Глава XIX
ГРАЧЬЕВО
Чем дальше от города, тем хуже была дорога, а когда красный автобус свернул с шоссе на усыпанный гравием проселок, то рытвины стали уже явлением обычным.
— Это покруче американских горок, — сказал Корсаков, в очередной раз приветствуя лбом лист кровельного железа.
— Это еще что! Вот сейчас вдоль болота поедем… Там в прошлом году «МАЗ» с колеи съехал, — радостно сообщил шофер.
— Увяз?
— Какое там… С крышей ушел… — с гордостью за родные места уточнил шофер.
Приноровившись к тряске, Алексей стал смотреть в окно. Мелькали сосны и елки, изредка проскакивал влажный березняк. Уже у дороги деревья росли так густо, что образовывали почти непроходимый бурелом. Они не так далеко отъехали от города, а места казались уже глухими и дикими, хотя то и дело обнадеживающе вспыхивали признаки цивилизации: автомобильная шина, надетая на сломанную елку; куча мусора или сложенная из кирпичей автобусная остановка.
— Самое удивительное в таких остановках, что от них всегдапахнет мочой, хотя рядом глухой лес, — громко сказал Бурьин. Лирда хихикнула.
Промелькнул дорожный указатель «Васильевские гати 5 км». Они миновали длинное узкое болото, через которое было проложено нечто вроде бетонного мостика с поручнями.
Вдоль дороги стояло несколько старых деревянных домов. Стена одного из них обвалилась, и была видна печь. Дальше тянулся выгон для скота, начинавший зарастать молодыми елками, а за выгоном виднелись почерневшие скелеты двух сгоревших изб.
— Это Васильевские гати? — спросил Алексей.
— Гати за лесом. Их не видно. Это Пискуново. Здесь мои… как это… сестра бабки, короче, с мужем жила, вон там… — Шофер кивнул куда-то поверх руля.
— Это их дом там сгоревший?
— Не-а, не их. У них новый сруб был, так они его разобрали и в поселок увезли.
Дребезжащий автобус пронесся дальше. За полем начиналась большая деревня Глазово, где имелись фермы и даже колбасный завод. Обогнув холм, они проехали мимо трехкупольного храма на пригорке. В часовенке уже, очевидно, шли службы, но центральная часть храма была еще покрыта строительными лесами.
Наконец автобус въехал в поселок Захарьино. Справа от дороги стояли блочные девятиэтажки, а между ними и чуть дальше у реки пристроились деревянные домики. В Захарьине было только две улицы, одна называлась «1-я Захарьинская», а другая почему-то «Огородный проезд». 2-й Захарьинской улицы не существовало и в помине, зато было еще несколько тупиковых переулков, которые все заканчивались у реки.
Путешественники с радостью покинули тесный автобус. Шофер высадил их на центральной площади у одноэтажного магазинчика с вывеской «ООО «Сельпо».
— Ну вот… — сказал он. — Покрутитесь тут, авось кто подбросит до самого до Грачьева. Тут километров с двадцать осталось. Я б и сам подкинул, да нельзя. Вон из того окна бухгалтер, сволочь, глазеет… Теперь уж если засек, то все. Если деньги мне будете давать, так за машину зайдем…
— Отличный намек, отец, — хмыкнул Бурьин, отходя с ним за автобус.
Корсаков расстегнул на рубашке три верхние пуговицы и с интересом огляделся. Стоять с чемоданами на раскаленном асфальте посреди Захарьина — не самое большое удовольствие.
Их появление не осталось незамеченным. Мимо уже в пятый раз прошмыгивала востроносенькая старушка в платочке, пораженная белым платьем Лирды.
— Ты не думаешь, что тебе нужно переодеться? — поинтересовался Корсаков.
Девушка удивленно уставилась на него:
— Как, опять? Разве я теперь не должна всегда ходить в этом платье?
— Свадебное платье каждый день не носят. Даже вошедшие во вкус дамы надевают его не чаще пяти-семи раз за жизнь. Так что переодевайся без разговоров.
