Конан собирался создать и возглавить черную империю, но этим планам помешали несколько стихийных бедствий, случившихся одно за другим, и интриги его врагов среди бамула, многие из которых резко отрицательно отнеслись к тому, что их вождем стал чужеземец. Вынужденный спасаться бегством, он направился на север через экваториальные джунгли и растительный вельд к полуцивилизованному королевству Раш.

Сразу же за безлюдными и безводными пустынями Стигии начинается обширная саванна Куша. На сотни лиг протянулись заросшие высокой травой земли. Лишь изредка монотонный пейзаж вельда нарушают одинокие деревья: колючие акации, драцены с острыми листьями, изумрудно-зеленые лобелии и толстопалое волчье лыко. Время от времени ровный стол прерии прорезает заблудившийся ручей, дающий жизнь скудному припойменному лесу на своих берегах. Стаи зебр, антилоп, буйволов и прочих обитателей саванны бродят по вельду, мирно пощипывая сочную траву.

Под лазоревым небом, с которого безжалостно палило тропическое солнце, перешептывались и согласно кивали стеблями травы, кланяясь странствующим ветрам. Впрочем, небеса то и дело затягивало тучами; налетал ураган, который буйствовал с сокрушающей мощью, но утихал так же быстро, как и начинался.

По бескрайним просторам вот уже который день подряд устало шагал одинокий путник. Это был молодой гигант крепкого телосложения, под загорелой кожей которого, испещренной белыми полосками старых шрамов, перекатывались тугие узлы мышц. У него была широкая грудь, массивные плечи и длинные руки и ноги; скудный наряд, состоящий из набедренной повязки и сандалий, отнюдь не скрывал его физических достоинств. Его спину, плечи и грудь покрывал столь сильный загар, что он казался почти таким же чернокожим, как и коренные обитатели этих мест.

Спутанные кудри черной нестриженой гривы обрамляли мрачное и невозмутимое лицо. Горящие ярко-синим огнем глаза под кустистыми черными бровями без устали осматривали округу, пока он двигался экономным шагом по ровной, как стол, саванне. Он настороженно вглядывался в густые заросли травы, подсвеченные малиновым пламенем заката, через которые лежал его путь. Вскоре на Куш стремительно падет ночь, и тогда под покровом ее мрачных крыльев опасность и смерть выйдут собирать свою кровавую жатву.

Но одинокий путник, Конан Киммериец, не боялся. Ему, варвару из варваров, выросшему на унылых и голых холмах далекой Киммерии, железная выносливость и звериная сила достались от природы, помогая выжить там, где цивилизованные мужчины, пусть и более образованные и утонченные, неизбежно погибали. Хотя путник шел пешком вот уже восемь дней подряд, не имея другого пропитания, кроме дичи, которую добывал с помощью своего большого лука бамула, сейчас заброшенного за спину, могучий варвар отнюдь не истощил своих сил и не приблизился к пределу своей выносливости.

Конан давно привык к спартанскому образу жизни в глуши и дебрях. Хотя он и вкусил томных удовольствий цивилизованной жизни в доброй половине окруженных стенами блистательных городов мира, но не скучал о них. Он неутомимо шагал к далекому горизонту, который сейчас скрылся в туманной фиолетовой дымке.

Позади остались густые джунгли черных земель на границе с Кушем. Там среди темной зелени цвели невероятной красоты орхидеи, там племена свирепых чернокожих вели полную опасностей жизнь в буше, и там тишину болотистых джунглей нарушало лишь рычание вышедшего на охоту леопарда, хрюканье дикой свиньи, тяжкий топот слона или внезапный вопль рассерженной обезьяны. Больше года провел там Конан на посту военного вождя могущественного племени бамула. Но в конце концов хитроумные черные колдуны, взревновавшие к его возвышению и возненавидевшие его за нескрываемое презрение к их кровожадным богам и жестоким ритуалам, отравили умы воинов бамула, настроив их против своего белокожего предводителя.

А случилось все следующим образом. На племена, обитающие в джунглях, обрушилась долгая невиданная засуха. После того, как обмелели реки и пересохли колодцы, разразилась кровавая война, в которой чернокожие племена отчаянно пытались сохранить за собой несколько уцелевших источников драгоценной влаги. Деревни погибали в пламени пожаров; целые кланы вырезали на корню и оставляли гнить. И тогда, в самый разгар засухи, голода и кровавой бойни, на страну обрушилась чума.

Злобные языки колдунов возложили на Конана всю вину за эти несчастья. Это он, по их клятвенным уверениям, навлек беды на головы бамула. Боги разгневались из-за того, что светлокожий пришелец узурпировал резной трон вождей бамула, переходивший из поколения в поколение чернокожих воинов. С Конана, утверждали они, нужно содрать живьем кожу и подвергнуть неисчислимым мучениям и пыткам на черных алтарях богов джунглей, или их племя просто перестанет существовать.

