Рыбак проверил, легко ли выходит из ножен лезвие его ножа. Жест этот был инстинктивным, потому что то, чего он испугался, нельзя было поразить ни ножом, ни даже зазубренным выгнутым йетшийским клинком, который способен распороть человеку живот одним восходящим ударом. Ни человек, ни зверь не угрожали ему в гнетущем молчании одиночества, окутавшем зубчатые стены острова Ксапур.

Он вскарабкался на утес, прошел через окаймлявшие его джунгли и теперь стоял в окружении былого величия. Сквозь деревья просвечивали полуразрушенные колонны, извилистые линии осыпавшихся стен терялись в поросших зеленой травой лугах, а под его ногами лежали широкие каменные плиты, потрескавшиеся и подпираемые снизу мощными корнями растений.

Рыбак был типичным представителем своей расы, того древнего и странного народа, чье происхождение терялось в серой дали веков, который с незапамятных времен жил в грубых рыбачьих хижинах на южном берегу моря Вилайет. Он был широкоплечим и коренастым, с длинными обезьяньими руками и мощной грудью, но стройной талией и тонкими кривыми ногами. У него было широкое лицо с низким и покатым лбом, над которым топорщились густые и спутанные волосы. Из одежды на нем был лишь пояс с ножнами да тряпка, заменявшая ему набедренную повязку.

Оказавшись здесь, он тем самым доказал, что ему чуждо унылое равнодушие, свойственное его народу. Люди редко наведывались на Ксапур. Он считался необитаемым и почти напрочь забытым, одним из бесчисленного множества островков, усеивавших огромное внутреннее море. Свое название «Ксапур», что значит «укрепленный», он получил благодаря развалинам, остаткам некоего доисторического королевства, о котором забыли еще до того, как волна завоевателей-хайборийцев прокатилась на юг. Никто уже не помнил, кто и когда возвел эти стены, хотя среди йетши бродили древние полузабытые легенды, смутно предполагавшие наличие некоего, весьма отдаленного родства между рыбаками и безымянным островным королевством.

Минула уже добрая тысяча лет с той поры, как последний из йетши всерьез задумывался о значении и важности этих легенд. Сейчас их повторяли, не вдумываясь в смысл, и они превратились в сказки, что слетают с губ лишь в силу привычки. Вот уже целое столетие никто из йетши не бывал на Ксапуре. Побережье соседнего большого острова тоже было необитаемым, являя собой заросшую тростником топь, отданную во владение жутким зверям, бродившим по округе. Деревня рыбака лежала на некотором расстоянии к югу, на этом самом большом острове. Шторм отогнал его утлую лодчонку далеко в сторону от тех мест, где он привык рыбачить, и в бурную грозовую ночь разбил о скалы острова. И вот сейчас, на рассвете, небо было ясным и безоблачным, и в лучах восходящего солнца капельки росы на листьях искрились бриллиантовыми брызгами. Он вскарабкался на скалы, на которых провисел всю ночь, потому что видел, как во время бури из черной круговерти небес ударил зигзаг молнии, причем с такой силой, что вздрогнул весь остров, а потом раздался оглушительный грохот, который никак не мог быть вызван упавшим деревом.

Вялый проблеск любопытства вынудил его отправиться на разведку; он нашел то, что искал, и теперь терзался животным страхом и дурными предчувствиями.

Среди деревьев виднелось куполообразное здание с проломленной крышей, возведенное из блоков необычного зеленого камня, по структуре похожего на железо, который встречается только на островах Вилайет. Казалось невероятным, что человеческие руки способны обтесывать их и устанавливать друг на друга. И уж конечно, не в силах человеческих было разрушить постройку. Но молнии удалось то, чего не смогли сделать люди, и прямое попадание небесного огня сожгло целую арку и превратило камень в зеленую пыль, которой было засыпано все вокруг.

Рыбак поднялся по обломкам и заглянул в пролом. От увиденного у него перехватило дыхание. Под пробитым куполом среди каменной крошки и обломков кладки на золотом постаменте лежал мужчина. На нем было нечто вроде юбки и пояса из акульей кожи. Его прямые черные волосы, волной ниспадающие на плечи, были схвачены на висках тонким золотым обручем. На его голой мускулистой груди лежал необычного вида кинжал с драгоценным камнем в навершии, с обтянутой акульей кожей рукоятью и широким изогнутым лезвием. Он очень походил на нож, который носил на бедре рыбак, но у него отсутствовали зубцы, да и сделан он был с гораздо большим тщанием и мастерством.

Рыбак возжелал заполучить прекрасное оружие. Мужчина, разумеется, был мертв; наверняка он умер много столетий тому назад. Этот купол и стал его могилой. Рыбак не стал ломать голову над тем, к каким чудесам прибегли древние, чтобы сохранить тело в полном подобии жизни, так что на руках и ногах у него по-прежнему бугрились мускулы, а темная кожа буквально светилась здоровьем. В закосневшем разуме йетши нашлось место лишь для желания обладать ножом, на тускло сверкающем клинке которого змеились волнистые линии.

