Книга: Великое Нечто
Назад: Глава XXII ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ
Дальше: Глава XXIV ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА

Глава XXIII
ЗЛЫЕ ЛЕСА

Помесь овчарки и ризена поспешила на атолл посреди океана и оказалась на выжженном солнцем песке. Ни дворца времен упадка Римской империи, ни избушки, ни даже пальм — ничего. Атолл чем-то напоминал картину, с которой художник последовательно убрал деревья, замки, людей и оставил лишь песок и океан.
Бнург залаял, зовя Дымлу, но никто не отозвался, лишь с нарастающим гулом шумел прибой. Встревоженный пес побежал по берегу вдоль океана. Неужели Дымла покинула остров? Он уже собирался перейти в Иллюзорные миры, как вдруг увидел ее.
Дымла лежала на песке, подложив под голову руки, и, не щурясь, смотрела на солнце. Дворняга, высунув язык, подбежала к ней.
— Тебе нравится моя форма? — спросила Дымла, даже не повернувшись к нему.
— Ну… э-э… нет, — честно пролаял Бнург.
— Еще бы… Будь я толстая коккерша — тогда совсем другое дело, не правда ли, муженек? — усмехнулась Дымла. Может, мне превратиться в коккершу?
— Не надо. Помоги мне устроить пространственный просмотр последнего тысячелетия, — попросил Бнург.
— Ого! Не жирно ли?
— Место известно, — поспешно уточнил Бнург.
— Это уже проще. — Дымла приподнялась, оперевшись на локти. — Ну, что у тебя?
— Скверно. Все фантомы уничтожены, дорога каждая минута, — тревожно пролаял Бнург.
Дымла задумчиво прочертила прямую линию на песке. Бнурга выводила из себя ее медлительность. Неужели ей все равно, сожрет майстрюк Лирду с Грзенком или нет…
— Что такое наша жизнь? Суета, страхи, обязанности. Иллюзорные миры куда надежнее — здесь все, как ты захочешь. А если так, то зачем вообще бояться смерти? — спросила Дымла. — Когда майстрюк их убьет, я возьму Лирду к себе на остров, а ты будешь возиться с этим старым ворчуном Грзенком. Он так занудлив, что порой мне кажется, что не я его бабка, а он мой дед.
Несколько секунд Бнург осмысливал ее слова, а потом повернулся и отбросил на нее задними лапами песок, что у собак означает высший градус презрения.
— Не понимаю, как я мог когда-то любить тебя! В тебе нет ни капли привязанности к своим потомкам, — сказал он.
— Постой! Не уходи! В последнее время я стала говорить много ерунды. Для женщины вредно слишком много общаться с философами. — Дымла села на песок, сжала виски руками и сказала уже совсем другим голосом — деловым и сосредоточенным: — А теперь за дело. Слейся с моим сознанием и внимательно смотри, как я пролистываю время. Если увидишь что-нибудь интересное, останови меня, и мы вернемся на это место. С какого года начинаем?
— Примерно с тысячного.
— Хорошо.
Они скользнули в иллюзорное пространство, прошли сквозь тугие, похожие на множество переплетенных радуг, витки времени, и Бнург увидел глухой лес, вплотную подходящий к ручью. А вот и Черный камень. Пожалуй, только он не изменился на поляне. Бнург ускорился.
Время стало листать цикл за циклом. Менялись сезоны. Выпадал и таял снег, появлялась и сразу желтела листва… Черный камень то зеленел мхом, то покрывался снежной шапкой. Однажды у камня произошло убийство: волки загнали лося в глубокий снег и перегрызли ему горло.
Но это не имело отношения к предмету поисков, и Бнург с Дымлой не стали даже делать повторный просмотр. Мелькали годы, десятилетия, века, шкала времени показывала середину четырнадцатого века. Бнург уже начинал сомневаться, не поздно ли они начали поиски, как вдруг…
— Стой! Вот оно! — закричал он, в панике переходя с крика на более привычный вой.

 

— Как думаешь, к ночи догоним? — Молодой княжич Симеон Иванович нетерпеливо повернулся в седле.