Поскольку подобная нерадостная судьба Конана отнюдь не привлекала, он подготовил быстрый и сокрушительный ответ. Удар, нанесенный широким лезвием его северного меча, прикончил верховного колдуна. После этого он опрокинул забрызганного кровью деревянного идола, изображавшего божество бамула, на головы остальных шаманов и растворился в темноте окрестных джунглей. Он отправился на север, и ему пришлось пройти много миль по густой чаще, пока он не добрался наконец до мест, где тропический лес поредел и перешел в открытую саванну. И вот теперь он намеревался пересечь ее пешком и достичь королевства Раш, где сила варвара и вес меча помогут ему поступить на службу к смуглокожим правителям этой древней земли.

И вдруг проснувшееся чувство опасности вмешалось в его воспоминания о прошлом. Какой-то первобытный инстинкт самосохранения предупредил его о грозящей беде. Он замер и принялся пристально вглядываться в длинные тени, отброшенные на траву заходящим солнцем. Ощущение невидимой угрозы заставило его насторожиться, волосы у него на затылке встали дыбом, и гигант-варвар стал осторожно втягивать воздух ноздрями, прожигая сумрак горящими взором. И хотя он не видел и не ощущал ничего необычного, таинственное шестое чувство дикаря, выросшего в глуши, говорило ему, что опасность близко. Он ощутил легкое, почти невесомое прикосновение чужих взглядов и резко обернулся, успев заметить пару больших глаз, светящихся в темноте.

В тот же миг горящие глаза исчезли. Настолько коротким было это мгновение, что он чуть было не поддался искушению списать все на игру воображения. Конан повернулся и вновь зашагал вперед, но теперь уже оставаясь настороже. Стоило ему двинуться с места, как в густых тенях вновь загорелись чьи-то глаза и с нехорошим интересом стали следить за его продвижением. Рыжевато-коричневые силуэты бесшумно устремились за ним в погоню. Львы Куша взяли след. Им требовались свежая кровь и мясо.

Часом позже на саванну опустилась ночь, и лишь на западном горизонте тлела узкая полоска заката, на фоне которой изредка черным, словно вырезанным из бумаги силуэтом выделялось невысокое и кривое деревце вельда. На Конана навалилась усталость. Трижды из теней справа или слева на него выскакивали львицы. Трижды он отгонял их летящей смертью своих стрел. И хотя целиться в темноте было необычайно трудно, троекратный злобный рев больших кошек говорил ему, что он не промахнулся, хотя, разумеется, и не знал, убил ли он или только ранил огромного зверя.

Но теперь, когда колчан его опустел, он понимал, что бесшумные убийцы рано или поздно настигнут его. Это лишь вопрос времени. Сейчас по его следу шли восемь или десять львов, и суровый варвар испытал приступ отчаяния. Даже если своим могучим мечом ему удастся сразить одного или двух зверей, остальные попросту разорвут его на куски, прежде чем он успеет вновь взмахнуть клинком. Конану уже приходилось сталкиваться со львами раньше, и он знал, что эти твари обладают чудовищной силой, которая позволяет им нести зебру в пасти с такой же легкостью, с какой кошка несет мышь. И хотя Конан бы одним из самых сильных мужчин своего времени, стоит только льву запустить в него зубы и сомкнуть челюсти, вся его сила и сноровка окажутся не страшнее слез ребенка.

Конан побежал. Он бежал вот уже почти час, ровным широким шагом, одну за другой глотая лиги. Поначалу он бежал без усилий, но сейчас уже начали сказываться марш по черным джунглям и восьмидневный пеший переход по саванне. Перед глазами все плыло, мышцы ног ныли от нестерпимой боли. С каждым биением сердца уходили силы, еще остававшиеся в его мускулистой фигуре.

Он умолял своих свирепых богов сделать так, чтобы луна вынырнула из-за туч, которые плотной пеленой затянули небо. Он молился о том, чтобы ровное полотно саванны нарушили холм или дерево, или хотя бы валун, к которому он смог бы прижаться спиной и дать последний бой прайду.

Но боги не слышали его. Деревья в этой местности росли исключительно карликовые; вырастая ввысь на шесть или восемь футов, они выбрасывали ветви в стороны, становясь похожими на грибы-переростки. И если, несмотря на шипы, ему даже и удастся влезть на такое дерево, вожаку не составит труда преподать молодым львам урок и сбить его наземь в первом же прыжке. А единственными возвышенностями были термитники; некоторые достигали в высоту нескольких футов, но все равно не годились для обороны. Так что ему ничего не оставалось, как бежать дальше.

