Часть II
ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛКОВ

— Вопрос стоит следующим образом, — сказал дьякон Арсений. — Кто будет царем Иродом?

— Не знаю! — расстроенно отозвалась Ольга и опустила крылья. — Нету ни одной подходящей кандидатуры!

— Ну в какой-то мере это даже хорошо, — утешил жену отец дьякон.

— Тебе бы только смеяться, — вспыхнула было Ольга, но сама тут же фыркнула.

Столь странная озабоченность поисками царя Ирода на самом деле объяснялась самым простым образом. Позавчера начались Филипповки — Рождественский пост, а значит, до Рождества — всего ничего, чуть больше двух месяцев. И за это время преподаватели воскресной школы при церкви Димитрия Солунского должны были отрепетировать пьесу, премьера которой планировалась на третий день после Рождества. Пьеса называлась «Вифлеемская звезда», и, наверное, не нужно объяснять, о каких событиях шла в ней речь. Основные роли Уже были распределены, даже Ангела мести, что Должен был покарать Ирода за преступления, вызвался играть молодой звонарь Тимофей — внешность у него воистину была грозная и выдающаяся. А вот с царем…

Ольга отставила в сторону коробку с перьями и блестками — ими она обшивала марлевые крылья для Ангела-благовестника, который будет возвещать пастухам о рождении Спасителя, и вздохнула. Затея с пьесой, поначалу подхваченная дьяконицей с восторгом, теперь понемногу начала терять свою привлекательность. Ольга мысленно попрекнула себя за это: во всем нужно терпение, а неудачи должны побуждать к действиям, а не к унынию.

— Арсений, — сказала она мужу, — может, нам отца Власия попросить?

— Дорогая моя, в своем ли ты уме? Чтоб священник, да еще отец Власий, пошел на такое…

— Ты не понял, — заторопилась с пояснениями Ольга. — Просто у отца Власия много знакомых, ну, таких, определенного склада…

— То есть бандитов?

— Ну почему обязательно бандитов? Вотк нему на исповедь ходит этот, ты мне рассказывал, Антон, который хозяин мясной лавки на рынке. Я его как-то видела…

— Ага, что, типичный царь Ирод? — сыронизировал дьякон.

Ольга подумала с минуту, потом ответила:

— Нет, не подходит. У Ирода, я полагаю, в лице были хоть какие-то признаки интеллекта.

— То-то и оно. Так что идею насчет духовных чад отца Власия придется оставить. Да и потом, ты же знаешь, что с самим отцом Власием тоже каши не сваришь, ему эти наши рождественские затеи безразличны. Сама понимаешь. Ольга вздохнула.

— А ты поговори с Зоей, — вдруг посоветовал ясене отец дьякон. — Может, она найдет выход из ситуации.

— Ну знаешь! — вспыхнула Ольга. Помолчала и добавила: — А почему нет? Это мысль…

Здесь надо немного отступить от сюжета и переместиться в то время, когда Ольга еще не была замужней дамой и дьяконицей.

Сызмальства Ольга была страстной поклонницей чтения. Как она сама говорила, читать она выучилась в четыре года, но не по букварю, а по подарочному изданию «Аэлиты» Толстого. С четырех же лет Ольгу пленила фантастика, поэтому, при своем запойном увлечении чтением, в школе на уроках литературы она получала тройки, потому что равнодушно относилась к проблемам Чацкого и Печорина, а позднее — Ивана Денисовича и деда Щукаря. От увлечения фантастикой Ольга не отказалась и повзрослев. Правда, теперь ее читательские горизонты расширились, она наравне с Урсулой Ле Гуин читала Блаватскую, и если в творчестве первой ей все было понятно, то вторая повергала ее в искреннее недоумение. В девятнадцать лет Ольга решила окончательно разобраться с теософией и вынести свой вердикт по данному вопросу. Поэтому она старательно читала книги, в которых наличествовал такой вероучительный и идеологический винегрет, что разум нормального человека пошел бы трещинами, как стекло от удара молотка. Но вскоре произошло событие, целиком изменившее Ольгину жизнь.

Нужно начать с того, что Ольга родилась и выросла в старинном и славном городе Сергиевом Посаде. Она бегала в школу и к подружкам мимо стен знаменитой Троице-Сергиевой лавры и не предполагала, что однажды найдет там свою судьбу.

Возле лавры был сквер с небольшим прудом, в нем иногда плавали лебеди. Здесь Ольга любила читать и мечтать. Она грезила о параллельных Вселенных, о мирах, населенных сверхъестественными существами, вовсе не подозревая о том, что буквально в нескольких метрах от нее тоже существует целая Вселенная и населяющие эту Вселенную существа тоже в некоторой степени сверхъестественны.

Была весна, в лавре звонили колокола, потому что в минувшее воскресенье праздновали Пасху. Ольга, конечно, была равнодушна к этому празднику, но ей нравился запах ванильных куличей, словно пропитавший весь город, первая нежная зелень травы и листвы, синяя глубина неба и золотой блеск солнца на крестах церквей. Ольга сидела на своей любимой скамейке в сквере и читала только что купленную на лотке книжку под многозначительным названием «Дао православия». Кроме названия, в книжке не оказалось ничего многозначительного, автор невнятно излагал какие-то идеи, сильно смахивающие на застольные рассуждения отставного интеллигента, поэтому вскоре Ольге прискучило читать и она принялась разглядывать преображенные теплым весенним днем окрестности.

В этих окрестностях внезапно обнаружился сосед. Молодой человек в черной форменной курточке и черных же брюках сидел напротив на скамейке и с видимым любопытством разглядывал книжку, которую Ольга держала в руках.

Ольге стало немного обидно, что такое пристальное внимание оказывают вовсе не ей, а книжке, да еще такой скучной, поэтому сделала вид, будто присутствие молодого человека ей совершенно безразлично. И лебеди в пруду куда интересней.

Однако выяснилось, что любопытство молодого человека выходило за грани приличия. Он встал со скамейки, подошел к Ольге и звучным, но в то же время робким голосом сказал:

— Извините… Не разрешите ли вы мне посмотреть эту книгу?

Ольга смерила дерзкого юношу взглядом, но книгу протянула. Тот полистал ее, покачал головой:

— Боже, какой бред! Какая бесстыдная ложь! Ольгу это отчего-то задело. Если всякий осмелится так критиковать то, что она читает…

— Почему же бред и ложь? — напряженным, готовым к резкому спору голосом спросила она молодого человека.

— Потому что здесь нет ни одного слова правды о православии, — спокойно ответил тот.

— А что вы знаете о православии? — язвительно поинтересовалась Ольга.

— А что вы знаете о дао? — тем же тоном ответствовал молодой человек. И только тут Ольга впервые обратила внимание на то, как он одет.

— А, — протянула она, — вы, наверное, из этих…

— Из каких?

И Ольга заметила, что в глазах молодого человека вспыхнули веселые искры. И это было красиво.

— Ну, — Ольга махнула рукой в сторону лавры, — тут ведь семинария… Значит, вы семинарист.

— Совершенно верно. Предпоследний курс. Меня зовут Арсений.

Ольга растерялась и сказала:

— Очень приятно. И замолчала.

Семинарист Арсений смотрел на нее с веселым недоумением:

— Ну, что же вы?

— Что?

— Как же вас зовут, специалистка по дао?

— Я не специалистка, — отчего-то вспыхнула девушка. — Можете звать меня Ольгой.

— Княжеское имя, — умело польстил семинарист. — Знаете что, Ольга?

— Да?

— У меня к вам огромная просьба.

— Какая?

— Можно, я положу эту книжку вот сюда? — И семинарист, не дожидаясь ответа, сунул злополучную брошюрку в ближайшую урну.

Ольга обладала особым талантом — одним взглядом изображать глубокое возмущение. И сейчас она думала над тем, стоит ли применить этот талант или сделать вид, что ничего особенного, задевающего ее нрав, не случилось. А семинарист продолжал, не давая ей опомниться:

— Когда мы в следующий раз встретимся, я принесу вам учебник по сравнительному богословию и несколько книг диакона Андрея Кураева. Это гораздо лучше, чем то, что вы читаете.

— А вы уверены… — начала было возмущенно Ольга, но Арсений не дал ей договорить, глянул на часы и сказал извиняющимся тоном:

— Мне пора. Будьте здоровы.

И ушел.

Чем очень Ольгу раздосадовал.

Из принципа она недели три не ходила в сквер. А потом здраво рассудила, что за это время нахальный семинарист наверняка должен о ней забыть, взяла с собой «Падение Гипериона» Симмонса и отправилась на свою любимую скамейку.

— Здравствуйте, Ольга, — сказал ей нахальный семинарист, едва она подошла к скамейке. — Вас долго не было. Я принес вам книги.

Тут он обратил внимание на томик в ее руке:

— А с чем вы на сей раз? О, детектив?

— Нет, это фантастика.

— Вы любите фантастику?

— Да.

— Это хорошо, — серьезно и спокойно сказал Арсений. — Вы меня будете просвещать в этом отношении. А то я совсем почти светской литературы не знаю, особенно современной.

Ольга хотела было поинтересоваться, с какой это стати она должна вести с семинаристом литературные беседы, но промолчала. Взяла протянутые Арсением книги. А через год с небольшим она. таким же спокойным и уверенным жестом взяла позолоченную чашу с церковным вином из рук священника, который венчал ее с Арсением.

Арсений был рукоположен в дьякона и назначен служить в город Щедрый. Это было за тридевять земель от Сергиева Посада, и Ольга немного чувствовала себя женой декабриста, собирая в дорогу их небольшой семейный скарб и прощаясь с родителями, которые так и не смогли понять, как их девочка, отличавшаяся свободомыслием и любовью к фантазиям, вдруг вышла замуж за священнослужителя.

На новом месте, в Щедром, Ольга прижилась не сразу. Ей было одиноко — утром и вечером Арсений на службе, самой работать вроде не положено как дьяконице… Заниматься хозяйством? Ольга не сильна была в поварском искусстве, к тому же ее часто раздражало нежелание мужа есть приготовленные ею щи или блины. То, что Арсений ссылался при этом на постный день, только ухудшало Ольгино настроение — ей казалось, что муж таким образом упрекает ее за отсутствие веры, за нежелание ходить в церковь, за неумение жить с ним одной жизнью… Ольга упорно пекла блины с мясным фаршем по пятницам, по воскресеньям спала до полудня и не ходила к обедне, читала только фантастику, избегая мужниной полки с книгами, где стояли Библия, Псалтирь, сочинения Григория Богослова, Иоанна Кронштадтского и Жития святых… Она уже думала о том, что просто сбежит от своего супруга, хотя любит его безумно, но такой образ жизни ей все-таки не по душе… Возможно, так и случилось бы, если б однажды Ольга не познакомилась с Зоей Волковой.

Это было в первый год проживания семейства Горюшкиных в Щедром. Ольга почти никого не знала в городе, никуда особенно не выходила, за исключением продовольственного рынка, книжного магазина и библиотеки. А Зоя Волкова была продавщицей в книжном магазине. Как-то, когда Ольга в задумчивости стояла перед стеллажом с новинками из серии «Мир пауков», к ней подошла симпатичная пухленькая девушка с шоко ладно-ласковыми глазами и ямочками на румяных щеках. Девушка поинтересовалась, может ли она помочь Ольге в выборе. Ольга ответила, что давно не читала хороших мистических триллеров. Зоя, так звали девушку, вздохнула, сказав, что книжные новинки завозят нерегулярно, у них ведь такая провинция… А потом Ольга услышала неожиданное:

— А я вас знаю, вы жена священника.

— Не священника, а дьякона, — машинально поправила Ольга и добавила: — А какое это имеет значение?

Значения, собственно, никакого не было, но постепенно Зоя и Ольга крепко подружились. И благодаря этой дружбе Ольга узнала о городе, в котором они с мужем поселились, такое, что не нужны были никакие триллеры и никакая фантастика.

— Знаешь, Оля, как я тебе завидую, — однажды грустно сказала Зоя (она сидела у дьяконицы в гостях, пила чай с тминными кренделями). — Ты можешь ходить в церковь.

Ольга удивилась. Она не думала, что хождение в церковь может быть привилегией.

— А что тебе мешает?

— Я некрещеная, — вздохнула Зоя.

— Ты иной веры? Ну, тогда ты можешь пойти в храм своей конфессии…

— Дело не в этом. Я верю в Бога, я хочу ходить в храм, мне очень нравится православие, я ведь столько о нем прочитала, у меня дома столько альбомов с репродукциями икон, с видами монастырей и храмов… Но я не могу, потому что некрещеная. Потому что мне нельзя.

Ольга изумилась этому. Поскольку они с Зоей были ровесницы, вряд ли проблема состояла в том, что девушке запрещают посещать церковь родители, да и потом, не те уж времена для таких запрещений…

— Я не понимаю, — искренне сказала дьяконица. Зоя посмотрела на нее умоляюще:

— Я объясню, но только, пожалуйста, обещай мне, что ты не выгонишь меня сразу после этого объяснения.

— Что ты говоришь! — возмутилась Ольга. — Разумеется, я тебя не выгоню. О чем бы ты ни говорила.

— Видишь ли… — Обычно пухлое и румяное личико Зои теперь стало мертвенно-бледным и каким-то похудевшим. — Моя семья и я… Мы не можем ходить в церковь. Мы не можем принять крещение и другие таинства тоже. Потому что мы только наполовину люди… — Зоя посмотрела умоляюще на подругу и закончила: — Мы оборотни.

— Этого не может быть, — после долгого молчания сказала Ольга. — Нет, я тебе не верю. Чепуха какая! Выдумываешь тоже, оборотни! Это для романов в стиле фэнтези годится, а в жизни…

— Ты не веришь в существование оборотней?

— Конечно, не верю. Ну, правда, в фантастике про них часто пишут…

— А ты знаешь, что во Франции парламентом даже когда-то был принят закон об истреблении оборотней?

— Ну и что? Ведьм тоже находили, судили и казнили, а я читала, что происходило это часто по доносам мужчин, которым эти женщины отказали в благосклонности… А эти женщины вовсе не колдовали, и вся их вина состояла только в том, что они не пожелали случайной интимной связи. Так что оборотни — фикция из той же оперы…

— У тебя нательный крестик из серебра? — перебила подругу Зоя.

— Да, а что такое…

— Сними, дай его мне. Сюда. — Зоя протянула подруге раскрытую пухлую ладошку с нежно-розовой кожей на подушечках.