Спрыгнув в пролом купола, он взял нож с груди мужчины. Но тут вдруг случилось нечто очень странное и ужасное. Мускулистые загорелые руки конвульсивно дрогнули и сжались, а веки приподнялись, обнажив большие, темные и магнетические глаза, взгляд которых потряс ошеломленного рыбака, как удар кулаком. Он отшатнулся, выронив от неожиданности вожделенный кинжал. А мужчина на возвышении принял сидячее положение, и рыбак от изумления потерял дар речи, только сейчас оценив пропорции незнакомца. Взгляд его прищуренных глаз заставил йетши замереть на месте, и в этих зрачках, превратившихся в узенькие щелочки, он не прочел ни дружеского расположения, ни благодарности; несчастный рыбак увидел лишь пламя, столь же чужое и враждебное, как и то, что горит в глазах тигра.

Внезапно мужчина выпрямился во весь рост, возвышаясь над ним, и в каждом его движении сквозила угроза. В убогом мозгу рыбака не нашлось места для страха, по крайней мере, такого страха, какой испытал бы нормальный человек, видя, как на его глазах рушатся основополагающие законы природы. Когда огромные руки упали ему на плечи, рыбак выхватил свой зазубренный нож и, не останавливая движения, нанес восходящий удар снизу вверх. Клинок лязгнул о перевитый мышцами живот чужака и разлетелся на куски, словно наткнувшись на стальную преграду, а толстая шея незадачливого любителя сокровищ сломалась в руках гиганта со щелчком, словно сухая веточка.

Джехунгир Агха, властитель Кхаваризма и хранитель прибрежной границы, вновь пробежал глазами по украшенному узорами пергаментному свитку с переливчатой синей печатью и коротко и сардонически рассмеялся.

– Итак? – без обиняков поинтересовался его советник Гхазнави.

Джехунгир пожал плечами. Он был красивым мужчиной, излучавшим безжалостную гордость, которую даровало ему право рождения и собственные достижения.

– Король начинает терять терпение, – сказал он. – Он горько сетует на то, что называет моей неспособностью охранять границу. Клянусь Таримом, если мне не удастся нанести сокрушительное поражение этим степным грабителям, у Кхаваризма может появиться новый повелитель.

Гхазнави задумчиво подергал себя за бороду. Йездигерд, король Турана, считался самым могущественным монархом на свете. В его дворце в портовом городе Аграпуре были собраны величайшие сокровища, награбленные в других странах. Флот его судов с пурпурными парусами превратил Вилайет в гирканское внутреннее озеро. Темнокожие жители Заморы платили ему дань, равно как и восточные провинции Котха. Шемитские народы склонялись перед его властью вплоть до самого Шушана. Его армии разграбили и опустошили границы Стигии на юге и снежные просторы Гипербореи на севере. Его всадники прошли огнем и мечом по западным королевствам Бритунии, Офира и Коринтии, дойдя до границ самой Немедии. Его мечники в позолоченных доспехах растоптали вражеские армии копытами своих боевых коней, и по его повелению обнесенные стенами города сгорали в пламени пожаров. На процветающих невольничьих рынках Аграпура, Султанапура, Кхаваризма, Шахпура и Кхорусуна женщин предлагали за три маленькие серебряные монетки – светловолосых бритунок, смуглых стигиек, темноволосых замориек, эбеновых кушиток и шемиток с оливковой кожей.

Но хотя всадники Йездигерда далеко отбросили чужие армии от своих границ, под самым его носом наглый и дерзкий враг дергал его за бороду пропахшей дымом пожарищ рукой, с пальцев которой капала кровь его подданных.

В бескрайних степях, раскинувшихся между морем Вилайет и восточными пределами хайборийских королевств, за последние полвека возник новый народ, первоначально сформировавшийся из преступников, разорившихся землевладельцев, беглых рабов и солдат-дезертиров. Здесь собрались представители самых разных стран с самыми разными преступлениями за плечами; некоторые родились в степях, другие пришли сюда из королевств запада. Они называли себя казаками, что в переводе на общепринятый язык означало «бродяги».

Они жили в степи под открытым небом, не подчинялись никаким законам, кроме собственного, весьма своеобразного кодекса чести, и смогли бросить вызов даже самому Великому Монарху. Они то и дело совершали разбойные набеги на туранскую границу, немедленно отступая в степь в случае поражения; вместе с пиратами Вилайета, такими же отщепенцами, они держали в страхе все побережье, грабя торговые суда, ходившие между гирканскими портами.

– И как прикажешь раздавить этих волков? – пожелал узнать Джехунгир. – Если я стану преследовать их в степи, то рискую быть отрезанным или уничтоженным. Кроме того, они могут попросту улизнуть от меня и сжечь город в мое отсутствие. В последнее время они стали вести себя намного наглее обычного.

– Это потому, что у них появился новый вожак, – ответил Гхазнави. – Ты знаешь, о ком я говорю.

