Глава десятая

Сияющая, как самовар, благоухающая гелем для тела, умасленная лосьоном после душа, с прореженной на теле растительностью, я прошла в трапезную. Кстати, Сосискин тоже весьма мило пах «Нивеей фор вумен». В кои-то веки он практически без скандала вынес омовение. Маловразумительные вопли о том, что он мылся буквально недавно, всего-то полгода назад, что женский гель для душа не равняется собачьему шампуню, звучали без огонька. Даже его ставшее уже знаменитым нытье выглядело каким-то вяленьким — так, скорее для проформы. За самым дальним столиком нас ждал Сивка. Я повела носом, пытаясь уловить божественный запах еды, глазки постреливали в поисках метровых осетров и зажаренных целиком поросят, рот судорожно сглотнул, предвкушая слабоалкогольные, жутко ароматные напитки… то, что стояло на столе, заставило бы покраснеть даже привокзальную столовку. Если перед Сивкой стояло ведерко с золотистым зерном, то в наших тарелках дребезжала серая субстанция с малоаппетитными кусками мяса на осколках мослов. Столь долгожданный для меня суп оказался бурдой, попахивающей казармой. Когда я сунулась к кувшинчику, наивно полагая, что там плещется компотик, то я в ужасе отшатнулась от ударившего в нос запаха кислятины. Никаких салатиков из картошки, стыдливо припрятанной под чахлой веточкой петрушки, заветренной зеленоватой колбасы и засохшего сыра тоже не наблюдалось.

— Дашка, а из какого зверя этот гуляш? — отшатнулся в ужасе Сосискин.

Я мрачно посмотрела на него.

— Да, да ты права, нам лучше не знать об этом, — не дожидаясь ответа, быстро проговорил он.

Нацепив на трезубую вилку кусок подметки, я вяло гоняла его по тарелке с обойным клеем, заставить проглотить хотя бы ложку варева, попахивающего портянками, мой желудок просто не мог. Сосискин оказался смелее. Уточнив, есть ли у меня имодиум и мезим, он, закрыв глаза, осторожно лизнул это дрю-сю-сю и через мгновение быстро стал вытирать свой язык о свисающий край засаленной скатерти. Весь его вид подтверждал мои догадки об овсянке, а в этом заведении ее, судя по всему, варили на обогащенной сероводородом воде. Потом, сделав огромный вдохи смотря, как подрывник на мину, он прицелился к куску мяса и с отчаяньем загнанного зверя вцепился в него. Я осторожно последовала его примеру, молясь, чтобы мясо не нанесло существенного ущерба зубам, а обещанная к вечеру кухарка не пала замертво, прикованная к котлам на кухне мэра. Минут пять я осторожно перемалывала жилы с жиром во рту и уговаривала себя проглотить это. Попутно я костерила себя за то, что не пополнила вовремя аптечку, — лекарств от всяких неприятностей довольно мало, а меня теперь ждет тяжесть в желудке, изжога, вздутие живота, рвота и понос. По закону подлости все это случится, когда я лягу в кровать, и вместо сна у меня начнутся бдения в клозете на улице, потому что воспользоваться ночной вазой не смогу по причине возраста. Нет, если, конечно, супчик забелить майонезом, мясо щедро полить кетчупом или продезинфицировать хреном, а вместо прокисшей бормотухи поставить литр чистого спирта, может быть, я и смогла бы что-то съесть, но из-за их отсутствия не стала рисковать.

— Наелись? — спросил сытым голосом Сивка, приканчивая свое ведро с дарами здешних нив.

Мне до жути захотелось ткнуть ему вилкой в глаз, но нечеловеческим усилием воли я взяла себя в руки и ядовито прошипела:

— Аппетита нет, да и перед ужином наедаться не хочу, вдруг трюфеля с фуа-гра подадут, а у меня в животе места не будет.

Убитый Сосискин вяло перевел названия блюд для проявившего интерес к нашей кулинарии Сивки. В его интерпретации это звучало так:

— Грибы, в честь которых назвали конфеты и паштет из жирнющей печенки щиплющей всех за ноги водоплавающей птицы.

Единорог было сунулся за разъяснениями, какой же вкус у этих грибов, что в их честь называют конфеты, но, наткнувшись взглядом на предупреждающе ощерившегося пса, заткнулся.

— Вкусно? — раздался рядом голос хозяина этой тошниловки.

