Глава 38
Тави провели.
И, конечно же, Китаи приложила к этому руку.
Он не хотел засыпать, не сейчас, когда нужно сделать еще так много для защиты города.
Но после недавнего кровопускания для Марока и неимоверных усилий заклинательства, которые потребовали ворота Ривы, он был совсем вымотан.
И, Китаи была особенно… он перебирал мысли в поисках подходящего определения.
«Активной» — не передавало нужного оттенка. «Настойчивой» — было более точным описанием, хоть и казалось неполным, но полностью отражало суть.
Он решил, что в его языке недостаточно слов, подходящих для описания такой ненасытной, восторженной, совершенно раскованной страсти.
В какой-то момент они перекусили едой, предусмотрительно оставленной на сиденье фургона.
Оглядываясь назад, Тави заподозрил, что в нее было добавлено небольшое количество афродина, что объясняло как его, э-э, исключительную сосредоточенность вечером, так и последующее почти коматозное состояние.
Он посмотрел на волосы Китаи.
Пока Тави лежал на спине, она прижалась к его боку, положив голову ему на грудь.
Ее лицо было скрыто прекрасными белыми волосами, за исключением мягких губ.
Изящная, но сильная рука лежала у него на груди. А нога была заброшена ему на бедро.
Она крепко спала, иногда издавая звуки, которые какой-нибудь злобный (и глупый) человек мог бы назвать храпом.
На миг Тави удовлетворенно закрыл глаза.
А может, они просто очень сильно желали друг друга.
В любом случае, он не был расстроен тем, что был склонён к ночному… сну, однако, как вероломно все было организованно.
Она пробормотала что-то во сне, и Тави ощутил исходящее от нее смешение неясных, вспыхивающих эмоций, быстро переходящих от одного чувства к другому.
Ей снился сон.
Тави погладил ее по волосам и сконцентрировался, пытаясь уловить эмоции в лагере.
Если за ночь что-то стряслось, останется ощущение этого.
И сам воздух, общая эмоциональная атмосфера в лагере Легиона, могли многое сказать ему о настоении солдат.
Вокруг повозки находилось полдюжины охранников, на предположительно благоразумном расстоянии, но они не могли не услышать все происходившее, если только Китаи не забыла использовать заклинание воздуха.
Или же это сделал один из мужчин. Тави осознал тот факт, что смущается намного меньше, нежели стал бы год назад.
В мире было так много плохих вещей, которые, возможно, помогли взглянуть на это в другом свете.
Не было ничего из ряда вон выходящего в том, что кто-то знал, как Тави и Китаи наслаждались компанией друг друга.
Охранники были спокойны и начеку.
От находившейся неподалеку пары слуг исходило ощущение выполнения рутинных заданий — скорее всего, приготовление завтрака.
В целом, в лагере была атмосфера ожидания.
Страх, смешанный с предвкушением, гнев на захватчиков, в сочетании с беспокойством за товарищей-алеранцев.
Люди не были глупы. Они знали, что идут на войну, но не было и следа отчаяния, только ожидание и уверенность.
Это, само по себе, было едва ли не самым ценным качеством для Легиона.
Командующие Легионов знали многие годы, что ожидание победы порождает победу.
Ему надо вставать и двигаться, побуждая окружающих мужчин, играть роль Принцепса с безграничным могуществом, уверенностью и энергией.
Но простой лежак казался таким удобным.
Он переключил внимание на источники спокойствия и теплоты, спящие рядом с ним, и… источники?
Тави резко выпрямился.
— Ты не сказала мне, — тихо сказал Тави.
Китаи глянула на него и отвела взгляд.
Она просунула руки в рукава испачканной сталью, утепленной рубашки, которую она носила под кольчугой, и начала застегивать ее.
Тави мягко нажал.
— Почему ты не сказала мне, чала?
