ГЛАВА 16

— Это не Земля, — авторитетно заявил я. — И на Миргород тоже непохоже.

— Конечно, не похоже. Из Дотембрии в твой мир одним шагом не шагнешь. Если идти через Миргород, пришлось бы сделать четыре шага, а если вот так, как сейчас, — только три. Сейчас отдохну немного, и прыгнем дальше.

Я слегка прошелся взад-вперед. Почва под ногами крошилась и проваливалась, как если бы я шел по прогоревшей насквозь доске. Вдали я увидел что-то напоминающее автомобиль. Мне стало интересно.

Это и правда оказался автомобиль, только без колес. Похоже, таким его сделали с самого начала — днище было гладким, и вдобавок оно было покрыто каким-то странным синеватым металлом. Во всем же остальном — самый обычный «фольксваген»-«жук». Конечно, очень старый — эта штука ржавеет здесь уже лет десять, не меньше.

— Это тоже в какой-то степени Земля, только другая, — сообщил Рабан. — Здесь уже двадцать четвертый век.

— Это наше будущее? — недоверчиво переспросил я, оглядываясь по сторонам. На горизонте струился дым, над головой ползли тяжелые тучи, почему-то зеленого цвета. Кроме странных деревьев, больше напоминавших корявые арматурины, не было никаких признаков жизни. Такое будущее мне не понравилось.

— Альтернативное, — пояснил Рабан. — После ядерной катастрофы.

— Здесь была война?

— Точно. Да не одна, а шесть войн — с Первой по Шестую Мировые. Самая первая началась еще в девятнадцатом веке.

Мне снова стало интересно. Рабан это мгновенно уловил и принялся рассказывать:

— Первую Мировую в этом мире начала, как ни удивительно, Швейцария. Но корни всех бед кроются гораздо глубже. Началось все в тысяча восемьсот сорок третьем году, когда в бедной швейцарской семье родился некий Генрих Пфаальтен, человек, неизвестный в истории, которую знаешь ты. С юных лет Пфаальтен проявлял необычайные способности. Он был гением — однозначно гением, да таким, что Эйнштейн рядом с ним показался бы жалким дилетантом. Пфаальтен всегда-стремился к самому истоку — к ядру атома. Он хотел расщепить его и посмотреть, что получится. Ему едва перевалило за тридцать, когда он создал первую атомную бомбу. Однако пока что только на бумаге. У молодого гения не было денег, и не существовало людей, способных заинтересоваться его проектом. Академии наук и физические институты только презрительно фыркали, когда он пытался представить им свой проект. Маститые профессора авторитетно заявляли ему, что это бред собачий, что такое невозможно. Неудивительно — Пфаальтен на полвека опередил естественное движение науки.

— Но потом он все-таки сумел протолкнуть эту бомбу?

— Да. А вот в твоем мире он или вовсе не родился, или умер никому не известным, проклиная недалеких академиков, не понявших гения. Но в этом мире родился еще один человек, которого не было в твоем, — Матиас Рейерман, сын бранденбургского крестьянина, переехавшего в Швейцарию. У Рейермана тоже был дар, только не научный, а политический — он умел увлекать за собой людей примерно так же, как Гитлер или Ленин. В конце семидесятых в Швейцарии грянул переворот, его возглавил молодой Рейерман. После чего страна превратилась в некое подобие нацистской Германии. И тогда Пфаальтен решил обратиться со своим проектом на самый верх. Всеми правдами и неправдами он умудрился добиться аудиенции у Верховного Архистратига Рейермана…

— Подожди. Это что же, титул такой?

— Точно. Швейцарский диктатор не был обделен тщеславием. Так вот, после того как Рейерман ознакомился с проектом Пфаальтена, он моментально сообразил, что в его руки попал самый настоящий клад. Он-то сразу понял, как это можно применить. Пфаальтену была дана зеленая улица, огромные средства и строгий приказ в кратчайшие сроки создать действующий образец.

— И ее создали, — закончил я.

— Правда, не очень быстро. Переход от теории к практике занял двенадцать лет — все-таки дело происходило полувеком раньше, чем в вашем мире, и техника была более примитивной. Но тем не менее ядерное оружие все-таки было создано… К тысяча восемьсот девяносто четвертому году у Рейермана имелось уже двадцать прекрасных бомб. Не ракет, заметь, — до реактивного двигателя в этом мире вообще так и не додумались. Первоначально их планировали сбрасывать с дирижаблей…

— Ну и когда же разразилась война?