– Да уж! – с чувством воскликнул Джехунгир. – Этого дьявола зовут Конан; он еще более дикий и жестокий, чем эти казаки, но при этом обладает хитростью горного льва.

– Ему помогает скорее животный инстинкт, нежели ум, – ответил Гхазнави. – Остальные казаки, по крайней мере, выходцы из цивилизованных народов. А он – варвар. Но если бы удалось избавиться от него, мы бы нанесли этому сброду сокрушительный удар.

– Но как? – пожелал узнать Джехунгир. – Он уже неоднократно выскальзывал из расставленных ему ловушек, в которых его ждала верная смерть. Уж не знаю, что ему помогало – инстинкт или хитрость, – но он остался цел и невредим.

– «Для каждого зверя и человека найдется своя западня, из которой ему не выбраться», – процитировал известную поговорку Гхазнави. – Когда мы вели переговоры с казаками насчет выкупа за пленников, я наблюдал за этим Конаном. Он явно питает слабость к красивым женщинам и крепкой выпивке. Распорядись привести сюда свою рабыню Октавию.

Джехунгир хлопнул в ладоши, и невозмутимый кушитский евнух, сверкающая эбеновая статуя в шелковых шароварах, склонился перед ним в поклоне и отправился выполнять приказание своего господина. Вскоре он вернулся, ведя за собой высокую красивую девушку, соломенные волосы, ясные глаза и светлая кожа которой указывали на то, что перед ними – чистокровная представительница ее расы. Коротенькая атласная туника, перехваченная пояском на талии, подчеркивала достоинства ее великолепной фигуры. Ее прекрасные глаза сверкали негодованием, а полные губы обиженно кривились, но за время, проведенное в плену, ее научили покорности. Она стояла, опустив голову, перед своим господином, пока он жестом не предложил ей сесть на диван. Затем он бросил вопросительный взгляд на Гхазнави.

– Мы должны хитростью выманить Конана одного, – внезапно сказал советник. – Казаки разбили свой военный лагерь где-то в низовьях реки Запорожки, которые, как тебе известно, представляют собой сплошные болота, поросшие камышом. Это – настоящие дикие джунгли, и эти бездомные дьяволы вырезали там нашу последнюю экспедицию под корень.

– Вряд ли я когда-либо смогу забыть об этом, – сухо ответствовал Джехунгир.

– Неподалеку от материка есть маленький необитаемый остров, – продолжал Гхазнави, – он называется Ксапур, Укрепленный, потому что на нем остались какие-то древние руины. Именно в этом и заключается изюминка, которая и послужит нашей цели. Там нет береговой линии; остров вздымается прямо из моря отвесными скалами высотой в сто пятьдесят футов. По ним не взберется даже обезьяна. Единственное место, по которому человек может подняться или спуститься, – это узкая тропа на западной оконечности, представляющая собой полуразрушенную лестницу, вырубленную в незапамятные времена прямо в скале. Так вот, если мы заманим Конана на этот остров одного, то сможем в свое удовольствие поохотиться на него, как мужчины охотятся на льва.

– С таким же успехом можно пожелать заполучить и луну с неба, – нетерпеливо ответил Джехунгир. – Что же, мы отправим к нему посыльного, предложим вскарабкаться на скалы и подождать нашего появления?

– Собственно говоря, именно так мы и поступим! – Видя изумление на лице Джехунгира, Гхазнави продолжал: – Мы предложим казакам вступить с нами в переговоры о судьбе пленников, которые проведем на границе степи в форте Гхори. Как обычно, мы отправимся туда с вооруженным отрядом и станем лагерем у стен замка. Они придут с такими же силами, и переговоры начнутся в обычной атмосфере взаимного недоверия и подозрений. Но на сей раз мы прихватим с собой, как бы случайно, твою прекрасную рабыню. – Октавия изменилась в лице и стала с растущим интересом прислушиваться к разговору после того, как советник кивнул на нее. – Она использует весь свой богатый арсенал женских хитростей, чтобы привлечь внимание Конана, что не должно стать трудной задачей. Этому дикарю она должна показаться воплощенным идеалом красоты и очарования. Ее кипучая жизненная сила и роскошная фигура придутся ему по вкусу намного больше тех куколок, что ты держишь в своем гареме.

Октавия вскочила на ноги, сжав кулачки и дрожа от ярости. Глаза ее метали молнии.

– Вы хотите заставить меня сыграть роль распутной женщины для этого варвара? – вскричала она. – Этого не будет! Я вам не какая-нибудь базарная шлюха, чтобы расточать улыбки и строить глазки степному разбойнику. Я – дочь немедийского вельможи…

– Ты была дочерью немедийского вельможи до того, как тебя увезли мои всадники, – цинично возразил Джехунгир. – А теперь ты простая рабыня, которая будет делать то, что ей скажут.

– Ни за что! – взъярилась девушка.

– Напротив, – с размеренной жестокостью ответил Джехунгир, – ты сделаешь все, что от тебя потребуется. Мне нравится план Гхазнави. Продолжай же, принц советников.