— Мне совершенно не следовало приходить сюда с тобой, — сказала Китаи, жестким голосом. — Мне надо было оставаться в своей койке одной. Вороны, я ведь знала, что ты почувствуешь это, если мы окажемся вдвоем. Я дала слабину.
Тави услышал в своем голосе сердитые нотки.
— Почему ты мне не сказала, Китаи?
— Потому, что твой народ помешан на рождении детей, — огрызнулась она. — Что может произойти! Что может не произойти! Когда это может произойти, и в каком порядке! Обстоятельства, над которыми они совершенно не властны, полностью диктуют, как к ним будут относиться на протяжении всей жизни.
Она закончила скреплять рубашку и впилась в него взглядом.
— Тебе это известно. Лучше, чем кому бы то ни было.
Тави скрестил руки и встретился с ней взглядом.
— И как по-твоему, скрыв от меня, ты могла улучшить ситуацию?
— Я… — Китаи замолчала и, неловким движением из-за тесноты повозки, скользнула в свою кольчугу. — Я не хотела, чтобы ты сосредоточил свои дальнейшие безумства на мне.
— Дальнейшие безумства? — потребовал он. — Не беспокойся об оружии, Китаи. Ты не будешь им пользоваться.
Она вздернула подбородок и начала собирать волосы в хвост.
— Вот. Видишь? Из-за того, что я ношу нашего ребенка, ты хочешь, чтобы я тихо сидела в каком-нибудь каменном ящике, пока не придет время родов.
— Нет, — сказал Тави. — Я хочу, чтобы ты хранила нашего… — он постарался не задохнуться от слова, — ребенка… в безопасности.
— В безопасности? — Китаи взглянула на него. — Нет такого места, Алеранец. Больше нет. До тех пор, пока не будет сломлен ворд, есть лишь места, где можно отсрочить смерть.
На это у Тави ответа не было. Он откинулся на пятках и долго глядел на нее.
— Вот почему ты настаивала на ухаживании, — сказал он. — Чтобы мы спали раздельно.
Щеки Китаи вспыхнули.
— Это… одна из причин, Алеранец, — она сглотнула. — Есть много причин.
Тави подался вперед и предложил ей свою руку. Она приняла.
Какой-то момент они держались за руки в тишине.
— Наш ребенок, — сказал Тави.
Она кивнула, в ее широко раскрытых глазах было трудно что-то прочесть.
— Когда ты узнала?
— Ближе к концу путешествия из Кании, — сказала она.
— Какой срок?
Она пожала плечами, и, в один из немногих на памяти Тави моментов, не смогла выглядеть спокойной и уверенной.
— Шесть месяцев. Если бы отцом был марат. Но наш народ и ваш…Такого прежде не случалось, — она сглотнула, и Тави подумал, что в этот момент она выглядела хрупкой и прекрасной, словно цветок покрытый льдом. — Я не знаю, что произойдет. И никто не знает.
Довольно долго Тави сидел молча в полной тишине, пытаясь уместить у себя в голове такую простую и невероятную правду.
Он будет отцом.
Он будет отцом.
Маленький человечек скоро появится в этом мире, и Тави будет его отцом.
Китаи погладила его по руке.
— Пожалуйста, скажи, о чем ты думаешь.
— Я… — Тави тряхнул головой в недоумении. — Я думаю, что… Это меняет дело. Это меняет все.
— Да, — очень тихо произнесла Китаи.
Тави моргнул и взял обе ее руки в свои.
— Только не между нами с тобой, Китаи. Это не изменится.
Она заглянула ему в глаза, дважды моргнула, и слезы покатились по ее щекам, пока она не вспомнила о заклинании воды и не закрыла глаза.
Вдруг Тави привлек ее к себе, чтобы обнять.
— Не надо, — тихо сказал он. — Не смей даже думать, что тебе нужно скрывать от меня слезы.
Она уткнулась лицом ему в грудь, внезапно стиснув его своими тонкими руками.
