Глава XXVII
ПОСЛЕДНЯЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦА РОДА
Бнург захлопнул книгу. Иллюзорные пластины исчезли.
— Кошмарно! Крам позволил форме взять над собой власть, — задумчиво сказал орлан.
— Вот уж чего нельзя было ожидать от мудреца! — сокрушенно выгрызая блох, кивнул прадедушка Бнург.
— То, что Крам узнал, оказалось непомерным грузом для его сознания. Теперь он живет в вымышленном мире — мире, в котором все ясно и никакой путаницы. Только друзья и враги, — сказала Лирда.
— И такое возможно, — согласился Грзенк. — Крам столкнулся с чем-то таким, что свело его с ума… С Великим Нечто!
— Зато теперь мы знаем, что оно существует, знаем, как оно выглядит, и даже знаем, где его искать. Вопрос только в том: нужно ли продолжать его поиски? Или хватит с нас одного сумасшедшего? — пробормотал дедушка Бнург.
В Гнилых топях пронзительно закричала выпь. Над лесом пронесся резкий порыв ветра, сухие вершины заскрипели, с ветвей посыпалась хвоя. Небо затянули сплошные серые тучи.
— Дождь будет, — мечтательно сказала Лирда.
— Это хорошо. В дождь майстрюк потеряет чутье, — деловито заметил Бнург. — Мы даже сможем вернуться в деревню.
— Отлично, а то мне, признаться, порядком надоело быть этой кошкой! Еще немного, и я стану душить козлят, — сказала Лирда.
— Попрошу без намеков! — обиделся Грзенк.
Лирда ничего не ответила. Она успела соскучиться по форме девушки, вновь хотела вернуться в красивую тугую плоть, волнуемую неясными предчувствиями и сладкими желаниями, и снова оказаться рядом с Алексеем, к которому ее давно уже по непонятной причине влекло. Может, потому, что он был первым и единственным из аборигенов, который без объяснений принимал девушку со всеми ее странностями? Правда, иногда снисходительная жалость, с которой он к ней относился, заставляла ее кипеть от возмущения, и у нее появлялось желание вытворить что-нибудь дикое и шокирующее.
«Надеюсь, у меня к нему не запретное чувство?» — подумала Лирда с некоторой тревогой.
Пес нетерпеливо толкнул ее в бок носом.
— Эй, ты заснула? Бежим, сейчас начнется!
Лирда вздрогнула, выгнула спину и прыгнула под ветви ельника. Пес, не отставая, помчался за ней, а орлан, разбегаясь, чтобы взлететь, запрыгал за ними, боком, как перекормленный гусь.
И тут, давно ожидаемый, хлынул проливной дождь. Струи были такими сплошными и тяжелыми, что пробивали насквозь даже густую хвою.
Через поле Лирда бежала уже в пелене ливня. Всем своим телом, каждой шерстинкой она впитывала влагу, ощущая, как ее форма становится сильной и упругой.
«От дождя шерсть на морде у дворняги слиплась в сосульки. Хвост отсырел и обвис. Значит, дедушка сам этого хочет», — подумала Лирда, ведь ливень для Бнурга, как и все остальное, лишь условность.
— Ну и что? Только это может спасти от вечности! — пролаяла на бегу дворняга, угадывая ее мысли. — Придумать правила один раз, а потом не нарушать…
В то время, пока Грзенк и Лирда силились познать причудливые изломы Великого Нечто, Никита и Китти, разделив колоду, играли в пьяницу на поцелуи. Корсаков сидел во дворе под навесом и ждал Лиду. Ему давно уже надоело слушать шлепанье карт, шепот и чмоканья.
Когда Бурьин и Корсаков вернулись из леса, оказалось, что Лида и Чингиз Тамерланович куда-то исчезли, а в доме была только Китти, которая вяло переругивалась с бабой Пашей. Обе женщины сидели на веранде и готовили смородину для варенья.
— И откуда ты взялась? — ворчала баба Паша, ловко пропуская веточку между пальцев и обрывая ягоды.
— А где Лида? — спросил Корсаков, вешая на крючок брезентовую куртку.
— А мне откуда знать? Вон у нее спроси! Она с ними дружбу водит. — Баба Паша недовольно кивнула на Китти и вышла в огород.
Китти оторвалась от миски со смородиной — ладони, губы и щеки у нее были красные, как у вурдалака, — и сказала хрипло:
— В лесу где-то ходят.
Из дома выглянул Бурьин и, оглядевшись, воровато зашептал:
— Слушай, окажи мне дружескую услугу — погуляй сегодня вечером где-нибудь.
— Зачем? — спросил Алексей, делая вид, что ничего не понимает.
Не думал я, что тебе придется объяснять, как маленькому, — расстроился Никита.
— А ты объясни…
— Видишь ли, мы договорились, что если я выиграю, то… Сам, короче, понимаешь.