— Зоя, не городи ерунды, что ты, право, — пролепетала Ольга, но Зоя была неумолима:

— Дай.

Что-то такое появилось в ее глазах, что Ольга не могла не подчиниться. Она расстегнула цепочку и положила на ладонь Зое свой маленький серебряный крестик. У Зои расширились зрачки, она с шумом втянула в себя воздух и стиснула кулак с крестиком. А Ольга закричала, потому что увидела, как из-под стиснутых пальцев пробивается серый удушливый дым и, пахнет горелым мясом.

— Перестань! — кричала она подруге. — Пожалуйста, не надо! Не надо!

Зоя разжала руку, перевернула ее над столом. На скатерть упал крестик. Потом Зоя показала ладонь подруге. В центре ладони жутковато алел ожог в форме креста.

— Ты не волнуйся, — чужим голосом сказала Зоя. — Это заживет, не скоро, но заживет. На оборотнях все заживает…

— Зоя, я тебе не верю! — плача, вскричала Ольга. — Бывают такие психические состояния с внушением, как у стигматиков… Может, у тебя сильная аллергия на серебро, в особой форме…

— Ага, — мрачно сказала Зоя. — У всех оборотней эта аллергия. Теперь ты меня выгонишь?

— Ты с ума сошла? Ты же моя подруга! Лицо Зои разгладилось.

— Надень крест, — попросила она Ольгу. — И всегда его носи. Я из мирных оборотней, но в городе есть и другие…

— Ты хочешь сказать?..

— Да. Ты только начала здесь жить, Олечка. Но тебе стоит знать, что помимо людей тут живут оборотни, вампиры, ведьмы, даже умертвия…

— 3-зомби?

— Нет, зомби — это те, кого подняли из могилы против воли. А умертвия — мертвецы-добровольцы…

— Боже, Боже, я не могу в это поверить!

— Ладно, — решительно сказала Зоя. — Приходи к нам домой сегодня вечером. Я поговорю с папой.

…Папа Зои Волковой был необычайно тщедушным мужчиной с печальными глазами. Когда Ольга вечером позвонила в дверь их квартиры, Юрий Ильич Волков открыл дверь, протянул:

— А, это вы, Оля, входите, — и зашаркал куда-то в комнату. Был он в трениках, майке и войлочных шлепанцах на босу ногу.

Ольга огляделась. Квартира у ее подруги была уютная. Скромная, но приличная мебель, приятного тона обои, много книг и цветов в настенных кашпо и напольных вазах. А еще очень много плюшевых зверей. Больших, пушистых, ярких…

Появилась Зоя, усадила подругу на диван. Протянула чашку с кофе. Протянула той самой рукой, что с ожогом. Ольга мельком глянула на ладонь подруги — ожог действительно посветлел, словно затягивался новой кожей.

— Я решила попросить папу, чтобы он показал тебе, как это… — сказала Зоя. — Понимаешь, о чем я говорю. У него лучше всего получается перекидываться независимо от фаз луны. И он… после этого нормально себя чувствует. А у меня всегда страшно голова болит и тошнит…

Тут вошел Юрий Ильич.

— Может, не надо? — спросил он.

— Папочка, я тебя прошу, — твердо сказала Зоя. — Иначе Ольга будет думать, что я ее разыгрываю. А это опасно. В Щедром не все оборотни такие… гуманные.

— Хорошо, девочки. Зоя, тогда убери ковер. Жалко будет, если поцарапаю.

— Зоя, мне помочь? — нерешительно спросила Ольга. Она чувствовала, что начинает дрожать. Происходящее переставало напоминать розыгрыш.

— Сиди, — спокойно ответила подруга. — Сиди и смотри.

Зоя быстро и ловко скатала ковер, обнажив кремовый линолеум пола. Ольга заметила, что в некоторых местах линолеум сильно поцарапан. И это сделали очень сильные когти.

Юрий Ильич встал на середину комнаты, вздохнул:

— Ладно, поехали. Только предупреждаю: у меня метеоризм, старость не радость. Если в процессе не сдержусь — не обижайтесь.

Похоже, неуклюжей шуткой он хотел разрядить обстановку. Но это не получилось.

Юрий Ильич запрокинул голову, двинул плечами. По его телу прошла крупная дрожь. Он резко изогнулся, и Ольга поняла, что человеку такое движение не по силам.

Она услышала странный потрескивающий звук и с ужасом поняла, что это трещат кости Юрия Ильича, принимая новую конфигурацию. Юрий Ильич пал на четвереньки. Одежда на нем расползлась на куски. Его спина изогнулась, выступил рубчатый мощный хребет, из хребта полезла густая черная шерсть, наползая на все тело, словно толстое пушистое покрывало. Из копчика вытянулся хвост и быстро заходил туда-сюда. Руки и ноги превратились в лапы, заканчивающиеся кривыми когтями. Последним изменялся череп. Он удлинился, стал плоским с боков, уши прянули вверх, глаза вспыхнули желто-зеленым огнем. Юрий Ильич зарычал, а потом чихнул.

— В этот раз у тебя получилось очень быстро, папочка, — вежливо заметила Зоя. Она подошла к огромному волку и, присев на корточки, ласково потерлась щекой о его чудовищную морду. Потом Зоя посмотрела на Ольгу. Та опрокинула себе на юбку чашку с кофе, но совершенно этого не заметила.

Через некоторое время, когда Юрий Ильич превратился обратно (за этим процессом Зоя подруге наблюдать не дала, деликатно намекнув на то, что, обретя облик человека, папочка останется нагишом), Зоя проводила Ольгу до дома.

Ольга шла спокойно, только у нее чуть дрожал подбородок, когда она спрашивала:

— А твоя мать тоже?..

— Да. Мое семейство такое, вервольфы. В городе есть не только волки-оборотни. Есть кошколюды, но они по характеру одиночки, бродяжничают, семей не заводят. Они не опасны в любое время, кроме полнолуния. И собираются по преимуществу на кладбище за станцией Вторая Сортировочная. Не ходи туда в ночь полной луны, и безопасность от кошколюдов тебе обеспечена.

— А еще кто?

— Птицелюды, они совсем мирные. В основном все, кто торгует на рынке, — птицелюды. Они просто умеют перекидываться в сов, сорок, соек, некоторые — в орлов. У них сильно развита стайность и способность к предсказанию погоды… Еще урсолюды. Медведи.

— Ой!

— Напрасно ты их боишься. Во-первых, они стараются жить в селах, в отдалении. Выстраивают себе усадьбы на отшибе, занимаются пчеловодством, сады у них замечательные. Я знаю одного урсолюда, он вывел новый сорт груш и получил за него диплом сельскохозяйственной академии. Урсолюды никогда не нападают на людей. Они очень благородные оборотни.

Ольга промолчала, но Зоя и без того поняла ее вопрос.

— Самые опасные из оборотней — это рыси. И волки.

…В тот же вечер дьякон Арсений был очень удивлен поведением жены. Она взяла у него молитвенник и почти час простояла перед иконами, с трудом выговаривая шепотом незнакомые церковнославянские слова. А потом полночи плакала у мужа на плече, рассказывала ему о Зое, об оборотнях, о том, в какой кошмарный город они приехали, и о том, что теперь она будет жить в церкви, потому что только там можно спрятаться от страшных кошколюдов и вервольфов.

Но прошло время, и Ольга понемногу успокоилась. Она свыклась с мыслью, что в мире, который ее окружает, есть то, что, казалось бы, вовсе не имеет права на существование. Ольга не перестала дружить с Зоей, наоборот, их дружба еще более окрепла. Особенно после того, когда Ольга сказала подруге:

— А я все равно за тебя молюсь. И за всю твою семью.

Ольга с того момента, как узнала об оборотнях и вампирах, стала чаще бывать в церкви, читать Священное Писание и прислушиваться к словам мужа. Нет, нельзя сказать, что она сильно изменилась, но все же…

— Просто моя дружба с Зоей помогла мне понять, что я обладаю преимуществом, о котором мечтают и не могут получить иные существа, — сказала она Арсению. — Это преимущество — возможность прийти в церковь и молиться, возможность получить благодать в таинствах… Это знание, что у тебя есть душа, а не только оболочка, которая меняется в полнолуние или горит от прикосновения серебра…

— Ну, ну, — сказал дьякон. — Рассуждения у тебя солидные, прямо не женские…

— Кхм!

— Кстати, милая, если твоя Зоя так любит церковную живопись и пение, как говорит, почему бы ей не приходить и не стоять в притворе? Исторически это место в храме предназначалось для тех, кто не крещен, но, так сказать, сочувствует вере.

И Зоя Волкова стала посещать церковь. Причем делала это с регулярностью, на которую не способны были даже самые ревностные в благочестии старушки. И всегда во время богослужения стояла очень чинно, без болтовни, которой очень часто грешила прекрасная половина прихожан… Зоя выстаивала ту часть литургии, которая называется литургией оглашенных, дожидалась возгласа дьякона Арсения: «Помолитеся, оглашеннии, Господеви!» и молилась, ибо оглашенными издревле назывались люди, не принявшие крещения, но собирающиеся его принять. Зоя об этом могла только мечтать, ибо вера ее была сильной и редкостной, но тело противоречило этой вере, словно отрицая саму возможность на иную жизнь. Зоя молилась, а когда дьякон Арсений возглашал: «Оглашеннии, изыдите, елицы оглашеннии, изыдите! Да никто из оглашенных, елицы вернии, паки и паки миром Господу помолимся!», Зоя выходила из храма, потому что начиналась таинственная и недоступная ей литургия верных, к которым она не могла быть причтена. И эта невозможность полной сопричастности тому, что тебе воистину дорого, жгла девушку-оборотня сильнее серебра.

С тех пор прошло несколько лет. Ольга Горюшкина полностью приняла свое новое положение и жизненный уклад, стала заправской дьяконицей, сердечно любила и почитала жену протоиерея Емельяна и выучилась у нее солить рыжики, мариновать патиссоны и делать замечательную заправку к борщам. А с Зоей они преподавали в воскресной школе: Ольга читала для старшей группы курс «Православие и русская литература», Зоя вела для маленьких детишек что-то вроде постоянной экскурсии «По святым местам России» — с видеофильмами, с рассказами о древних монастырях и храмах.

А еще Зоя Волкова писала стихи. Они были очень романтичны и возвышенны для такой толстушечки, как она. Но Ольга давно знала, что внешность — обманчива. И хотя подруга никогда при ней не превращалась, Ольга помнила, что Зоя — одна из тех…

И именно Зое Волковой принадлежала честь написания стихотворной пьесы «Вифлеемская звезда», постановкой которой в данный момент так было озабочено семейство Горюшкиных.

— Спроси у Зои, — повторил дьякон Арсений. — Может быть, она знает кого-нибудь из своих, кто исполнит роль Ирода…

(Разумеется, отец Арсений знал о некоторых особенностях физиологии лучшей подруги своей жены. И хотя он с возмущением относился к проявлениям запредельного в повседневной жизни, ему приходилось мириться с этим запредельным. Собственная жена не оборотень — и то хорошо.)

— Я, конечно, спрошу, — кивнула Ольга и потянула к себе крыло — проволочный каркас, обтянутый марлей. — Но Зоя такая робкая… Представить себе не могу, чтобы она обратилась к другим вервольфам и сказала: «Эй, ребята, давайте поможем людям! Кто сыграет в рождественской пьесе царя Ирода?»

— Да, это как-то бестактно, — согласился дьякон. — Но все-таки с ней нужно советоваться, тем более что она — основной автор этой затеи.

…Конец осени и начало зимы в Щедром всегда отмечены суровыми холодами. Снег еще не пал на землю, она смерзлась, заиндевела. Деревья стоят голые и несчастные, словно их обидели, и они под северным ветром гнутся, скрипят ветвями, жалуясь всякому прохожему: «Худо, ху-у-удо!» Но в нынешний год на праздник апостола Филиппа выпало столько снегу, что весь город казался будто завернутым в несколько слоев ваты. И морозы были не столь жестоки — всего-то двадцать три градуса по Цельсию, для зимнего Щедрого это просто курорт. Правда, из леса поближе к человеческому теплу и прокорму потянулись снегири, клесты и синицы. Были гости и покрупней да поопасней. Одна продавщица с рынка «Поселянин» говорила, что ранним утром, в рассветных сумерках, видала пару волков, и в том, что это волки, а не оборотни, она была убеждена, ибо какой же оборотень станет рыться в мерзлой мусорной куче да перебрехиваться с наглыми и жирными рыночными псами? А прямо на архиерейское подворье заявился медведь — худющий, жалкий, со старыми слезящимися глазами. Непонятно, почему он за лето не нагулял жиру да не лег в положенную спячку, но не прогонять же бедолагу.

Владыка распорядился медведя обильно кормить, да и сам частенько выходил к зверю с намазанной медом буханкою в руке. Медведь вел себя смирно, спал под крыльцом владычнего дома, куда архиерей велел накидать ему еловых лап да старых одеял, а едва владыка собирался на прогулку или пройтись по делу, медведь норовил набиться в сопровождающие. В городе пошли шутки, что архиерей завел себе нового телохранителя из оборотней, но урсолюды заявили, что к ним медведь сей никакого отношения не имеет, а владыке людские пересуды и вовсе были безразличны. Архиерей нарек своего косолапого знакомца Патроном, — дескать, нашелся у меня четвероногий покровитель, Патрон понемногу отъелся на архиерейских харчах, освоился и скоро стал спокойно разгуливать по всему городу. Пугались его только приезжие да свои из чересчур нервных. А непугливые горожане очень скоро поняли, что лишняя конфета в кармане поможет им приобрести в Патроне приятного, но несколько навязчивого спутника…

— Арсений? — Ольга наконец что-то решила и отложила в сторону марлевые крылья. — Я, пожалуй, схожу к Зое, поговорим с ней насчет ролей и пьесы.

— Может, лучше завтра? — чуть тревожно отозвался дьякон. — Поздновато для таких прогулок, да и живет Зоя неблизко.

— Ничего, на обратной дороге она меня проводит, и можешь не беспокоиться… — Ольга не договорила, но Арсений ее понял. Понял и вздохнул.

Ольга закуталась в пушистый платок, надела валенки (никакие модельные сапожки не выдержат щедровских морозов, потому здешние модницы если и могли чем щеголять, так это цветами и фасонами своих валенок), длинную шубу и пообещала мужу, что долго задерживаться не будет.