Это тотчас напомнило Тави, что она почти так же сильна, как и он, несмотря на разницу в размерах.
А еще на ней была кольчуга. Очень холодная кольчуга. Тави вздрогнул, но не пошевелился.
Китаи ненадолго прижалась лицом к его груди, и её слёзы, которые были горячее, чем когда-либо его собственные, намочили его кожу.
— Я не знала, что ты станешь делать, — сказала она через несколько секунд, продолжая обнимать его. — Что ты можешь подумать. Мы всё делаем не по порядку.
Тави молчал в течение долгого времени. Затем спросил:
— Ты беспокоилась, что нашего ребенка будут считать незаконнорожденным?
— Конечно, — ответила она. — Я видела шрамы Максимуса. Я видела, какой безумной стала Фригия Наварис. Я видела других, которые стали… изгоями. Всеми презираемыми. Потому что они не являются законнорожденными. Словно самим фактом своего рождения они совершили преступление. Я не знаю, что делать.
Тави некоторое время молчал и гладил её волосы одной рукой.
Затем сказал:
— Есть две вещи, которые мы могли бы сделать.
Она шмыгнула носом и замерла, ожидая.
— Мы должны провернуть несколько дел, чтоб наш ребенок не был незаконнорожденным, — проговорил он.
— Что?
— Ну, мы, естественно, солжем. Мы уже поженились и просто никому ничего не говорили, а когда ребенок родится мы удивимся, что он…
— Или она, — вставила Китаи.
— Или она должна быть родилась раньше срока.
— А если докопаются до правды? Правдолюбцы тут же раструбят, что это выдумка.
— Ну, все могут подумать, что это выдумка. Но никто не скажет об этом. На это, как говорится, будут смотреть сквозь пальцы, как это принято среди людей, кого волнуют такие вещи. Возможно, кто-то похихикает, кто-то посудачит за нашими спинами, но никто не бросит вызов всерьез.
— В самом деле?
— Так постоянно происходит, — ответил Тави.
— Но… Но это все равно может быть использовано против ребенка. Смешки за его спиной. Издевки над ним…
— Или над ней, — заметил Тави.
— Или над ней, — сказала Китаи. — Это навсегда останется слабым местом, которым кто-то будет спекулировать.
— Полагаю, это зависит от ребенка, — сказал Тави.
Какой-то момент Китаи обдумывала сказанное. А затем произнесла:
— Что еще мы можем сделать?
Тави нежно приподнял ее голову, чтобы взглянуть в глаза.
— Мы сделаем, как пожелаем, — спокойно сказал он, — и пусть кто-нибудь попробует не согласиться. Мы дадим ребенку всю нашу любовь и заботу, игнорируя законы, вредящие ему, и вызовем любого, кто попытается навредить нам в этом деле, на юрис макто. Мы что-нибудь придумаем для всех незаконнорожденных детей Империи, начиная с нашего.
Глаза Китаи вспыхнули более ярким оттенком зеленого, словно что-то неистовое разожгло в них жизнь.
— Мы сможем это сделать?
— Я не вижу причины, почему мы не сможем это сделать, — произнес Тави, — в конце концов, я собираюсь стать Первым Лордом. Любой, кто собирается выступить против меня — сделает это, независимо от того, какой предлог у него для этого будет. Любой, кто поддерживает меня, будет поддерживать меня, независимо от того, как мы провернем это все.
Китаи нахмурилась.
— Чала, — прошептала она, — мне плевать на других алеранцев. Меня волнует, что будешь думать ты.
Он сжал её ладони своими и сказал:
— Мне рассказали, что по обычаю женщины маратов принимают предложение жениха после соревнования с ним перед Единственным.
Она медленно улыбнулась:
— Почему ты интересовался этим обычаем?
— Профессор, который дал мне задание, был чрезвычайно требовательным, — сухо ответил он. — Я сделал несколько выводов из этого факта.