— В тысяча восемьсот девяносто седьмом. Причем сразу атомная — Рейерман не разменивался на мелочи. Первое, что он сделал, — сбросил одну из самых мощных бомб на Краков.

— И тут с Польши начали!

— Такая уж судьба у нее, видать. Впрочем, остальной мир подключился очень быстро — новое оружие швейцарского диктатора никому не понравилось. До этого момента на то, что там творилось, смотрели сквозь пальцы: мол, внутренние проблемы, — но когда Архистратигу показалось мало его крошечного государства…

— Угу. Хорошо, я понял — переходи сразу к концу.

— Извини, патрон, увлекся. Ну вот, Первая Мировая здесь продолжалась почти девять лет. Всего через двенадцать лет после ее окончания началась Вторая Мировая. Собственно, все эти шесть войн — это одна колоссальная война с небольшими мирными промежутками. Шестая Мировая закончилась в две тысячи одиннадцатом году, и с тех пор в этом мире войн не было. Просто больше некому стало воевать. В конечном счете выжили какие-то несколько тысяч, попрятавшиеся по разным медвежьим углам. Естественно, минуло три с половиной века, теперь здесь населения побольше… Но все равно мало, и жизнь у них поганая — радиоактивный фон за это время стал почти нормальным, но планета напоминает тлеющий уголек.

— Угу. А вот объясни-ка — что это за тачка и откуда она здесь взялась?

Рабан на некоторое время задумался. Действительно, загадка — если в этом мире от цивилизации не осталось почти ничего, что здесь делает эта штуковина?

— Такие автомобили изготовляли в Североамериканских Штатах Свободной Америки в промежутке между Пятой и Шестой войнами, — наконец промямлил он. — До реактивного двигателя они не додумались, зато умудрились изобрести антигравитацию. А вот почему она тут валяется… Ума не приложу — разве что тоже сохранили несколько штук в каком-нибудь бункере. А какая разница?

— Угу. Я понял. Рабан, нас здесь что-нибудь задерживает?

— Все понял, патрон. Ллиасса аллиасса алла и сссаа алла асссалла! Алиии! Эсе! Энке идиалссаа оссса асса эл-леасса оссо иииииии! Эссеееаааааааа! Алаасса!

Сумрачный свет апокалиптического мира померк, сменившись другим — мягко-голубым. Такой цвет обычно окрашивает небо особенно приятным утром. Только вот в этом мире небо было сразу со всех сторон!

Я в ужасе замахал крыльями, оказавшись где-то в поднебесье, но уже в следующий момент сообразил, что никуда и не падаю, а просто висю (или все-таки вишу? Никогда не знал, как это правильно произносить) в абсолютной пустоте. Правда, судя по тому, что пространство вокруг было не черным, как в космосе, а нежно-голубым, это все-таки была не пустота.

— Объяснения будут? — без лишних предисловий поинтересовался я.

— Будут, конечно… — промямлил Рабан. — Только вот как бы объяснить попонятнее… Хм, патрон, ты, может быть, слышал, что другие миры могут быть совсем не такими, как твой? Я имею в виду — совсем не такими.

— В смысле?

— В твоем мире… да и во всех остальных, в которых мы уже побывали, физические законы примерно одни и те же. Вселенная устроена по единому принципу — бесконечный вакуум, в котором плавают звезды, планеты и все остальное, что там еще есть. Но это всего лишь один из вариантов устройства Вселенной!

Я молчал, не совсем понимая, о чем он, собственно,талдычит.

— А вот здесь Творец использовал другой вариант. Космос тут тоже бесконечен, но он отнюдь не пуст! Звезд, планет и вообще объектов крупнее маленького астероида здесь нет. Зато и вакуума нет — все пространство заполнено уникальным газом.

— И в чем же его уникальность? — скептически осведомился я, медленно вращаясь вокруг своей оси.

— Идеальная дыхательная смесь. Подходит для любых живых существ. В этом мире по космосу свободно можно путешествовать на самолете, на воздушном шаре… да хоть просто вплавь! Еще здесь невероятно узкая температурная шкала: абсолютный нуль равен плюс семнадцати по Цельсию, а абсолютный максимум — плюс двадцати двум по той же шкале. Температура всегда удерживается в этом промежутке.