— Что, ты ей так все прямо в лоб и сказал? — усмехнулся Корсаков.
— Ну почему же в лоб? Совсем не в лоб. Я… э-э… все культурно, с историческими примерами.
— А она что?
— Ничего. Вроде и не услышала. Но мне почему-то сразу карта пошла…
Решив поискать Лиду, Корсаков вышел за калитку и, волочасразу налипшие на подошвы сапог грязевые колодки, направился к лесу.
— Эй! Куда вы собрались по дождю? — громко окликнул его кто-то.
На крыльце своего дома, под козырьком, в спортивных шароварах и растянутой майке стоял Андрей Сократович и сподозрением смотрел на него.
— Почему вы не в магазине? Разве вы сейчас не директорпродмага? — удивился Корсаков.
— Магазин закрыт на переучет, а почта еще не открылась, — мрачно сказал внук Еврипида и, повернувшись, исчезв доме.
Алексей вышел за деревню, перелез через ограду и по старому выгону направился к лесу. Пройдя шагов двадцать, он снял с головы капюшон и, чувствуя, как струи воды затекают ему за шиворот, огляделся.
Лида, где ты? Где?
Он готов был поклясться, что только что весь выгон до самого леса был пуст, как вдруг на нем замаячили две маленькие фигурки. Даже сквозь пелену дождя Алексей с легкостью узнал их. Это были Лида и Чингиз Тамерланович, а у их ног вертелась лохматая собака.
«Как же я их просмотрел?» — удивился Корсаков и быстро, стараясь скрыть радость и не сорваться на бег, пошел Лиде навстречу.
Он не замечал уже ни ливня, ни того, что сапоги скользят по траве, ни того даже, что Чингиз Тамерланович по рассеянности идет по воздуху в десяти сантиметрах от земли. В струях дождя тоненькая фигурка девушки терялась и казалась просто черточкой, мазком кисти по мокрой бумаге.
Когда между ними оставалось уже шагов двадцать, Алексей с Лирдой вдруг замедлили шаг, потом рванулись и… неподвижно остановились в метре друг от друга. Он просто стоял с опущенными руками и смотрел, как стекает дождь по ее лицу.
— Я беспокоился, что ты промокнешь, — сказал Корсаков сдержанно-сухо. — Хотел отнести тебе плащ.
— И где же он?
Алексей посмотрел на свои пустые ладони.
— Забыл, — сказал он.
— Неважно. Я люблю гулять под дождем. Бнург и Грзенк плелись позади.
— Как мне надоел этот абориген! И чего он крутится возле моей девочки? — проворчал Грзенк.
— Не забывай сгибать ноги в коленях и не поворачивай голову на сто восемьдесят градусов! — предупреждающе прошипел пес, торопливо задрав лапу у ограды старого выгона.
Наконец они подошли к дому бабы Паши. Несмотря на ливень, через улицу, распластав мокрый хвост, важно шествовал петух, увидев которого Грзенк вздрогнул и вцепился в ошейник псу, а пес вцепился ему в штанину, и оба, таким образом, преодолели искушение.
Скрипнула знакомая калитка. Они поднялись на крыльцо.
— Мокрые насквозь! В такую-то дождину! — запричитала баба Паша, выглядывая из сарая.
Перед тем как отправиться к себе в домушку, Корсаков на всякий случай постучал по стеклу хозяйкиной веранды.
— Открыто! — недовольно прогудел бурьинский бас.
Никита, тихий, задумчивый и смирный, каким Корсаков никогда его не видел, сидел у печки, а Китти горячо ему что-то доказывала.
Когда вслед за Алексеем в комнате появились Чингиз Тамерланович и Лида, на лице Китти возникло неуловимое выражение облегчения.
— Вот что, Никита, — сказала она деловито, — займись-ка своим другом, а внучку и дедушку я сама посушу. Давай-давай, милый, не сиди как пень!
И Китти с ласковой улыбкой стала оттеснять Корсакова и Бурьина к выходу, явно спеша остаться наедине со своими родственничками. Они и сами не поняли, как оказались на крыльце.
Пока Алексей переодевался и рылся в чемодане в поисках сухой одежды, Никита сумрачно барабанил пальцами по стеклу. Он был заметно не в духе.
Корсаков же думал о Лиде. Она была для него сплошной загадкой. Вначале ему казалось, что, возможно, странность ее объясняется психическим отклонением, но чем больше он ее узнавал, тем сильнее убеждался, что считать ее сумасшедшей было бы неверно. Просто здесь он сталкивался с совершенно другой логикой, с качественно иной системой отсчета. И присутствие в Лиде тайны привлекало его не меньше, чем внешние достоинства, которым зачастую она сама не знала цены.
Было время, когда Корсаков считал, что женская красота сама по себе есть и ум, и форма существования. Уже давно он понял, как трудно найти ту единственную, которая только тебе и нужна. Вот и приходилось в поисках идеала часто менять женщин. И все это время он внутренне ждал ту самую, пока наконец внезапно, увидев Лиду, он не понял, что нашел ее. Неужели она?