Вечерняя улица была прозрачной и звонкой от мороза. Ольга захлопнула дверь подъезда, и эхо от хлопка раздалось чуть ли не на другом конце города. С березы, что росла возле забора, упала снежная рассыпчатая шаль. Сумерки были сине-белыми и блестящими — взошедшая полная луна превращала сугробы в искрящиеся бриллиантами сокровищницы. Звезды дрожали в морозной дымке, словно и им было холодно. Только Сириус высверкивал беспечно на небе и казался той самой звездой, что вела в Вифлеем волхвов…

Ольга поспешила к автобусной остановке. Постояла минут десять, подождала. Вечером, да еще таким морозным, город практически вымирал. Даже общественный транспорт предпочитал отогреваться в гаражах. По этому поводу журналист Акашкин недавно напечатал в газете ядовитую статью «Куда ушли последние трамваи?». Статья громила работников общественного транспорта за то, что они не подготовили машинный парк к зимним холодам, проявили преступную беспечность, словно тут не Щедрый, а Рио-де-Жанейро… Статья в общем была правильная, только трамваев в Щедром отродясь не водилось. Но все и без того понимали — Акашкин просто точит зубы на нового мэра, проверяет, как тот отнесется к выкрутасам прессы.

— Однако так и замерзнуть недолго, — вслух высказалась Ольга, когда истекла четверть часа ожидания на остановке. Перспектива топать по промороженным пустынным улицам не очень радовала, но и стоять уже было выше ее сил. Ольга зашагала по тротуару, где снег, притоптанный за день, резко и жестко скрипел под подошвами ее валенок.

Ольга вышла из микрорайона кирпичных пятиэтажек — здесь жили они с Арсением — и свернула на улицу Лизы Чайкиной. Это была улица, сплошь застроенная приземистыми частными домами. Здесь кусты сирени, акации и смородины были осыпаны нетронутым снегом, светили очень редкие фонари, и казалось, что ты попал в какое-то зачарованное Снежной королевой царство —до того все сверкало белым, серебряным и ледяным. Даже свет из зашторенных окон казался ненастоящим, словно его вырезали из цветной бумаги и приклеили к рамам.

Улица Лизы Чайкиной тянулась долго и заканчивалась оврагом, в котором даже зимой журчал ручей, прозванный местными жителями Тухлым Дунаем. Столь неблагозвучное название было дано ручью за противный запах сероводорода и прочих миазмов, ибо ручей являлся не чем иным, как стоком вод с Щедровского автоагрегатного завода. Кампания по поводу установки на заводе очистных фильтров и по приведению ручья в надлежащий вид шла в городе не первый год, с ней не могли справиться даже колдуны-экологи, и потому местный Дунай до сих пор оставался тухлым. Через ручей был перекинут железный мост с перилами, а за мостом и оврагом начинались современные кварталы, вот там и жила семья Волковых.

Ольга решительно шла по улице, но некоторый страх все же подтачивал скалу ее душевного спокойствия. Улица пустынна и тиха, впереди — темный овраг, заросший густым ивняком, сугробы и довольно глубокий ручей… Все-таки зря она выскочила из дому так поздно. И Арсений тоже хорош — не предложил жене своих услуг по сопровождению!

«Вот задерет меня медведь, будешь ты, Арсений, знать!» — мстительно подумала Ольга, и тут, словно вторя ее мыслям, из-за ближайшего сугроба действительно вышел медведь.

— Ох, — сказала Ольга и помертвело застыла посреди дороги. Медведь же косолапо потрусил к ней и ткнулся носом в шубу где-то в районе кармана.

— Ох, — повторила Ольга. — Это ты, Патрон? Ну ты меня и напугал, бродяга. Что это ты по вечерам бродишь?

Патрон что-то невразумительно буркнул и сильнее потыкал носом в карман. Ясно было, что он, в отличие от Ольги, не осуждал женщину за то, что она вышла на позднюю прогулку, он только корил ее за то, что она не прихватила с собой ничего вкусненького, дабы угостить культурного и добросердечного архиерейского медведя.

— Патрончик, извини, — покаялась Ольга. — У меня ничего с собой нет. Но если ты пройдешься со мной до во-он тех домов, я там в ларьке куплю тебе пачку печенья или рулет «Торнадо». Договорились? Проводишь меня?

Медведь ничего не имел против. Он размеренно затрусил рядом с Ольгой, сопел, выдыхал из ноздрей молочный пар. А Ольга почувствовала себя веселее. Конечно, все знают, что Патрон — самое мирное существо на свете, но когда он рядом, в настроении появляется уверенность, что тебя никто не рискнет обидеть, увидев с таким спутником.

— Знаешь, Патрон, — разговаривала Ольга с медведем. — Жалко, что мы не можем вставить тебя в пьесу. В Вифлееме не было медведей, да и вообще там как-то туго со зверями. А то это был бы такой красивый момент — все звери пришли поклониться родившемуся Богомладенцу. Толпятся у пещеры, робко засматривают внутрь, прямо как в стихотворении Пастернака.:. Даже на иконах изображено, как возле яслей с Младенцем стоят волы и овечки. А чем вол лучше тебя, Патрошка? Ты же у нас просто медведь-праведник!

Патрон в ответ вздыхал вовсе не по-медвежьи, бурчал, видимо, не соглашался с таким определением. Дескать, до праведности мне еще далеко, хоть и живу я мирно, да еще при полном архиерейском покровительстве.

Когда Ольга с Патроном добрались до киоска, Ольга честно купила медведю два рулета. Освободила их от целлофана, положила на снег:

— Спасибо за компанию, Патрончик. Пока. Мне туда, — и показала на многоэтажный дом, где жила Зоя.

Зоя встретила подругу удивленно.

— Ты почему не позвонила предварительно? Я бы тебя встретила! Половина десятого вечера— поздновато бродить в одиночку.

— Меня кавалер провожал, — рассмеялась Ольга.

— Какой?

— Патрон. Медведь архиерейский, представляешь? Бродит по улицам, наверное, сладости выпрашивает. Совсем его разбаловали.

— Хорошо, что это был обычный медведь, — напряженным голосом сказала Зоя. — Может, это и лишнее, но я хочу тебе напомнить, что сейчас полнолуние.

— Зоя, ну пожалуйста! Ты же сама говорила, что наши щедровские оборотни цивилизованные и безопасные. И хотела бы я посмотреть на оборотня, который осмелится напасть на жену дьякона!

— Оля, нельзя быть такой беспечной, — жалобно сказала Зоя. — Всякое может быть. И дело не в оборотнях даже. Говорят, волки в городе появились, на помойках роются…

— До чего дошло — волки и на помойках! Они просто голодные и замерзли в этом своем лесу!

— Стая уже открыла несколько точек питания для волков, — сообщила Зоя. — Хотя это вообще-то противоречит ее принципам.

— А какие у Стаи принципы?

— Ну… Стая должна же на кого-то охотиться… И регулировать численность популяции естественных волков… Прости. Это мрачная тема. Ты ведь пришла ко мне вовсе не поэтому?

— Ага. Зоя, у нас проблема. Давай решать, кого нам назначить царем Иродом. Послезавтра надо уже собирать всех актеров, раздавать текст, а Ирода нет.

— Да уж, действительно… Погоди минутку. Папа!

В гостиную, где Зоя и Ольга пили чай, вошел Юрий Ильич.

— Добрый вечер, Ольга, — поздоровался он. — Что такое?

— Пап, ты не мог бы сыграть царя Ирода? — в лоб задала вопрос Зоя.

— Глупости, какой из меня актер!

— Ну, папа! Мы так мечтаем поставить эту пьесу! Может, весь город придет смотреть!

— Это ты преувеличиваешь.

— Папа!

— Юрий Ильич, может, сумеете? — жалобно спросила Ольга. — Вот тогда с поисками отца Емельяна вы нам так здорово помогли…

— Ольга, вы путаете мои способности. Отыскать отца Емельяна, когда его засунули в один из склепов, я смог, поскольку обладаю обычным звериным чутьем. А как звериное чутье соотносится с игрой в пьесе? Нет, почтенные дамы, я этого решительно не могу сделать. Вы посмотрите на меня — похож я на царя? Скорее на заморенного раба из темницы. И вообще у меня грипп, похоже, начинается. Подруги огорченно переглянулись.

— Юрий Ильич, а может быть, вы нам кого-нибудь порекомендуете? У вас в конструкторском бюро сплошь мужской коллектив.

— Да, но артистов там точно нет.

— Жалко, — вздохнули самодеятельные театралки.

Юрий Ильич счел разговор оконченным и вышел.

— Вот сложность так сложность, — закручинилась Ольга. — И ведь не выкинешь эту роль из пьесы. Он хоть и отрицательный, но колоритный персонаж. Слушай, а может, его женщина сыграет?

— Какая женщина?

— Ну, не знаю… Какая-нибудь.

— Среди моих знакомых таких женщин нет.

— Среди моих тоже. Ладно! — тряхнула головой Ольга. — На крайний случай пока за Ирода реплики буду читать я. Но в течение недели нам обязательно нужно кого-нибудь найти. Кстати, ты написала-таки монолог Звезды Вифлеема?

— Да, — стеснительно кивнула Зоя. — Вот послушай. Не слишком сентиментально получилось?

И она прочла:

Я звезда, и я пою о Боге,

Что сошел на землю наконец.

Он не в пышном родился чертоге,

А в простой пещере для овец.

Страждущим, измученным тоскою

Он пришел возвеселить сердца.

Будет Он вам миром и покоем

— Сын благой Небесного Отца.

Не напрасно в небо вы глядели,

Я, звезда, и ныне говорю:

Мудрецы, спешите в Иудею,

К новому рожденному Царю.

— Хорошо, — похвалила Ольга. — И сентиментальности нет никакой. Только мне кажется, для монолога Звезды этого маловато. Ты вспомни, она является перед волхвами, и надо, чтоб она прошла по всей сцене. А под три строфы ей бежать придется, это уже будет не звезда, а комета.

Зоя посмеялась:

— Ладно, я еще пару строф добавлю.

— Хорошо. — Ольга поднялась, заторопилась. — Зоя, я побегу, поздно уже.

— Одна и не вздумай. Я тебя провожу.

— Вовсе не нужно. Я прекрасно доберусь.

— Нет! В такое время я не могу тебя отпустить. Посмотри — половина двенадцатого. Давай, я такси вызову.

— Еще чего не хватало. У тебя так много денег? Тут закурлыкал телефон. Зоя взяла трубку.

— Да? Здравствуйте, отец Арсений. Да, она у нас. Собирается домой, я хочу ее проводить, но она артачится и хочет совершить подвиг одиночного ночного хождения. Нет, вы не беспокойтесь, я ее провожу. Со мной ей ничего не грозит. Да? Вы разрешаете? Спасибо. Ага. И вам всего доброго.

Зоя положила трубку, глянула на подругу:

— Твой муж звонил и разрешил мне укусить тебя, если ты побежишь домой одна.

Ольга изобразила панический ужас.

— Что ж, придется вам подчиниться, — со смехом сказала она.

Подруги быстро оделись.

— Папа! — крикнула Зоя. — Я провожу Олю и вернусь.

— Хорошо, — донеслось из глубины комнат. Подруги вышли на —улицу.

— Ого, — сказала Ольга. — Похоже, мороз крепчает. Сейчас где-то градусов двадцать пять…

— Двадцать шесть и три десятых. Ты же знаешь, у нас есть способность точного определения температуры…

Ольга и Зоя бодро топали валенками по совершенно пустой улице. Снег яростно скрипел под подошвами, в небе сияла луна, заснеженные деревья напоминали призраков. Подруги уже спускались в овраг к мосту через ручей, когда Ольга вспомнила:

— Жалко, Патрон ушел, меня не дождался. А то бы нам втроем было еще веселей.

— Патрон замерз и спать пошел. Он же нормальный человек и морозными ночами не шляется, — усмехнулась Зоя.

— Человек? — хихикнула Ольга, но тут Зоя дернула ее за рукав, придушенно вскрикнула:

— Стой!

— Что? — удивилась Ольга. И тут же в душе зашевелился подленький страх.

Женщины стояли как раз перед мостом. В ночной тишине гул ручья казался особенно громким и каким-то тревожным. От черной воды поднимался густой белесый пар, колыхался, словно одежды привидений. Ветлы тянули обледенелые ветки, выглядевшие в свете луны хрустальными…

— Стой, — тихо повторила Зоя. Выпятила подбородок и стала дергать носом, принюхиваясь, как зверь. Ольге стало не по себе.

— Чувствуешь? — почти беззвучно сказала ей Зоя. — Запах.

— Ну да, — согласилась Ольга. — Тухлый Дунай канализацией пахнет.

— Нет. — Зоя помедлила, глаза ее застлала нелюдская чернота. — Это запах чужого зверя. На всякий случай стой у меня за спиной. Запах идет спереди, и если зверь нападет…

— Почему обязательно нападет?

— Потому что у него плохой запах.

— Может, вернемся, я у тебя переночую, — жалобно предложила Ольга, но Зоя сказала мертвым голосом:

— Поздно.

Пронзительно взвизгнуло железо перил. На мост ступила темная звериная туша. Зверь действительно был впереди.

— Зоя, погоди, это же медведь. Наверное, это Патрон. Патрон, Патрошка, иди, не пугай нас! — залепетала Ольга, но тут зверь зарычал, и она поняла, что это был вовсе не Патрон.

— Господи Сил, с нами буди! — закричала Ольга… А дальше все было как в страшном сне или в кино про суровые будни оборотней.

Зоя словно расширилась в плечах и бедрах, нагнула голову по-бычьи. Правой рукой сильно оттолкнула Ольгу:

— Беги обратно, в сторону домов! Зови подмогу!

Но Ольга, упав на снег, лежала словно парализованная и только и могла, что наблюдать за схваткой.

Зверь (он действительно напоминал медведя) прыгнул, будто в полете преодолев пятиметровый мост и еще метра три оврага. Но у Зои по сравнению с ним была выигрышная позиция — она стояла выше по склону. И зверь еще не успел приземлиться, как Зоя взвилась в прыжке и обеими ногами резко ударила зверя в грудь. Тот взревел, его глаза вспыхнули и налились яростно-желтым огнем. Падая, зверь вцепился передней лапой в бедро Зои. Она закричала, а вслед за нею закричала и Ольга, увидев, как из располосованного бедра подруги на кипенно-белый снег выплеснулась кровь, в свете луны показавшаяся по-праздничному яркой.