— Догоним, как не догнать. Лошади у них притомились. — Старый воевода Ростислав прищурился на солнце. Скулу у него прорезал давний сабельный шрам. Левый глаз вытек, поэтому его и называли Кривым.
Княжич натянул поводья. Вороной жеребец под ним фыркнул и, пританцовывая, пошел боком, косясь на кобыл.
«Взял бы коня посмирнее, не ровен час, сбросит», — подумал воевода.
За Ростиславом по пыльной дороге рысила дружина. Хотя с Литвой в последние годы будто был мир, на деле столкновения не прекращались. Недавно литовцы налетели на сельцо Гороховец, ограбили и запалили его. Узнав о приближении княжьих дружинников, литовцы пошли было восвояси, но на пути им, на горе, встретился обоз с имуществом бежавшего боярина-изменника Путяты. Напав из засады, хищники перебили небольшую охрану и захватили обоз.
И тут счастье отвернулось от них. Здешние места глухие, проводник погиб в стычке, и разбойники, выбрав неверную дорогу, уходили теперь в сторону топи. Князь Иван отправил сына Симеона с полусотней воинов из старшей дружины в погоню. Зная нетерпение и неопытность сына, начальство над дружиной он поручил старому воеводе. Ростислав понимал, что через топь, не зная брода, литовцам не перейти, решил с дружиной отрезать их от главной дороги, оттеснив в глухие леса.
Не привыкший много времени проводить в седле, княжич устал, глаза слезились от пыли. Внутри закипало раздражение. Невозмутимый воевода, неподвижно сгорбившийся в седле, казался Симеону дряхлым, бестолковым. Ему не то что литовцев не догнать, лося не затравить. «И почему отец не отправит этого старика на покой?» — думал княжич.
Жеребец сбивался с рыси, плохо слушался поводьев. Не сдержавшись, Симеон вытянул его плетью по брюху. Солнце накаляло двойную кольчугу, под которой был еще войлочный поддев, от жары в глазах Симеона плясали блики.
Неожиданно, хотя отпечатки копыт и уводили в сторону леса, воевода повернул свою серую в яблоках кобылу и повел дружину по лощине.
— Куда ты, старик? — Симеон еще раз ожег жеребца плетью и подскакал к воеводе. — Ты что, следов не читаешь?
— Куда им деться? — спокойно ответил Ростислав, поворачиваясь к княжичу зрячим глазом. — От дороги их надобно отрезать. Брод в этих местах один — увязнут.
Поняв, что воевода прав, Симеон прикусил губу. Взбешенный мыслью, что все его тут считают зеленым мальчишкой, княжич толкнул жеребца коленями и, не оглядываясь, во весь опор помчался к лесу по следу литовцев.
— Сполошной… И жеребца запалит, и голову потеряет, — проворчал воевода. Он повернулся в седле и крикнул: — Гаврила! Головой за княжича отвечаешь! Если что — спустит старый князь шкуру.
Гаврила понимающе кивнул, поправил притороченный к седлу лук и, гикнув, быстро поскакал за княжичем. С десяток дружинников последовали за ним.
Тем временем Ростислав въехал в лощину и направился к броду. Вскоре на небольшой косматой лошаденке воеводу догнал татарин Гирей, высланный в дозор, — маленький, сутулый, в остроконечной войлочной шапке, он чем-то напоминал севшего на седельную луку грача.
— Что случилось, Гирей?
— Плохо, воевода. Беда будет. Беда пахнет.
— Что-нибудь видел? Татарин покачал головой:
— Гирей не видел, Гирей знает. Лес злой стал. Ростислав остановил коня. Он доверял чутью осторожного татарина.
— Думаешь, засада? — спросил он.
— Засада да, засада нет! Гирей знает, беда будет, а что будет — не знает.
— Хорошо, Гирей! Возьми троих — скачи вперед! Чуть что — посылай гонца.