– Скорее всего, Конан пожелает купить ее. Ты, разумеется, откажешься продать ее или обменять на гирканских пленных. Тогда он захочет или выкрасть ее, или взять силой, – хотя я не думаю, что даже он осмелится нарушить перемирие. Но мы должны быть готовы к любому повороту событий. Затем, сразу же по завершении переговоров, прежде чем он успеет забыть ее, мы отправим к нему гонца под белым флагом, обвиним его в том, что он похитил девушку, и потребуем ее возвращения. Он может убить посыльного, но станет думать, что она сбежала. Потом мы отправим лазутчика – сойдет какой-нибудь рыбак йетши – в лагерь казаков, и он сообщит Конану, что Октавия скрывается на Ксапуре. Если я правильно разобрался в его характере, он немедленно отправится прямо на остров.

– Но мы не можем быть уверены в том, что он отправится туда в одиночку, – возразил Джехунгир.

– Разве мужчина станет тащить с собой целую ораву воинов, отправляясь на свидание с полюбившейся ему женщиной? – парировал Гхазнави. – Все шансы за то, что он отправится на остров один. Но мы на всякий случай примем меры предосторожности. Мы станем ждать его не на острове, где и сами можем угодить в западню, а в камышах на болотистом мысу, который выдается в море в тысяче ярдов от Ксапура. Если он приведет с собой большой отряд, мы отступим и придумаем новый план. А если он явится в одиночку или с небольшой дружиной, мы схватим его. Помяни мое слово, он придет непременно, помня о соблазнительной улыбке твой рабыни и ее многозначительных взглядах.

– Я никогда не унижусь до такого бесстыдства! – Октавия буквально кипела от ярости и унижения. – Уж лучше умереть!

– Ты не умрешь, моя прелестная бунтарка, – заявил Джехунгир, – а будешь подвергнута мучительному и унизительному наказанию.

Он хлопнул в ладоши, и Октавия побледнела. На этот раз в комнату вошел не кушит, а шемит, мускулистый здоровяк среднего роста с короткой завитой иссиня-черной бородкой.

– Для тебя есть работа, Гилзан, – сказал Джехунгир, – забирай эту глупышку и позабавься с нею. Но будь осторожен, чтобы не испортить ее красоту.

Проворчав что-то нечленораздельное, шемит схватил Октавию за запястье, и, почувствовав на себе его железную хватку, девушка тут же раскаялась в своем вызывающем поведении. С жалобным криком она вырвала у шемита руку и бросилась к ногам своего безжалостного хозяина, захлебываясь слезами и умоляя его о прощении.

Джехунгир жестом показал несостоявшемуся и разочарованному мучителю, что тот может быть свободен, и обратился к Гхазнави:

– Если твой план удастся, я дам тебе столько золота, сколько ты сможешь унести.

В темноте, сгустившейся перед самым рассветом, уединение заросших камышом болот и покрытых туманом прибрежных вод нарушили странные звуки. Но это была не сонная водоплавающая птица или просыпающийся зверь. Их издавал человек, пробирающийся сквозь тростниковые заросли, вымахавшие выше его роста.

Посторонний наблюдатель, случись ему оказаться здесь, увидел бы перед собой высокую женщину с соломенными волосами, роскошную фигуру которой облегала промокшая туника. Октавия все-таки сбежала от своих мучителей, причем по-настоящему, всеми фибрами души до сих пор содрогаясь от негодования при воспоминании об унижениях, которым подверглась за время своего плена.

Оказаться в руках Джехунгира было уже плохо само по себе, но тот, с хорошо рассчитанной дьявольской жестокостью, отдал ее вельможе, чье имя в Кхаваризме служило синонимом извращения и испорченности.

При мысли об этом по нежной коже Октавии вновь пробежали мурашки. Отчаяние помогло девушке спуститься из окна замка Джелал Хана на веревке, сплетенной из разорванных гобеленов, а счастливый случай привел к лошади, привязанной к коновязи. Она скакала всю ночь напролет, но лошадь ее охромела, когда рассвет застал ее на болотистом морском побережье. С содроганием представив, какая судьба ее ожидает, если она вновь попадет в руки к Джелал Хану, девушка полезла в болото, ища, где бы укрыться от погони, которая наверняка будет организована. Когда заросли тростника поредели, а вода поднялась почти до пояса, она вдруг увидела впереди смутные очертания острова, от которого ее отделяла широкая протока, но девушка не колебалась ни секунды. Еще некоторое время она шла, а потом, когда вода достигла груди, оттолкнулась и поплыла, причем резкие и сильные гребки свидетельствовали о ее недюжинной силе и выносливости.

Приблизившись к острову, Октавия увидела, что он поднимается из воды отвесными замковыми стенами. В конце концов она подплыла к ним вплотную, но не обнаружила ни уступа, на который могла бы стать под водой, ни карниза, за который можно было ухватиться. Она поплыла дальше, огибая утесы и чувствуя, как начинает сказываться усталость после долгого бегства. Руки ее беспомощно скользили по гладким камням, как вдруг она нащупала небольшое углубление. Всхлипывая от облегчения, она втащила себя в небольшую выемку над водой и прижалась к ней всем телом, дрожа, словно наяда в тусклом свете звезд.

