик выматериться, как над головой у него промелькнула тень, и он увидел громадного орла с таким размахом крыльев, какого ему в жизни видеть не приходилось. Сложив крылья, орлан спикировал прямо на коз и едва не впился желтыми загнутыми когтями в спину козленка, но, почему-то не сделав этого, взмыл ввысь.
Дед Максим проследил за ним слезящимися глазами. Некоторое время он пребывал в задумчивости, а потом, увидев, что козы все так же бестолково стоят, сбившись в кучу, замахнулся на них хворостиной:
— А ну паситесь, гусиные дети! Не гулять пришли!
Тем временем орлан долго кружил над лесом, высматривая пятнистую спину гепарда. Но, хотя он видел все окрестности от Гнилых топей и Вырубок до высотных домов в Захарьине, Лирду первым нашел не он, а Бнург.
Забежав под дрожащие лапы сухого ельника, пес призывно залаял. Из-за коряги тотчас выскочил гепард. Увидев собаку; он зашипел и, показав превосходные клыки, осел на задние лапы. На загривке у большой кошки заиграли связки мышц, она определенно готовилась к прыжку. Бнург решил, что это один из фантомов, и решил ретироваться, но это оказалась сама Лирда.
Гепард расслабился. Его мышцы обмякли, и он приветною потерся о Бнурга мордой.
— Прости, дедушка, я тебя сразу не узнала, — смущенно сказала Лирда. — Мне даже захотелось прыгнуть на тебя.
— Это бывает. Враждебность формы, — успокоил ее Бнург.
Он и сам, смущаясь, ощущал, как против его воли шерсть на загривке встает дыбом, а из горла вырывается угрожающее клокотание.
Когда сверху послышался треск сучьев, оба — и гепард, и пес — инстинктивно прижались к земле. Но это был не майстрюк, а всего лишь орлан-белохвост. Из когтей у него свешивалась пестрая курица с головой, изогнутой под неестественным для живого существа углом.
— Папа! — воскликнула Лирда, бросаясь к орлану.
— Я не сразу вас нашел, — виновато сказал Грзенк, косясь круглым глазом на свою добычу. — Залетел вот в деревню, а там куры бегают, квохчут… В общем, сам не знаю, что на меня нашло.
Но как бы то ни было, курица оказалась очень кстати. Пес, гепард и орлан-белохвост набросились на нее разом, и вскоре на зеленой травке осталось только несколько белых перышек.
— А ведь было вкусно, — удивленно сказал Грзенк.
— А то! Первый сорт! — с одобрением тявкнул Бнург. Орлан-белохвост задумчиво почистил когтем клюв.
— Странно, — протянул он. — Как мы можем есть что-либо, когда мы уже умерли? Ведь, формально говоря, нас физически не существует.
Дворняга почесалась задней лапой с такой неуемной энергией, будто желала прочесать себя насквозь.
— Парадокс природы, — сказала она. — Дух, производящий материю. Это та же история, что и с блохами. Как они могут кусать меня, если меня нет?
— Что, и правда кусают? — не поверила Лирда.
— Можешь мне поверить! — со знанием дела подтвердил дедушка. — Эта планета — очень странная. На ней возможно все то, что больше невозможно нигде. Наверное, потому всех нас и тянет сюда как магнитом.
На другом конце леса прогремел гром. С треском обрушилось дерево. Майстрюк обнаружил еще один фантом.
— Нам надо кое-что обсудить. — Прадедушка Бнург моментально стал серьезным, хотя приставшее к морде куриное перо и придавало ему разбойничий вид.
— Э-э… Ну да. В лабиринте я видел Крама, — без подготовки сказал Грзенк.
И тотчас в него вперились две пары ждущих глаз.
— Пророка Крама? Разве он еще жив? — спросила Лирда и тотчас спохватилась, что сказала глупость.
Дедушка Бнург и отец укоризненно посмотрели на нее.
— Простите, я забыла, что вы тоже уже не… — замялась она и, чтобы сгладить неловкость, спросила: — А где Крам сейчас?
— Взял небольшой отпуск, — осторожно сказал Грзенк. — В момент нашей встречи я был в полной растерянности: только что лишившись тела, без зрения, без слуха, едва ускользнул от слияния, и Крам помог мне выбраться.
— Серьезная была загадка? — сочувственно спросил пес.
— М-м-м… Ну да, — многозначительно сказал орлан. Говорить правду ему не хотелось. Некоторое время Лирда и Бнург сочувственно помолчали, а потом пес спросил:
— Крам упоминал о Великом Нечто?
— Да. И еще сказал, чтобы мы обратились к его второму пророчеству.
— Ко второму пророчеству? — Бнург изумленно уставился на него. — Но у Крама всего одно пророчество!