Воевода надел тяжелый шишак и проверил, легко ли вынимается из ножен меч. Для старшей дружины, побывавшей с ним не в одном походе, это был знак: быть настороже. Воинам не нужно было ничего объяснять, они видели, как поскакал Гирей. Выехав из лощины, дружина рассыпалась, чтобы не быть скученной в случае внезапного нападения.
«Напрасно я взял княжича. Если с ним что плохое случится, старый князь не помилует», — подумал Ростислав и пустил кобылу вскачь.
Его растянувшаяся по лесной дороге дружина готова была, как только свистнет первая литовская стрела, закрыться щитами. Но все было спокойно, лишь молодой березняк качался от ветра.
Почуяв близость воды, воеводина кобылка нетерпеливо заржала. Из-за холма за ельником донесся возмущенный вороний грай. Птиц кто-то спугнул, они бестолково закружили в воздухе. Поднявшись на холм, старый воевода увидел спешившегося Гирея, рядом с которым, беспокойно прядая ушами, пощипывала траву его косматая лошадка. Сам татарин присел на корточки и задумчиво рассматривал что-то.
По мере того как воевода приближался, ему открывалась ужасная картина. На небольшой поляне лежало несколько тел. Похоже, смерть настигла литовцев внезапно, потому что лишь немногие успели извлечь сабли из ножен. Одни были зарублены, на телах других он заметил глубокие колотые раны. Воевода спешился. Прямо перед ним в траве, вытянув вперед руку, лежал литовец в островерхой шапке. Из спины у него торчал обломок тонкого копья, — вероятно, бил конный, с наезда, оценил воевода, потому что копье прошло через латы насквозь и вышло с другой стороны. Пальцы мертвеца сжимали саблю со следами крови на лезвии.
Воевода пошел по кровавому следу, что вел к орешнику. Из кустарника выглядывали ноги в желтых сапогах с загнутыми носками. Ростислав взглянул на одежду и лицо убитого — тоже литовец.
Кривой удивился, что новые сапоги, хорошей телячьей кожи, не сняли, равно как не раздели и других убитых. Около одного из литовцев валялась россыпь золотых и серебряных монет русской чеканки. Воевода не побрезговал, собрал их и ссыпал в свой потертый кошель. Теперь все стало ясно: схватка произошла между своими же из-за дележа сокровищ, захваченных в разбитом обозе.
Цокая языком, к воеводе подошел Гирей:
— Плохо, совсем плохо. Не догнать их теперь.
— Почему?
— Гирей следы читать. Семь коней к болоту поскакало, десять и три по дороге.
— А сундук у кого? — спросил воевода.
— Гирей не знает, — развел руками Гирей. — Может, разделили, а может, спрячут и после за ним вернутся.
Кривой задумчиво провел пальцами по шраму. Ему хорошо был известен боярин Путята, первейший вор и изменник. Сказывали даже, что Путята с подручными хотел открыть ворота и сдать крепость Литве. Когда план его не удался, боярин спешно ускакал в Литву, где и канул, а его богатое имение было взято дружиной князя. В подвалах у Путяты нашли тяжелый ларь с золотыми монетами, а в нем запертую деревянную шкатулку. Хотели взломать, но, помня строгий наказ привезти все в целости (опасался князь воровства), не стали трогать хрупкий замок. Увидит князь, что взломана шкатулка, — затеет дознание, и попробуй убеди его тогда, что в шкатулке не было ничего ценного… Коли не было, ломал почто?
В отдалении послышался конский топот. Дружина рассыпалась по поляне, натягивая луки. На холме, со стороны солнца, показались всадники.
— Воевода, это Гаврила! — щурясь, крикнул один из воинов. — Кажись, коня ведет в поводу… Уж не княжича ли?
Ростислав вздрогнул, всмотрелся… Точно, его конь.
— Где княжич, собака? — крикнул он подскакавшему дружиннику.
Гаврила тяжело спрыгнул с седла и, понурившись, подошел к Кривому:
— Пропал Симеон. Покуда догнали — смотрим, седло пустое. Изловили жеребца, искать стали. Думали, свалился или стрелой сшибли — нет его нигде. Истинный крест, воевода, не виноват! Кричали ему — не откликается. Оставил пятерых дальше искать, а сам сюда поскакал.