Октавия обнаружила нечто вроде ступенек, вырубленных в отвесной скале. Она стала подниматься по ним и вдруг распласталась на камнях, заслышав слабый плеск весел. Напрягая зрение, она разглядела неясный силуэт, продвигающийся к болотистому мысу, который она только что покинула. Но до него было слишком далеко и слишком темно, чтобы она могла быть уверенной в том, что ей не почудилось, и вскоре слабые звуки стихли вдали, а девушка продолжила подъем. Если это ее преследователи, то иного – и лучшего – выхода, кроме как спрятаться на острове, у нее все равно не было. Она знала, что большинство клочков суши у этого болотистого побережья необитаемы. Конечно, остров мог служить пиратской стоянкой, но даже пираты выглядели предпочтительнее того грубого животного, от которого она сбежала.

Пока она карабкалась вверх по ступенькам, в голову ей пришла шальная мысль. Она сравнила своего бывшего хозяина с атаманом казаков, с которым – по принуждению – бесстыдно флиртовала в шатрах лагеря, разбитого у форта Гхори, где гирканские вельможи вели переговоры с воинами степей. Его жгучий взгляд напугал и унизил девушку, но буквально физически ощутимое свирепое жизнелюбие возвышало его над Джелал Ханом, чудовищем, которое могла породить только пресыщенная цивилизация.

Октавия взобралась на самый верх утеса, со страхом глядя на окружившее ее море теней. Деревья росли почти у самого обрыва и выглядели сплошной черной стеной. Что-то с шумом пронеслось у нее над головой, и девушка испуганно присела, запоздало сообразив, что это была всего лишь летучая мышь.

Ей очень не нравились эти угольно-черные тени, но она стиснула зубы и решительно шагнула вперед, пытаясь не думать о змеях. Ее босые ноги бесшумно ступали по влажному и топкому суглинку под деревьями.

Когда она вошла под зеленые своды, темнота пугающе сомкнулась вокруг нее. Не прошла Октавия и десяти шагов, как, оглянувшись, уже не смогла разглядеть скал и моря за ними. Еще несколько неуверенных шагов, и она безнадежно заблудилась и утратила чувство направления. Сквозь сплошное кружево ветвей не пробивался даже свет звезд. Выставив перед собой руки, девушка, спотыкаясь, брела вперед и вдруг замерла на месте.

Где-то впереди глухо зарокотал барабан. Это был совсем не тот звук, который она ожидала услышать в такое время и в таком месте. Но она тут же забыла о нем, потому что ощутила рядом с собой чье-то присутствие. Она ничего не видела, но чувствовала, что кто-то стоит подле нее в темноте.

Испустив сдавленный вскрик, она отпрянула назад, и вдруг нечто, показавшееся ей человеческой рукой, обхватило ее за талию. Она закричала и рванулась изо всех сил, пытаясь освободиться, но невидимый похититель легко поймал ее, как ребенка, безжалостно подавив бесплодное сопротивление. Молчание, с которым он встретил ее отчаянные слезы и мольбы, повергло Октавию в еще больший ужас, и она почувствовала, как ее несут сквозь тьму к тому месту, где неумолчно и зловеще рокотал барабан.

Когда первые лучи рассвета окрасили морскую гладь, к скалам приблизилась утлая лодчонка с одним гребцом. Впрочем, выглядел он весьма живописно. Вокруг его головы был повязан малиновый шарф, ярко-оранжевые атласные шаровары поддерживал широкий кушак, с которого свисал скимитар в ножнах из акульей кожи. Его прошитые золотой нитью сапоги выдавали в нем скорее всадника, нежели моряка, но он ловко управлялся со своей посудиной. В вырезе белой шелковой рубашки виднелась широкая и загорелая мускулистая грудь.

Под бронзовой от загара кожей рук перекатывались тугие канаты мышц, когда он налегал на весла с почти кошачьей грацией и легкостью. Яростное жизнелюбие и кипучая энергия, сквозившие в каждом движении, выделяли его среди прочих людей; но выражение его лица не было ни свирепым, ни мрачным, хотя ярко-синие глаза намекали, что их владелец обладает вспыльчивым нравом. Это был Конан, который забрел в казацкий лагерь, не имея при себе ничего, кроме сабли и собственной сметки, и который проложил себе дорогу на самый верх, став атаманом.

Он подплыл к вырубленной в скале лестнице, как человек, хорошо знакомый с окрестностями, и привязал лодку к выступу. После этого Конан без колебаний стал подниматься по лестнице. Впрочем, киммериец все время оставался настороже, не потому, что опасался чего-либо, а потому, что такова была его натура, чему способствовал образ жизни, который он вел.

То, что Гхазнави полагал звериной интуицией или неким шестым чувством, было на самом деле лишь обостренными способностями и интеллектом варвара. Конан не обладал инстинктом, который бы предупредил его, что за ним наблюдают враги, затаившиеся в камышовых зарослях на материке неподалеку.