— Еще как, — вылезла вперед моя вежливость, заслоняя собой мою честность, которая так и порывалась высказать наболевшее.

— Только мы не голодны, по дороге перекусили, так что потерпим до ужина, — добавила осторожность, напоминая, что сообщить оборотню о том, что такие помои побрезгуют есть даже свиньи, чревато перспективой стать главным блюдом в этом ресторане.

Он удовлетворенно покивал головой и удалился за стойку, а я сделала для себя зарубку, что в этом общепите точно не оставлю ни копейки на чай и буду как лев биться за каждую цифру в счете. Рассиживаться больше не хотелось, организм требовал пойти и найти нормальную точку питания. Я попросила Сивку отложить свой визит к здешнему Лужкову и провести для меня экскурсию по городу, а сама, схватив обессилившего от голода и переживаний Сосискина, метнулась в наш номер. Едва зайдя в него, коршуном накинулась на пса и вырвала ключ от сундука. Быстро покидала в сумку косметичку, кошелек, сигареты и направилась на выход. Но по пути к двери увидела в листе железа отражение впавшего в свою первую настоящую депрессию несчастного пса, который голосом тяжелобольного сообщил, что у него от голода нет сил передвигать лапы в поисках пропитания и поэтому мне придется пойти одной.

«Ого, видимо ему действительно плохо, если он даже не дает наставлений на тему экономии денег», — прокомментировала эту скорбную картину моя любовь к ближнему.

Чтобы как-то подбодрить пса и заодно проверить, как Эдик держит свое слово по пополнению наших запасов, я попросила про себя еще выдать денег. Идею целиком и полностью поддержала моя расчетливость:

«А то спустишь все в местных лавках, а нам еще неизвестно сколько тут жить, да и цены в давно ожидающей нас Столице явно как у нас на Рублевке».

Услышав, как в сундуке что-то звякнуло, я с воплем рванула к нему и позвенела перед носом Сосискина мешочком. На появление денег пес отреагировал флегматично:

— Деньгами сыт не будешь, купи мне что-нибудь покушать, можно даже не вкусненькое, а просто съедобное. — И, подпустив слезу, добавил: — Ты там только недолго, возвращайся быстрее, я тебя очень жду.

Я кубарем скатилась с лестницы, на ходу думая, что как же моему псу плохо, если он даже не отреагировал на значительное прибавление капиталов. Увидев Сивку, я махнула ему в сторону угла, где намеревалась притупить чувство голода сигареткой перед дорожкой. Едва подойдя ко мне, единорог спросил, почему мы ничего не ели. Я во всех красках расписала ему свои вкусовые ощущения, намереваясь вызвать сочувствие. Но наткнулась на суровую отповедь вставшего вдруг на дыбы единорога:

— Дариа, Яфор тебя честно предупредил, что кухарки нет, а ты вместо того чтобы хотя бы из уважения к хозяину съесть половину из предложенного, ты весь обед строила планы по его казни. Он давно овдовел, вся его семья погибла при налете вампиров на деревню, где он тогда жил, и поэтому он ведет хозяйство как умеет. Из всех жителей деревни он остался в живых один.

Проснувшаяся совесть немедленно попыталась оправдаться:

— Я понимаю, Сивка, что мужику варить как-то не с руки. Но он же оборотень. Он что, не чувствовал, как это все воняет? Как он только сына таким кормит, когда нет кухарки, или мальчик, когда ее нет, ходит голодным?