Ростислав мрачно уставился на него.
— Не понимаешь? — крикнул он надтреснутым срывающимся голосом. — Что старому князю скажем: все целы, а сын его пропал? Показывай место, где жеребца изловили! Без Симеона нам назад дороги нет…
Наконец появился один из дружинников, оставленный Гаврилой искать княжича.
— Шлем его нашли! — крикнул он.
— Не затоптали место?
— Упаси Господь!
Подскакав, воевода увидел в высокой траве византийской работы шишак.
— Смотри, здесь княжич упал. — Кривой показал на примятый ковыль.
Крови на траве не было, и воевода испытал облегчение. Во всяком случае, княжич не ранен и не расшибся, когда упал с лошади.
Татарин Гирей, осматривая траву, зацокал языком:
— Не иначе шайтан колдовал. Зачем княжич за конем не бежал? Зачем свой шлем не поднимал?
— Ладно, не бормочи, поехали княжича искать. — И Ростислав пришпорил кобылу.
Следы Симеона вели в сторону леса и дальше по густому ельнику к ручью. Косматая лошаденка Гирея, оступившись на влажном берегу, съехала в воду, и Гирей, натягивая поводья, задирал ей голову, не давая вспотевшей лошади пить. Он заставил ее выскочить из ручья и стал разглядывать отпечатки сапог на влажной земле.
— Куда на следы наезжаешь? Совсем твой глупый, охоты не знаешь? — гневно закричал он на молодого дружинника.
Неожиданно Кривой насторожился. Ветки ельника слева от тропы зашевелились, и к ним навстречу выбежал княжич. Лоб у юноши был разбит при падении с коня, ссадина кровоточила, но он даже не замечал этого.
Симеон подбежал к воеводе и ухватился за стремя.
— Литовцы, десятка два… Видел я их, как конь меня сбросил, — выдохнул княжич. — Переправились через ручей вброд и поскакали. У одного на запасной лошади приторочен сундук.
— Давно проскакали?
— И четверти часа не прошло. Где мой конь, поймали?
— У Гаврилы. Еще настигнем ворогов!.. Разобьемся! Гаврила, поскачешь лощиной, мы прямком за ними.
Литовцы плохо знали эти места. Следы были путаными. Часто они останавливались, очевидно, пытаясь определить, куда им скакать дальше.
Гирей нагнулся в седле, разглядывая оставленный чужой лошадью навоз.
— Скоро нагоним, — сказал татарин негромко и погладил колчан с луком. Гирей был лучшим стрелком во всей дружине. На охоте, еще не выпустив стрелу, татарин уже мог точно предсказать, в шею, голову или в туловище волку попадет его стрела.
У Кривого было искушение пустить коня во весь опор, но скакать через чащу опасно — недолго напороться на сук, или конь сломает ногу в буреломе, да и топот копыт далеко разносится. Литовцы могут услышать и уйти россыпью. Чтобы не терять даром людей, воевода решил не торопиться. Они и так двигались быстрее литовцев и вот-вот должны были их настигнуть.
Гирей ехал первым, расслабленно сгорбившись на высокой луке седла. Воевода Ростислав знал, что это татарская манера езды, но никак не мог с ней свыкнуться, настолько неудобной она ему казалась.
Внезапно татарин, обернувшись в седле, показал воеводе на видневшийся среди деревьев просвет. Не сдержав коней, они выскочили на полянку. Кривой не успел ничего разглядеть, как откуда-то, со свистом разрезая воздух, прилетело несколько стрел. Одна из них, пробив кольчугу, вонзилась ему в плечо, едва не сбросив с седла.
Сзади кто-то закричал. Заржала раненая лошадь.
— Спешиться! За деревья! — крикнул воевода, стараясь повернуть лошадь.
Краем глаза он видел, как Гирей, бросив поводья и управляя лошадью одними коленями, заставляет ее пятиться, а сам уже выдернул лук и неспешно накладывает на него стрелу. Лошадь Гирея спокойно переступала с ноги на ногу. Кривой знал, что татары еще стригунками приучают своих косматых лошаденок избегать стрел, пуская в них тупые стрелы без наконечников.