— Эй, где ты там витаешь? — Бурьин помахал ладонью у него перед носом.
— А? Что?
— Ничего. «Анюта, ты тута?» — «Нет, мама, я тама!» — передразнил Никита. — Что-то мы с тобой, братец ты мой, расслабились. Амурами занялись, а про клад забыли. Неужели сдадимся? Теперь его просто из принципа нужно найти.
— Самим, что ль, зарыть, а потом искать? — улыбнулся Корсаков.
Бурьин воспринял эту идею неожиданно серьезно.
— А что! Неплохая идея! Почему бы и не самим? Поставим себя на место того, кто зарывал этот клад. Если бы тебе нужно было схоронить сундук в тех местах, куда бы ты его спрятал?
Корсаков честно постарался сосредоточиться, понадеявшись, что это поможет ему оторваться от неотвязных мыслей о Лиде.
— Во-первых, я не стал бы прятать сундук на поляне, — сказал он. — Поляна — слишком часто посещаемое место, и следы раскопа там долго видны. Я бы зарыл его где-нибудь в чаще, рядом с хорошо заметным ориентиром — старым дубом, сросшейся сосной или чем-нибудь в этом роде…
— Не фантазируй! Исходи из того, что в нашем случае клад был зарыт как раз на поляне. Еще какие-нибудь идеи есть?
Корсаков представил, как Путята ночью пробирается по болотистому броду, ведя в поводу навьюченную сокровищами лошадь. Дыхание сбивается. Ноги подгибаются от усталости, а погоня уже где-то близко. И вот он выходит на поляну у ручья. Лопаты нет, есть только меч — а мечом глубокую яму не выкопаешь. Путята озирается, взгляд его падает на Черный камень, потом он подходит к ручью и, поставив сундук на землю, жадно пьет. Корсаков живо представил все это, и у него мелькнула идея.
Я бы спрятал сундук на дне ручья. Вначале, разумеется набил бы карманы самым ценным, а потом вырыл бы под мостом на мелком месте яму и спрятал бы сундук. Вода бы мигом все заровняла. Или, еще лучше, отошел бы с сундуком выше по течению. Тогда даже собаки не взяли бы след.
Никита с сомнением покачал головой.
— Вообще-то мысль неплохая, но сундук увяз бы так, что и не достанешь. Места все-таки болотистые.
— Ну а ты куда бы спрятал? — раздраженно спросил Алексей.
Бурьин достал потрепанную записную книжку, в которой номера телефонов знакомых перемежались кривыми столбиками финансовых выкладок и наспех нацарапанными, видимо ими же самими, телефонами девиц. Никита решительно вырвал из книжки страницу и с бестолковостью начинающего картографа воспроизвел на ней поляну у ручья. Кривой линией, наискось пересекающей лист, он показал ручей, двумя черточками обозначил мостик, а чуть в стороне от ручья, примерно в десяти шагах от выкорчеванного пня отметил и заштриховал большой черный круг — камень.
— А теперь давай думать! — сказал он.
Как ни плохо была начерчена схема, все же она давала некоторое представление о поляне. Почему-то особенно притягивал взгляд заштрихованный круг ближе к нижнему правому углу страницы…
Пока в летнем домике происходил совет кладоискателей, Лирда, Грзенк и Дымла сидели в хозяйской комнате рядом с печкой.
— Кого-то не хватает для полноты картины, — сказала Лирда, заглядывая под стол.
— И я даже знаю кого, — усмехнулась Дымла. — Спорю, он сейчас появится. — Она бросила в чашку кусочек сахара и, лениво помешивая чай ложечкой, добавила: — А вот и он. Легок на помине.
Прямо через стену в комнату просочилась лохматая дворняга. Половина ее туловища с головой и передними лапами уже прошла сквозь бревна, другая половина еще оставалась снаружи. В этот момент пес зевнул и почесал за ухом задней лапой. Это было непередаваемое зрелище, сродни тому, как если бы перерубленная пополам лошадь Мюнхгаузена вдруг высунула из небытия свое заднее копыто.
— Пр-ривет! А вот и я, — сказал Бнург.
— Дождь еще идет? — поинтересовался Грзенк.
— Идет! — подтвердил нес, анализируя ощущения задней частью своего туловища.
Бнург взглянул на Лирду и вдруг воскликнул:
— Эй, у тебя все нормально?
Девушка сидела, прислонившись спиной к нетопленой печи. Лоб и щеки у нее покраснели; ее бил озноб. Зрачки были расширены, руки судорожно шарили по краю стола, будто в поисках какого-то невидимого предмета. Бнург обеспокоенно положил морду ей на колени.
— Я… Сейчас все будет хорошо, — приглушенно сказала Лирда.
Она попыталась встать, но, сделав несколько неуверенных шагов, почти рухнула на красное лоскутное одеяло бабы Паши.