И он решительно увлек за собой Лирду в ООО «Сельпо». Никите тоже наскучило ждать, и, протолкнув в дверь чемоданы, он заглянул в поселковый магазинчик.
Несмотря на все веяния времени и даже на то, что не первый год на дворе тикал уже двадцать первый век, магазинчик с новомодным названием «ООО «Сельпо» оставался все таким же, каким был в 1955 году, когда по типовому плану архитектора Б. Григорьянца перестроили стоявшую на том же месте бывшую лавку купца Горошникова. С тех пор во внутреннем оформлении магазинчика мало что изменилось. Тот же длинный деревянный прилавок со стеклянной витриной, тот же запах стирального порошка и лаврового листа, долетавший из разных отделов и смешивающийся где-то в районе двери, такие же кирпичики хлеба в ящиках и висевшая на лампе липкая лента, к которой должны были прилипать и действительно прилипали мухи.
Продавщицы, работавшие в захарьинском сельпо, были как на подбор мощные, румяные и, несомненно, состояли в родстве с легендарной тетей Дашей, выбросившей однажды через окно двух налетчиков.
Да и набор товаров, которые можно было приобрести в поселковом магазинчике, не менялся, кажется, не только с 1955 года, но даже и со времен самого купца Горошникова. И дело было вовсе не в том, что в сельпо ничего другого не завозили, а в том, что захарьинцы ничего другого покупать не желали, отлично зная, что такое вечные непреходящие ценности. Жители поселка были патриотичны, глубоко презирали иностранные финтифлюшки, вроде фигурного майонеза или обезжиренных йогуртов, и брезговали расходовать свои трудовые рубли на что-нибудь, кроме хлеба, круп, вермишели, масла, конфет, атлантической сельди и водки. Даже одинокие старушки, получив пенсию, тащились в сельпо покупать все ту же крупу и водку.
Когда хлопнула дверь, продавщица, разумеется мощная и румяная, не глядя на вошедших, машинально протянула руку к полке, на которой у нее стояли бутылки и сельдь, и вздрогнула, когда ее попросили показать женскую одежду сорок шестого — сорок восьмого размера. Впрочем, она быстро пришла в себя и, признав в покупателях горожан, попыталась навязать им вместо одежды семиструнную гитару, справедливо полагая, что если у человека ум зашел за разум, то он купит все, что угодно.
Но от гитары горожане вежливо отказались. Лирда, немного уже присмотревшаяся к одежде, которую сейчас носят, выбрала широкую летнюю юбку из марлевки и легкую хлопчатобумажную блузку на пуговках.
— Примерить можно? — попросила она.
— Угу! Там вон, за шторой, — басом сказала продавщица.
Лирда заглянула и испуганно отшатнулась:
— Там кто-то есть!
Продавщица подошла и рывком отдернула занавеску.
— Вась, а ну выходь! Не видишь, девушка примеряться хочет!
Из-за занавески показался тощий грузчик с мохнатыми бровями и одичало посмотрел на посетителей.
— Пойду муки принесу, — хрипло сказал он и, ступая как по минному полю, скрылся на складе.
Никита потрогал рыбу, лежавшую на прилавке, понюхал палец и поморщился.
— Кажись, она нуждается в погребении, — сказал он.
— А я виновата? — возмутилась продавщица. — С утра электричества нет. Во всем Пскове и в пригороде. Какая-то серьезная авария на станции.
Потомок двух ханов и одного эмира неожиданно хихикнул, а когда все на него посмотрели, Чингиз Тамерланович сделал вид, что закашлялся.
— Ему тоже надо чего-то найти. А то решат еще, что началось новое татаромонгольское нашествие. Как вас зовут? — спросил Никита, адресуясь к продавщице.
— Люся.
— Люсенька, на вас вся надежда. Подберите нам что-нибудь солидное для пожилого человека.
— А размер какой?
— Вот размер стоит. — Бурьин показал на Чингиза Тамерлановича.