Чтобы бежать было легче, он выбросил свой большой охотничий лук после того, как израсходовал последнюю стрелу, хотя ему до слез жаль было расставаться со столь великолепным оружием. За ним вскоре последовали колчан и перевязь. Теперь на нем оставались только набедренная повязка из леопардовой шкуры, сандалии с высокой шнуровкой на ногах, бурдюк из козьего меха с водой и тяжелый меч с широким лезвием в ножнах, который он сейчас нес в руке. Расстаться с ним – значило потерять последнюю надежду.

Львы уже буквально наступали ему на пятки. Он чувствовал резкий запах их тел и слышал их тяжелое дыхание. Они могли в любой миг настигнуть его, и тогда ему придется принять свой последний бой, стараясь подороже продать свою жизнь до того, как они разорвут его на куски.

Он рассчитывал на то, что его преследователи не станут изменять веками выработанной тактике. Самый старый самец – вожак прайда – будет бежать прямо за ними, а молодняк займет места на флангах. Более легкие и, соответственно, более быстрые львицы обгонят его, пока не окажутся впереди, повернут и, выстроившись полумесяцем, станут загонять его в западню. А потом они набросятся на него все разом, так что ни о какой эффективной защите не может быть и речи.

И вдруг землю залил яркий свет. Над равниной засиял круглый серебряный глаз луны, освещая бегущую фигуру варвара-гиганта и зажигая сполохи призрачного серебристого сияния на шкурах преследующих его львов. Утомленный взгляд Конана заметил искорки лунного пламени на шерсти слева от себя, и он понял, что его практически взяли в кольцо. Когда он из последних сил помчался вперед, надеясь все-таки вырваться из окружения, то с изумлением заметил, что увиденная им львица повернула назад и остановилась. В два прыжка он миновал ее. Пробегая мимо, он заметил, как замерла на месте и львица справа. Она неподвижно сидела на земле, и лишь хвост ее нервно колотил по траве. Она разинула пасть, и из ее глотки вырвался гулкий рев, в котором злоба смешивалась со страхом.

Конан рискнул и замедлил бег, а потом оглянулся назад. К своему невероятному удивлению, он обнаружил, что весь прайд остановился, словно у какой-то невидимой преграды. Львы сидели, обнажив клыки, которые отливали серебром в лунном свете, и из глоток их рвалось приглушенное злобное рычание.

Конан задумчиво прищурился, и его насупленные брови сошлись на переносице. Что вынудило львов прекратить преследование за мгновение до того, как они настигли бы свою жертву? Какая невидимая сила заставила их замереть на месте? Несколько секунд он стоял, глядя на них, сжимая в руке меч и раздумывая о том, а не пустятся ли они вновь в погоню за ним. Но львы остались на месте, рыча и разевая огромные пасти со страшно сверкавшими клыками.

И тогда Конан заметил нечто любопытное. Между ним и тем местом, где сидели львы, по равнине пролегало нечто вроде разделительной линии. По одну сторону росла высокая сочная трава. По другую же сторону невидимой границы трава становилась редкой и хрупкой; она выглядела высохшей и нездоровой, перемежаясь пятнами голой земли. И хотя в лунном свете цвета различить было почти невозможно, ему показалось, что по его сторону линии у растений в окраске начисто отсутствовала здоровая зелень. Трава у его ног выглядела сухой и серой, словно лишенной жизненных сил.

Он посмотрел вперед. В ярком лунном свете было хорошо видно, как вдали участок, поросший мертвой травой, изгибался дугой, как если бы Конан стоял в каком-то круге смерти.

Тело его налилось свинцовой усталостью, но краткая передышка все-таки придала Конану сил, чтобы двигаться дальше. Поскольку ему оставалось только гадать о природе черты, у которой остановились львы, он не мог и сказать, надолго ли она задержит их. Вот почему он решил оставить между собой и ними как можно большее расстояние.

Вскоре он заметил, как из мрака впереди вырастает более темная масса. Он стал приближаться к ней с еще большей осторожностью, держа в руке обнаженный меч и пристально вглядываясь в окружающий мир, подернутый серой дымкой. Пока что он не мог разобрать, что за сооружение высилось перед ним, кроме того, что оно было огромным и неподвижным. Подобно колоссальному идолу какого-нибудь языческого культа, вырубленному из монолитного черного камня на заре времен неведомыми руками, неподвижная темная масса лежала посреди круга мертвой травы.