— Беги! — проревела Зоя подруге, нанося бешенные удары по зверю и одновременно уклоняясь от его лап. — Беги к отцу! Пусть зовет Стаю, в городе убийца!

Зоя кричала очень громко, и ее слова эхом отразились в заснеженной пустоте: «Убийца! Убийца! Убийца!» Ольга вскочила, но ужас, какой-то первобытный, скотский ужас парализовал ее тело и ум.

— Господи, — всхлипнула она. — Я же должна… Должна!

Ольга ударила себя по щеке и опомнилась. Быстро глянула по сторонам в поисках подходящего оружия. Теперь первобытный ужас в ее душе сменился другим не менее древним чувством — испепеляющей жаждой убийства. Что это? Из перил выломана металлическая труба? Подойдет!

Ольга подскочила к мосту, рванула из перил опорную трубу, та подалась неожиданно легко, словно только для этого и болталась тут все последние годы. И с этаким солидным оружием Ольга кинулась в драку, вопя, как безумная валькирия. Она подскочила к зверю со спины и с размаху ударила его по черепу. Удар получился скользящий — в кино Ольга не раз видела, как пользоваться бейсбольной битой, если надо этим спортивным снарядом отключить противника, но в реальной жизни ей не приходилось выполнять такие агрессивные упражнения. Так что жуткий зверь и не покачнулся. Но он отвлекся от нападения на Зою и теперь с рычанием поворачивался к Ольге, посмевшей прервать его бой.

— А ну! — завопила Ольга, вздымая металлическую трубу, как двуручный меч. — А ну подойди!

— Не смей! — кричала Зоя. — Он разорвет! Беги!

Но Ольга, естественно, не побежала. Подхваченная ужасом и яростью, она взмахнула своим оружием…

Зверь взмахнул быстрее. Ольга упала. Ее спас густой и очень плотный мех воротника шубы, иначе когти зверя вспороли бы ей глотку.

«Шубу теперь придется выкинуть», — отвлеченно подумала Ольга, удивляясь тому, какие пустые мысли лезут в голову перед смертью. А зверь навалился на нее, от него несло смрадом и злобой.

«Какие зубы у него чудовищные… А почему я сознание не теряю? Господи, в руки Твои предаю дух мой… А что там Зойка вопит, а?»

— Оля, это оборотень! Крест! Положи на себя крест! Перекрестись!

Ольга дернулась, высвободила правую руку и перекрестилась. Оборотень хотел было вцепиться ей в лицо, но тут замер, словно наткнулся на невидимую преграду.

— Свет Христов просвещает всех! — воскликнула Ольга и снова перекрестилась. Оборотень взвыл, отскочил. Ольга сунула руку за пазуху, достала свой крестик, рванула цепочку:

— Не подходи!

Похоже, зверь и не собирался. Он изнемогал от ненависти, но не рисковал тронуть руки с зажатым т ней крестом.

— Что нам делать? Теперь он на тебя снова нападет, Зоя, ты некрещеная! — в отчаянии воскликнула Ольга. — Зоя, почему ты молчишь?!

Она оглянулась.

— Господи, помилуй, — сказала Ольга. — И спаси нас, грешных.

Она никогда не видела подругу в таком виде.

Изменившаяся Зоя издала утробный нечеловеческий вопль и, разгоняясь, понеслась на оборотня. Тот не успел опомниться и был повергнут наземь ее мощными ударами.

— Ты убьешь его! — через какое-то время вскричала Ольга. — Зоя, не бери греха на душу, не надо!

Впрочем, Зоя даже в своем теперешнем состоянии сама почувствовала ту грань, которую нельзя переходить. Она отскочила от лежавшего бесформенной и безжизненной тушей зверя, выразительно посмотрела на Ольгу.

— Что? — спросила та испуганно. — Что я должна делать? А, отвернуться. Хорошо.

Она отвернулась, прислушиваясь к тому, что творится за ее спиной. Но, видимо, способностью Зои было бесшумное превращение.

Зоя, уже в человеческом обличье и одетая (поскольку пальто она успела перед превращением сбросить на снег), пошатываясь, подошла к Ольге, тронула ее за плечо.

— О-ох! — вздрогнула та.

— Прости. Я надеялась, что никогда не стану делать этой мерзости, да еще перед тобой. Но в животном состоянии у меня прибавляется сил и совершенно заживают раны.

Она показала Ольге свою рану. Действительно, кровь из бедра девушки уже не сочилась.

— Господи, как ужасно, — прошептала Ольга. — Зоя, что нам теперь делать? Он лежит, но он жив, и если он встанет…

— Нужна подмога, — серьезно сказала Зоя. — И обязательно кто-нибудь из Стаи. Чтобы они зафиксировали, что он первым напал на нас и мы не превышали уровня необходимой самообороны.

— Что?! — не поняла Ольга.

— Пусть его арестуют представители Стаи. И сами с ним разбираются. Одно только скажу: он нездешний. Совсем нездешний. И это очень опасно.

— Да что же это такое?! — воскликнула Ольга. — Почему нет житья спокойного? То колдуны приезжают, то оборотни появляются, и все нездешние! И всем от нас чего-то надо!

— Ладно, это эмоции, — отрезала Зоя. После перекидывания она как-то посуровела характером, видно, звериная часть натуры накладывала на нее отпечаток. — Идем за подмогой. Сначала к моим родителям, отец должен знать о случившемся, ведь он исполняет обязанности Вожака Стаи…

— А как мы этого здесь оставим? Зоя задумалась:

— Да, это вопрос.

Но, оказалось, что Небо смилостивилось над ними. Потому что со стороны улицы Лизы Чайкиной затормозила машина такси, из нее выскочил отец Арсений. Он прогрохотал по мосту коваными армейскими ботинками, которые надевал только в экстремальных случаях вроде многодневного похода за грибами, подскочил к нашим героиням и закричал шепотом, расширив глаза:

— Что здесь было?!

— Да так, — с коротким смешком сказала Ольга. — На нас с Зоей напал оборотень, только и всего. Зря ты беспокоился.

И тут у Ольги началась истерика. Она хохотала каким-то металлическим лающим смехом, по щекам текли слезы, и она никак не могла уняться.

— Боже милостивый, — пробормотал дьякон. Обнял жену.

Тут подошел таксист.

— Мне вас ждать долго, публика? — начал он развязно и осекся. Глянул на звериную тушу. Сказал сипло:

— Оборотень?

— Да, — ответила Зоя.

— Напал?

— Да. Мобильник есть?

— На, на, — засуетился таксист. — Такое дело, разве я не понимаю…

Зоя взяла телефон, набрала номер…

— Папа, — заговорила она измученным голосом. — Мы тут недалеко. На нас напали. Оборотень типа урсолюда. Запах нездешний. Нет, он не убит. Сообщи в Стаю, пусть немедленно присылают группу к мосту через Тухлый Дунай, в овраг. Мы не можем его без конца караулить. Да, ранена, но уже заживает. На мне же как на волке… А Ольга в истерике, но за ней приехал муж. Да, хорошо, поняла. Пока, пап.

Девушка вернула телефон таксисту:

— Спасибо. — Посмотрела на растерянных и измученных Горюшкиных: — Отец Арсений, увозите ее, прямо сейчас, пожалуйста. Через минуту здесь будут оперативники Стаи, им не нужно присутствие людей. К тому же Ольга очень измучена. Я виновата. Простите.

— Что вы, Зоя, это моя вина. Отпустил жену одну в ночь, вас впутал… Как вы?

Губы девушки тронула тень улыбки.

— Я справлюсь, уезжайте. Вон, видите? Это… Это наши. Идите в машину.

Дьякон кивнул, повел жену, Ольга еле переставляла ноги. Пока шел к машине, поминутно оглядывался. Около Зои и неподвижно лежащего на снегу зверя собирались тени. Они были бесформенны и даже казались бесплотными, но отец Арсений знал, что никакая встреча с ними не может положительно повлиять на человеческую судьбу.

Горюшкины вернулись домой в состоянии сильной подавленности. Ольга еще не отошла от пережитого ужаса, а отец Арсений, естественно, сопереживал жене и ругал себя за то, что позволил ей сосвоевольничать и отправиться в одиночку к подруге, да еще и влипнуть в неприятнейшее приключение.

— Чайку выпьешь, Оля? — спросил дьякон. Жена кивнула, села на диван, безучастно сбросив на пол шубу. Отец Арсений пошел на кухню ставить чайник. Однако когда он вернулся, то увидел, что его благоверная супруга крепко спит на диване, даже не раздевшись и не сняв валенок.

Дьякон вздохнул и улыбнулся — во сне Ольга переставала быть ироничной и многознающей дьяконицей, словно возвращалась в свое истинное состояние, состояние беззащитной девочки. Такой Ольгу увидел семинарист Горюшкин давным-давно в посадском сквере, на скамейке, с бестолковой книжкой в руках. Хотя Ольга в тот момент и не подозревала о беззащитности своей внешности и чрезвычайно бы удивилась, если б Арсений признался ей, что выбрал ее в жены вовсе не за ум, не за острый язычок и строптивый характер, а за это выражение лица, в редкие, особые минуты появляющееся, будто превращалась Ольга в доверчивую трогательную Дюймовочку, которую надобно оберегать от сквозняков и укачивать в колыбельке из лепестка розы. О, конечно, скажи отец Арсений супруге про Дюймовочку, возмущению не было бы предела, ибо Ольга иногда напускала на себя такую феминистическую блажь, что хоть из дому беги прямиком до ближайшего мужского скита!

Отец Арсений осторожно, чтоб не потревожить, стянул с жены валенки и одежду, взял на руки и перенес в спальню. Ольга даже не шелохнулась, видимо, сон у нее от пережитого потрясения был куда глубже, чем обычный. Дьякон уложил жену на кровать, укрыл одеялом, посмотрел на часы и понял, что самому спать ложиться уже нет смысла. Поэтому взял с книжной полки жены первую попавшуюся книжку (попался «Град обреченный») и на цыпочках удалился на кухню — пить чай и читать классику советской фантастики.

А Ольга видела сон — пространный и яркий, словно кинофильм. Будто бы они с Зоей идут по дороге, проложенной в лесу. Стоит ранняя осень, деревья с обеих сторон дороги чуть тронуты золотом и пурпуром увядания. Воздух терпко пахнет сосновыми иглами и грибами, кругом разлита дивная тишина, нарушаемая только шорохом подошв. Ольга видит, что они с Зоей одеты совсем по-простому, как паломницы — в длинные темные юбки из дешевого трикотажа, в затрапезные кофты, башмаки без каблуков, а на головах повязаны одинаковые ситцевые платочки — синие в мелкую белую крапинку. Ольга хочет возмутиться, что в таком виде даже и на паломничество нельзя выходить, слишком уж убого, но потом передумывает: сон есть сон, во что он тебя одел, то и носишь.

Они шагают, а дорога все разматывается впереди серой холстинной скатертью, все выстраиваются в ряды высокие сосны с красно-бронзовыми стволами, небо расцветает закатным багрянцем и окрашивает всю землю в тревожно-яркие тона.

— Куда мы идем? — спрашивает Ольга у подруги.

— Разве ты не помнишь? — удивляется Зоя. — Мы идем в монастырь. Поклониться тамошним святыням.

— А в какой монастырь? — не отстает Ольга с вопросами.

— Свято-Казанский, что в за Оболонской пустошью.

Ольга опять удивляется. Оболонская пустошь — место, от города Щедрого недальнее;, но сроду не было поблизости от него никакого монастыря!

— Есть, он и всегда был. — Зоя словно услышала немой Ольгин вопрос— Просто не всякому сей монастырь явлен. Потому что в нем спасают душу покаянием такие великие грешницы, что простой ум человеческий от них отшатнулся бы в ужасе…

— Грешницы? Значит, монастырь женский?

— Да. Вот, смотри — он уж перед нами.

И впрямь лес расступается, а дорога струится лентою вниз — к низине, в которой лежит, словно россыпь ослепительно белого колотого сахара, монастырь с высокими колокольнями и сияющими золотом куполами.

— Как красиво, — шепчет Ольга, любуясь.

— Да, — соглашается Зоя.

Нежно и печально в монастыре ударяют к вечерне. Колокольный звон, невесомый, смиренный, плывет над верхушками деревьев и гаснет, как давнее и дорогое сердцу воспоминание.

— Поспешим, — говорит Зоя. — Нам нужно после службы еще встретиться с одним человеком.

— Хорошо. Послушай, Зоя, а разве тебе можно входить в монастырь? В смысле, это тебе не повредит?

— Нет, — улыбается Зоя, и в улыбке ее нет печали. — В этот только монастырь и можно войти таким, как я. Ты поймешь. Позже.

Они подходят к монастырским воротам. Безлюдно и тихо; горит лампада синего стекла перед надвратным образом Казанской Божией Матери. Ольга крестится, спрашивает Зою:

— Нам будет где остановиться на ночлег? Зоя кивает. Лицо ее восторженно и светло. Паломницы идут по территории монастыря, хотя лучше сказать — «движутся в его пространстве», потому что издали казавшийся маленьким монастырь на самом деле огромен. В центре стоят почти вплотную друг к другу три храма. Первый— солидный, крепкий, пятиглавый, с куполами, напоминающими богатырские шлемы. Второй похож на шкатулку — продолговатый и с выгнутой крышей, увенчанной одним куполом, да еще с высокой колокольней. Третий храм — маленький, хрупкий, с крошечным куполом-луковкой и крышей, напоминающей взъерошенное птичье крыло. Возле храмов на огромных клумбах доцветают пышные разноцветные георгины, хризантемы, бархатцы и настурции. Бродят по выложенным плиткой дорожкам голуби, воркуют, потукивают носами о камень, словно тщатся выковырнуть из него лакомый кусочек.

Ольга оглядывается. Везде царит белизна и чистота, кажущаяся еще более яркой от контраста с цветами на многочисленных клумбах.

Зоя поясняет, указывая рукой:

— Там кельи рясофорных инокинь. Там — живут и подвизаются схимонахини, но к ним не положено, они очень строго блюдут одиночество и молчание. А вон — кельи для послушниц и рядом монастырская гостиница, там мы и остановимся на ночлег.