Три взволнованных призрака подскочили к ней.
— Что происходит? Ты ранена? Майстрюк оказывает на тебя телепатическое давление? Дал протечку реакторный желудочек? — наперебой спрашивали они.
— Сама не знаю… Мне холодно. — Лирда едва разомкнула зубы. — Я простудилась.
— Простудилась? Ты? Это исключено! — удивился Грзенк.
Он приложил ладонь ко лбу Лирды и убедился, что она вся горит. Неужели у нее жар, но этого просто быть не может! Мрыги могут простудиться, лишь оказавшись в жидком азоте.
Лирде между тем становилось все хуже. Она металась, словно в горячке. Зубы у нее были стиснуты, а по разгоряченному лбу сбегали крупные капли пота. Пес лизнул ее в щеку и не на шутку встревожился.
— Соленые! — пораженно воскликнул он. — Соленые! Это невозможно!
— Сделайте же что-нибудь! Освободите ее от влияния этойдурацкой планеты! Она уничтожает ее! — крикнул Грзенк.
Зато баба Паша, вернувшаяся получасом спустя, все поняла, стоило ей взглянуть на Лиду.
— Простудили красавицу. Где это видано по такой дожжине гулять! И одежу мокрую не сняли!
Она подбоченилась с видом самым что ни на есть решительным, как генерал перед большим сражением, и начала отдавать отрывистые команды:
— Растереть ее нужно! А ну, Катька, помогай! А ты, как там тебя, уж не упомню, давай отсюда, нечего тебе смотреть! Давай, давай, на веранде подождешь! — И баба Паша чуть ли не за шкирку выперла Грзенка из комнаты, хотя бедный призрак изо всей силы тщился остаться.
Вслед за ним она вытолкала и дворнягу, бестолково вертевшуюся под ногами.
— Никакой от мужиков пользы нет, все равно как мебель какая, — проворчала баба Паша, захлопывая за ними дверь.
Вслед за тем она быстро раздела послушную и дрожащую Лиду и принялась энергично растирать ей спину, плечи и грудь скипидаром.
— Чего смотришь? Давай помогай! Развешивай покуда одежу! — велела она Китти.
После растирания старуха накинула на плечи Лиде свою старую шерстяную кофту, укутала ей плечи одеялом и стала с силой растирать ступни, так что та почувствовала, как по ее телу забегали иголки.
— Это пока не простуда, а промерзь, — заявила она. — Девки-то, дуры, зимой без чулок да без шапок набегаются, а под вечер их промерзь хватает. Коли вовремя растереть да укутать, дак не заболеет. Ночь полежит, подрожит, а наутро опять без чулок бегат. Эх, городские, хлипкие вы, как из ваты скручены…
Дымла втянула носом едкий скипидарный запах и слегка поморщилась. Жалкая знахарская настойка! Растирания мало практиковались мрыгами, разве что совсем уж древние старушки от ломоты в щупальцах принимали ванны из раскаленного метана.
— Ну как ты? — Дымла озабоченно склонилась над Лирдой.
— Спать хочу…
Лирда лежала под одеялом так, что видны были только ее розовое свежее лицо и непослушная каштановая челка. Она улыбнулась Дымле и закрыла глаза. Дыхание у нее было уже ровным.
Дымла долго всматривалась в нее. Потом нахмурилась. Она поняла.
Баба Паша, присев перед печкой, возилась с растопкой. Дымла вышла. Грзенк в беспокойстве бегал по веранде, проходя сквозь стулья. Бнург, поджав хвост и уши, стоял у дверей в комнату. Увидев Дымлу, оба призрака, не находившие себе места от беспокойства, бросились к ней.
— Ей уже лучше. Жар спал. Она спит, — спокойно сказала Дымла.
— Неужели баба Паша ее вылечила? — Но чем?
— Растерла ее какой-то дрянью.
— Так просто? — не поверил Грзенк. — А что с ней было?
Прежде чем ответить на этот вопрос, Дымла выдержала паузу.
— Диагноз очень тяжелый: очеловечивание, — веско сказала она. — Она начинает чувствовать, как люди, и даже болеть их болезнями… Универсальная материя перестраивается. Вскоре это может привести к тому, что Лирда утратит способность к перемене форм.
Грзенк и дворняга недоверчиво переглянулись.
— Но отчего так происходит?
— На этот вопрос вы и сами сможете ответить. Получать истину в разжеванном виде — привычка не самая приятная и тем более не самая гигиеничная, — заметила Дымла.
Грзенк сосредоточился и осторожно попытался проникнуть в сознание спящей за стеной Лирды. Разумеется, это было не совсем этично, но кто же станет осуждать встревоженного отца, который стремится добраться до корня глубоких перемен, произошедших с дочерью?