— Разве? — Грзенк покопался загнутым мощным клювом в перьях крыла и достал информационный кристалл.
Стоило ему бросить его на землю, как кристалл, втягивая строительные молекулы, стал стремительно разрастаться. В фолианте из трех тысяч тончайших пластин была вся история их цивилизации в легендах и преданиях. Книга начиналась с гибели четвертой цивилизации и завершалась, «Апологией майстрюкам» — текстом, записанным более тысячи циклов назад.
Заканчивалась апология пессимистически: «Восстанут на нас тела наши, вцепятся в нас зубы наши, разорвут нас щупальца наши, обрушится небо, и не будет никому спасения.
Бнург перелистал носом пластины, и книга открылась на первом пророчестве Крама.
— Ну что я говорил! — разочарованно сказал пес. — Тут только одно пророчество!
— А не могло такого быть, что второе пророчество Крама не вошло в книгу? — спросила Лирда.
— Исключено. В эту книгу входит все! — важно сказал Гнург. — Сама видишь, за последнюю тысячу циклов ни однойновой записи…
Подтверждая свой тезис, он назидательно ткнулся носом в пластины и замер. Первое пророчество затиралось на глазах. Его кристаллы перемешивались, знаки расползались.
— Второе пророчество Крама!.. — воскликнул Грзенк.
ВТОРОЕ ПРОРОЧЕСТВО КРАМА
Предупреждая возможные вопросы о себе, сразу скажу, что я покинул реальный мир много тысяч циклов назад. Мое материальное тело давно шляется где-то в цепочке майстрюков, но, кажется, кроме бестолковой суеты и путаницы, никакого вреда не приносит. Я дал убить себя не потому, что не мог избежать смерти, а потому, что заботу о бренной сущности считаю недостойной настоящего мудреца. Если майстрюку нужно мое тело, думал я в момент, когда пожиратель перемалывал мои кости, пускай сам мучается его мигренями и радиоактивной потливостью.
Бродя по Иллюзорному миру и проводя свою вечность в мире абстрактных идей и логических построений, я и думать забыл о всем суетном и ничтожном. Как вдруг две галавспышки назад Великое Нечто позвало меня. Это не было зовом в привычном смысле, а скорее неосознанным постоянным беспокойством, похожим на зуд комара в пустой комнате. Словно какой-то коварный паук, притаившийся в центре паутины, притягивал меня к себе за липкую ниточку.
Долгое время я не откликался на его зов, опасаясь за целостность своей личности и подозревая, что Великое Нечто растворит меня в себе так же, как в море растворяется индивидуальность ручейков и рек, его составляющих.
Но мудрецу не должен быть ведом страх, ибо мышление не должно иметь на своем пути каких-либо границ, кроме нравственных, раз и навсегда установленных. К тому же, думал я, слишком долго я был равнодушен к судьбе своего народа, а, возможно, Великое Нечто — единственный оставшийся у нас шанс.
Нужно познать его природу и, если природа эта окажется разрушительной, стереть из Иллюзорной книги мое первое пророчество, в котором я предсказал существование Великого Нечто чисто гипотетически как некое объединяющее начало, противопоставленное материальному. (И оказалось, я заблуждался, ужасно заблуждался!)
И вот наконец я переместился к точке соприкосновения двух миров и, втянутый потоком микрочастиц, оказался в реальном мире. Избегая ненужных путешествий, я сразу перенесся на Землю. Здесь монотонный сигнал — зов Великого Нечто — был слышен особенно отчетливо. Моя индивидуальность испуганно трепетала, боясь слияния, и только сухие выкладки моего же разума гнали ее вперед.
Я определил четкую локализацию сигнала и переместился на поляну рядом с внушительным болотом. Кажется, С этим местом давно уже было связано некое предание о кладе. Это меня удивило, значит, Великое Нечто не особенно скрывалось и было очень даже не прочь, чтобы его нашли.
Но аборигены вели поиски на редкость бестолково. Перекопав всю поляну вдоль и поперек, ни один из них не заинтересовался огромным неправильной формы валуном, лежавшим на берегу ручья, а ведь именно от него шел самый сильный сигнал.
Странное подозрение охватило меня, когда я, приняв форму одного из здешних представителей фауны (кажется, у них это называется лисой), приблизился к камню. «А вдруг этот камень и есть само Великое Нечто?» — подумал я.
Но то, что произошло дальше, убедило меня, что я ошибался.
«Я пришел, Великое Нечто! Я проделал долгий путь, прежде чем попал сюда, — мысленно произнес, я, обращаясь к нему. — Покажись мне, если захочешь».