— И каких же? — спросила Китаи.
— Поскольку женщина выбирает себе мужа на соревновании, она вполне может отвергнуть своего жениха. Если она не желает его, она просто выбирает состязание, в котором он вряд ли победит. Скажем, если девушке из клана Лошади не по нраву жених из клана Волка, она заставит его соревноваться с ней в верховой езде.
В глазах Китаи танцевали озорные искры, но её тон и выражение лица были серьёзными:
— Соревнование проходит перед лицом Единственного. Побеждает самый достойный марат. Это всем известно, Алеранец.
— Конечно, — сказал Тави. — Я сомневаюсь, что Единственный проявляет заботу о своих детях, вынуждая девушек соревноваться с теми, кого они не желают себе в мужья.
— Многие молодые мараты-мужчины не согласились бы с тобой. Но в этом ты почти также мудр, как женщина-марат. Не совсем, но очень близко, — торжественно произнесла Китаи.
— Мне кажется, я припоминаю испытание в соревновании между бесспорно прекрасной молодой девушкой-маратом и глупым алеранским юношей. Это было много лет назад. Испытание проходило в Восковом лесу, рядом с Долиной Кальдерона. Смутно помню, но мне кажется, что молодой человек одержал победу.
Китаи уже было открыла рот, чтобы возразить, но затем призадумалась и невесело рассмеялась.
— Только потому, что молодая леди пожелала этого.
— И в чем же отличие от любой другой девушки-марата, которая желает признать в молодом человеке спутника жизни?
Китаи выгнула бровь.
— В том что… — она склонила голову. — В том что… Его нет.
— Хорошо, тогда в соответствии с законами и обычаями твоего народа, которые я глубоко уважаю, мы женаты уже много лет. Следовательно, ребенок совершенно законен.
Китаи прищурилась, и улыбка пробежала по ее губам.
— Мы не супруги. И пройденное испытание не соответствует брачной церемонии.
— Почему нет? — спросил Тави.
— Потому что оно не задумывалось как таковое! — ответила Китаи.
Тави легко взмахнул рукой.
— Намерения стоят гораздо меньше, нежели последствия от действий, ими порожденные. Ты моя жена.
— Я так не думаю, — сказала Китаи.
— Я знаю, — торжественно произнес Тави. — Но в этом ты менее мудра, чем юный Алеранец. Однако, он должен быть терпелив к редким вспышкам иррациональных эмоций со стороны своей жены. Итак, что по-твоему надо сделать, чтобы испытание соответствовало брачной церемонии?
— Испытание! Не смей даже думать, что… — ее голос затих. — Ой!
Тави удивленно взглянул на нее и стал ждать.
— Ты… — она посмотрела вниз, — Ты действительно думаешь, что ребенок… что все в порядке?
— Почему нет? — спокойно сказал он. В его голосе больше не звучало игривых ноток.
— Китаи, разве играет значение предлог, который мы используем для признания нашего ребенка? Неужели это важнее, чем осознание того, что наш будущий ребенок желанен и любим? Разве не это самое важное?
— Да, — ответила она. Закрыв глаза она произнесла: — Спасибо, Алеранец.
— Тебе не за что меня благодарить, — ответил он, дотронулся до ее подбородка и встретился с ней взглядом.
— Китаи, если у нас будет ребенок, — его голос звучал не громче шепота, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить его. Это мой долг. Я не смогу поступить иначе. Таков уж я. Ты понимаешь?
— Я поняла, что ты решил оставить меня в безопасности и отправиться на эту войну один, — нежно произнесла она.
— Я должен, — сказал он, — Китаи, я не переживу, если потеряю тебя. Но теперь может пострадать еще один человек.
Она медленно не моргая покачала головой:
— Я не останусь, Алеранец.
— Но почему?
На минуту она задумалась, затем произнесла:
— Ты помнишь, как я сказала, что наличие или отсутствие ворда для нас ничего не меняет?