Оказавшись в сознании Лирды, он в первый момент вновь ощутил себя как в лабиринте. Но в лабиринте не из черных камней, а из разноцветных рулонов материи, переплетавшихся в сложнейшие сочетания мыслей и образов. Грзенку удалось поймать и уловить только некоторые из них, самые поверхностные, отражавшие воспоминания последних дней, но и этого оказалось достаточно, чтобы он все понял. Уже пятясь, чтобы покинуть ее мысли, он случайно нарушил какой-то внутренний запрет, и сознание Лирды, мгновенно сомкнувшись, как створки моллюска, выбросило его из себя.
— Ну как? Вынюхал? — иронично спросила Дымла.
— Я не вынюхивал! — возмутился Грзенк. — Я старался помочь!
— Похвально. В этом отношении ты похож на прадедушку. Он у нас тоже очень старательный. Всегда пройдет мимо и как бы случайно увидит. Как, что, где и с кем, — усмехнулась Дымла. — Даже выражение такое есть: «Какое твое собачье дело?»
— Не надо грязи! — возмущенно гавкнул Бнург.
В воздухе висела сырость, но дождь уже почти прекратился. Еще немного — и майстрюк сможет продолжать поиски. Его тончайшие телепатические усики начнут шарить по сторонам, выискивая добычу. Все три призрака поняли это одновременно и устыдились своей склочности.
— Сейчас не время ссориться, — примирительно сказала Дымла. — Чтобы испортить друг другу настроение, у нас будет еще целая вечность, а теперь неплохо бы заняться нашей девочкой.
— Что с ней, Грзенк? Почему она заболела? — спросила дворняга, прислушиваясь к стуку капель по жести крыши.
— Первоначальный диагноз был довольно точен. Мы действительно… э-э… столкнулись с очеловечиванием, — серьезно начал Грзенк.
— Но отчего это? Почему она очеловечивается? — перебил его Бнург.
— А ты бы хотел, чтобы она особачивалась? — не сдержалась Дымла. Бнург предпочел сделать вид, что ничего не услышал.
— Причин для очеловечивания две. Первая — привязанность к форме, чего не избежал никто из нас, а вторая и главная причина, — здесь Грзенк сделал паузу и сказал раздельно и громко, как будто не говорил, а писал заглавными буквами: — Запретное чувство.
— Запретное чувство? — с ужасом спросил Бнург. — Какое именно?
— Самое скверное и самое запретное из всех запретных — любовь! — Здесь Грзенк снова позволил себе повысить голос. — Мы должны что-то предпринять, чтобы поставить точку и вернуть нашу девочку в нормальное русло.
— Лирда всегда была слишком впечатлительна… Я бы даже сказал, болезненно впечатлительна, — проскулил прадедушка Бнург. — Ее нужно чем-нибудь отвлечь.
— Точно. Отвлечь! Умная собачка, хорошо придумала! — с издевкой сказала Дымла. — Давайте предложим ей собирать марки!
— Ты намекаешь, что у нас ничего не получится? забеспокоился Грзенк. — Неужели нельзя отвлечь от любви?
Дымла не без сладострастия закинула руки за голову так, что ее высокие груди под тонкой майкой «Поцелуй меня!» поднялись и затрепетали.
— Не берусь судить за всех, — сказала она тоном постаревшей мадам де Помпадур, взявшейся читать телелекции «Ты, я и интим», — но в моем случае отвлечься от любви можно было только одним способом — найти себе новую любовь.
— Надеюсь, хоть в этом Лирда не пошла в тебя, — проворчал Бнург, мало утешенный этим заявлением.
Он забился под лавку и стал сосредоточенно штопать фантомы для отвлечения майстрюка.
Фантомы были самые разные — укорененные, минированные и совсем простенькие, как мыльные пузыри. Среди них был и гепард из Московского зоопарка, и лошадь из Тимирязевской академии, и учительница младших классов, и дикарь из племени тумба-мумба, и астенический раввин из Тель-Авива, и тайный приверженец конфуцианства, и негритенок Федька из Волгоградского детдома, и даже один засекреченный физик.
Но, несмотря на множество фантомов, особой надежды на них у Бнурга не было. Едва ли майстрюк позволит отвлечь себя на последнем рывке.
Тем временем Грзенк выработал другой план. Он решил разыскать майстрюка и все время держаться поблизости. Он будет следить за ним, не упустит ни одного из его перемещений, если пожиратель начнет подбираться к Лирде, предупредит ее через Бнурга и Дымлу, которые неотлучно будут рядом.
Заручившись их одобрением, Чингиз Тамерланович вышел на крыльцо сквозь закрытую дверь и взлетел, мало беспокоясь о соблюдении законов физики.
Дымла же опустилась на ветхий диван с гудящими пружинами, едва удержавшись от искушения сотворить новый, более удобный, и закрыла красивыми узкими ладонями лицо, погрузившись в только ей одной известные размышления. Изредка на ее губах появлялась рассеянная улыбка. Из-под лавки слышны были тягостные вздохи дворняги, сменившиеся вдруг хрустом разгрызаемой говяжьей кости. Дымла поморщилась.