— А это?

— Это часовня в честь иконы Божией Матери «Живоносный источник». Часовню построили над родником, который давно пробился здесь сквозь землю по молитвам первой насельницы этого монастыря. Вода источника целительна, она врачует душу от печали и укрепляет тело. Мы потом пойдем туда. А сейчас давай зайдем в храм, поблагодарим за то, что мы сподобились попасть в это святое место.

— В какой из храмов? — уточняет Ольга.

— В этот. — Зоя указывает на храм-шкатулку. — Церковь в честь священномученика Киприана и мученицы Иустинии. Нам именно в него.

— А почему не в другие?

— Не знаю, — пожимает плечами Зоя. — Просто чувствую, и все.

Они входят в храм. Зоя привычно остается в притворе, а Ольга проходит дальше, у свечного ящика покупает свечи — длинные, тонкие, пахнущие настоящим воском. Продавщица — рясофорная монахиня с неулыбчивым, но ясным лицом — I спрашивает:

— Поминать будете?

— Да, — спохватывается Ольга. — Пожалуйста, напишите о здравии: протоиерея Емельяна, иерея Власия, диакона Арсения, рабы Ольги, рабы Любови…

— А подругу вашу? — вдруг спрашивает монахиня и карандашом показывает в сторону замершей в притворе Зои.

Ольга вздыхает:

— Она некрещеная.

Говорит это и сама спохватывается: какова-то будет реакция монахини на такие слова? Зачем некрещеный человек появился в монастыре? Но в глазах инокини светится понимание. Она говорит:

— Все равно, скажите ее имя, о ней будут молиться не церковно, а келейно, как о страждущей и заблудшей.

— Ее зовут Зоя.

— А вы, — продолжает монахиня, — тоже за нее молитесь.

Ольга кивает и отходит от свечного ящика. Она тихо и не спеша движется по полупустому храму. Останавливается у знакомых икон, ставит свечи. Храм красив и почему-то напоминает осенний лес — наверное, оттого, что в настенных росписях изобилует охряной, багряный и приглушенно-желтый цвета. И в этом осеннем царстве иконы представляются дверями, которые открыли те святые праведники, что на них изображены. Открыли и смотрят на молящихся — не строго смотрят, а кротко и мудро. Ольге так хорошо, что хочется поплакать, но тут кто-то сзади касается ее плеча. Ольга оборачивается и видит перед собой молоденькую послушницу — не в апостольнике, а просто в темном платочке, повязанном по самые бровки (кстати, густые и симпатичные). Послушница кланяется Ольге и говорит:

— Матушка Валерия просит передать, что ждет вас и вашу спутницу в библиотеке.

— Нас ждут? — изумляется Ольга. Послушница кивает.

— А где находится библиотека?

— Матушка благословила меня проводить вас, — отвечает девочка.

И вот уже снится Ольге, что они с Зоей входят в небольшой одноэтажный домик. Здесь кругом стоят шкафы и стеллажи с книгами, старинная, наверно еще позапрошлого века, конторка, письменный стол и несколько стареньких, с вытершейся обивкой стульев. Девочка-послушница предлагает гостьям присесть и уходит. Паломницы оглядываются; Зоя, щурясь, пытается рассмотреть названия книг, но в библиотеке еще не зажигали света, а за окнами уже набежали сумерки.

— Добрый вечер, — слышат наши героини тихий голос.

Ольга вздрагивает от неожиданности, но потом успокаивается. Просто из-за книжного стеллажа вышла монахиня. Поклонилась гостьям и села за стол — напротив. Зажгла свечи в стоявшем на столе подсвечнике. Дрожащее сияние озарило лицо монахини, и Ольга увидела, что их собеседница когда-то была очень красива, теперь же ее лицо изуродовано шрамами, впрочем давними, затянувшимися. А Зоя так и впилась глазами в это лицо и в эти шрамы и отчего-то задрожала.

— Рада вас видеть, — сказала монахиня. — Простите великодушно, что не предлагаю вам трапезы — у нас по уставу после восьми вечера вкушать не положено. Впрочем, если угодно, в гостинице вам подадут чаю.

— Ничего, мы потерпим, — заверила Ольга. — В монастырь ездят не за тем, чтоб чаи гонять.

— Это вы верно сказали, матушка дьяконица, — кивнула монахиня, а Ольга всплеснула руками:

— Откуда вы знаете, что я дьяконица?

— Только по наблюдению. У вас вид жены священнослужителя. Но для попадьи вы недостаточно осанисты. Значит, ваш муж дьякон. Видите, никакой магии.

— Да, все верно, — рассмеялась Ольга, слегка уязвленная тем, что в ней не обнаружилось положенной попадьям осанистости.

— А вы, милая, — обращается монахиня к Зое, — очень страдаете, верно?

— Да, матушка…

— Валерия. Таково мое имя теперь. Не волнуйтесь. Вы здесь как раз для того, чтобы получить избавление от страданий.

— Я умру? — спрашивает Зоя, слишком однозначно истолковав слова сестры Валерии.

— Мы все умрем, — спокойно говорит монахиня. — Когда придет срок. Но я сейчас говорю не о последней смерти. Как вас зовут, милая?

— Зоя.

— Вы ведь оборотень, верно, Зоя? Точнее, мните себя оборотнем…

— Как вы догадались? — шепчет Зоя, и по лицу ее катятся слезы. — И почему вы говорите, что я мню себя оборотнем? Я действительно оборотень. Проклятый Богом и людьми!

— Чш-ш, — успокаивает Зою монахиня. — Никогда не нужно говорить так. Еще ничего не поздно.

— Что не поздно? — подает голос Ольга, но монахиня говорит, не расслышав ее вопроса:

— Я хочу вам рассказать историю одной женщины. Эта женщина родилась ведьмой.

— Так не бывает, — тут же вставляет реплику Ольга. — Ведьмой нельзя родиться.

— Верно, — тонко улыбается сестра Валерия, и улыбка на ее изуродованном лице смотрится ужасно. — Но она думала, что родилась ведьмой. Она возомнила. И она стала строить свою жизнь так, чтобы во всем соответствовать своему ведьмовскому предназначению. Она много читала магических книг, училась ворожить и исправно посещала шабаши, натираясь специальной мазью. То есть она была уверена в том, что посещает их, потому что в колдовскую мазь входили вещества, вызывающие сильнейшие зрительные и слуховые галлюцинации. Эта женщина даже убедила себя в том, что у нее, как у всякой ведьмы, был хвост, только ей его отрезали в младенчестве. На самом же деле никакого хвоста не было. В младенчестве у нее над копчиком вздулся фурункул, и его пришлось удалять хирургическим путем, отчего и остался шрам. Якобы шрам от удаленного хвоста… Потом женщина, возомнившая себя ведьмой, вышла замуж и обставила свою жизнь так, что ее муж, вполне здравомыслящий человек, тоже поверил в ее ведьмовскую натуру. У них родились дети — дочери-близнецы, а потом, позднее, сын. К несчастью, эта женщина заразила склонностью к магическому и своих детей. Они поверили в магию. И магия их погубила.

— Боже мой… — прошептала Ольга.

— Одна из дочерей тоже начала считать себя ведьмой, как и мать. Другая, однажды получив нервное потрясение, решила, что ее приятель — вампир. А сын…

Сестра Валерия замолчала и долго так сидела, глядя в занавешенное сумерками окно. Потом заговорила снова:

— Сын захотел стать Богом. Он захотел несуществующее сделать как существующее. Он поверил в то, что найдет дорогу в мир, который подвластен только ему.

— И что же? — Ольга, сама того не замечая, плакала.

— Они слишком сильно погрузились в бездну своих мечтаний. И однажды… Но это тяжело рассказывать в подробностях. Случилась трагедия. Муж и сын этой женщины в одночасье погибли, на ее глазах, и она не сумела их спасти, потому что это уже были не мечты, а настоящая жизнь, где от смерти не избавит никакая магия. Эта женщина выжила, но с тех пор, с того самого момента, когда смерть стояла рядом и леденила ее лицо, женщина прозрела. И поняла, как жестоко и преступно она ошибалась. Она обратилась к своим дочерям, умоляя их оставить все занятия магией и никогда, никогда более не оскверняться прикосновением к этой дьявольской уловке, но они ее не послушали. Потому что были слишком взрослые и не хотели менять своего пути. И тогда она ушла. Она решила умереть для всего мира и жить только покаянием. Эта женщина узнала о том, что существует на земле место для таких, как она, — ослепленных, но потом прозревших. Теперь ее жизнь — в вере, покаянии пред Богом, которого раньше она отвергала, и в молитве, которой надо учиться. Она умертвила свою ведьму, а Бог оживил ее душу — для новой жизни.

Сестра Валерия умолкла. Ольга не знала, что сказать, эта история жгла ее сердце. Но тут заговорила Зоя, и голос ее дрожал:

— Эта женщина… Она приняла крещение?

— Да, — кивнула сестра Валерия. — Ведь она отвергла свое прежнее злочестие, она уверовала. И что могло помешать ей креститься?

— Но как же?..

— Да, это было нелегко. Когда она крестилась, вода из купели обожгла ее так, как обжигает кислота. Но в душе ее было ликование, и она поняла, что эта боль — боль оттого, что в ней умирает ветхий человек и рождается новый.

— И у вас эти шрамы от святой воды? — со страхом воскликнула Ольга.

— Как вы могли такое подумать, — улыбнулась монахиня. — Об ожоге я сказала в фигуральном смысле, для пущей красивости речи. Простите меня за это. А шрамы у меня с тех пор, как я обварилась кипятком в нашей монастырской котельной. Надо мной трубу прорвало. Это давно было, я тогда еще только получила рясофор.

— Ох…

— Ничего. Зато теперь проблемы внешности совсем не беспокоят. Зоя…

— Да?

— Я ведь рассказала эту историю для вас. Для того, чтобы вы поняли: очень часто мы — это то, что мы сами о себе думаем и мним. Если мы думаем о себе, что мы люди, то и поступаем, как люди. Если же мы возомним себя оборотнем, или ведьмой, или вампиром, мы будем жить, чувствовать и поступать так, как сами себе внушили. Более того. И люди вокруг нас однажды увидят нас именно такими, какими мы себя им показываем. И если мы упорно показываем, что мы оборотни, — то они увидят в нас оборотней. А на самом деле…

— Но я на самом деле оборотень! — закричала Зоя. — Я не хочу им быть, но я ничего не могу с собой поделать!

— Не хочешь — и не будешь, — сказала сестра Валерия. — Говоришь, ты оборотень? Перекинься. Не стесняйся меня. Встань и перекинься.

Зоя вскочила, глаза ее горели.

— Вы хотите сказать, что если я не захочу, то и не стану зверем?

— Да. Потому что на самом деле нет никаких чар. Есть свободная воля человека, данная ему Богом. И это то, что победит любого зверя.

— Но я не могу креститься! Не могу прикасаться к серебру! Крест жжет меня!

Сестра Валерия улыбнулась и взяла Зою за руку.

— Не бойся, токмо веруй, — сказала она и вложила что-то в ладонь Зои. Та вскрикнула, разжала было ладонь, а потом замерла, рассматривая крест из серебра, что вовсе не жег ее кожи. Она смотрела на крест, и Ольга поняла, с какой отчаянной надеждой жаждет для Зои чуда.

— Значит, я могу? — спросила Зоя у сестры Валерии.

— Можешь, — ответила та. — А теперь ступайте с Богом, милые. Поздно уже, вам отдыхать пора…

— Подождите! — вдруг воскликнула Зоя. — А вы можете сказать, каково было ваше имя до принятия монашества?

Сестра Валерия улыбнулась:

— Это ни к чему. Я скажу лишь, что то мое имя не было истинным…

И вдруг не стало ни сестры Валерии, ни домика-библиотеки, а был берег какой-то реки, подернутый молочным туманом. Зоя стояла рядом с Ольгой, стискивая в руке крест…

— Вот вода, — повторяла и повторяла Зоя. — Вот вода…

И на этом сон кончился.

Когда Ольга проснулась, то долго бездумным взглядом изучала открывшееся ей белое пространство. Потом она поняла, что это потолок, на котором лежат световые блики от пронизанных солнечными лучами заиндевевших окон. Ольга повернула голову, и выяснилось, что она лежит в собственной постели у себя дома.

— Сеня, — позвала она мужа. Голос слушался на удивление, а вот все тело стонало, словно его топтали. И ноги гудели, будто прошли многие сотни километров. — Сенечка!

— Арсений на службе, Оленька, — к постели подошла Любовь Николаевна, улыбнулась ободряюще, — а пока я с тобой посижу. Как ты себя чувствуешь?

— Терпимо, — чуть покривила против истины Ольга. — Жить можно.

— Может, чаю приготовить? Или омлет?

— Так ведь пост же! Чай с постным печеньем. И вермишель «Роллтон» — вот и вся еда.

— Оля, больным можно поста не соблюдать.

— А я не такая уж и больная, — улыбнулась Ольга. — Сейчас встану.

— Лежи! — строго сдвинула брови Любовь Николаевна. — Чай принесу, чайник как раз вскипел. А если по деликатному делу, то я провожу.

— Да я же почти хорошо себя чувствую!

— А вдруг у тебя сотрясение мозга?

— С чего?! — искренне изумилась Ольга. — Если вы думаете, что я…

— Не торопись, — остановила ее Любовь Николаевна. — Давай сначала чай, а потом разговоры.

— Нет, погодите, Любовь Николаевна… Ах, какой сон мне снился. Про монастырь, про Зою. Мы с ней паломничали.

— Да уж, действительно сон, — заметила Любовь Николаевна.

— «Вот вода», — прошептала Ольга, словно пробуя на вкус последние слова своего сна. — Почему мне так знакома эта фраза?

— «Вот вода»? — переспросила Любовь Николаевна. — Это же из Деяний Апостолов. Когда апостол Филипп встретил едущего на колеснице вельможу царицы Кандакии,. то вельможа после разговора с апостолом подъехал к воде и сказал: «Вот вода, что препятствует мне креститься?» Тогда апостол крестил его.

— Теперь понятно, — сказала Ольга. — В последнее время меня очень заботит вопрос о возможности крещения для тех, кто… Ах, если бы сны сбывались! Хоть иногда.

— Мечтательница ты, Олюшка, — улыбнулась Любовь Николаевна. —Деток тебе с Арсением надо, и пройдут твои мечтания.