Когда он поднялся на утес, один из мужчин глубоко вздохнул и осторожно поднял лук. Джехунгир схватил его за руку и прошипел ему на ухо ругательство:

– Глупец! Или ты хочешь выдать наше присутствие? Неужели ты не понимаешь, что он слишком далеко, чтобы ты в него попал? Пусть он поднимется на остров. Он примется искать девчонку. А мы пока останемся здесь. Он мог почуять засаду или догадаться о нашем присутствии. Может, он даже взял с собой воинов, которые затаились неподалеку. Подождем. Через час, если не произойдет ничего подозрительного, мы подплывем к лестнице и станем ждать его там. Если он не вернется спустя некоторое время, кто-нибудь из нас поднимется на остров и выследит его. Но мне бы не хотелось прибегать к таким крайним мерам, если их можно избежать. Если нам придется идти за ним в чащу, жертвы неизбежны. Я бы предпочел схватить его, когда он будет спускаться по лестнице, и тогда мы сможем утыкать его стрелами с безопасного расстояния.

Тем временем ничего не подозревающий казак углубился в лес. В своих мягких кожаных сапогах он ступал совершенно бесшумно, обшаривая взглядом каждую тень в надежде встретить роскошную красавицу с соломенными волосами, о которой он мечтал с тех пор, как увидел ее в шатре Джехунгира Агхи подле форта Гхори. Он бы возжелал ее, даже если бы она продемонстрировала ему свое нерасположение. Но ее загадочные улыбки и взгляды воспламенили его кровь, и он захотел обладать этой золотоволосой цивилизованной женщиной со всей страстью варвара, не признающей законов и преград.

Ему уже доводилось бывать на Ксапуре ранее. Меньше месяца тому назад он держал здесь тайный совет с экипажем пиратского корабля. Конан знал, что приближается к тому месту, откуда вскоре увидит таинственные развалины, по имени которых остров и получил свое название, и он спросил себя, а не найдет ли в них и девушку. Не успев додумать эту мысль до конца, он вдруг замер на месте, обратившись в статую.

Впереди среди деревьев вздымалось нечто такое, что разум его отказывался признавать. Это была темно-зеленая стена, над парапетными зубцами которой торчали башни.

Конан застыл, словно парализованный, отказываясь верить своим глазам и пребывая в самых расстроенных чувствах, как бывает со всяким, кому приходится усомниться в собственном здравомыслии. Он твердо знал, что глаза не обманывают его и что с ума он тоже не сошел, но здесь и сейчас произошло нечто невероятное. Менее месяца тому назад меж деревьев лежали лишь руины. И какие человеческие руки способны возвести столь внушительное сооружение, как то, что предстало его глазам, за несколько прошедших недель? Кроме того, буканьеры, без конца курсировавшие по Вилайету, наверняка засекли бы любые работы столь грандиозного масштаба и сообщили бы о них казакам.

Объяснить случившееся нельзя было ничем, но, тем не менее, невозможное произошло. Он находился на Ксапуре, и эта гигантская стена тоже высилась на острове, пусть это и выглядело чистым безумием. И все-таки дело обстояло именно так.

Конан развернулся, чтобы бежать обратно через джунгли, спуститься вниз по вырубленной в скале лестнице, пересечь синее море и оказаться в далеком лагере в устье Запорожки. В тот миг даже мысль о том, чтобы задержаться вблизи от внутреннего моря, была невыносима Конану, охваченному безрассудной паникой. Он готов был оставить его далеко за спиной, а потом бежать из укрепленного лагеря и степей, проложив тысячи миль между собой и таинственным Востоком, где нарушались основные законы природы; а какие дьявольские силы были в этом повинны, он не знал и не желал знать.

На мгновение судьба будущих королевств, зависящих от этого пышно разодетого варвара, повисла на волоске. Чашу весов склонила в нужную сторону мелкая деталь – обрывок шелковой ткани, зацепившийся за куст, который попался ему на глаза. Конан наклонился к нему и потянул ноздрями воздух, принюхиваясь к едва уловимому аромату. От этого крошечного клочка исходил волнующий запах, настолько слабый, что он ощутил его не органами чувств, а каким-то внутренним чутьем. Этот аромат напомнил ему о желанной плоти женщины, которую он видел в шатре Джехунгира. Значит, рыбак не обманул, она где-то здесь! И тут на влажном суглинке Конан заметил след, единственный отпечаток босой ноги, длинный и узкий, след мужчины, а не женщины, и вдавлен он был сильнее обычного. Вывод напрашивался вполне очевидный: мужчина, оставивший этот след, нес какую-то тяжесть, и что это могло быть, если не девушка, которую разыскивал казак?

Конан постоял немного, глядя на темные башни, видневшиеся из-за деревьев, и глаза его превратились в узкие щелочки ярко-синего пламени. Желание обладать золотоволосой девушкой боролось с первобытным гневом на того, кто посмел похитить ее. Человеческая страсть заглушила суеверные страхи и, пригнувшись, как вышедшая на охоту пантера, он скользящим шагом двинулся к стене, пользуясь густой листвой, как прикрытием, чтобы его не увидели с парапета.