— Дариа, ты не дослушала меня. — Сивка неодобрительно покачал головой. — Он не просто так выжил, вампиры специально не стали выпивать его кровь. Они продали его колдуну, ставящему опыты над оборотнями, русалками и перевертышами. Он выкачивал у Ярофа почти всю кровь и заливал вместо нее кровь других существ. Колдун хотел выслужиться перед Темным лордом и искал способ сделать такого оборотня, который по своему желанию мог бы обернуться в любого зверя, птицу или рыбу и встать к лорду на службу. При каждом переходе его ипостаси в ипостась другого зверя Яфор практически умирал от боли в раздробленных костях и порванных мышцах, молясь, чтобы колдун ошибся в своих расчетах и он наконец-то покинул этот мир. Но оборотня слишком тяжело поймать, и стоит он недешево, поэтому колдун не давал ему возможности умереть и каждый раз после очередной попытки перелить кровь практически воскрешал его. Но вот однажды он забыл закрыть дверь в темницу, где сидел Яфор, и тот сумел из последних сил перекинуться в барса, а потом загрыз его. Четыре троелуния Яфор постепенно возвращал себе облик человека. Ты даже представить себе не можешь, что такое заставлять каждую каплю крови в себе, каждую даже, самую мелкую косточку или мышцу, вернутся в прежнее состояние. После этого он навсегда утратил возможность перекидываться во вторую ипостась, у него полностью пропало обоняние, а зрение осталось только звериное. В подвале дома колдуна он нашел мальчишку, который наполовину застрял в теле рыси и практически уже умер. Яфор забрал его оттуда и отнес в Ковен магов, где волшебники смогли вернуть несчастному тело, но тоже только человека. Когда мальчишка поправился, Яфор усыновил его и с тех пор воспитывает как собственного сына. И такие случаи — не редкость в наших краях, Дариа, мы давно отвыкли от мирной жизни. Практически каждый день на какой-нибудь город или село нападает нечисть, гибнут люди и нелюди, темные не щадят никого, и я очень надеюсь, что ты со всем этим покончишь и дашь нам наконец мирную жизнь. — Сивка заканчивал свой рассказ, роняя слезы, которые, ударяясь о землю, становились хрустальными шариками. Сказанное как-то не соответствовало тому, что я сто раз читала про волшебников и колдунов.

— Послушай, Сивка, а зачем выводить таких оборотней? Разве любой волшебник, маг или колдун не может обратиться в зверя?

— Нет, конечно, Дариа. Никто, кроме оборотней, перевертышей и русалок, не может менять свой облик. Это давно доказано как светлыми волшебниками, так и темными. Но ты же знаешь, что есть множество способов заставить человека или оборотня служить себе, поэтому темные не теряют надежды найти такой способ. Каждый светлый житель мечтает, чтобы он или его родные умерли в бою или от рук нечисти, это лучше, чем оказаться в лапах темного колдуна, но некоторые из нас переходят на сторону Темного лорда ради попавших к нему в лапы близких. Мы боимся ложиться спать, потому что ночью в дом может ворваться нечисть и утащить тебя в Цитадель или замок темного колдуна.

Рассказ Сивки произвел на меня двоякое впечатление. С одной стороны, мне было жалко его мир и его жителей, но с другой — своя рубашка ближе к телу. Если Сивка ждал, что сейчас раздастся треск рвущейся на мне одежды и над моей спиной распахнутся ангельские крылья, а глаза наполнятся светом праведного гнева, то он жестоко ошибался. Я не боец ОМОНа и не собираюсь участвовать в спецоперациях.

Жестоко?

Да.

Цинично?

Да.

Трусливо?

Нет.

Это нормальная человеческая реакция.

Только полная идиотка или идиот, вооружившись неподъемной железякой, на белом коне поскачет на вооруженного до зубов, профессионально подготовленного убийцу, сидящего в убежище, которое способно выдержать удар ядерной бомбы, рискуя своей жизнью ради посторонних людей.

Я сделаю все, чтобы моя шкура и шкурка Сосискина не пострадали и мы вернулись домой, а поэтому не собираюсь сломя голову нестись на помощь тому, на кого мне укажет Ковен магов или еще какой-нибудь поборник справедливости. Наоборот, я приложу все свои усилия, чтобы договориться с Темным мирным путем. Я только очень сильно надеюсь, что ради этого мне не придется никого предавать. Но если миром разойтись нам с Темным не удастся, то тогда я буду думать, как мне его завалить, потому что предать кого-то мне не позволит совесть и намертво вбитые еще со школьной скамьи принципы. Но если будет нужно, я пересплю со всеми уродами этого мира, отдам почти всю свою кровь хозяину темных для опытов, добровольно соглашусь пожертвовать какой-нибудь частью своего тела для эксперимента колдуна. И я считаю, что это намного честнее, чем выдавливать из себя слова сочувствия на похоронах незнакомых мне людей, давать заведомо невыполнимые клятвы родственникам погибших и кидаться с публичными обещаниями найти и покарать обидчиков.