Когда Конан подошел ближе, в размытых и нечетких контурах стали проступать первые отдельные детали. Он увидел перед собой на равнине Куша величественное строение, частично лежавшее в руинах, – колоссальное здание, сооруженное неизвестно кем и непонятно для чего. Оно походило на замок или крепость, но архитектурный стиль был Конану незнаком. Выстроенный из крепкого черного камня наружный фасад цитадели являл собой сложную паутину колонн, террас и зубчатых стен с парапетами, линии которых казались чуждыми. Он ставил в тупик и приводил в недоумение. Глаз отказывался видеть логику в непривычном переплетении изгибов и поворотов. Огромное сооружение наводило на мысль о хаотичном отсутствии порядка, как если бы его строители были не вполне разумными существами.

Конан с трудом оторвал взгляд от вызывающих головокружение изгибов каменной кладки. Долгое созерцание цитадели несомненно грозило помешательством. Ему показалось, что он наконец понял, почему цари зверей саванны так старательно избегали этого полуразрушенного сооружения. Оно внушало какой-то потусторонний ужас и чувство опасности. Пожалуй, за те тысячелетия, что крепость высилась на равнине, животные научились бояться ее и держаться от нее подальше, а потом эта привычка перешла в инстинкт.

Луна внезапно потускнела, и грозовые тучи затянули ее нестареющее лицо. Вдалеке зарокотал гром, и Конан уловил, как в громоздящихся облаках сверкнула молния. Над саванной вот-вот должна была разразиться одна из скоротечных, но сокрушительных бурь.

Он колебался, не зная, на что решиться. С одной стороны, любопытство и стремление укрыться от приближающейся грозы влекли его к полуразрушенному сооружению. С другой, разум варвара питал извечное отвращение к сверхъестественному. Привычные, земные и человеческие опасности не страшили его, он чуть ли не презирал их, но потустороннее зло вызывало в нем настоящий душевный трепет и панику. А в этом таинственном сооружении явно чувствовалось нечто нездешнее. Шестым чувством он безошибочно ощущал исходящую от него скрытую угрозу.

Гром зарокотал вновь, на этот раз ближе. Собрав волю в кулак, он решительно зашагал к темному порталу, держа в руке обнаженный меч, и скрылся внутри.

Конан прошел вдоль стены со множеством альковов, но не обнаружил ничего живого. На вымощенном черными каменными плитами полу лежали лишь пыль и мертвые листья. В углах и вокруг оснований высоких колонн скопились кучи гниющего мусора. Каким бы старым ни было это сооружение, нога человека явно не ступала здесь вот уже много веков.

Главный зал, осветившийся во время недолгого появления луны, оказался двухэтажным. Вдоль второго этажа тянулась балюстрада. Любопытство подгоняло его повнимательнее осмотреть это загадочное сооружение, расположенное на равнине за много лиг от человеческого жилья, и Конан принялся бродить по коридорам, которые извивались столь же причудливо, как и след рептилии. Он заглядывал в пыльные комнаты, о назначении которых не мог даже догадываться.

Замок обладал потрясающими размерами и казался невероятно огромным даже тому, кто видел храм бога-паука в Йезуде в Заморе и дворец короля Йилдиза в Аграпуре в Туране. Значительная его часть – собственно, целое крыло – представляла собой бесформенную массу обрушившихся черных блоков, но и того, что уцелело, хватило Конану, чтобы понять: перед ним самое крупное сооружение из когда-либо виденных им. Корнями оно уходило в столь седую древность, что по телу его пробежали мурашки. Черный оникс, из которого оно было построено, не походил ни на один из знакомых Конану камней в этой части мира. Должно быть, его привезли сюда из невообразимой дали – но зачем, Конан так и не смог понять.

Кое-какие черты причудливой архитектуры здания напомнили Конану древние могилы в ненавистной Заморе. Другие вызывали в памяти запретные храмы, которые он мельком видел в Гиркании, когда находился на туранской службе. Но он по-прежнему не мог сказать, чем был колоссальный черный замок изначально – усыпальницей, крепостью, храмом или всем перечисленным понемногу.

Кроме того, в цитадели буквально физически ощущалась чужеродность, от которой ему становилось не по себе. Даже если фасад ее казался построенным по канонам геометрии, пусть и чуждой человеческому разуму, то внутренние помещения вызывали неприятие одним своим видом. Ступени лестниц, например, были намного шире и мельче, чем требовалось для человеческой ноги. Дверные проемы оказались слишком высокими и узкими, так что Конану приходилось протискиваться в них боком.

Нижнюю часть стен украшали перекрещивающиеся геометрические узоры, обладающие неким гипнотическим действием. Конан обнаружил, что ему требуется нешуточное усилие, чтобы отвести взгляд от скульптурной лепки на стенах, дабы загадочные символы и фигуры не усыпили и не подчинили себе его разум.

