В квартире моей еще с доисторических времен мебели немного — диван, кровать, шкаф, несколько стульев и тумбочек, телевизор и две полки с книгами (последние две вещи не относились к предмету мебели, но я считал их именно таковыми). Еще на стене висел красивый ковер, доставшийся мне от бабушки. На кухне, помимо стола, холодильника и законных плиты с умывальником, стояли четыре табуретки. Вот, собственно, и все мое богатство. Сами понимаете, приличному вору позариться в моей квартире особо не на что.

На кухню-то мы с Севой и прошли. Сева тотчас включил в кране горячую воду, отрегулировал и засунул свою лохматую голову под кран. Тут же начал противно фыркать, как морж.

Я тем временем поставил на огонь чайник и сковородку, дабы Поджарить яичницу. В холодильнике обнаружилась кастрюлька с супом, но мне не хотелось показывать ее Севе, зная его вечно голодную натуру.

Однажды мы ходили на свадьбу к одному нашему общему знакомому (то ли к Савве Ивановичу Крахоборову, то ли к Папаниколаю Аркадию Тысуповичу), и там было на редкость много разнообразной пищи. От хлеба с черной и красной икрой до торта с кремовыми розочками. И Сева на том празднике сделался страшным. После трех выпитых «з-за здровье» рюмочек крепчайшего коньяка он налетел на стол, едва не забравшись на него с ногами, и стал с ужасающей скоростью поедать все, до чего могли дотянуться его тощие руки. Дотягивались они до многого, и со стола в Севин желудок вскоре в определенном порядке перекочевали:

— шесть бутербродов с маслом и черной икрой (красную Сева не уважал и презирал);

— несметное количество пирожных всевозможных видов и размеров;

— тарелка холодца, затем половина еще одной. Вторую половину в неравном бою у Севы отобрали здоровяк Капица и сам виновник торжества, то есть жених;

— тарелка жареной картошки;

— тарелка салата «оливье», пошедшая в Се-вин желудок как гарнир к вышеупомянутой картошке;

— три соленых огурца.

На четвертом Сева заснул, а так бы мог приключиться еще один рекорд Гиннесса…

Сева вылез из-под крана раскрасневшийся, с блеском вернувшейся трезвости в глазах. Нос его поблек, вместо лилового став неопределенно-фиолетовым.

— Голова трещит, — пожаловался он, почесывая макушку, — чего-нибудь выпить есть?

— Компот, — ответил я, роясь в холодильнике. Вернее, делая вид, что роюсь. Рыться было особенно не в чем, потому что помимо кастрюльки и бутылки с компотом внутри железного морозильника, носящего грозное прозвище «Титан-375», была только тарелка с засохшим жиром и кожицей от давно поглощенного мною помидора.

— С яблоками? — оживился Сева, заглядывая в недра «Титана» через мое плечо. — А в к-кастрюле что?

— С грушами, — отрезал я, захлопывая дверцу. Потом снова открыл и вынул четыре последних яйца, прикидывая в уме, сколько придется выудить из домашнего бюджета завтра утром, чтобы основательно затариться едой хотя бы недели на две.

Погруженный в эти размышления, я стал готовить яичницу. Сева сел на табуретку, положив костлявые локти на стол, и, в помощь мне, принялся усердно шмыгать носом.

По мере того как яичница успешно поджаривалась, ноги мои, одетые в шерстяные носки, согревались, а с Севиного лица сошла-таки краснота. Еще немного пошмыгав носом, он полез за тарелками, на правах лучшего друга порылся в столе, разыскивая вилки, и мы уселись поглощать обжигающую рот яичницу вкупе с кетчупом, горчицей, перцем и кусочками черного хлеба. Вдобавок Сева безо всякого предупреждения прорвался к холодильнику и выудил бутылку с компотом. Ее тоже распили на двоих.

Ели молча, разглядывая друг друга, и, только после того как я убрал посуду в раковину, Сева осторожно спросил:

— С головой-то чт-то собираешься делать?

— Я уже подумал, — ответил я, поднимая пакет, заботливо прислоненный к батарее. — Положу ее пока в ванну, а там выкину, наверное, на свалку.

— А бомжи?

— В пакете и выкину, как будто мусор. — После чего я пошел в ванную.