— Абсолютный максимум? — удивился я.

— Конечно. В твоем мире абсолютный максимум настолько велик, что его до сих пор не смогли вычислить… э-э-э, вообще-то ваши ученые даже не знают, что он существует.

Я еще некоторое время повертелся, силясь разглядеть в этой бесконечной голубизне хоть что-нибудь определенное. Далеко-далеко виднелась крошечная черная точка, и на этом пейзаж заканчивался.

— Здесь хоть кто-нибудь живет?

— А как же! — искренне удивился Рабан. — Жизнь приспосабливается к чему угодно! Только тут, конечно, все по-другому… Местные формы жизни больше всего похожи на рыб и прочую водную живность — в невесомости ноги, крылья и прочая ерунда никому не нужны. Зато вот реактивный двигатель, как у кальмаров, — очень даже востребован! Эй, патрон, ты еще хочешь тут побыть или мне можно перемещаться?

— Угу.

— Угу — да или угу — нет?

— Угу. И не зли меня!

— Как скажешь, патрон. Следующая остановка — Земля! Ллиасса аллиасса алла и сссаа алла асссалла! Алиии! Эсе! Энке илиалссаа оссса асса эллеасса оссо иииииии! Эс-сеееаааааааа! Алаасса!

Небо над головой по-прежнему оставалось голубым. Зато я почувствовал под ногами твердую поверхность. Снег. Холодный снег, в который я сразу же провалился по щиколотку. Еще бы, с моими когтями ходить по снегу или песку довольно трудно.

Уж не знаю, куда нас занесло, но это ничуть не напоминало Москву — я откуда-то помнил, как она выглядит. И тайгу, в которой я родился во второй раз, — тоже. Дело в том, что ни в Москве, ни в тайге нет и быть не может таких гор. Исполинские пики, вершины которых терялись где-то за облаками, чередовались с более пологими, но не менее заснеженными. На одном из них я сейчас и стоял — примерно на полпути к вершине.

— Рабан, где это мы?

— Что? Ах да… Это Тибет.

— Тибет? — переспросил я.

— Тибет, — подтвердил Рабан.

— Тибет. Тибет? Тибет! Прости, а что мы вообще здесь делаем? Вряд ли профессор Краевский сейчас где-нибудь в Тибете!

— Извини, патрон, у меня опыта пока маловато… — виновато пробурчал мой симбионт, — Я просто не сумел попасть поточнее… Извини, а?

Я посердился немного. Потом еще немного. А потом простил Рабана.

— Ладно, Тибет так Тибет. А поточнее? Он большой, если я не ошибаюсь…

— Самая середка. Юго-Западный Китай, самый безжизненный район. На двести километров вокруг ни единого человека. До ближайшего города — пятьсот километров.

— В какой стороне Москва и сколько до нее лететь?

— Северо-запад, три тысячи восемьсот километров. Десять часов полета.

— Далековато… — загрустил я. — Пожалуй, сначала я вздремну, потом поем, а уж потом… Давай усыпляй меня… — я на миг запнулся, — усыпляй, чего ждешь?

— Так уже все сделано, патрон, — хмыкнул Рабан. — Ты спал три часа, больше тебе пока не нужно. Еще будут пожелания?

— Будут. Как насчет еды?

— Примерно в километре к северу пасется горный козел. Упитанный, сочный, вкусный.

— Устраивает.

Я расправил крылья и взмыл вверх. Не пришлось даже прикладывать усилий — восходящий воздушный поток поднял меня сам собой. Правда, ветер дул с запада, и меня понесло немного не в ту сторону. Я расправил крылья так, чтобы улавливать ветер и двигаться именно в ту сторону, в какую нужно. То же самое в свое время исхитрялись делать капитаны парусных судов.

Бедный козлик только мемекнул, когда я упал на него сверху. Но по крайней мере он не мучился — одним взмахом когтей я перерезал ему горло. Голова повисла на ниточке.

— Может строганину забабахаем, а, патрон? — с интересом осведомился Рабан, наблюдая, как я расчленяю козлиную тушу. — Климат подходящий…

— Угу. Только времени нет. Сейчас перекусим и отправимся в Москву.

— Давай лучше в Питер? — хмыкнул Рабан. — В Москве мы с Волдресом уже были, а вот в Питере как-то не довелось…

— Угу. А где вы еще были?