Продавщица, скрестив на груди руки, окинула щуплую фигуру критическим взглядом.
— На такой рост у нас только спортивные костюмы для мальчиков.
— И на том спасибо. Будем брать, — решительно заявил Никита.
Вскоре обнаружилось, что на пути к переоблачению аксакала есть одно серьезное препятствие. Оказалось, Чингиз Тамерланович завязал пояс халата узлом такой сложности, что пришлось пойти по пути, впервые проложенному Александром Македонским, и перерезать пояс ножницами.
Батыев вздохнул и отправился примерять свой костюмчик.
Пестрая, в синий и желтый цветочек, занавеска подсобки отъехала, и показалась Лирда в новом наряде.
— Ну как? — спросила Лирда нерешительно. — Я прическу тоже изменила. Ничего?
— Класс! Вылитая студентка, едущая на фольклорную практику! — одобрил Алексей.
Вскоре из-за той же волшебной занавесочки показался Чингиз Тамерланович. В своем мальчуковом спортивном костюмчике он смахивал на академика на утренней пробежке.
— Для пожилого человека нет ничего полезнее занятий спортом, — одобрительно сказал Никита.
Тем временем Алексей занялся вещами более практическими.
— Не знаете, кто бы мог нас подвезти до Грачьева? — спросил он у продавщицы.
Та сердито уставилась на него и задвигала губами. Приятели забеспокоились, не обидели ли они чем-нибудь Люсю. Но оказалось, что продавщица просто так думает.
Закончив думать, она вышла из-за прилавка и закричала в занавеску:
— Вась, Генка машину-то свою починил? Из подсобки выглянул грузчик.
— Починил? — задумчиво протянул он. — Не-а, не починил.
— Как не починил? — поразилась продавщица.
— Чего ж Генке ее чинить? Она у него и не ломалась.
— Он же ей мотор менял? — усомнилась Люся.
— То не он менял, то Толя менял. И не мотор, а этот, как его, маятник… Так их че, к Толе отвести?
— Сказано тебе — к Генке! Вася важно зашевелил бровями.
— Почему не отвести? Можно, — согласился он и, покачиваясь, вышел из магазина.
Кроме медлительности, у Васи оказалась еще одна досадная черта. Он принадлежал к тому типу общительных молчунов, встречающемуся иногда на Руси, которые, заприметив какого-нибудь знакомого, непременно подходят к нему, трясут руку, прикуривают, а потом чуть ли не целый час, не произнося ни слова, стоят напротив, переминаясь с ноги на ногу и изредка дружелюбно поплевывая куда-нибудь в сторону. Потом так же, не сказав ни слова, поворачиваются и уходят.
В результате, когда они наконец пришли к Генке, тот уже уехал. Грузчик Вася вызвался идти куда-то его искать, но Бурьину с Корсаковым это уже надоело, и, вознаградив безуспешные Васины усилия, приятели отправили его обратно в магазин. В тех же гаражах Корсаков обнаружил водителя грузовика Константина Афанасьича, который согласился довезти их до Грачьева всего за бутылку плюс «полтинник».
Правда, бутылку он требовал вперед, называя это то авансовым платежом, то предоплатой, то почему-то банковской проводкой — сразу видно, был человек образованный.
Получив бутылку, Константин Афанасьич положил ее в старое ведро, замаскировал промасленной тряпкой и запер в гараже.
— Ну так че? Едем или стоим? — нетерпеливо спросил он.
Дальше дело продвигалось быстрее. Лида и потомок двух ханов и эмира забрались в кабину, а Корсаков с Бурьиным вскарабкались в кузов, предварительно забросив туда чемоданы. После получасовой тряски по узкой бетонной Волосе за изгибом свекольного поля на холме показались избы.
— Грачьево! — крикнул Константин Афанасьич. У первого же забора он высадил их и, развернув машину, умчался.