Что-то я разошлась. Хорошо хоть вслух этого не говорила, а то бы сейчас потеряла Сивку. И я дала себе мысленную установку, что надо срочно заканчивать такие мысли. Чтобы как-то успокоить разошедшиеся не на шутку нервы, я поинтересовалась, откуда единорог знает про наших рысей и барсов. Просветлевший Сивка с улыбкой ответил:

— Дариа, я давно уже попросил Сосискина начать меня учить вашему языку и рассказать, кто у вас там обитает, что вы едите и носите. Он попросил меня об ответной услуге. У нас нет ваших рысей и барсов, но у нас есть животные, похожие на них. Наши миры практически не отличаются друг от друга, просто многое носит другие названия.

— Кто бы сомневался, что первым делом Сосискин просветит тебя на тему представителей столь любимого им семейства кошачьих, — усмехнулась я.

Но вообще-то мне стало стыдно, что в мою голову не пришла такая простая идея: пока мы шли в Аккон, вместо того чтобы постоянно скандалить с псом, выучить кое-какие нужные слова. Чтобы придушить вопли моей совести, я предложила пойти наконец купить что-нибудь поесть и одеться.

Не успели мы выйти на улицу, как я резво рванула на умопомрачительный запах выпечки. Кто там услышал мои молитвы: Йола Пуки, Кришна, Осирис, Перун или просто Дедушка Мороз — мне было до фонаря, но мне повезло — буквально на соседней улице обнаружилась нарядная тележка под навесом, за откидным прилавком которой стояла очень красивая девушка с огромными миндалевидными глазами, торгующая выпечкой и напитками. Оставив за собой растерявшегося от моей прыти Сивку, я подлетела к ней и выпалила:

— А с мясом есть?

Девушка улыбнулась и предложила пять видов пирожков с мясом и не знаю сколько видов пирожков с ягодами и вареньем. Мне было плевать на то, что она берет их голыми руками, а ее передничек щедро покрыт пятнами и у нее явно нет санитарной книжки, я хотела не банально есть, а жрать, но еще больше хотел этого мой оставшийся в номере пес. Судя по еще больше увеличившимся глазам продавщицы, в этот день я была самой прожорливой, а поэтому самой лучшей покупательницей. Пока она накладывала мне в огромный кулек десять пирожков с мясом и по каждому виду пирожков со сладкой начинкой, я на ее глазах стрескала четыре пирожка с мясом, пять с вареньем и запила все это дело двумя большими кружками довольно приятного напитка. Когда чувство голода отступило, я увидела играющего на улице хозяйского пасынка и хотела его попросить за монетку отнести пирожки Сосискину. Но потом, вспомнив про лекции Сосискина о развращении молодежи деньгами, решила поберечь свои нервы и, крикнув Сивке, чтоб подождал меня буквально минуточку, полетела кормить пса.

Зайдя в номер, я расчувствовалась от представшей перед моими глазами картины. Ушастый страдалец стоял на сундуке и смотрел в окошко, выглядывая меня. Думать о том, что он просто караулил наше добро в сундуке, потому как окна выходили во двор, мне не хотелось, тем более что пес с таким радостным визгом кинулся мне на встречу.

— Ты принесла мне поесть! Давай скорей, что там у тебя? — приплясывал он возле меня, пока я доставала его пирожки и раскладывала их по тарелкам.

Убедившись, что пес уже не похож на умирающего лебедя, а со скоростью пылесоса поглощает сдобу, я попыталась незаметно ускользнуть — уж очень мне не хотелось таскаться по магазинам с этим явно воскресшим Кощеем. Я почти достигла двери, как он прочавкал:

— Деньги все в кошелек не клади, спрячь их в лифчик, коли твои трусы одноглазые в качестве повязки на глазу носить могут.

Я аж подпрыгнула от перспективы греметь как свинья-копилка.

— Совсем, что ли, сдурел? Тут монеты, в любой момент они из меня могут, как горох, посыпаться.

— Тогда купи напузник, как у продавщиц с рынка, не забудь брать сдачу и приносить мне чеки, — поступила в ответ руководящая директива.

— Хорошо, мамочка, — быстро крикнула я и захлопнула за собой дверь.

— Хоть бы в зеркало погляделась, — донеслось мне в спину.

Я досадливо махнула рукой. Но, как оказалось впоследствии, я не послушалась тогда Сосискина напрасно.

— Ну пойдем купим мне платьице! — Весело насвистывая, я дернула за гриву Сивку.

— Дариа, а разве ты первым делом не хочешь купить себе меч?