На веранду, оправляя передник, вышла баба Паша. Зевнула, перекрестила рот…
— А дедушка куда запропастился? Ушел, что ль, куда? — спросила баба Паша.
— В туалет отправился, сейчас придет… — Дымла отняла от лица руки, и в доме едва слышно повеяло фиалками.
Немного погодя с улицы и точно донесся кашель, и на крыльцо, возвращаясь из деревянного домика на огороде, поднялся свежесотворенный фантом Чингиза Тамерлановича. Он, косолапя, пропутешествовал по веранде, буркнул бабе Паше нечто среднее между «Здрасть!» и «Аллах акбар», а потом снова вышел во двор, аккуратно прикрыл за собой дверь и исчез.
Невидимая дворняга под лавкой с хрустом разгрызла еще одну невидимую кость. Баба Паша вздохнула и пошла на кухню готовить квартирантам ужин.
— Хозяйка, можно? — раздался голос со двора, и, не дожидаясь ответа, кто-то энергично распахнул калитку и в сапогах прошлепал по лужам к дому. На веранду заглянул Андрей Сократович.
Увидев вместо ожидаемой бабы Паши Дымлу, разметавшуюся на диване, подобно царице Клеопатре, Андрей Сократович на мгновение опешил, но быстро собрался с духом и не без сарказма сказал:
— Тэк-с, вот, значит, как.
Дымла прищурилась.
— В каком смысле «вот, значит, как»? — промурлыкала она.
Но Андрей Сократович оказался совершенно равнодушен к ее чарам.
— А вы, позвольте спросить, кто такая будете? Тоже, что ль, туристка? — спросил он грубовато.
— Все мы в этой жизни туристы. Вопрос только в том, как долго продлится экскурсия, — таинственно заметила Дымла.
Она некоторое время с легким удивлением рассматривала Андрея Сократовича, не отвечая на его монологические реплики тина: «Деревня маленькая, тут каждый каждого знать должен» и на шутки: «А баба Паша-то где? Может, выее — хе-хе! — грохнули да под печку и спрятали».
После двух или трех таких перлов остроумия Дымла заглянула под диван и крикнула:
— Бнург, это твой фантом? Рассыпь его! Что за моду взял притаскивать их в дом!
Андрей Сократович от удивления осекся на полуслове и даже несколько приоткрыл рот.
— Это не мой фантом, — раздался недовольный голос из-под дивана. — Я брака не делаю.
— Кто там разговаривает? И зачем он под диван залез? — Андрей Сократович быстро подбежал к дивану и заглянул под него, надеясь, очевидно, застигнуть прятавшегося там человека на месте какого-то неблаговидного преступления.
Но никакого человека под диваном не было. Там лежала лишь большая лохматая дворняга. Ее выпуклые глаза грустно смотрели на Андрея Сократовича. В зубах собака держала большую кость, похожую на берцовую кость скелета, который Андрей Сократович как-то, еще при социализме, получил в свой магазин в нагрузку к оливкам и который долго потом красовался перед входом с ценником на шее, распугивая суеверных старушек. Если старушек скелет приводил в ужас, то на мужиков он действовал иначе. «Не век живем, — говорили они, встряхивали головой и, забыв, что пришли в магазин за чем-то другим, требовали: — Дай-ка ты нам парочку!»
— Ну как, нашли что-нибудь? — сочувственно спросила Дымла, и по веранде разлился запах фиалок. Она забросила ногу на ногу, так что и без того коротенькая юбочка немного задралась и видно стало самое начало крутого бедра. — Я спросила: нашли что-нибудь? — повторила Дымла свой вопрос, разглядывая круглое красное лицо Андрея Сократовича.
Тот что-то промычал. Дымла едва заметно придвинулась к нему. Запах фиалок усилился, к нему примешался горьковатый запах полыни. Еврипидову внуку показалось вдруг, что в полумраке веранды контуры красавицы стали расплывчатыми, колеблющимися, как дымка над водой. Губы ее чуть приоткрылись. А ее одежда… с ней вообще происходило что-то странное, она не то чтобы исчезла, но с каждым мгновением становилась все прозрачнее.
Андрей Сократович почувствовал глубочайшую тоску и даже ужас. Но это было лишь начало. Границы тесной веранды с подсыхающим на веревках чесноком вдруг раздались, и он оказался в мраморном зале. Колонны обвивал дикий виноград, а вдоль стен, смиренно склонившись, босые и прекрасные, выстроились невольницы с кувшинами и яствами.
На длинных скамьях из красного дерева с резными спинками лежали подушки, рядом стояли серебряные, отделанные редчайшими индийскими изумрудами курильницы с благовониями, над которыми змеился тонкий, щекочущий ноздри дымок. А прямо перед Андреем Сократовичем под шелковым балдахином раскинулось огромное ложе. По всем четырем его углам, неподвижные, как изваяния, замерли мускулистые арапы.