Откровенно говоря, все в этой ошеломляющей загадке, воплощенной в камне, наводило Конана на мысль о змеях – извилистые коридоры, спиральные узоры и даже, как ему казалось, витающий в воздухе едва ощутимый мускусный аромат.

Конан остановился, недоуменно нахмурив брови. Быть может, эту неизвестную цитадель возвели люди-змеи древней Валузии? Эта древняя легендарная раса жила в незапамятные доисторические времена, еще до появления человека, в ту туманную эпоху, когда землей правили рептилии. Люди-змеи существовали до зарождения Семи Империй и до Потопа – даже до того, как Атлантида восстала из глубин Закатного океана. Они исчезли задолго до того, как на земле возникли первые поселения людей – но не полностью.

Вокруг костров в мрачных и унылых горах Киммерии и в мраморных дворах храмов Немедии Конан не раз слышал легенды о Кулле, короле-атланте Валузии. Люди-змеи сумели выжить в разных местах земли с помощью своей магии, что позволило им предстать перед людьми в человеческом облике. Но Кулл раскрыл их тайну и очистил свое королевство от этой заразы, уничтожив их подчистую огнем и мечом.

Тем не менее разве не может черный замок, при всей чужеродности его архитектуры, быть реликтом отдаленной эпохи, когда люди соперничали за право управлять землей с рептилиями, выжившими с незапамятных времен?

Первая из гроз обошла черную цитадель стороной. Капли лишь коротко простучали по обломкам каменной кладки, да в дыры на крыше проникли небольшие ручейки воды. А потом гром стих, молнии перестали сверкать, и непогода ушла к западу, вновь предоставив луне возможность невозбранно заглядывать в проломы в каменных стенах. Но с востока накатывались новые грозы, громыхая и блистая молниями вдалеке.

Конан забылся чутким сном в уголке балкона над большим залом. Он метался и ворочался подобно дикому зверю, смутно ощущающему приближение опасности. Осторожность не позволила ему устроиться на ночлег в зале перед настежь распахнутыми дверями. Хотя круг смерти, похоже, надежно отгонял обитателей саванны, он не доверял той неведомой силе, которая не пускала их сюда.

Несколько раз он просыпался, хватаясь за меч и напряженно вглядываясь в темноту в поисках того, что разбудило его. И всякий раз он ничего не замечал в мрачных пустотах древних развалин. Но стоило ему вновь смежить веки, как смутные тени начинали кружить вокруг него, и сквозь сон он слышал их завораживающий шепот.

Бормоча бессвязные проклятия в адрес своих варварских богов, Конан проклял все тени и их едва слышный шепот до одиннадцатого круга ада и вновь бросился на голый пол, пытаясь заснуть. И когда он провалился в тяжелое забытье, ему приснился странный сон.

Ему казалось, что, хотя тело его спит, дух его бодрствует и наблюдает. Для бестелесных глаз его ка, как называли дух стигийцы, темный и мрачный балкон освещался кровавыми отблесками света из невидимого источника. Это не было ни серебристым сиянием луны, косые лучи которой падали в зал сквозь прорехи в крыше, ни мертвенно-бледными сполохами далеких молний. И в этих красноватых отблесках дух Конана видел движущиеся тени, что вились подобно бесплотным летучим мышам меж колонн черного мрамора, – тени с горящими глазами, в которых полыхал безумный гнев, тени, переговаривающиеся неразборчивым шепотом, в котором слышались издевательский смех и животные вскрики.

Откуда-то дух Конана знал, что эти перешептывающиеся тени есть не что иное, как призраки тысяч разумных существ, нашедших свою смерть в этой древней цитадели. Откуда ему это было известно, он не мог сказать, но для его ка сей факт не подлежал сомнению. Неизвестный народ, который возвел эти грандиозные развалины, – будь то люди-змеи из легенд о Валузии или иная забытая раса – до основания пропитал мраморные алтари черной крепости кровью тысяч живых существ. Призраки их жертв незримыми цепями оказались навеки прикованы к этому замку страха. Быть может, здесь их удерживало древнее колдовство, недоступное человеку. Быть может, то же самое заклятие не подпускало сюда зверей саванны.

Но это было еще не все. Призраки черного замка жаждали теплой и горячей крови живого существа – крови Конана.

Его утомленное тело лежало в углу балкона, забывшись зачарованным сном, а призрачные тени вились вокруг, пытаясь схватить его бесплотными пальцами. Но дух неспособен причинить вред живому существу, если он не может проявить себя в физической плоскости и принять материальный облик. Эти захлебывающиеся шепотом тени были слабыми. Долгие века ни один человек не осмеливался презреть древнее заклятие и переступить порог черного замка, дав им пищу. Ослабевшие от голода, длившегося целую вечность, они более не могли с легкостью материализоваться в неуклюжую орду живых призраков.