Подойдя ближе, киммериец понял, что стены сложены из того же самого зеленого камня, что и давешние руины, и его поразило некое странное ощущение узнавания. Ему казалось, что он смотрит на то, чего раньше никогда не видел, но оно снилось ему или неосознанно вставало перед его мысленным взором. Наконец Конан понял, в чем дело. Стены и башни повторяли очертания развалин. Такое впечатление, что на месте россыпи камней вдруг выросли сооружения, которыми они являлись изначально.

Утреннюю тишину не нарушал ни один звук, когда Конан осторожно приблизился к подножию стены, поднимавшейся из густой зелени. На южных окраинах внутреннего моря растительность была почти тропической. Он не заметил никого у амбразур и парапета, и изнутри не доносилось ни звука. Слева от него в нескольких шагах виднелись массивные ворота, и он решил, что они, по идее, должны быть заперты и находиться под охраной. Но при этом Конан был твердо уверен в том, что женщина, которую он ищет, находится где-то за этой стеной, и начал действовать в свойственной ему бесшабашной манере.

Увитые виноградными побегами ветви над ним тянулись к зубцам и амбразурам. Он вскарабкался на большое дерево с легкостью кошки и, оказавшись выше парапета, ухватился обеими руками за толстый сук над головой, раскачался, отпустил ветку и полетел по воздуху, по-кошачьи приземлившись на четвереньки прямо на стене. Присев на корточки, он принялся осторожно рассматривать улицы города.

Окружность стены нельзя было назвать большой, но внутри располагалось на удивление много зданий. Все они имели в высоту три-четыре этажа, по большей части плоские крыши и отличались некоторой архитектурной изысканностью. Улицы, подобно спицам колеса, вели на восьмиугольную площадь в центре, упиравшуюся в высокое монументальное сооружение с куполами и башенками, доминировавшее над целым городом. Он не заметил ни единой живой души на улицах, и никто не выглядывал в окна, хотя солнце поднялось уже довольно высоко. Повсюду царила тишина, как в каком-нибудь заброшенном и вымершем поселении. Рядом с ним в стене была вырублена узкая каменная лестница, по ней он и спустился.

Дома так близко подступали к стене, что вскоре он оказался на расстоянии вытянутой руки от окна и остановился, чтобы взглянуть в него. Решетки на нем отсутствовали, шелковые гардины были раздвинуты и перехвачены атласными шнурами. Конан заглянул в комнату, стены которой были задрапированы темными бархатными гобеленами. Пол покрывали толстые ковры; из мебели здесь имелись несколько скамеек эбенового дерева и помост из слоновой кости, заваленный мехами.

Он уже собрался продолжить спуск, когда услышал, как внизу по улице кто-то идет. Прежде чем неизвестный успел завернуть за угол и увидеть его на лестнице, Конан шагнул со ступеньки прямо на подоконник и бесшумно спрыгнул на пол, выхватывая из ножен свой скимитар. На мгновение он замер, обратившись в статую, но потом, поскольку ничего не произошло, он зашагал по толстым коврам к арочному дверному проходу. И тут гобелен отодвинулся, обнажая обложенный подушками альков, из которого на него томно смотрела стройная темноволосая девушка.

Конан напряженно взглянул на нее, ожидая, что она вот-вот закричит. Но она лишь изящно зевнула, прикрыв рот рукой, встала с ложа и прислонилась к гобелену, который все еще придерживала.

Вне всякого сомнения, она принадлежала к белой расе, хотя кожа ее и была очень смуглой. Ее прямо подстриженные волосы были черными как вороново крыло, а из одежды на ней была лишь полоска прозрачного шелка, обмотанная вокруг полных бедер.

Спустя несколько мгновений она заговорила, но язык оказался ему незнаком, и Конан лишь покачал головой в ответ. Она вновь зевнула, лениво потянулась и, по-прежнему не проявляя ни малейших признаков страха или удивления, перешла на диалект, который он понимал, – это было наречие, на котором говорили йетши, хотя и звучащее очень архаично.

– Ты кого-нибудь ищешь? – поинтересовалась она, словно вторжение в ее комнату вооруженного незнакомца было самым обычным делом.

– Кто ты такая? – требовательно спросил он.

– Меня зовут Ятели, – томно ответила она. – Должно быть, прошлой ночью я засиделась на пиру, потому что сейчас мне хочется спать. А ты кто?

– Я – Конан, казацкий гетман, – ответил он, пристально глядя на нее прищуренными глазами.

Он считал, что девушка лишь притворяется, и ожидал, что она вот-вот предпримет попытку сбежать из комнаты или поднять тревогу. Но хотя рядом с ней висел бархатный шнур, явно служащий для подачи сигналов, она не стала дергать за него.

– Конан, – сонно повторила девушка. – Ты – не дагониец. Пожалуй, ты больше похож на наемника. И многих йетши ты зарубил?