— Да когда же их заводить-то, деток? — фыркнула Ольга. — То Арсений служит, то пост, то постный день, то праздник! Скоро будем жить поистине как брат с сестрой…

— Ничего, найдется время. — В улыбке Любови Николаевны мелькнула едва заметная хитринка. — У нас вон с батюшкой — пятеро…

— О нет, на такие подвиги я не способна!

— Не зарекайся, — вздохнула Любовь Николаевна. — Ну, смотрю, ты и впрямь приободрилась. Тогда идем чаевничать.

Чай был очень неожиданным на вкус, травянисто-сладковатый и со странным ароматом.

— Что это? — удивилась Ольга, рассматривая чай в своей чашке.

— А! — торжествующе улыбнулась Любовь Николаевна. — Это мое новое приобретение. Называется ройбуш.

— Что за зверь?

— Это кустарник такой южноафриканский. Красный. Очень полезный при нервных расстройствах и ослаблении организма.

— Да? Ладно. А как этот кустарник красный африканский у нас в Щедром появился? В совхозе Кривая Мольда вывели?

— Нет, Оля, ты, видно, давно в торговых рядах не была. На днях открылся замечательный чайный магазин. Называется «Одинокий дракон». Там такой ассортимент! И продавец удивительно вежливый и знающий молодой человек. И натуральный китаец, представь себе! Глаза желтые, прямо как янтарь! А по-русски замечательно говорит. Мы с ним побеседовали, мне же интересно, каким это ветром в наши глухие края его занесло. Оказывается, у него тут когда-то жили родственники. До революции стояла в торговых рядах лавка старого Пэньчаня, вот этот молодой человек его дальний потомок. Решил тоже открыть тут торговлю. Он-то мне и посоветовал купить ройбуш, а ты же знаешь мою слабость к чаю…

— Да-да… Любовь Николаевна, а про вчерашнее событие ничего не слышно нового?

— Официально — ничего. Ни по местному радио, ни по телевидению. Да ты и сама подумай, зачем в. городе панику поднимать. А Зоя твоя раным-рано уже была у вас, разговаривала с Арсю-шей, просила передать, чтоб ты не волновалась. Этого зверя их Стая арестовала, его тайно вывезут и, скорее всего, уничтожат. Зоя говорит, это был безумный оборотень.

— Бешеный?!

— Бешеные — собаки, а оборотни — безумные. Плохо только, что он Зою ранил.

— Ой, Боже, она может от него заразиться безумием?! А что же делать?!

— Она сказала, сорок дней специальные инъекции себе будет колоть, так что все должно обойтись… Ох, Оля…

— Что?

— И угораздило тебя иметь такую подругу.

— Любовь Николаевна, это неправильно — говорить так! Я Зою знаю, и она, может быть, больше человек, чем все мы! Она не убийца, она не зверь в самом ужасном смысле слова…

— Тем не менее у нее, как и у любого зверя, нет бессмертной души. А святые отцы говорили, что звери — это то же, что и земля, прах.

— Нет. Я еще помню: «Блажен, иже и скоты милует»! Ох, пожалуйста, не надо сейчас этих богословских разговоров…

Ольга нервно потерла виски.

— Что, голова кружится? — сразу спросила Любовь Николаевна, испуганно глядя на молодую женщину.

— Нет, нет… Думаю, мне нужно позвонить Зое. Поговорить с ней обо всем, что случилось…

Однако Зоя была не из тех нелюдей, которые для того, чтобы навестить подругу, дожидаются специального приглашения. Она явилась сама, смущенная и сияющая одновременно.

— Здравствуйте, — сказала она. — Извините, что помешала. Оля, ты как, хорошо себя чувствуешь?

— Вполне. Хочешь выпить ройбуш? Любовь Николаевна принесла, вот пробуем его на вкус… Что-то вроде чая.

— Да, спасибо. — Зоя приняла из рук Любови Николаевны чашку, отпила, похвалила, но взгляд ее был при этом рассеянным, а мысли явно бродили где-то за тридевять земель.

— Зоя, что-то еще случилось? — проницательно поинтересовалась Ольга.

Зоя стремительно покраснела и улыбнулась еще стеснительнее.

— Хорошо, — тут уж усмехнулась и Ольга. — Поставим вопрос иначе. Тебе пришло новое письмо?

…У подруг не было секретов. И Ольга, разумеется, знала, что Зоя в свои двадцать три года страстно мечтает встретить Настоящую Любовь, которая плавно и целомудренно перерастет в Настоящую Семью. Но это никак у нее не выходило. Во-первых, в Щедром, как и во многих провинциальных городках России, к сожалению, на каждого женатого мужчину приходилось пять незамужних девушек. Что уж тогда говорить о холостяках — их уроженкам Щедрого не хватало просто как воздуха в зоне задымления. Нет, для не особенно разборчивых девиц всегда имелся вариант создания семьи с вампиром или умертвием — если хотелось иметь семью лишь формально: бродит по дому лицо мужского рода, и то хорошо. Но заводить роман с нежитью, влюбляться в них? Это надо обладать какими-то извращенными понятиями о самом нежном и возвышенном чувстве.

Потому Зоя и страдала от одиночества. Она мечтала и вымечтала-таки себе идеальный образ любимого мужчины, а все, что этому образу не соответствовало, без всяких рассуждений отвергала. Типичная ошибка многих молодых девушек.

К тому же у Зои была еще одна проблема, не дающая ей влюбиться (да, именно так!). Она страдала из-за двойственности своей природы и разрывалась между дилеммой: искать себе спутника жизни среди оборотней или среди людей? Ее родители оба были оборотнями; мама, только согласись на это дочка, готова была сосватать ей солидного урсолюда из обеспеченной семьи, но Зою не вдохновляла перспектива быть женой медведя и всю жизнь посвятить натуральному хозяйству.

А мужчины людского племени могли и презреть любовь девушки семейства вервольфов — кому захочется иметь жену, изредка, для разнообразия, превращающуюся в натурального зверя?

Словом, Зоя мечтала. И в ее мечты была, конечно, посвящена Ольга. Дьяконица, как всякая благополучная замужняя женщина, имела страсть к сватовству (в самом хорошем и приличном смысле этого слова). Она несколько раз знакомила Зою с вполне приличными мужчинами, но что-то не ладилось. То Зоя не нравилась предполагаемым женихам, то наоборот… В конце концов Зоя решилась на знакомство по переписке через Интернет. Там у нее немедля появилась масса поклонников, но Зоя выбрала одного — симпатичного молодого человека по имени Федор Снытников. Федор в первом же письме заявил, что он православный верующий, и Зою это вдохновило на общение с ним. Она писала о себе (правда, не все); Федор в ответ присылал пылкие и одновременно целомудренные письма. Зоя читала их вместе с Ольгой и грезила о встрече с предметом своей —первой любви не виртуально, а в реальности. В конце осени Федор неожиданно написал Зое, что собирается приехать в Щедрый — он жаждет увидеться с Зоей, и, похоже, эта встреча должна иметь далеко идущие и радостные последствия. Зоя ответила в письме, что будет рада его приезду, и на всякий случай посетила магазин свадебных платьев, присматриваясь к наряду, в котором можно играть свадьбу после Святок без риска простудиться…

И сейчас, когда Зоя так мило покраснела, смешалась и выглядела глуповато-счастливой (хотя, кажется, все счастливые люди в минуту своего блаженства выглядят глуповато), Ольга поняла: свершилось.

— Неужели твой Федор приехал?

— Именно, — ответила Зоя, радуясь и смущаясь проницательности подруги. — Это так неожиданно. А знаешь, как все получилось? Мне сегодня надо было в магазин прийти пораньше — до открытия подвезли новые книги, я принимала, накладные сверяла, обычная работа. И как я забыла за собой дверь в магазине запереть, ума не приложу! Вот, сижу, вношу данные на новый товар в компьютер и слышу — дверь открылась, и кто-то по магазину ходит. Я из подсобки выскочила, сама холодным потом обливаюсь — ведь если что украдут, так хозяйка с меня шкуру сдерет и к себе на стенку ее приколотит! Смотрю — молодой человек. Говорю: «Извините, магазин закрыт. Мы работаем с одиннадцати часов». А он: «Зоя, разве вы меня не узнаете? Это же я!» Тут я пригляделась — верно, Федор приехал. Он прямо с вокзала решил пойти ко мне на работу — поздороваться и вообще…

— И надолго он?

— Не знаю. Пока он остановился в гостинице.

— В какой?

— Свободные места были только в отеле «Це-пеш». Ну, в том, который содержит семья вампиров Дятьковых. Нет, Оля, не подумай чего, это хороший отель, и Дятьковы — приличные вампиры…

— Они не кусают своих постояльцев?

— Нет!

— Кстати, Зоя, а ты ему рассказала о том, что в нашем городе живут не только люди, и о том, что хозяева «Цепеша» спят в гробах и исключают из меню своей кухни чеснок?

Зоя смутилась. Покачала головой.

— Еще нет… Оля, я боюсь. Это для него будет такой неожиданностью. Потрясением. Он, верующий человек, и вдруг узнает, что среди нас есть…

— Отец Емельян тоже верующий человек. Он знает, например, о том, что ты оборотень и что брат владыки Кирилла — главный вампир города. И он живет с этим знанием, и непохоже, чтобы это его пугало…

— Оля, ты сравнила! Батюшка столько прожил, и у него духовный опыт, а Феде, как и мне, всего-то двадцать три! Какая может быть духовная опытность в такие годы!

Ольга подумала, что ее-то муж тоже вроде бы не старец, но промолчала.

— Что ж, — нарушила молчание Любовь Николаевна. — Если этот Федя — парень порядочный, да еще и верующий, то лучше жениха тебе, Зоя, не сыскать. Вот пост и Святки пройдут, там можно и свадьбу играть. Только чем твой Федор целый месяц заниматься будет у нас в Щедром?

Зоя опять залилась краской, но сообщила:

— А я попросила его сыграть в нашей пьесе роль царя Ирода. И он согласился!

— У меня нет слов! — сказала Ольга.

На следующий день Ольга и Зоя раздавали роли своим актерам. Все собрались в Клубе железнодорожников — его руководство пошло навстречу идее поставить рождественскую пьесу и отдало малый зал со сценой в безраздельное владение самодеятельных актеров. С тем только условием, что актеры не прожгут занавес сигаретами, не будут оставлять за кулисами объедки и на премьеру пьесы пригласят весь коллектив клуба. Излишне говорить, что эти условия «актерский коллектив» выполнял с легкостью.

Сейчас «актеры» сидели в первом ряду партера, а Зоя и Ольга ходили перед оркестровой ямой и вручали пачки текстов.

— Старый пастух, вот ваш текст!

«Старый пастух» — протоиерей Емельян взял листки и улыбнулся. Даже в пьесе ему выпала пастырская роль.

— Пастушок… Где этот мальчишка опять, а? Ведь просила же сегодня прийти обязательно…

— Он заболел, грипп, — подал голос симпатичный мальчуган лет двенадцати. — Тетя Оля, ну можно я за него играть буду? Дениска не умеет с выражением читать, а я умею!

— Артем…

— Да какая вам разница, теть Оль! Мы же все равно близнецы!

— Действительно, пусть Артем играет, —шепнула Зоя подруге. — Он побойчее, и, главное, у него есть желание.

— Ладно. Но только если будешь хулиганить, Артем…

— Я? Да вы что?!

— Ага, а кто в школе недавно на уроке химии фейерверк устроил… Ладно. Теперь тексты волхвов. Гаспар. Вот ваши слова, Демьян Исаич.

— Благодарствую, милая. Буду учить.

— Балтазар. Возьмите, отец дьякон.

— Слушаю и повинуюсь, мать дьяконица.

— Мельхиор… А где у нас третий волхв?

— Я здесь, здесь!

К Ольге суетливо подскочил небезызвестный читателю Сидор Акашкин и выхватил текст для роли волхва Мельхиора. Оля едва заметно поморщилась, участие скандального журналиста в спектакле ее не радовало, но Акашкин так настойчиво просился в число участников, что легче было его взять, чем отказывать. Однако Ольга пообещала сама себе, что при первой же возможности постарается заменить Акашкина. А может, любитель сенсаций и сам потеряет к пьесе интерес.

Роль Ангела-благовестника, возвещающего пастухам о рождении Спасителя, получила юная красавица с редкостным именем Тавифа — дочка соборного настоятеля протоиерея Александра. У шестнадцатилетней Тавифы было чистое и ясное лицо с добрыми светлыми глазами, длинная коса цвета спелой пшеницы и совершенно кроткий, даже пугливый нрав, так что имя свое она вполне оправдывала. Ольга представляла, что Тави (так она звала девочку) будет чудо как хороша в длинном белом наряде и с крыльями за спиной. И чтобы распущенные волнистые волосы венчала тонкая блестящая корона. Роль Звезды досталась подружке Тавифы — Наташе, девочке с явными актерскими способностями. Правда, была в Наташе некоторая заносчивость и склонность к злоупотреблению косметикой, но Ольга вспомнила себя в шестнадцать лет и отнесла эти недостатки на счет возраста. Ангелом мести был звонарь Тимофей, ему предстояло обличить царя Ирода в великих грехах и поразить смертью. Еще были Рахиль и Лия — женщины, которые будут оплакивать своих младенцев, убитых царем. Тексты Рахили и Лии взяли на себя Ольга с Зоей. О тех, кто исполнял роли слуг Ирода и его воинов, говорить необязательно.

— Так. И, наконец, царя Ирода у нас играет гость города Щедрого Федор Снытников. Федор, возьмите ваши слова.

— Спасибо. — Федор взял протянутые Ольгой листки и как-то особенно улыбнулся. Ему шла эта улыбка: она показывала, что в юном Федоре есть масса достоинств, ради которых любая (слышите, любая!) женщина готова пойти за ним на край света.

«Еще чего!» — подумала Ольга и прикусила губу. Мальчишка, вот и все. С нечетко выраженными признаками характера. Впрочем, Ольге с ним детей не крестить. Пускай Зоя разбирается, сколько в Федоре Снытникове благочестия и сколько — самонадеянности. Хотя благочестие и самонадеянность—понятия, взаимно друг друга исключающие.

Народ зашуршал листками — знакомился с текстом. Ольга подошла к Зое и шепнула:

— Ты уверена, что твой Федор справится с ролью?