И дух Конана откуда-то знал об этом. Пока его тело спало, ка наблюдал за суматошным движением на астральной плоскости, глядя на кровожадные тени, которые взмахивали бесплотными крыльями вокруг его головы и впивались неосязаемыми челюстями в его незащищенное горло. Но как ни ярились они, перекликаясь беззвучными голосами, причинить Конану вред они не могли. Связанный по рукам и ногами колдовской силой, он спал.

Спустя некоторое время в алых отблесках на астральной плоскости стали происходить изменения. Призраки сбивались в бесформенную массу, и тени становились плотнее и гуще. Сколь бы безмозглыми и мертвыми созданиями они ни были, голод толкал их на сверхъестественный союз. Каждый призрак обладал толикой той жизненной силы, которая была способна к телесному воплощению. И теперь каждый фантом сливался с себе подобными.

Постепенно начала воплощаться жуткая тварь, созданная жизненной силой десятков тысяч теней. В темной и мрачной глубине мраморного балкона она медленно обретала плоть, вбирая в себя кружащееся облако призрачных частиц.

А Конан спал дальше.

Раздался оглушительный раскат грома, над темной равниной засверкали злобные мертвенно-бледные молнии, а луна вновь скрылась за тучами. Набухшие свинцовые облака лопались, обрушивая на землю потоки воды.

Стигийские охотники за рабами ехали всю ночь, держа путь на юг, к лесам за пределами Куша. До сих пор их экспедиция была неудачной; им в руки не попал ни один чернокожий из бродячих племен охотников или скотоводов. Они не знали, что было тому причиной: война или повальный мор выкосили человеческое поголовье в этих землях, или же туземцы, предупрежденные о появлении охотников за живым товаром, скрылись в неизвестном направлении?

Во всяком случае, охотники убедили себя в том, что в джунглях Юга им повезет больше. Лесные негры селились в деревнях, которые работорговцы могли окружить и захватить внезапной атакой на рассвете, поймав их обитателей, как рыбу в сети. Тех деревенских жителей, которые окажутся слишком старыми, слишком юными или чересчур больными, чтобы выдержать долгий путь в Стигию, они прикончат на месте. А остальных, сковав кандалами и выстроив живой цепью, погонят на север.

Их было около сорока, хорошо вооруженных стигийских всадников в шлемах и кольчугах. Высокие смуглые мужчины с ястребиными лицами и неплохо развитой мускулатурой – закаленные мародеры и грабители, жестокие, хитрые, бесстрашные и безжалостные, для которых убить того, кто не принадлежал к их расе, было не труднее, чем обыкновенному человеку прихлопнуть комара.

И теперь гроза обрушилась на них всей мощью. Ветер трепал их шерстяные накидки и льняные рубахи, бросая гривы коней им в лица. Молнии сверкали почти непрерывно, ослепляя их.

Тут вожак заметил черный замок, темная масса которого высилась неподалеку, освещенная кривым зигзагом молнии в дождливой тьме. Гортанным голосом он выкрикнул команду и вонзил шпоры в бока своей черной кобылы. Остальные последовали его примеру и в грохоте копыт, скрипе кожи и звоне кольчуг подскакали к хмурящимся бастионам. За пеленой ночного ливня странная чужеродность фасада осталась ими незамеченной; к тому же стигийцы, промокшие насквозь, торопились укрыться от непогоды.

Они въехали внутрь, громко переговариваясь, бранясь и отряхивая капли дождя со своих накидок. В мгновение ока сумрачную тишину полуразрушенной цитадели нарушили шум и лязг. Всадники принялись собирать сучья и сухие листья; засверкали искры, высекаемые кресалами. Вскоре посреди мраморного пола зачадил дымный костерок, отбрасывая на украшенные лепниной стены оранжевые отблески.

Мужчины снимали с седел переметные сумы, скидывали мокрые бурнусы и развешивали их для просушки. Они стаскивали с себя кольчужные рубашки и протирали их промасленными тряпками, чтобы удалить влагу. Достав припасы из седельных мешков, они впивались крепкими зубами в круглые черствые лепешки.

А снаружи бушевала и ярилась гроза. Потоки дождя, словно маленькие водопады, обрушивались вниз через дыры в крыше. Но стигийцы не обращали на них внимания.

На балконе над ними молча стоял Конан. Он уже совсем проснулся, но по телу его время от времени пробегала дрожь. С началом ливня чары, подчинившие его себе, рассеялись без следа. Очнувшись, он рывком сел и обвел затуманенным взглядом конклав призраков, которые в его ночных кошмарах уже начали обретать плоть и форму. Сверкнула молния, и ему показалось, что в дальнем углу балкона он разглядел темную шевелящуюся бесформенную массу, но не рискнул подойти ближе, чтобы рассмотреть ее повнимательнее.