Вопрос Сивки заставил меня заскрежетать зубами. Ну как вот ему по деликатнее-то сказать, что я не собираюсь носить на своем горбу пудовую хренотень или кривую саблю на поясе? Нет, конечно, можно купить топор и, как Железный Дровосек, таскать его на плече, но оно мне надо? Учиться махать мечом или изящно фехтовать я не собираюсь: минимальных результатов достигну через пару лет, а мне не хочется тут застревать надолго. Да и где гарантия того, что всякие пьяные уроды, увидев у меня оружие, или, не дай бог, мою тренировку, не предложат проверить мои умения в разборке? Мне что тогда, в качестве оружия выбрать нож с вилкой и показать им мастер-класс по умению обращаться со столовыми приборами? А вдруг среди них окажется знаток этикета, а я, как окажется, не тем ножом разделывала рыбу, так что мне еще получить до кучи звездюлей за свое невежество за столом? Но ничего этого Сивке говорить нельзя, он свято верит, что я Избранная. Так что придется тащиться в оружейную лавку, все равно собиралась купить новый нож, а то прихваченным из дому, только хлеб можно резать, да и пластмассовая ручка не тянет на ценную породу дерева.

— Да, ты прав, пойдем, конечно, да и в новом платье торговаться как-то не с руки, гномы же такие скряги. Где там у вас гномья слободка или улица, на которой живут и торгуют подземные жители?

Сивка споткнулся на ровном месте и удивленно выпалил:

— Дариа, а с чего ты взяла, что гномы делают оружие?

— Ну как с чего? Это все знают, что гномы — лучшие оружейники, ювелиры, изобретатели и самые тугие на скидку продавцы.

— Я, конечно, не знаю, как у вас в мире, но у нас самое лучшее оружие куют тролли. Они так у нас и называются — мастера оружия.

— Тролли? — распахнула я глаза. — Эти огромные, волосатые, тупые уроды, промышляющие грабежом и всегда стоящие со своими палицами в авангарде войск всяких темных личностей?

— Дариа, тролли никогда не воюют, оружие куют, да, но даже Темный лорд никогда не пошлет на войну таких хороших кузнецов, как они. Их вещи уникальны, оружие стоит больших денег, поэтому оно передается из поколения в поколение. Работы известных тролльих мастеров принято коллекционировать, и на каждую, даже самую простую вещицу приходится копить долгое время. У меня подковы, сделанные троллем, и за каждую я отдал по пять золотых, но это был практически подарок.

— Видимо, я поспешила называть тебя Сивкой, если бы назвала Серебряным Копытцем, то попала бы в точку, потому что твои подковы явно сделаны из серебра. Не может простая железка стоить таких денег.

— Если хочешь сберечь свои копыта, то выложишь и не такие деньги, а если тебе их не жалко, то можно купить крысючью подделку — и в лучшем случае ты ее тут же потеряешь, а не повредишь себе ногу, — не согласился Сивка.

В своей пропаганде троллей единорог разошелся не на шутку.

— Самые лучшие поварихи — троллихи. Наш император считает за честь для себя, если кто-то из них соглашается поработать на дворцовой кухне.

Вот с этим я была готова согласиться, уж кому, как не этим знатокам сто одного способа приготовления блюда из человеченки быть поварихами. Я уже открыла рот, чтобы заявить об этом Сивке, но, глядя на его начинающий светиться рог, поняла, что он меня не прикалывает. И тут мне стало жутко интересно, а что тогда тут делают гномы. Пока мы шли до Оружейной улицы, Сивка рассказывал мне удивительные вещи.

Гномы в этом вывернутом на изнанку мире были творческой интеллигенцией, научной элитой, классиками литературы, звездами шоу-бизнеса, знаменитыми художниками, модными кутюрье, тонкими знатоками вин и изысканными гурманами — в общем, они были кем угодно, но только не ковыряющимися в горах коротышками. И в горах-то они не все жили, а там жили только те, кто хотел в тишине и покое, поскрипывая перышком, кропать очередной научный трактат, покуривая трубочку, вести философские диспуты или изобретать велосипед. Остальные предпочитали селиться в предгорьях или в долинах, где выращивали местных овечек, виноград и самые лучшие на Светлой стороне розы. Ни один гном не будет пить самогон или пиво — только изысканные сорта знаменитых на всю империю гномьих вин. Гномы терпеть не могут махать секирами, а предпочитают изящно фехтовать рапирами или вступать с обидчиком в переписку. Лучшие адвокаты, риторы и ораторы тоже были гномами.