— Он вовсе не мой! — вскинулась Зоя. — Конечно, справится. У него явный талант.

Ольга хотела спросить у подруги, как она за столь небольшое время определила, что у красавчика Снытникова имеется артистический талант, но передумала. Зоя решит, что Ольга противится ее личному счастью. А такие решения очень часто приводят к непоправимым ссорам между двумя г лучшими подругами.

Примерно через полчаса Ольга сказала:

— Ознакомились? Теперь давайте устроим читку. Не старайтесь сейчас читать с выражением, мы просто знакомимся с пьесой и друг с другом. Так, начинает у нас Ангел-благовестник. Давай, Тавифа, только погромче.

Тавифа откашлялась и, теребя широкий отложной воротник своей блузки, начала читать:

Сегодня нам поет небесный хор

О чуде, совершившемся когда-то.

Об этом чуде помнят до сих пор…

Пока Тави читала, Ольга отчего-то исподволь разглядывала Снытникова. А тот, похоже, залюбовался юной Тавифой. Хорошо, что девочка, увлеченная декламацией, не замечала его взгляда. Если бы он так посмел смотреть на Ольгу, то… Нет, она не влепила бы ему пощечину, но ясно дала бы знать, как относится к таким взглядам. И как только Зоя могла счесть этого мальчишку подходящей кандидатурой для семейной жизни!

«Ясно как, — сама себе сказала Ольга. — Она так долго мечтала о принце. И вот он здесь. Даже не принц. Царь».

Ольга постаралась отогнать от себя эти мысли и сосредоточиться на читке пьесы. Ничего, похоже, они все сработаются, и спектакль получится. Лишь бы Демьян Исаич не перепутал слова. И не забыл. У бывшего великого чернокнижника после случая с Ковчежцем выявились нелады с памятью. Хотя можно будет посадить суфлера, на всякий случай.

Зоя, казалось, неотрывно следит за текстом и полностью .поглощена этим процессом. Но когда пришла очередь монолога царя Ирода, Зоя подняла голову от тетрадки, несмело посмотрела на Федора и сказала:

— Федор, твой монолог. Пожалуйста… Тот улыбнулся, встал:

— А можно я буду читать на сцене? Сидя в кресле — это будет невыразительно.

«Скажите пожалуйста!» — внутренне фыркнула Ольга, а Зоя сказала:

— Да, конечно.

Снытников вышел на сцену. У него была выверенная походка канатоходца, не делающего ни одного лишнего движения и всегда помнящего о том, что за ним наблюдают восторженные глаза публики. Он начал читать, почти не заглядывая в листок:

Я Ирод, царь. При имени моем

Враги мои приходят в страх и трепет…

Отец Арсений послушал чтение Снытникова, подозвал к себе Ольгу:

— Тебе не кажется, что мальчик будет переигрывать? Где ты его взяла?

— Это не мальчик, а уже почти стопроцентный жених Зои. Тот самый, из бюро электронных знакомств, я тебе рассказывала.

— Никогда не одобрял ваших брачных афер.

— Что ж, Зое до скончания века в старых девах ходить? Не ломай девушке личную жизнь.

— Никоим образом. Но мне кажется, она сделала неудачный выбор.

— Арсений, а может, это мы с тобой ошибаемся? Вдруг у них все получится?

— Посмотрим, — сказал отец дьякон и более не проронил ни слова.

А Федор, похоже, действительно вжился в образ:

Кто б ни был тот, кто супротив меня

Восстать решится и войну развяжет,

— Он вмиг падет от стрел или огня.

Он, а не я на ложе смерти ляжет.

Меня превыше не было царя,

Да и не будет больше в этом мире.

Алмазы, жемчуг, яхонты горят

В моей броне и на моей порфире.

Я страшен в битве, в мире я жесток.

Свое величье я черпаю в гневе.

Я — царь вовеки. И великий Бог

Ни на земле мне не указ, ни в небе.

— Постой, Федор! — закричала Зоя. — Откуда эта последняя строфа? Ее нет в тексте!

— Да? — удивился Снытников. — А, верно… Извини, Зоя. Я виноват. Я тут посочинял немного. Ты вчера рассказала о пьесе, и меня так захватила эта идея…

Зоя расцвела.

— Но если ты возражаешь, — продолжал Федор, — я конечно, эти строки читать не буду.

— Что ты, — Зоя засияла, словно свежеотшлифованный алмаз. — Мне… Мне кажется, то, что ты сочинил, как раз подходит к образу царя Ирода. Продолжай, пожалуйста, свой текст.

Но продолжить не получилось. Распахнулась дверь, и в зал вбежала запыхавшаяся Любовь Николаевна. Ее шуба была расстегнута, на платке таял снег. Любовь Николаевна оглядела зал и сказала:

— Полчаса назад на Склеповке милиция обнаружила труп человека. Его загрыз оборотень. По радио говорят, что это Стая вышла на охоту.

— Нет! — выкрикнула Зоя. — Этого не может быть!

После этого выкрика все некоторое время смотрели на нее, а потом Ольга кожей почувствовала, как возле ее подруги образовывается пространство страха, ненависти и недоверия. И тут в общей растерянной тишине раздался голос Федора Снытникова:

— Оборотень?! Что это означает?!

Ольга в этот момент смотрела на свою подругу. У Зои было такое выражение лица, что Ольга почему-то почувствовала себя виноватой.

Вечером того же дня в небольшом домике при храме Димитрия Солунского собрались его клирики и прихожане. Имелся там и Сидор Акашкин, которого нельзя было отнести ни к первым, ни ко вторым, но он, как всегда, представлял интересы прессы, и никакими судьбами нельзя было отвертеться ни от него, ни от этих пресловутых интересов.

— Батюшка, — спросил отца Емельяна звонарь Тимофей. — Это правда, что началась охота? Что нам делать?

— Насчет охоты не у меня спрашивайте, — ответил отец Емельян. — Зоя, говори, девочка.

Зоя выступила вперед и заговорила, сильно волнуясь:

— Сегодня мой отец будет по местному телевидению выступать. Он скажет от имени Вожака Стаи, что никакая Охота в городе не начиналась.

— А почему не выступит сам Вожак? — подала голос Ольга.

— Вожака у Стаи сейчас нет. Временно. Прежним вожаком был Павел Могилев, но он ушел на покой полтора месяца назад.

— Что значит «ушел на покой»?

— Оборотни тоже стареют и умирают, — сказала Зоя. — Они знают, когда придет их последний день. И заранее уходят от Стаи, чтобы в одиночестве встретить смерть. Без свидетелей. Потому что оборотень, умирая, становится только зверем. Мертвый зверь в глухом лесу — это нормально.

— Как-то это жестоко, — поежилась Любовь Николаевна.

— Так вот, — Зоя продолжала, не заметив этой реплики. — Стая выбирает Вожака, но только тогда, когда удостоверится в том, что ушедший на покой прежний Вожак мертв.

— Как удостоверится?

— Мы чувствуем, — кратко пояснила Зоя. — На это время у Стаи имеется заместитель Вожака, его должность сейчас занимает мой отец. А он заявляет: «Стая не охотится без Вожака. Это закон. Второй закон — не убивать людей. Поэтому убийство на Склеповке — это дело не местных оборотней».

— Ты говоришь только о вервольфах. А если это сделали кошколюды?

— Характер полученных повреждений говорит о том, что человек был растерзан крупным зверем. — Зоя перешла на казенный язык. — Одним зверем. А кошколюды малорослы, да к тому же если и нападают, то целой кучей. Но в последнее время и среди них не было склонности к убийству, потому что в городе главенствуют вервольфы. Нет, это не местные.

— А не может ли так быть, что это сделал тот зверь, что на нас напал? — вспомнила Ольга про недавнее событие.

— По времени не совпадает. — Зоя сейчас говорила отрывистыми и сухими фразами, словно понимала, что ей не доверяют и ее боятся. И она недалека была от истины.

— Местные или не местные — это дела не меняет! — сказал отец Власий. — Нужно найти убийцу!

— Кто же спорит, — отозвался отец Емельян. — Но это вовсе не наше дело. Для поиска убийцы есть милиция.

— О да, конечно. Знаю я эту милицию. Ходячие мертвецы.

— Уж какие есть.

— Как-то нехорошо получается, — заговорил дьякон Арсений. — Словно мы от всего в стороне.

— А что ты предлагаешь, отец дьякон? — спросил протоиерей Емельян. — Ружья с серебряными пулями?

Зоя побледнела, но выговорила:

— Это слишком. Но вообще-то будет лучше, если у всех людей в этом городе будут при себе освященные серебряные крестики.

— Что-то не видно, чтобы в иконную лавку за этими крестами выстроилась очередь жаждущих покупателей, — скептически сказал отец Власий.

— Я проведу, журналистское расследование, — заявил Сидор Акашкин. — Выясню, кто стоит за убийством.

— Смотрите, чтобы вам самому не попасться на зубок неизвестному хищнику, — съехидничал дьякон.

— Пресса всегда была жертвой, но это никогда ее не останавливало, — гордо ответил Сидор.

А Ольга тем временем спросила у подруги:

— Где же Федор? Почему он с тобой сюда не пришел? И на всенощной я его сегодня не видела… Я, конечно, понимаю, что быть верующим — это не означает выстаивать все церковные службы, но все-таки… Хотя бы просто зашел, свечки поставил. Зоя, ты что? Ты плачешь? Он тебя обидел? Сказал какую-нибудь гадость?

— Нет, — чуть слышно всхлипнула Зоя. — Он просто… Как-то замкнулся. Лицо будто из… из гипса стало. И глаза прямо нездешние. Спросил: «Это правда — про оборотней?» Говорю: да, я тебе все объясню. А он: «Я тебе позвоню». Ой! Да что же я тут сижу, время теряю, может, он мне звонит сейчас, а меня дома нет!

— Ты здесь не теряешь время. Ты сказала людям о том, что оборотни не виновны в убийстве. Это очень важно.

Но, похоже, что Зою это не утешило.

— Я прошу всех отнестись к происшедшему трезво и здраво, — говорил меж тем отец Емельян. — Поиск убийцы — дело светских властей. Наше дело — молиться, чтобы не было больше убийств. И чтобы убийца был найден.

… После всех этих разговоров было страшно идти домой в одиночку. Страшно всем, кроме Зои. Она попрощалась с дьяконом и дьяконицей и, свернув на улицу Чижевского, быстро зашагала в сторону гостиницы «Цепеш», издали напоминающей готический собор.

Администратором в гостинице служил человек. Пока еще человек. Но Зоя знала, что его инициация не за горами — вампиропоклонник Аркадий Басин был безумно влюблен в городскую «Мисс вамп-2000» и ради вечного союза с ней был готов на операцию с укушением. Инициация была не за горами, но до тех пор администратор оставлял за собой право на вполне человеческую мелочность и склочность.

— Что нужно? — нелюбезно осведомился он у Зои, едва она подошла к стойке.

— В каком номере остановился Федор Сныт-ников? — Голос у Зои дрожал и срывался. Видимо, поэтому будущий вампир решил, что этой скромно одетой пухляшке можно откровенно надерзить.

— Я не уполномочен давать такие сведения, — отрезал он.

— Я прошу вас! Это очень важно! Мне нужно ним поговорить. Я… Я его невеста.

Администратор хмыкнул:

— Ах, это так вы теперь называетесь… Лучше бы он этого не говорил. Зоя посмотрела

на него. Мужчина увидел, как глаза девушки превратились в глаза зверя. Зоя положила руку на стойку — под ее рукой толстая деревянная доска дала трещину со звуком лопнувшей басовой струны.

— Ты хочешь стать вампиром? — почти нечеловеческим голосом спросила мужчину Зоя.

— Д-д-д-д…

— Ты можешь не успеть. Потому что сейчас полнолуние. Лучшие дни месяца, можно сказать. Ты понял? Ты понял, кто я?!

— Д-д-д-д…

— В каком номере остановился Федор Снытников? Ну?

Администратор лихорадочно раскрыл книгу регистрации:

— В-в-в-в пять-д-д-десят в-в-в-осьмом. Т-т-т-третий эт-т-т…

— Спасибо. Я поднимусь. Ненадолго. — Зоя прошла от стойки к темнеющей в глубине гостиничного коридора лестнице. Но перед этим сказала:— Если хочешь стать нежитью, сначала научись с ней разговаривать по-человечески. Извини за стойку.

…Зоя остановилась у двери в номер 58. Нерешительно помялась. Одиннадцать часов вечера — не самое приличное время для визита к молодому человеку. Особенно если этот визит наносит ему столь же молодая девушка.

Она постучала. В ответ молчание. Зоя слегка толкнула дверь. Не заперто.

— Федор! — позвала она негромко. — Это я, Зоя. Мне можно войти?

В номере было темно. Прямо напротив двери Зоя увидела большое незашторенное окно. В окно падал свет от уличного фонаря. В этом свете кружились крупные щедровские снежинки. Федор стоял у окна и смотрел на снегопад.

— Федя, — повторила Зоя.

— Входи, — сказал он. — Я люблю смотреть на снег. Он… чистый. Самый чистый из творений Божьих.

Зоя бесшумно прошла в комнату, встала рядом с молодым человеком.

— Федя, а знаешь что, — она решила сказать хоть что-нибудь, лишь бы не это мрачное молчание. — А я написала стихи. О Рождестве. И пришла тебе их прочесть. Ты ведь когда-то писал, что любишь мои стихи.

— Читай, — сказал Федор.

Голос его был немногим теплее падающего снега.

Но Зою это не остановило.

А ты поверь, что будет Рождество,

Хоть в мире все как будто ждет печати

Антихристовой. Будто ничего

Не радует души в ее печали.

И ночи будто затканы тафтой.

И день — как сообщенье в черной раме.

А ты поверь, что снова за звездой

Пойдут волхвы с чудесными дарами.

Ведь мало нужно счастью твоему:

Вот храм сияет на полиелее,

Поют канон. За окнами во тьму

Снег падает смелее и смелее…

И может, все простится оттого.

А ты поверь, что будет Рождество.

— Красиво, — сказал Федор. — Зоя, это правда?

— Ты о чем?

— Не пытайся ускользнуть от ответа. — Казалось, что голос Федора кристаллизовался. Как лед. — Это правда, что в вашем городе есть оборотни? Настоящие оборотни?