На самом же ложе, обнаженная, покорная и доступная для ласки, благоухала редчайшими ароматами она… Клеопатра.
Приди ко мне, мой желанный, властитель дум моих, И утоли пожар страстей в роднике моей любви, — с придыханием сказала царица. Андрей Сократович в страхе попятился, зажмурился и, отгоняя наваждение, торопливо спросил: А где баба Паша?
— БАБА ПАША? И после всего, что ты видел, тебе нужнабаба Паша? — Дымла гневно нахмурилась. — А ну отрубить ему голову!
Арапы двинулись было вперед, обнажая мечи, но еще прежде Андрей Сократович с поросячьим визгом нашарил ручку двери, споткнулся о порог и буквально скатился с крыльца, свалившись в натекшую с крыши лужу.
Оказавшись в луже, он потряс головой и хотел вскочить, чтобы срочно спасаться от вооруженных негров. Но вот чудо, едва Андрей Сократович вывалился за порог, негры исчезли. И не только они. Исчезли и мраморный зал, увитый виноградом, и курильницы, и скамьи, и ложе, и прекрасные невольницы — все пропало, все растаяло как дым.
Но Андрей Сократович, как человек практического ума, заключил, что все это непотребство осталось в доме у бабы Паши, перестроенном для тайных оргий и расширенном за счет выкопанного под домом подвала.
Он направился было к выходу, что-то бормоча, но у калитки замер и оглянулся.
— Напугать меня хотели? Нет, не на того напали… Я сообщу!
Он повернулся и, нарочито громко топая сапогами под окнами, проследовал по выложенной плитами дорожке к летнему домику. У летнего домика он приготовился, откашлялся, набрал полную грудь воздуха и крикнул тоненьким возмущенным тенорком, обращаясь не столько к скрытым в доме постояльцам, сколько ко всей деревне:
— Я этого так не оставлю! Это уголовное преступление нападать на государственного служащего! Я все расскажу, все поведаю, что вы тут устраиваете! Так и знайте, Прасковья Максимовна, все я видел! — Тут он сделал некое движение руками, одновременно передающее и форму мраморных колонн, и плети обвившего их винограда, и бесстыдство куртизанки.
Дверь летнего домика, о которую в пылу обличений облокотился Андрей Сократович, внезапно отворилась, и директор всех учреждений не устоял бы на ногах, если бы не был подхвачен Алексеем.
— Что вы орете? Пожар? Так взяли бы ведро и тушили, чем под окнами вопить.
— Отпустите меня, или я буду плеваться! — нервно пригрозил Андрей Сократович.
Вырвавшись и отряхнув куртку, Андрей Сократович ввалился в летний домик и остановился посреди комнаты. Никита что-то вычерчивал в потрепанном блокноте. Он с досадой покосился на Андрея Сократовича и накрыл страницу ладонью.
— Чего надо? — невежливо спросил он. — Пришли за пустыми бутылками?
От такой наглости Андрей Сократович опешил. Он возмущенно открыл рот, выпучил глаза и, покраснев, с видом подавившегося камушком Демосфена попытался произнести нечто вразумительное. Но ничего вразумительного почему-то у него не выходило, а выходили только отдельные слова.
— Голые девицы… — выдавил наконец он, вспоминая смиренных рабынь с кувшинами.
Корсаков с Бурьиным переглянулись и расхохотались.
— Голые девицы? Это уже кое-что. А дальше?
— Много… — сказал Андрей Сократович, осиливая следующее слово.
— Много голых девиц? Так это же великолепно!
— Не перебивайте меня. И колонны с виноградом…
— Про колонны уже не так интересно. Нельзя ли вернутся к девицам?
— Это все ваши проделки, я так в заявлении и напишу! — пригрозил Андрей Сократович, вновь обретая дар связной речи.
— В каком заявлении? — не понял Корсаков. — Про колонны?
— Нет, про девиц…
— Которые раздеты? Андрей Сократович кивнул.
— Абсолютно? Снова кивок.
— Обязательно напиши. Я тебя благословляю, как Державин Пушкина, — одобрил Никита, похлопав его по плечу. — Знавал я одного парня, так он тоже рассказики писал и в журнальчики отправлял.
— Думаете, я вашей игры не раскусил? Прикидываетесь? — прищурился Андрей Сократович. — Ваша же компания мне это все подстроила… Много там всяких в дом набилось. И негритосы эти…
— Негритосы? — удивился Бурьин. — Ну и фантазия у тебя, братец. Какие негритосы?
— С саблями! И про них я тоже напишу. Все доведу до сведения кого надо.
Никита поскреб заросшую шею и подмигнул Андрею Сократовичу.
— Так, значит, и негры там были, да еще и с саблями! Интересно, чем они с девицами занимались? Интернациональной дружбой?