Дружинники спешились и успели, пока не просвистел новый вихрь стрел, укрыться за деревьями. Потери были невелики: двое раненых и один убитый. Оставшаяся без седока вороная лошадь с разлетевшимися стременами неслась через поляну, а в боку у нее прыгала глубоко впившаяся стрела.
У воеводы зрение мутилось от боли, и временами он ничего не различал, кроме мелькания зеленых веток молодого ельника. Он смутно видел, что оттуда прилетают стрелы и что туда посылают свои стрелы его воины. Еще одного из дружинников ранило.
В ответ Гирей неторопливо выпустил стрелу, и из ельника с той стороны донесся пронзительный крик. Татарин прищурился и потянулся к колчану.
Предвидя, что литовцы могут перейти в атаку, Кривой дал дружине приказ рассыпаться вдоль поляны и приготовиться, а сам вытащил притороченный к седлу турий рог и бросил его одному из дружинников:
— Дуй громче, Ставр, зови подмогу! — Воевода, велев Гавриле с воинами скакать лощиной, не рассчитал, что встреча с разбойниками произойдет так скоро. В результате, пока часть дружины не поспела, численность русских и литовцев оказалась примерно равной.
Далеко по лесу разнесся трубный звук охотничьего рога. Гирей опять выпустил стрелу. Почти одновременно с этим в дерево возле него вонзились две вражеские стрелы.
— Скверный стрела, — презрительно сказал татарин, разглядывая неуклюже сработанные литовские стрелы.
Неожиданно справа и слева послышался треск ветвей. В ельнике мелькнул обитый кожей шлем. Пронзительный звук рога оборвался.
— Обошли! — услышал Кривой крик одного из своих дружинников. И точно, обогнув поляну по лесу, на них накинулись литовцы.
Схватка была беспощадной и яростной. В густом ельнике сложно увидеть противника, а широко взмахнуть саблей или ударить копьем и того труднее. Некоторые из сражающихся в горячности выбегали на поляну и падали от ударов стрел с обеих сторон.
Воевода с усилием вытащил левой рукой меч и, прислонившись спиной к дереву, приготовился защищаться. Выскочив из ельника, к нему и замершему рядом княжичу бросились трое литовцев. Один из них, выставив вперед короткое копье с острым наконечником, с криком бежал прямо на воеводу. Княжич тем временем ожесточенно рубился с двумя литовцами, прижимавшими его к елкам.
Старик попытался уйти от удара и отвести копье щитом, но споткнулся и упал на одно колено. С торжествующим криком литовец занес копье для завершающего удара — в этопоказавшееся ему бесконечно долгим мгновение Ростислав успел заметить, что у литовца нет верхних зубов, а древко копья совсем новое. Неожиданно острие копья, скользнув по доспеху, вонзилось в землю. Лицо нападавшего перекосилось, и, издав короткий хриплый стон, он повалился лицом вперед. Его шея сзади была глубоко надрублена. Над поверженным врагом с мечом стоял Ставр.
Ставр наклонился, чтобы помочь воеводе подняться, и тотчас под лопатку ему вонзился широкий литовский нож. Ставр медленно разогнулся, со смертельной поволокой в глазах повернулся к поразившему его в спину литовцу, по-медвежьи опрокинул его на землю и бросился на него сверху, выставив вперед острие своего меча и грузно навалившись на рукоять всем телом.
— Эх, Ставр, Ставр! — прохрипел воевода.
Ставр уже не поднялся, так и оставшись лежать на враге, крепко, едва ли не на половину лезвия, пригвоздив его к русской земле. Почти одновременно княжич Симеон рассек своему противнику скулу, и тот, застонав от боли, метнулся в густой ельник.
В чаще еще звенели мечи, когда раздалось конское ржание и на поляну из леса выскочил Гаврила с дюжиной ратников. Уцелевшие литовцы рванулись к коням. За ними бросились вдогонку так и не спешившиеся дружинники Гаврилы.