— Да, — сказала Зоя и зажмурилась. Ей почему-то представилось, что Федор ее ударит. Но этого, конечно, не могло быть. Ведь он такой славный, интеллигентный и к тому же верующий молодой человек. И он приехал сюда для того, чтобы они познакомились поближе. И, возможно, даже поженились.

— Расскажи мне о них.

— Ну… Оборотни. Обычные. Ты не думай, они не нападают на людей… — Зоя сказала это и осеклась, вспомнив о том, что сейчас творится в городе. А в городе творится убийство, совершенное предположительно оборотнем. — Точнее, иногда нападают. Но это такие же преступники, как бывают преступники среди людей. И их за это судят и наказывают.

— Если поймают…

— Да. Если поймают.

— И как же вы живете с ними на одной земле?

Зоя вцепилась пальцами в подоконник. Она и не подозревала, что слова могут причинять боль сильнее освященного серебра.

— Живем. Сосуществуем. У нас… У нас просто такой город. В нем много всего… Оккультного. Есть ведьмы и колдуны. Сейчас наш мэр — обычный человек, а до этого был мэр-колдун. Еще у нас есть умертвия, что-то вроде зомби. Но они совсем мирные. Из них формируют отряды народных дружинников и добровольных помощников милиции.

— И вампиры? — спросил Федор.

— Что?

— Вампиры тоже у вас есть?

— Конечно. Ты сейчас живешь в гостинице, которая принадлежит вампирам.

— Они пьют кровь постояльцев?

— Прекрати! — Зою разозлили эти холодные вопросы. — Они пьют донорскую кровь. И искусственную.

— Всегда?

Зоя долго молчала, а потом ответила: — Нет.

— И вы это терпите? — тоже после продолжительного молчания спросил Федор. — Вы согласны с такой жизнью?

— Да. Потому что… Потому что это тоже жизнь. Федя, послушай…

Но он заговорил сам — так, словно Зои вовсе не было рядом:

— Знаешь, до девятнадцати лет я не верил в Бога. Да, думал я, есть какой-то Высший Разум или Первоначало Всего. Но это не Бог. Мне всегда казалось, что люди, говоря о Боге, представляют Его не в виде Личности, а в виде глупой, бестолковой и жестокой силы, которой наплевать на страдания всех живущих на земле.

— Ты не писал об этом в письмах, — тихо сказала Зоя, но молодой человек не услышал этой реплики.

— Я искал истину. Я искал смысл — ради чего человеку жить? Неужели я, Федор Снытников, пришел в мир только для того, чтобы прожить пустую жизнь, делать никому не нужную работу, называя это отличной карьерой, жениться на какой-нибудь вздорной дурочке, наплодить с ней детей, которым будет наплевать на нас, когда они вырастут, и в конце концов умереть, страшась открытой впереди бездны?!

— А как же любовь?..

Но Федор и эти слова девушки пропустил мимо ушей.

— Жизнь в какой-то момент представилась мне такой отвратительно скучной, что я решил покончить с ней. Я ушел из дома ночью и поднялся на крышу. Хотел спрыгнуть с двенадцатого этажа. Хороший способ самоубийства. В девятнадцать лет это нормально. Я поднялся на крышу, но оказался в эту ночь я там не один. Сначала я подумал — это бомжи. Но это были они. Вампиры. Двое. Мужчина и женщина. Они…

— Как ты понял, что это были именно вампиры?

— А кто же еще может вести себя так по-скотски? Так извращенно, так мерзко и нагло! Я не мог спутать их ни с кем! Я сразу поверил своим глазам — это именно вампиры! Я помню, что кричал. Не от страха, от ярости. Меня переполняла ярость оттого, что я — человек, высшее создание — готов расстаться с жизнью, а эти твари будут и дальше продолжать свое существование! Они оторвались друг от друга и посмотрели на меня. Мужчина сказал женщине: «Смотри, к нам пришел ужин». А она оскалилась и бросилась вперед ко мне. И тут… Что-то снизошло на меня. Свыше. Я сказал им: «Запрещаю вам, демоны». Они устрашились меня и исчезли. Отвели мне глаза. Через мгновение я увидел на их месте два мешка, напоминавшие лежащие человеческие фигуры. Ты знаешь, вампиры здорово умеют отводить глаза… Я спустился с крыши. Домой. Моя жизнь обрела смысл. Я понял, кто я и к чему призван.

— Призван? Да?

— Да. Остаток той ночи я провел, читая Библию. С тех пор я постоянно читаю Библию. Она со мной, здесь, на груди. Она как мой щит, ограждающий от нечистого зла.

— Разве зло бывает чистым? Вопрос опять был без ответа.

— Послушай, Зоя. С того момента я все-все понял. Вампиры — зло. Но они существуют. Они — дети Сатаны. Значит, существует Сатана. Но если есть он, то есть и Бог. Не Высший Разум, а настоящий Бог — Личность. Бог грозный и карающий грешников, справедливый и неподкупный. И такому Богу надо служить. Карая зло, восстанавливая справедливость, уничтожая отродья мрака. Я поверил в Бога раз и навсегда. Я понял, что Он дал мне знак —тем, что я увидел вампиров. Он сказал мне: «Видишь зло — борись со злом». На следующий день после встречи с вампирами я пошел в военкомат. Мои родители чуть не сошли с ума — мать только-только успокоилась, что в армию я не пойду, она ведь ради этого стольким людям взятки давала! А я решил все по-своему. Собрался и ушел, чтобы научиться быть бойцом. Настоящим воином со злом, чье оружие — не только молитва… В военкомате мне неожиданно повезло. Я попал в особый отряд. И у нас действительно был особый отряд. Мы здорово тренировались, а потом нас перебросили в Чечню. И там я снова встретил нежить лицом к лицу. И снова понял, что я избран для того, чтоб бороться с нею.

— Как это произошло?

— В одну из ночей мы сидели в засаде, караулили одного снайпера, который давно нам жить не давал. Но снайпер в ту ночь не появился. Появилась она. Женщина-вампир. Это было словно какое-то смещение пространства: только что мы с парнями сидели, держа пальцы на спусковых крючках, и вот как будто порыв темного ветра! И она, черная, страшная, с синими горящими глазами, терзает тела моих товарищей, а они не сопротивляются. Никто даже не успел выстрелить. Никто, кроме меня. Я разрядил в нее свой автомат, но пули ничего не значат для вампира. Она прикончила всех моих друзей и кинулась ко мне, но тут внизу, в селении, запел петух. И она сгинула.

— Но вампиры не боятся петухов.

— Значит, мне встретилась слишком пугливая вампирша, — усмехнулся Федор. Недобрая у него вышла усмешка.

— Что было потом?

— В то же утро я ушел от своих по тропам, которые знал только я. Я был обучен искусству воина и решил, что мое дело — не выслеживать чеченских снайперов, а уничтожать вампиров, колдунов и прочую нечисть. Меня не искали, подумали, что я погиб вместе с ребятами.

— Но твоего тела не нашли…

— А там ничьих тел не нашли. Я взорвал их трупы. .

— Значит, тебя считают погибшим? Но как же ты живешь? Как твои родители, как документы…

— У родителей своя жизнь, они никогда во мне особенно не нуждались, так что утрату сына наверняка бы пережили. А документы мне сделал один хороший человек. Я поговорил с ним по душам, открыл свое предназначение, и он помог мне.

— Так Федор Снытников не настоящее твое имя?

— Да. А какая тебе разница, Зоя? Дело не в имени, а в том, что человек творит на земле. Я готов быть безымянным и безвестным, лишь бы свершить суд над всем злом мира.

Федор произнес эту тираду и принялся ходить по комнате, словно взволнованный студент перед экзаменом. Хотя лицо его было абсолютно спокойно.

— Суд? — переспросила пораженная Зоя. — Но разве это не дело Бога? Разве мы — судьи?

— Апостол пишет, что мы будем судить даже ангелов. Потом, в будущей жизни. Значит, сейчас у нас есть привилегия судить демонов и тех, кто им уподобился.

— Это не так, не так, — заторопилась Зоя. — Ведь даже судья должен быть милосердным, а ты…

— Уничтожить вампира — это милосердие. Лишить жизни колдуна или оборотня — это любовь. Вера учит нас держать оружие наготове, а не сдаваться перед противником. Надо вести вечный бой с адом и его порождениями.

— Но кто ты, чтобы судить, зло перед тобой или нет? Порождение ада или просто… несчастное существо, обреченное влачить нечеловеческое существование? Разве ты настолько опытен, что можешь отличить зло от добра?

— А разве ты этого не можешь? Тогда для чего тебе Бог и вера?

Зоя растерялась. Она не знала, что ей ответить. И еще она испугалась. Федор за те минуты, что говорил свою пламенную речь, внешне преобразился. Это больше не был милый молодой человек с красивым ясным лицом. Хотя нет, красота и ясность остались. Только от них становилось страшно. Словно вместо лица у Федора была маска из тонкого фарфора и сквозь этот фарфор просвечивало внутреннее холодное пламя. Зое захотелось плакать, но она сдержалась.

— Федя, а как же я? —тихо спросила она.

— А что такое? При чем здесь ты? Ты ведь не оборотень, не вампир, не вся эта дьявольская нежить. Ты мне очень дорога, Зоя. У тебя чистое сердце, но вера еще не такая пламенная, как у меня. Но это не помешает нам быть вместе.

Тут Зоя все-таки расплакалась, сильно, неудержимо. Села на пол, прижалась щекой к теплой батарее, что проходила под подоконником. От батареи пахло нагретой пылью. Запах печали. Запах одиночества и усталости.

Федор сел рядом, ласково коснулся рукой ее плеча:

— Отчего ты плачешь, Зоя?

— Я подумала, что ты теперь уедешь, бросишь меня…

— Уеду? Брошу тебя? Как ты могла такое подумать! — Теперь он обнял ее. В другой раз Зоя просто просияла бы от этого проявления нежных чувств, но сейчас ей было не до того. Она отчаянно искореняла в себе желание немедленно признаться Федору в своей получеловеческой природе. И это желание вытесняло из нее другие — более сладостные и привлекательные. — Нет, Зоя, я буду с тобой. Мы будем вместе противостоять злу, мы встанем на борьбу с нечистью, оккупировавшей ваш город. Ты и я — мы станем первыми, кто сумеет…

— Феденька, нет! — воскликнула Зоя. — Это опасно!

— «Что же сказать на это? — заговорил Федор, и Зоя поняла, что он цитирует Писание. — Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их».

— Федя…

— «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?» Это Послание к Римлянам, если ты помнишь.

— Я помню. Но для чего ты…

— Разве эти слова не взывают к тому, чтобы мы, последователи Бога, не страшились опасности? Чтобы мы, как избранные Его, воевали со злом во всех проявлениях? Чтобы ни скорбь, ни голод, ни меч не мешали нам исполнять свой воинский долг, ибо мы — воины вечной битвы со вселенской тьмой.

— Ты неверно эти слова —истолковал! Апостол говорил, что верующих должна укреплять мысль о том, что Бог не оставит их в Своей милости. Что среди скорбей не надо унывать. А ты говоришь о каком-то избранничестве! Почему ты считаешь, что избран? Кем ты избран?

— Конечно, Богом! Разве могло быть иначе?! Есть только Бог и Сатана. Сатана не мог бы послать мне знамение. Потому что я защищен от его каверз. Значит, знамение послал мне Бог.

— Ты так уверен в себе?

— Да, потому что я себя знаю.

— Федя, скажи, — тихо заговорила Зоя, — а как ты вообще… относишься к Богу?

— Как и должно верующему. Я верю в Него. В Его существование. В Его силу.

— Но… ты Его любишь?

— Бога не нужно любить. В Него нужно верить. Прежде всего. Что тут непонятного?

— И ты говоришь, что ты православный?

— Конечно.

Зоя сидела и сжимала пальцами виски. У нее разболелась голова от этого разговора. Но Федор истолковал этот ее жест иначе.

— Ты малодушный человек? — спросил он строго.

Зоя не знала, как ответить. Наконец она сказала:

— Я просто слабая женщина.

— Слабость — это не признак пола. Слабость-признак трусливой души. Я читал про одну святую девушку. Она дала обет целомудрия, а в нее влюбился юноша. Он каждый день приходил к ее окну и умолял о взаимности. Она же была холодна и тверда в своей чистоте. Однажды он пришел к ней, когда она пряла. И снова говорил ей о страсти. Она спросила: «Что тебе так нравится во мне, что ты теряешь свой разум?» — «Твои прекрасные глаза — вот что доводит меня до сладостного исступления!» — ответил юноша. Тогда девушка взяла и выколола веретеном свои глаза, чтобы юноша не губил свою душу соблазном. А ты говоришь — слабость… Кстати, когда мы поженимся, я предлагаю тебе соблюдать полное воздержание от… плотской любви.

— Мы поженимся? — слабым голосом переспросила Зоя.

— Конечно. А иначе зачем бы як тебе приехал? Я еще по нашей переписке понял, что ты — подходящая мне девушка. Ты тоже веруешь, ты много читаешь, знаешь Библию. У нас будет настоящий брак единоверцев и единомышленников. В таком браке не важны плотские отношения.

— А дети? Разве ты не хочешь, чтобы у нас, допустим, были дети?

— Нет! Под предлогом зачатия детей очень легко впасть в сладострастие и погубить свою волю и душу. Расслабиться. Впасть в похоть. Забыть о своей главной цели существования. Кроме того, дети — это лишнее в той жизни, которую нам придется вести. Мы будем подвижниками, борющимися со злом. Мы станем искоренителями ада на земле. Нам придется много молиться, воевать и испрашивать знамений у Бога.

— Понимаю… Конечно, дети помешают получению знамений. —.Зое казалось, что позвоночник у нее превратился в раскаленный железный штырь, на который насадили голову. А голова слеплена из снега — как у снеговика. И от соприкосновения с раскаленным железом голова начинает таять. А самое ужасное — этот запах. Запах человека, сидящего рядом. Такой запах может почувствовать только оборотень — и ужаснуться. Потому что от Федора исходил запах власти, жестокости и убийства. Запах враждебности всему миру.

А оборотни ориентируются по запаху.

И если рядом есть кто-то, от кого исходит флюид вражды… Оборотень может перекинуться и напасть. Рефлективно. Чтобы опередить, чтобы уничтожить предполагаемого противника.

— Федор, у тебя здесь есть вода? — не сказала, а почти простонала Зоя.

Тот слегка растерялся:

— Только в ванной.