Пока он раздумывал над тем, как удрать с балкона и при этом не оказаться в пределах досягаемости Твари, в зал внизу с ревом вломились стигийцы. Вряд ли они были намного лучше призраков. При первой же возможности они с радостью схватят его и превратят в раба. Конан прекрасно понимал, что, несмотря на всю свою чудовищную силу и навыки бойца, он не сможет противостоять сорока вооруженным воинам. И если он не сбежит отсюда немедленно, они непременно заметят его и захватят в плен. Ему предстояло выбрать между быстрой смертью и рабским существованием в плену у стигийцев, и он не был уверен, какой из двух вариантов предпочтительнее.

Но если стигийцы отвлекли мысли Конана от призраков, в то же время они переключили внимание последних на себя. Снедаемые безумным голодом, призрачные тени отвергли Киммерийца ради сорока стигийских воинов, разбивших лагерь внизу. Совсем рядом с ними появилась живая плоть и жизненная сила, которой было достаточно, чтобы трижды удовлетворить их призрачную страсть. И подобно осенним листьям они устремились через балюстраду вниз с балкона.

Стигийцы вольготно расположились вокруг костра, передавая из рук в руки бутылки вина и обмениваясь гортанными возгласами. Хотя Конан знал всего несколько слов на стигийском диалекте, он догадывался, о чем они говорят, по интонации и жестам воинов. Вожак – наголо бритый гигант, ростом не уступавший Киммерийцу, – клялся, что никакая сила не заставит его тронуться в путь в такую ночь. Они дождутся рассвета в этих развалинах. По крайней мере местами крыша выглядела достаточно надежной, чтобы под ней можно было укрыться от проливного дождя.

Осушив еще несколько бутылок, стигийцы, согревшиеся и обсохшие, стали устраиваться на ночлег. Костер почти догорел, потому как собранных ими сучьев оказалось слишком мало. Главарь ткнул пальцем в одного из своих людей и коротко пролаял что-то. Тот было запротестовал, но после недолгих препирательств со стоном поднялся и принялся надевать кольчугу. Насколько мог понять Конан, ему выпало первым нести караул.

Вскоре воин с мечом в руке и щитом наготове уже стоял на границе круга света, отбрасываемого костром. Время от времени он отправлялся в обход зала, останавливаясь, чтобы осмотреть извилистые коридоры или выглянуть в дверь наружу, где уже стихала буря.

В тот момент, когда часовой остановился в дверном проеме спиной к своим товарищам, меж спящими телами возникла уродливая черная тень. Она медленно густела, вбирая в себя клочья призрачного тумана. Ее питала сила тысяч и тысяч мертвых существ, бывших некогда живыми. Вид ее был ужасен – бесформенная колышущаяся масса, шевелящая бесчисленными руками и отростками. Колоссальную тушу поддерживала дюжина коротких ножек. А наверху, подобно уродливым плодам, на отростках колыхались десятки голов: некоторые выглядели живыми, с лицами и волосами; у других на месте глаз красовались провалы, а раздувающиеся ноздри располагались где попало.

При виде этого стоголового монстра в тускло освещенном зале кровь застыла бы в жилах у самого бесстрашного воина. Конан почувствовал, как волосы у него встали дыбом, а по коже пробежали мурашки, когда он с отвращением взирал на происходящее.

Тварь сделала несколько неуверенных шагов. Наклонившись, она ухватила одного из стигийцев дюжиной зубастых челюстей. Когда тот в ужасе закричал, просыпаясь, тварь разорвала его на несколько частей, забрызгав его спящих товарищей кровью и внутренностями жертвы.

В мгновение ока стигийцы вскочили на ноги. Все они были опытными воинами и безжалостными грабителями, но представшее перед ними жуткое зрелище исторгло из их глоток слитный вопль ужаса. Привлеченный криками, часовой вбежал в зал и атаковал монстра сзади, нанося ему удары мечом. Главарь, выкрикивая команды, схватил первое подвернувшееся ему под руку оружие и вступил в бой. Остальные, хотя и не до конца стряхнувшие с себя сонную одурь, быстро схватили мечи и копья, чтобы защититься от твари, которая неуклюже металась между ними.

Мечи врезались в бесформенные бедра; копья протыкали раздувшееся, покачивающееся из стороны в сторону брюхо. Отрубленные руки и отростки чудовища летели во все стороны под ударами мечей и, извиваясь в корчах, падали на пол. Но монстр, похоже, не чувствовал боли. Он хватал одного человека за другим. Некоторым стигийцам он попросту отрывал головы. Других он цеплял за ноги и колотил о колонны, пока они не превращались в кровавые ошметки.