— И какой болван впихнул сюда мягкий знак? Может, ты, приятель, знаешь? — полюбопытствовал Никита, уставившись на указатель с названием населенного пункта, к которому был привязан козленок.
Грачьево оказалось совсем маленькой деревенькой. Они пас читали всего восемь дворов с этой стороны пригорка и шесть в низине. Правда, в конце улицы виднелось еще странноекирпичное строение с двумя оштукатуренными колоннами.
Грзенк испытывал сильную тревогу. Близость Великого Нечто здесь ощущалась сильнее, чем везде, но откуда она исходила, определить было невозможно.
— Так и будем у забора стоять? — нетерпеливо спросил Алексей, подхватывая с земли чемодан. Он подошел к первой же калитке, приоткрыл ее и крикнул:
— Эге-гей! Есть здесь кто-нибудь?
Но никто не отозвался. В выходившем на улицу окне дома, затянутом капроновой сеткой от мух, появился толстый бесхвостый кот, но почти сразу спрыгнул й исчез.
— Эй, кого орете-то? — раздался чей-то голос.
На другой стороне улицы, отделенный от них большой лужей, стоял мужчина средних лет в кургузом пиджачке и высоких резиновых сапогах и с подозрением разглядывал их. Видно, сделав какие-то выводы, он решительно направился к ним через лужу, замутив сапогами отражение неба с тучками.
— К кому приехали? — повторил он.
— В отпуск, — сказал Корсаков. — Хотим пожить на природе.
— На природе-то? — Кургузый пиджачок посмотрел влево, вправо, вверх, вниз, словно в надежде увидеть природу, но не обнаружил таковой и сплюнул. — Знакомиться будем? Я Андрей Сократыч, завклубом, — продолжал пиджачок с непередаваемым достоинством.
— Вашего отца звали Сократом? — вдруг спросил Корсаков.
— Ну, так! — Кургузый слегка смутился. — Дед у меня был чеканутый. Старшего сына Гомером назвал, младший Сократ, дочка… блин… Кассандра.
— А как вашего деда звали? Случайно не Еврипид? — Завклубом ощутимо напрягся.
— Ну, допустим, Еврипид… — признал он. — А вы-то откуда знаете? Дед до войны еще умер.
— Случайно угадал, — пожал плечами Никита. — Где Гомер с Сократом, там, думаю, и Еврипид.
Пообщавшись с внуком Еврипида и сыном Сократа и кое-как усыпив его подозрения, приятели выяснили, что дом или, вернее, часть дома можно будет снять у бабы Паши.
— Вон там, в низине… Она в прошлом году сдавала летом, — неохотно буркнул кургузый пиджачок, кивнув в конец улицы.
Дом у колодца, приземистый и покосившийся, сложенный из толстых темных бревен, был, пожалуй, самым старым во всей деревне. К дому была пристроена застекленная веранда со множеством форточек, открывавшихся то внутрь, то наружу. Форточки были самых разных форм и размеров: от маленьких треугольных до больших квадратных и каких-то невиданных многоугольных, не освоенных еще и учебником геометрии. Видно было, что сооружал веранду строитель неопытный, зато с душой и фантазией. От некоторых форточек, чтобы удобнее было их закрывать, в глубь веранды шли веревочки.
Они толкнули незапертую калитку и вошли во двор, заросший сиренью и опутанный вьюном. От калитки к крыльцу вела тропинка.
— Есть тут кто? Баба Паша! Гости пришли! — окликнул Никита.
Из-за дома послышался лай, и выскочили два кобеля. Один старый, похожий на скамейку, тявкал так натужно и хрипло, будто его вот-вот должен был хватить удар, а второй, желтый с подпалом, почти щенок, лаял так голосисто и увлеченно, что все звуки сличались в один и от лая его даже подбрасывало на задние лапы.
— А ну цыц! Пришел разве кто? — Из дома выглянула согнутая старушка с тем ласковым, немного удивленным выражением лица, какое бывает у людей, для которых жизнь состоит из чудес и открытий: сорока в дом залетела, а потом вылетела — чудо, сосед всех котят перетопил, а одного кошка у нее на участке спрятала — тоже чудо; старость наступила, а она за хлопотами и не заметила — открытие.