Воевода увидел, что, сцепившись в яростном клубке, двое сражающихся закатились в ручей и теперь яростно барахтались в неглубокой воде. Русский подмял под себя литовца и топил его, опустив голову в ручей.
— А ну стой! Бери языка! — приказал Ростислав. Гаврила и еще двое дружинников спрыгнули с седел в воду и, растащив сражающихся, вытянули за руки почти уже захлебнувшегося молодого литовца. Не надеясь на пощаду, тот вырвал из-за голенища нож и полоснул Гаврилу по руке. Литвина обезоружили, связали и подвели к воеводе.
Ростислав заговорил с ним по-литовски. Он немного знал этот язык — еще в молодости ездил с посольством в Литву и подолгу жил там. Парень что-то злобно кричал, отказываясь говорить, но, когда Ростислав пригрозил ему огненной пыткой и даже велел разжечь костер, язык у пленника развязался.
По словам литовца, все они были наемниками, а привел их на Русь, пообещав богатую добычу и участие в дележе, русский боярин с седой головой и «хитрый как лис». Боярин говорил наемникам, что у него на Руси остались деньги и нужна их помощь, чтобы вывезти их в Литву. Он обещал отдать наемникам половину золота и серебра, а себе взять другую половину и деревянный ларец.
— Как звали боярина? Говори! — нетерпеливо крикнул Симеон.
— Путата, Путата… — испуганно повторил пленный.
— Путята! Он, сволочь! — крикнул княжич. Ростислав жестом остановил его и приказал литовцу продолжать.
Между наемниками существовала тайная договоренность, что они убьют боярина, как только получат его казну, но боярин оказался хитрее. Уже на русской земле к ним присоединился небольшой отряд, посланный литовским князем и просочившийся через пограничную заставу. Теперь наемники уже не решались напасть на боярина, находившегося под защитой. Вместо этого в поисках добычи они напали на небольшое сельцо, чем Путята был крайне недоволен. Потом на полдороге к старой вотчине боярина они из засады напали на княжий обоз, перебили бывшую при нем русскую дружину и захватили окованный железом ларь.
— Что было в сундуке? Ты открывал его? — спросил воевода.
Наемник замотал головой. Сундук сразу же окружили воины и приторочили к седлу запасной лошади боярина. Он только успел увидеть, что сундук примерно до половины засыпан золотыми и серебряными монетами, а сверху лежал маленький деревянный ларец, который боярин держал в руках.
Они переночевали в лесу, а на рассвете боярин вместе с верными ему людьми бежал, перерезав ночную стражу. Между наемниками и дружинниками литовского князя произошла схватка, а потом уцелевшие, разбившись на Группы, не зная здешних лесов, отправились за боярином в погоню. Им почти удалось настичь беглецов, но боярин ушел по болоту, а бросившаяся за ним погоня увязла.
А дальше все уже было известно: литовцы устроили в лесу привал и поили в ручье лошадей, как вдруг услышали конский топот, и затем появились русские…
Воевода расставил на всех дорогах кордоны, а сам с дружиной отправился на поиски. Он надеялся нагнать Путяту, пока не наступила ночь и не скрыла на тропе следы его коня.
Казалось, изменник уже упущен, когда передовой дозор обнаружил мертвого коня, провалившегося в волчью яму и напоровшегося на кол. Пленник опознал запасную лошадь боярина Путяты, перевозившую сундук. По всему было видно, что на этом месте боярин спешился, расседлал лошадь и, перевьючив сундук на своего коня, дальше пробирался пешком, ведя коня в поводу.
Поиски продолжались всю ночь. Верховая лошадь боярина была найдена на другой день у болота со сбитыми копытами и ссаженной седлом спиной. После долгих поисков в лесу неподалеку нашли седло и рядом с ним несколько рассыпанных монет, втоптанных в грязь.
Боярин Путята бесследно исчез. Одни предполагали, что он пытался переправиться со своим сокровищем через Горбатую топь по известному ему броду, но в темноте сбился с пути и увяз в трясине вместе с сундуком. Другие говорили, что боярин спрятал сундук где-то в лесу, чтобы после вернуться за ним.