Пока Конан наблюдал сверху за бойней, с десяток стигийцев были забиты до смерти или разорваны на куски. Рваные раны, которые они наносили монстру своими мечами или копьями, тут же затягивались и заживали. На месте отрубленных рук и ног вырастали новые.

Видя, что у стигийцев нет никаких шансов против монстра, Конан решил, что сейчас самое время спасаться бегством, пока тварь занята работорговцами и пока она не перенесла свое внимание на него. Рассудив, что спускаться в зал было бы неразумно, он нашел другой выход и вылез наружу через окно. Оно выходило на крышу террасы, выложенную разбитой черепицей. Один неверный шаг – и сквозь дыру в обшивке он рухнет на землю.

Проливной дождь сменился надоедливой моросью. Луну, повисшую почти прямо над головой, то и дело закрывали облака. Глядя вниз с парапета, опоясывавшего террасу, Конан решил, что в одном месте наружная лепнина вместе с плетями ползучих растений, карабкающихся снизу, позволят безопасно спуститься на землю. С ловкостью обезьяны, перебирая руками причудливые украшения, он полез вниз.

Теперь луна заливала ярким светом внутренний двор, где стояли лошади стигийцев. Кони переступали копытами и нервно ржали, напуганные звуками смертельной схватки, доносившимися из большого зала. Шум боя заглушали громкие вопли боли, издаваемые людьми, которых тварь безжалостно рвала на куски.

Конан спрыгнул вниз, мягко приземлился на ноги и бегом устремился к большой черной кобыле, принадлежащей главарю шайки. Он бы предпочел задержаться, чтобы обобрать трупы, поскольку их оружие, доспехи и съестные припасы ему бы не помешали. Кольчуга, которую он носил, пиратствуя вместе с Белит, уже давно проржавела и зияла дырами, а его бегство из стана бамула оказалось столь поспешным, что он просто не успел экипироваться должным образом. Но никакая сила не заставила бы его войти обратно в зал, где правил кровавую тризну чудовищный монстр из ночных кошмаров.

Когда молодой киммериец отвязал поводья кобылы, из дверного проема вывалилась пронзительно вопящая фигура и рванулась к нему через двор. Конан увидел, что это был тот самый воин, кому выпало первым стоять на страже. Шлем и кольчуга уберегли стигийца от участи, постигшей его товарищей.

Конан уже открыл рот, чтобы заговорить. Между ним и стигийцами никогда не было особой любви; тем не менее, если этот малый оказался единственным, кто уцелел изо всей шайки, Конан с удовольствием заключил бы с ним временный союз, пока они не добрались бы до населенных земель.

Но Конан так и не успел сделать свое предложение, потому что пережитый ужас повредил рассудок плотного и крепкого стигийца. Глаза его дико сверкали в лунном свете, на губах выступила пена. Он несся прямо на Конана, размахивая скимитаром, лезвие которого зловеще поблескивало в свете луны, и орал:

– Отправляйся обратно в ад, демон!

Повинуясь первобытному инстинкту самосохранения, Конан действовал, не рассуждая. К тому времени, когда стигиец подбежал к нему на расстояние вытянутой руки, меч Конана уже покинул ножны. Сталь вновь и вновь ударялась о сталь, высекая искры. Когда обезумевший стигиец откинулся назад, собираясь нанести очередной удар, Конан вонзил ему свой клинок в горло. Стигиец выронил скимитар, схватился руками за пробитую шею, покачнулся и упал.

На мгновение Конан привалился к седлу кобылы, тяжело дыша. Схватка была короткой, но яростной, а стигиец оказался опытным противником.

Изнутри древней цитадели более не доносилось ни звука. Там царила зловещая тишина. А потом Конан расслышал медленные тяжелые и шаркающие шаги. Неужели чудовищная тварь прикончила всех до единого воинов и теперь волокла свою бесформенную тушу к двери, чтобы вывалиться во двор?

Конан не стал ждать, чтобы проверить свои догадки. Дрожащими пальцами он расстегнул хауберк убитого им стигийца и через голову стянул с него кольчужную рубашку. Затем он подобрал шлем и щит воина, сделанные из толстой и прочной шкуры какого-то хищника саванны. Он быстро привязал свои трофеи к седлу, вскочил на спину лошади, разобрал поводья и вонзил ей каблуки в бока. Кобыла с места пошла вскачь, и они вылетели на мертвую, высохшую траву за пределами цитадели. С каждым ударом копыт старинная цитадель, в которой притаилось древнее зло, все дальше оставалась позади.

Наверное, где-то на границе круга мертвой травы еще бродили голодные львы. Но Конана они больше не заботили. После отвратительных ужасов черного замка он готов был с радостью помериться силой с обычными царями зверей.