— Здравствуйте. Вы бабушка Паша? — прогудел Бурьин. — Не пустите нас на постой? За городом хотим пожить, за грибами походить.
— Надолго?
— Недельки на две.
Баба Паша задумчиво посмотрела на них. Чингиз Тамерланович закивал с приветливостью китайского болванчика. Приветливость эта объяснялась отчасти тем, что излучение Великого Нечто здесь было особенно сильно.
— Прямо и не знаю… — растерялась баба Паша. — Был у меня на огороде летний домик, да я его картошкой завалила. Скоро надо для новой освобождать, а у меня еще с прошлого года не продана. Разве что ее в сарай перенести?
— Отчего не перенести, мы перенесем, — поддержал Алексей.
— А тебя-то, молодка, как звать? Чья ты жена будешь? — вдруг спросила баба Паша у Лирды.
— Вон его. — Лирда показала на Корсакова. — Да только он говорит, что вроде не жена еще, а так, невеста…
— И хорошо, что покуда невеста! Не торопись бабиться-то! — одобрила старуха. — Мужики, они какие… Кажись, все бы отдала, чтоб снова невестой стать. Пока ты невеста, он тебя и приласкает, и доброе слово скажет, а как станешь женой, так держись. И куда все денется? Сама не заметишь, как постылая станешь, твоим же куском и попрекнет… Ну что, невестушка, станешь мне помогать, если пущу я вас? Одной-то мне троих не потянуть. Захиреют они на старушечьих хлебах.
— Стану, — пообещала Лирда. — А разве так трудно за ними ухаживать?
— А то просто? За мужиком ухода, как за поросенком. Покорми его, засранки обстирай, спать уложи, а как напьется и начнет на стену лезть — не ругай, пойми. Ну что, гости дорогие, коли не испугались, идите картошку перетаскивать. Мешки я вам дам…
Собаки, притихшие было, увидев, что Никита и Алексей направились к флигельку, с лаем побежали за ними, примеряясь к штанинам.
— А ну пошли отсюдова! Шарри! Бобби! Хозяина на вас нету! — закричала баба Паша.
— А почему их так странно зовут? — спросила Лирда.
— Чего ж тут странного? Самые собачьи имена: Шарик и Бобик. Внучка приезжала, дразнила их, я и привыкла: Шарри да Бобби. И ничего — отзываются. Да их, пустобрехов, хоть как зови, только чтоб в миске всегда было.
Выгружая картошку, Корсаков увидел в сараюшке рядом со ржавой косой, топором и граблями несколько лопат, из которых пользовались, похоже, лишь двумя. Он был уверен, что баба Паша не хватится, если завтра на рассвете они унесут парочку самых старых в лес и спрячут их где-нибудь у Черного камня. В том, что такой камень существует, он уже не сомневался.
Створка скрипнула. Алексей, держа в руках лопату, обернулся. В дверях стояла Лида и смотрела на него с любопытством.
— Что ты тут делаешь?
— Да ничего. Просто заглянул посмотреть.
— А лопата зачем? — Просто так…
— А-а… Ну идите, там вас есть зовут, — протянула девушка.
Когда Корсаков с Бурьиным ушли, лист большого лопуха рядом с деревянным туалетом отогнулся и выглянула физиономияакадемика-спортсмена Чингиза Тамерлановича Батыева. Потомок двух ханов и одного эмира перекатился к сараю и, воровато озираясь, нырнул в него. Почти сразу же оттуда донесся грохот и истошный вопль. А затем сведром на ноге, весь в пыли и куриных перьях, выскочил аксакал и кувыркнулся в спасительные лопухи.
— Ужасная планета! Непредсказуемые, мерзкие формы! — пробормотал он, потирая на лбу шишку от граблей.
Хотя импульсы были сильными, Великого Нечто в сарае не оказалось.