Вынимать голову из пакета как-то не очень хотелось, но, наверное, все же надо было. Почему-то мне казалось, что в пакете она через пару часов начнет вонять. Оторвать ее от целлофана оказалось не так-то просто, а когда я все же вынул голову за волосы на свет, оказалось, что в пакете остались какие-то обрывки, прилипшие к краям волосы и немного крови. Подумав, я вылил кровь в ванну, а остальное свернул в пакет и бросил в мусорное ведро. Потом отправлю на свалку с головой заодно, чтоб не оставлять следов. Представляете, господа присяжные заседатели, да я сейчас занимаюсь не чем иным, как заметаю следы преступления! Я представил, как меня будут показывать в «Дежурных новостях» с распухшим лицом и заплаканными глазами, и мне стало немного плохо. Даже вид зажатой в руке головы не вызвал у меня отвращения. Я долго думал о том, что будет, если нас поймают.

А голова Пал Палыча выглядела мертвой на все сто. Щеки обвисли, нижняя губа оттопырилась, обнажив зубы, глаза мертвым взглядом смотрели куда-то за мое плечо, и выражения у них не было совсем. Мертвое выражение невидящих глаз, да и только.

— Ок-казывается, Чуваров не в обмороке был, когда Мусор его… — прошептал Сева из-за моего плеча. Я вздрогнул. Что за дурная привычка — подкрадываться сзади и неожиданно начинать разговор! — Если бы он был в об-бмо-роке, у него глаза бы были закрыты, верно?

— Конечно. Включи холодную воду. — Я держал голову на вытянутой руке. Не такая уж и тяжелая, но мне казалось, что если ее долго держать за волосы, то они не выдержат и порвутся. Пальцем я закрыл Пал Палычу веки и положил голову на дно ванны. Лицом вниз. Сильный напор холодной воды тотчас сбил ее и перевернул на бок.

— А вода зачем? — поинтересовался Сева, когда мы вновь вернулись на кухню.

— Чтобы голова не… мм… не протухла. Знаешь, когда холодильник размораживают…

— П-понятно, — кивнул Сева, присаживаясь за стол и разливая по стаканам остатки компота. — Тогда надо вып-пить за здравие… в-вернее, за упокой усопшего.

Компот пошел хорошо, но огорчало отсутствие в нем самих груш. Я-то надеялся, что они окажутся на самом дне, совершенно забыв о том, что сам же их вчера и съел, валяясь на кровати и читая какую-то книжку. Ведь всем давно известно, что именно за чтением поглощается наибольшее количество еды в сутки.

Сева после выпитого компота ожил совсем и даже попытался завести разговор на тему приготовления киселя без крахмала, но ближе к середине не очень увлекательного, с моей точки зрения, рассказа запутался, не смог объяснить смысл слова «гипертрофированный», увял и молча дожевал остатки хлеба.

— А что же, интересно, будет делать Мусор? — спросил он, в задумчивости почесывая нос.

— Это его проблемы. Главное что? Главное, чтобы нас никто не заметил, когда мы убегали!

— К-как же нас могли не заметить? Там народу кругом было жуть сколько. Обед же!

— Обед — это хорошо. Но я имел в виду того, кто вошел в туалет. Может, там была какая-ни-будь глухая старушенция?

— И слепая, будем надеяться… И что она, интересно, делала бы в мужском туалете? — хохотнул Сева и мгновенно подавился хлебом. В порыве неудержимого кашля он вскочил, опрокинув ни в чем не виноватую табуретку, и не замедлил зацепить своими костяшками кружку и бутылку. Все это с грохотом покатилось по столу, выливая последние капли компота на скатерть, а бутылка вдобавок свалилась на пол, обрызгав мои штаны. Кашляющий Сева, пытаясь сгладить свою вину, склонился над столом, запнулся за табуретку и растянулся на полу, стащив следом скатерть вместе со сковородкой и блюдцами…

В общем, закончилось все тем, что Сева, откашлявшись и вновь умывшись над раковиной, неожиданно быстро засобирался домой.

— Пошли со мной? — безо всякой надежды спросил он уже в коридоре, с кряхтением напяливая резиновые свои сапоги, — Ну… почитать чего-нибудь возьмешь.

Я подумал и решил, что все-таки Сева прав. Чтобы немного освободиться от сковавшего меня напряжения, нужно было именно прогуляться на свежем воздухе. И не сидеть же, в конце концов, один на один с отрубленной головой Пал Палыча Чуварова!!