— Ага, вот вы и признались! — обрадовался Андрей Сократович с торжествующей улыбкой. — Устроили тут, хе-хе-с, учрежденьице… — Он откашлялся, подошел к окну, быстро выглянул за занавеску, точно проверял, не стоит ли там кто, и, подойдя к Никите, таинственно забормотал: — А с другой стороны если посмотреть, что я видел? Ничего не видел… Моя хата, как говорится, с краю, я и знать ничего не знаю. Но, опять же, это будет требовать определенных расходов.
— Расходов? — переспросил Алексей.
— Да.
— От нас?
— Ну так… Вроде как… — лицемерно развел руками Андрей Сократович.
Нахмурившись, Никита подошел к Андрею Сократовичу.
— Ну и надоел же ты мне… А ну дыхни!
— Зачем?
— Дыхни, дыхни… Надо же, трезвый… Кроме ушной серы, ничем не воняет.
— Значит, дурачками прикидываетесь. Не хотите договариваться? — Андрей Сократович сбился на глухой угрожающий шепот. — Думаете, я не знаю, зачем вы сюда приехали? Цветочки нюхать, грибочки собирать? Я все зна-а-аю!
— Ничего ты не знаешь, — медленно и веско произнес Никита. — Сейчас ты уйдешь отсюда и больше не вернешься. Все понял?
— Сами же себе делаете хуже! А-а! — пискнул внук Еврипида, когда его бережно приподняли за шкирку и выставили за дверь.
— Вот клоп! Интересно, что ему там померещилось? — спросил Корсаков, наблюдая из окна, как Андрей Сократович прошаркал к калитке.
— Может, там действительно что-то произошло? — с сомнением предположил Никита. — С нашими-то новыми друзьями… И при склонности кое-кого при первой же возможности избавляться от одежды.
— И негры с саблями тоже? — Корсаков хмуро посмотрел на него, понимая, что в данном случае это камень в огород Лиды.
— Ну, про негров с саблями он, возможно, присочинил. А вот про одежду…
Алексей повернулся к нему:
— Давай с тобой договоримся. Раз и навсегда.
— Понял! — кивнул Бурьин. — А теперь продолжим делить шкуру неубитого медведя… Я до сих пор думаю, что клад под Черным камнем.
— Не верю! Камень слишком тяжелый, чтобы ночью в одиночку можно было его поднять. К тому же уставшему и загнанному боярину, — заспорил Алексей.
— Совсем необязательно было его поднимать, — терпению продолжал Никита. — Мы же не знаем, как выглядела поляна. Вполне возможно, что камень еще не врос так глубоков землю и под ним имелась щель, куда можно было сунуть сундук.
— Тогда бы его давно уже нашли.
— Совсем необязательно. Все, кто искал, считали, что камень неподъемный. Его и десятком лошадей не выворотить. А боярин Путята наверняка догадался замаскировать щель мхом или засыпать землей. И не забывай про дождь, который пошел на другое утро. Он смыл все следы.
— Ладно. Это бесконечный спор, — заметил Корсаков. — Завтра сходим на поляну и проверим. Если тебе не терпится испытать свою силу на камне — пожалуйста.
— Договорились. А сейчас навестим наших друзей. По-моему, у них было уже достаточно времени, чтобы высохнуть, равно как и утолить любую, даже самую сильную, жажду в общении, — сказал Никита.
Майстрюк уже несколько раз мог напасть на Лирду, но все не решался. Дело тут было и во множестве возникших вдруг фантомов, и в вероятности самоуничтожающего взрыва, на который, он чувствовал это, девушка вполне может пойти в порыве отчаяния.
Существовало и еще нечто неопределенное, сбивавшее майстрюка с толку. Он ощущал, что импульсы абсолютной материи, излучаемые девушкой, изменились, и, хотя она и теперь годилась для шара, это настораживало майстрюка. А вдруг опять фантом? Слишком много шаров потеряно. Больше рисковать нельзя.
Майстрюк трезво, не испытывая никаких эмоций, взвесил все остававшиеся у него шансы:
1. Продолжать охоту либо до удачного завершения, либо до полного уничтожения всей цепочки.
2. Отказаться от охоты, распасться на отдельные шары и присоединиться к другим, более удачливым пожирателям, увеличив их возможности, но лишившись собственной индивидуальности.
3. Не лишаясь индивидуальности, признать поражение и позвать на помощь одну из родительских цепочек, которые легко обнаружат добычу и уничтожат ее. Но если пойти на это, то тогда и лишний шар, полученный в результате охоты, достанется все той же родительской цепочке.
4. Ждать удобного момента, пока бдительность телохранителей Лирды и ее собственная бдительность ослабнут — и тогда… тогда напасть, пока она не трансформировалась для взрыва.
Именно на этом четвертом варианте после долгих размышлений майстрюк и решил остановиться. Ждать, а затем поставить точку в нелепой и затянувшейся игре…