Любой местный князек если в течение года не покупал хоть одну крохотную картину кисти гнома, то моментом вылетал из императорского двора. Император рассуждал так: какой прок держать при себе и кормить какого-то голодранца, который не может наскрести приличную кучку золота для покупки маленькой картины известного художника. Вспомнив исторические книги и рассказы деда, я согласилась с ним. Что у нас, что в Европе всегда при дворе отиралось нищебродье в надежде урвать жирный кусок.

Гномки также по мере сил не отставали от своих мужчин. Они были законодательницами моды во всем. Если гномка ради шутки явилась бы на императорский прием с дырявым решетом на голове, то на следующем рауте точно в таком же пришли бы все дамы. Лучшие ткачихи, портнихи, вышивальщицы, мастера батика, парфюмеры, создатели косметики и авторы слезливо-сопливых любовных романов — все это гномки. И они вовсе не скрывались от людей, а, наоборот, вели активную светскую и общественную жизнь.

На закономерный вопрос, а кто тогда добывает руду и всякие каменья, Сивка, уже не удивляясь моему невежеству, поведал, что это делают цверги, леприконы и гоблины. Гоблины были лучшими шахтерами и золотоискателями, а цверги и леприконы — ювелирами и инженерами. Причем они не горбатились с утра до ночи в шахтах или в мастерских — наоборот, их рабочий день составлял всего пару часов, и то под настроение. Они работали только в своих родовых каменоломнях, приисках и мастерских. А вот на императорских коротали время до отправки в штрафбат преступники.

Еще удивительнее оказалось то, что все таверны, кабачки, гостиницы почти всегда содержали оборотни, а перевертыши шили самую лучшую обувь. Кстати, оборотень от перевертыша тут отличался тем, что оборотень мог обернуться, когда захочет, а перевертыш — только в первый день полнолуния каждой из лун. Дроу тут, вместо того чтобы стачивать зубы о камни, прогрызая путь к солнцу из пещер, крышевали весь преступный мир. Все воры, убийцы, проститутки, каталы платили им дань. Вампиры оказались лучшими врачами, а лесные и домашние духи — ветеринарами. Русалки были местными спасателями Малибу, а баньши трудились на ниве предупреждения преступности, вернее, трудились стукачами при местных отделениях милиции. А вот эльфы… Эльфы занимали тут нишу, которую в моем мире занимают выходцы с Кавказа. В свободное от кадрежа местных девиц время они скупали и перепродавали сельхозпродукцию, выращиваемую здешними фермерами. Торговали подделками, наштампованными ловкими ручонками крысюков, и держали стационарные точки продажи еды. Их светлые жены сидели в эльфийских лесах, гнали довольно паршивый самогон и воспитывали как своих законных отпрысков, так и полукровок, которых им периодически подбрасывали любвеобильные мужья, зарабатывающие в поте лица деньги. Со временем полукровка наравне с законным отпрыском вставал к прилавку. Но только, в отличие от последнего, незаконный сын или дочь никогда не допускался к ведению семейного бизнеса. Максимум, на что он мог рассчитывать, так это на место младшего помощника менеджера по продажам, то есть «принеси, прими, подай, иди на хрен, не мешай». Та милая продавщица, что не дала нам с Сосискиным сегодня умереть с голоду, как раз и была полукровкой.

Когда я наивно поинтересовалась, а как же знаменитая эльфийская точность в стрельбе, Сивка, заржав, проинформировал, что эльф дракону в тыл с пяти шагов не попадет, и то, если сможет натянуть боевой лук. Нет, луки они носят, но исключительно для красоты.

— Господи, Сивка, а кто у вас тогда защищает рубежи родины? Как вы вообще тут воюете? Если тебя послушать, так все усиленно занимаются зарабатыванием денег! — взвыла я пароходной сиреной.

— Мы все служим в императорской армии по двенадцать циклов луны каждый год, а элиту наших войск составляют нанятые императором орки. Остальные как могут сами защищают свои дома, — гордо ответил мой сегодняшний лектор.

— Короче, армия у вас почти нерегулярная, и каждый партизанит сам по себе, — подвела итог я.

За увлекательным рассказом я и не заметила, как мы пришли на Оружейную улицу и Сивка провел меня в самую большую лавку.