— Да, — ответил он.
— А знаешь, почему я так сказала?
— Нет.
Она обхватила его лицо руками и прошептала:
— Смерть для меня ничто, чала. Если мы вместе, она для меня не страшна.
Она прижалась к нему и очень нежно поцеловала его в губы, после чего уютно устроила свою голову у него на плече.
— Быть в разлуке. Вот что действительно пугает меня. Я готова идти в затерянную пустошь, в ужасный город, пройти любой кошмар, чала, лишь бы ты был рядом. Но только не проси покинуть тебя, отправить тебя навстречу опасности одного. Это выше моих сил. Это то, кем я являюсь. И именно поэтому я не сказала тебе о ребенке. Потому что я знаю, кто ты.
Тави тяжело вздохнул, понимая:
— Потому что мы оба недоговариваем друг другу. Кто-то должен измениться.
— Как можем мы остаться вместе перед лицом происходящего? — спросила она. Отчаянье сквозило в простых словах. — Сможешь ли ты уважать меня, если я предам свои убеждения? Смогу ли я уважать тебя, если ты откажешься от своих?
— И сможем ли мы уважать сами себя? — произнес Тави.
— Да.
Тави сделал глубокий вдох. Повисла гробовая тишина.
Шум в лагере вокруг них усиливался, указывая на то, что люди готовы к дневному маршу.
— Я не знаю, что делать, — сказал Тави, — Пока не знаю. Но время еще есть. Я подумаю об этом.
— У меня были недели, — ответила Китаи, — И я ничего не придумала.
— До границ Кальдерона два дня, может больше. Время еще есть.
Китаи закрыла глаза и кивнула. Слезы потекли по ее щекам. Тави почувствовал тошнотворный страх, охвативший ее. Он ее такой не видел.
— Я тут кое о чем подумал, — мягко сказал он. — Сними доспехи.
Она заколебалась.
— Все хорошо, — сказал он. — Сними их.
Она сняла, очень медленно. Тави помог ей снять безрукавку. Она соскользнула с нее.
Затем медленно снял с нее рубашку через верх.
Взяв на руки, он аккуратно положил ее на постель.
Очень мягко, как-будто он мог разбить ее на много мелких осколков льда, если бы двигался не так осторожно, он положил свою руку на ее живот, развел пальцы так, чтобы его ладонь коснулась ее бледной кожи.
Ребенок был еще слишком мал, что увидеть его.
Но он закрыл глаза и еще раз смог почувствовать его присутствие внутри утихающего, контролируемого ужаса самой Китаи.
— Ты чувствуешь? Ты пробовала? — спросил у нее Тави.
— Я не могу, — печально ответила она, — Я подслушала разговор акушерок. Они говорили, что нельзя почувствовать ребенка при помощи фурий, когда он в моем теле. Он слишком похож на меня. А ребенок еще слишком маленький, чтобы начать шевелиться во мне.
— Дай мне свою руку.
Тави взял руку Китаи и переплел свои пальцы с ее.
Он сконцентрировался, и его восприятие девушки внезапно трансформировалось во что-то куда более яркое и детальное, чем можно было достичь с помощью одной только близости.
Он сконцентрировался на ней, а затем на присутствии чего-то крохотного, разделяющего с Китаи свою теплоту и умиротворённость.
Ее зеленые глаза широко раскрылись.
— Ох, — произнесла она, и ее глаза наполнились слезами. — О, чала.
На лице ее внезапно расцвела улыбка и, все еще плача, она тихонько рассмеялась:
— О, это прекрасно!
Тави улыбнулся, наклонился и очень нежно поцеловал ее.
Они долго стояли, все трое, в тишине, дорожа моментом.
Никто из них ничего не сказал, они оба знали, что таких моментов у них будет не много.
А в ближайшие дни станет ясно, будут ли они вообще в их жизни.