Бесплодно проискав несколько дней, воевода Ростислав, княжич Симеон и дружина вернулись ни с чем. А вскоре прошел слух, что где-то у Черного камня, ниже по течению ручья, видели всадников. Но что это за всадники и что им было нужно в этой глуши, осталось неизвестно.
Но вот еще странная подробность: один из местных, дурачок Федюнька Гугнивый, который месяцами пропадал в лесах и ночевал в шалаше за болотом, утверждал, будто ночью он видел, как Черный камень сдвинулся, поднялся высоко над лесом, с ужасным гулом завертелся, будто в него вселился нечистый дух, а потом упал туда, где лежал. Конечно, Федюньке никто не поверил, но о месте этом давно уже ходили темные слухи. Говорили, что по ночам на поляне происходят шабаши, пляшут лесные огоньки, а из болота выходит вздувшийся утопленник — боярин Путята — и охраняет свой клад.
Временные кольца уплотнились, изображение расплылось, и вновь возникли очертания атолла.
— Мы так и не смогли проникнуть в ту ночь, нас водило вокруг да около. Почему? — спросил Бнург.
Дымла легла на песок и, подложив руки под голову, стала смотреть в небо. Пес увидел, что под мышками у нее пробиваются ландыши, и от удивления осел на задние лапы. Дымла заметила это и усмехнулась.
— Не делай такую глупую морду. Ты не любишь цветы? — томно поинтересовалась она. — Итак, ты спрашивал: почему мы не могли проникнуть в ту ночь? На потоке времени образовался узел.
Бнург вспомнил о Лирде и Грзенке и заспешил:
— Я не могу долго задерживаться, Дымла. Я должен быть рядом с ними. — И он повернулся, чтобы уйти.
— Постой. Я пойду с тобой! Островок мне надоел. Хорошую погоду тоже надо дозировать, — решительно сказала Дымла.
Она взмахнула рукой, и около нее возникло огромное, в три человеческих роста, зеркало.
— Для появления на людях я должна подобрать подходящую форму, — заявила Дымла.
— И какую же?
— Раз я бабка, значит, и форма должна быть соответствующей, — загадочно сказала Дымла. Она подошла к зеркалу и стала трансформироваться.
В зеркале возникла сухонькая морщинистая старушка в синем лыжном костюме. В одной руке у старушки была сумка, полная детского питания, а в другой — двухпудовая гиря.
— А гиря зачем? — удивилась дворняга.
— Должно же у старушки быть хобби, — объяснила Дымла. — Вязание слишком скучно, пускай лучше занимается гиревым спортом.
Она посмотрела на себя в зеркало и скривилась. Нет, эта старуха слишком безобразна. Если уж быть бабкой, то современной.
И Дымла превратилась в цветущую молодую женщину пышных форм, одетую в коротенькую юбочку и майку с надписью: «Kiss me!»
— Такой бабкой быть мне больше нравится! А потеть я буду французскими духами, — в предвкушении успеха сказала Дымла, вертясь перед зеркалом.
Бнург рассерженно стал рыть лапами песок. В этом была вся Дымла — все напоказ.
— На Земле таких молодых бабок не бывает! — желчно сказал он.
— Ха, еще и не такие, ты отстал от времени, — заявила Дымла. — Скажем, я родила в пятнадцать лет. А моя дочь-акселератка опередила меня и родила в четырнадцать. Пятнадцать плюс четырнадцать — двадцать девять. Итак, я бабка в двадцать девять лет!
Дымла достала из воздуха большой кожаный ошейник и надела его на дворнягу. Бнург недовольно зарычал.
— Но-но, без фокусов! — сказала Дымла. — Бытовая деталь… Я не хочу, чтобы тебя забрали в душегубку.
Она крепко взяла поводок в руку и посмотрелась в зеркало.
— Чехов А Пе. Дама с собачкой сто лет спустя, — сказала она.
Назад: Глава XXII ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ
Дальше: Глава XXIV ПОСЛЕДНЯЯ ОХОТА