— Да так, там-сям… Лет двести назад в Америке были… Бенджамина Франклина знаешь? Мы у него целую неделю гостили, даже продали ему кое-что.

— Что?

— Кое-что, — опять уклонился Рабан. — Какая разница теперь?

— Понятно. А еще с кем-нибудь из знаменитостей ты знаком?

— Ну… Так, про Джордано Бруно я тебе уже рассказывал… Еще мы пару раз встречались с Ницше и один раз с Францем-Иосифом.

— А это кто такой?

— Император Австрии! — удивился Рабан. — Ты что, патрон, это же он Первую Мировую развязал! Больше, кажется, ни с кем не встречались — мы не так уж часто у вас и бывали. В первый раз еще в шестнадцатом веке, в Италии. Во второй — уже в конце восемнадцатого, в Соединенных Штатах. В третий раз — в начале девятнадцатого, в Индии и немножко в Непале. В четвертый — в конце девятнадцатого — в Германии и Австрии. Ну а в последний раз — вот два года назад, в вашей России. Искали проект «Зомби»…

Прошло еще сколько-то времени… Усталости я не ощущал, безразлично наблюдая за проносящимися подо мной красотами. Пока еще это были горные пейзажи Тибета. Но, как подсказывала мне память, в недрах которой замаячила географическая карта мира, в ближайшие часы должны начаться степи Киргизии и Казахстана, а там уже и до России недалеко…

К сожалению, у моей бешеной скорости и фантастической выносливости имелась и оборотная сторона — метаболизм требовал постоянного притока топлива. То есть, вульгарно выражаясь, жрачки. Желудок уже не помнил о том, что сравнительно недавно проглотил целого горного козла, все настойчивее сигнализируя о своих потребностях. С помощью Направления я поймал на лету какую-то птицу, похожую на ястреба, и сожрал ее прямо с перьями. Вкус отвратный, но живот на время утихомирился.

— Киргизия, патрон! — выкрикнул Рабан. — Если будешь лететь так, как летишь, проследуем точно над Бишкеком!

— Киргизия, говоришь? Это что, выходит, мы только что границу пересекли?

— Точно так. Китай кончился!

— Ты что мелешь, дурак? — дернулся я. Уж очень эта фраза нехорошо прозвучала. — А вот интересно, у китайцев есть такие тайные базы, как «Уран»?

— Да должны быть, — неуверенно ответил Рабан. — Что же они, хуже других? Вам, кстати, с китайцами еще повезло…

— Чего это вдруг?

— А вот мы с Волдресом были в одном мире, там тоже есть Китай, только немножко другой… Так вот в том мире китайцы еще в девятнадцатом веке начали «дранг нах ве-стен» — натиск на запад. Сорок пять лет воевали, но захватили-таки всю Евразию и оттяпали себе почти всю Африку. А потом и на Америку перекинулись. В том мире белые остались только в Калифорнии, а черные — в ЮАР. Резервации, чтоб его… Весь остальной мир — Великий Китай.

Я тупо попытался представить себе карту, выкрашенную одним только желтым цветом. Два пятнышка сиротливо прячутся где-то по углам… А с Австралией что стало?

— А Австралии в том мире нет, — охотно объяснил Рабан, моментально уловивший мою мысль. — В том мире материк My утонул целиком.

— Какой материк?

— Материк My. He слышал, что ли? В вашем мире он после первого Потопа раскололся на два маленьких — Лемурию и Австралию, а после второго Лемурия большей частью утонула, а то, что осталось, стало Индонезией и Филиппинами.

— Второго Потопа? А сколько же их всего было?

— Только два… кажется. А в том мире, где Китай победил, — всего один, но зато вдвое мощнее.

— Ты-то откуда все это знаешь?…

— Чай, грамотный… — почему-то обиделся Рабан. — В том же Миргороде зайди в библиотеку магической школы, загляни в исторический отдел, все и прочтешь. У них для многих миров летописи есть…

— И вы просто для развлечения прочитали историю нашего мира за последние… хрен знает сколько лет? — скептически осведомился я.

— Ну не прочитали, конечно… К твоему миру у них летописи сорок тысячелетий назад начинаются, там месяц будешь читать — не прочтешь. Так, полистали пару часиков… Должны же мы были узнать, куда отправляемся и чего там ждать? А Всемирный Потоп — событие значительное, мимо него никак не пройдешь…