Земля под ногами моей формы задрожала, и я от неожиданности отпрыгнул. Валун медленно поднялся, выворотив большой ком почвы вместе с травой, и навис надо мной. В нише под камнем находился сундук, а в сундуке я увидел Его. Никогда прежде не думал, что Великое Нечто материально, более того, что ему тоже может быть свойственна привязанность к форме, притом к форме неподвижной.
Признаюсь, я был немало удивлен. Осторожно, ни к чему не прикасаясь, я смотрел на то, к чему уже много тысяч лет притягивались мысли и надежды всех мрыгов. Великое Нечто избрало для себя неприметную форму жемчужного ожерелья, и, самое странное, ему НРАВИЛОСЬ быть ожерельем — я это ощутил…
Я оставил все как есть и перенесся в Иллюзорные миры, где теперь пишу эти строки… Я так и не набрался мужества прикоснуться к нему, хотя почувствовал, что лишь в прикосновении к истине есть ее познание!
Сейчас я поставлю последнюю точку и вновь перенесусь на Землю. Если после того, как я возьму его, я останусь жив, то, возможно, еще продолжу. Если же дальше записи не последует, то знайте: Великое Нечто опасно! Ради собственного выживания избегайте его!
(После этого несколько строчек были написаны неразборчиво и как будто с поспешностью. Определенно с разумом Крама произошли изменения. Далее строчки различались уже лучше, хотя письмо оставалось беглым.)
Оно лежало передо мной тихое и смирное… Я взял его в руки… Крошечные непрозрачные бусинки были похожи на фальшивый жемчуг…
Большой Майстрюк и Великое Нечто — два организующих начала, но почему-то я думал, что они противопоставлены. Это оказалось неверно… На самом деле начало одно. Чем дальше две точки удалены по окружности с одной стороны, тем ближе они по окружности с другой стороны. Абсолютное различие в абсолютном единстве… Материя и дух не противопоставлены друг другу, именно их симбиоз и рождает ту форму существования…
В Великом Нечто спасение от майстрюков, но в нем же величайшие соблазны. Не каждому под силу выдержать этот груз. Это означает, что те цели, ради которых существовала наша цивилизация прежде, оказались ложными, что ведет к полному переосмыслению всех ценностей и всех путей…
Истина слишком проста и огромна, чтобы постичь ее разумом. Боюсь, моему разуму сложно будет его выдержать... Голова раскалывается…
(Несколько неразборчивых строк.)
…фрица. Батька сказал: «Не пропустим немчуру, ездят тут, понимаешь, как у себя дома…»
При минировании моста в перестрелке погибли двое подрывников из нашей бригады. Хорошие были ребята. Подложил под рельсу фугас, а проволоку засыпал листьями, рвануло под третьим вагоном.
Буфера разнесло, и вагоны покатились с насыпи. В перестрелке меня два раза убило из пулемета и один раз разорвало гранатой, я пристрелил бригадного генерала (неудачный красноносый фантом) и ушел в лес слушать приемник. Лампы сели, но кое-что удалось перехватить.
Нужно завтра сказать батьке, что Ничипоренко — предатель. Сегодня разведчица сообщила, что он женился на дочке немецкого полковника Дитриха фон Клюге и ушел в полицаи. Служит адъютантом у генерала Вагнера и хочет сменитьсвое имя на Карл Ничипгауэр. Повесить мало провокатора!
Наша агентура из Ровно передала, что завтра поедет состав с боеприпасами. Вначале пройдут два паровоза с охраной и пулеметными платформами, проверят рельсы, а потом на малой скорости двинется и сам состав. Первые два паровоза нужно пропустить.
Батька хочет устроить взрыв на насыпи, а я хочу взорвать мост, так вернее…
Когда я писал дневник, пришел батька со своими людьми, увидел, что я что-то записываю, хотел меня шлепнуть как писателя. До чего же наглый фантом! Пришлось убежать от них в лес. Сейчас я сижу на сосне и слушаю приемник.
Завтра хочу угнать штабную машину и покататься на ней по Ровно… с пулеметом…
Осознал, что со мной стало. Великое Нечто сыграло со мной недобрую шутку. Я был не готов к восприятию открывшейся мне истины и даже не знаю, как это описать… словно на мгновение целый океан хлынул в мое сознание. И включились предохранители, спасая от безумия… Зато теперь я знаю, что нужно делать… Опять голова… Слияние… слияние рас… если они поймут.
Не успел дослушать приемник, немцы устроили в лесу облаву… Ничипоренко, полковник Клюге с дочкой, генерал Вагнер и с ними две роты СС с собаками наступают на меня. Отстреливаюсь. Уже шлепнул Клюге с Вагнером и с десяток эсэсовцев, но чувствую, Ничипоренко с дочкой пошли в обход. Эх, кабы гранату!