– Я не воюю с крысами! – презрительно фыркнул он.

– Но они ужасны, – пробормотала Ятели. – Я помню, как они были нашими рабами. Но потом они восстали и принялись жечь все подряд и убивать. Только магия Кхосатрала Кхеля не позволила им приблизиться к стенам… – Она умолкла на полуслове, и сонное выражение у нее на лице сменилось удивлением. – Я совсем забыла, – пробормотала девушка. – Они все-таки перелезли через стены, вчера вечером. Повсюду раздавались крики, пылал огонь, и люди тщетно призывали Кхосатрала. – Она тряхнула головой, словно сбрасывая невидимую пелену. – Но этого не может быть, – растерянно пролепетала она, – потому что я жива, хотя мне казалось, что умерла. Ах, к дьяволу все это!

Она пересекла комнату и, взяв Конана за руку, увлекла за собой к возвышению. Он повиновался, изумленный и сбитый с толку. Девушка улыбнулась ему, как сонный ребенок, ее длинные шелковистые ресницы затрепетали, прикрывая темные затуманенные глаза. Она провела рукой по его густым черным кудрям, словно стараясь убедить себя в его реальности.

– Это был сон, – она зевнула. – Все вокруг – лишь сон. И сейчас я чувствую себя так, словно сплю. Но мне все равно. Я не могу вспомнить кое-что – забыла напрочь… Есть нечто такое, чего я не понимаю, но когда пытаюсь думать об этом, меня клонит в сон. Как бы то ни было, это не имеет никакого значения.

– Что ты имеешь в виду? – с тревогой поинтересовался Конан. – Ты говорила, что прошлой ночью они перелезли через стены? Кто такие «они»?

– Йетши. Во всяком случае, я так думала. Все было затянуто клубами дыма, но голый и окровавленный дьявол схватил меня за горло и вонзил нож мне в грудь. Ой, как мне было больно! Но это был сон, всего лишь сон, потому что шрама не осталось. Вот, посмотри. – Она лениво окинула взглядом свою роскошную грудь с гладкой кожей, а потом уселась Конану на колени и обхватила его полными руками за мощную шею. – Я ничего не помню, – пробормотала она, прижимаясь темноволосой головкой к его широкой груди. – Все как будто подернуто туманной дымкой. Но это не имеет значения. Вот ты мне не снишься. Ты сильный. Давай будем жить, пока у нас есть такая возможность. Люби меня!

Он положил блестящую головку девушки на сгиб могучей руки и с неизъяснимым облегчением крепко поцеловал ее в полные коралловые губы.

– Ты сильный, – повторила она слабеющим голоском. – Люби меня… люби…

Сонное бормотание смолкло; темные глаза закрылись, длинные ресницы отбросили тень на чувственные щечки; роскошное тело расслабилось в объятиях Конана.

Нахмурившись, он смотрел на нее. Похоже, она была частью иллюзии, что витала над всем городом, но упругая мягкость ее тела под его жадными пальцами убедила Конана, что он держит в объятиях живую девушку, а не тень сна. Не терзаясь более ненужными сомнениями, киммериец поспешно опустил ее на меха, укрывающие возвышение. Сон ее был слишком глубок, чтобы его можно было счесть естественным. Он решил, что она, должно быть, принимает какой-нибудь наркотик, не исключено, что черный лотос Ксутала.

Но тут Конан нашел еще кое-что, что заставило его призадуматься. Среди мехов на помосте лежала великолепная пятнистая шкура насыщенного золотистого цвета. Причем она была не умелой подделкой или имитацией, а настоящей шкурой реального зверя. Но Конан знал, что этот самый зверь считается вымершим вот уже добрую тысячу лет. Речь шла о большом золотистом леопарде, персонаже многих хайборийских легенд и преданий, которого увековечили в красках и мраморе художники древности.

В замешательстве покачав головой, Конан вышел через арочный проход в извилистый коридор. В самом доме царила гулкая тишина, но снаружи донеслись звуки, по которым он безошибочно определил, что кто-то поднимается по лестнице на стене, с которой он беспрепятственно шагнул в окно. Мгновением позже он с изумлением услышал, как что-то очень тяжелое мягко приземлилось на пол комнаты, из которой он только что вышел. Быстро повернувшись, он поспешил по извилистому коридору, как вдруг очередная находка, на этот раз – на полу, заставила его замереть на месте.

Перед ним лежал человек. Одна половина его туловища находилась в коридоре, а другая осталась в проеме, который обычно закрывала дверь, искусно замаскированная под стенные панели. Мужчина с бритой головой и жестокими чертами лица выглядел смуглым и худощавым, из одежды на нем имелась лишь атласная набедренная повязка. Он лежал так, словно смерть внезапно настигла его в тот момент, когда он выходил из потайной двери. Конан склонился над ним, силясь установить причину смерти, но обнаружил, что тот, как и девушка в комнате, всего лишь заснул крепким беспробудным сном.

Но почему он выбрал такое неудобное место, чтобы отдохнуть? Ломая голову над этим вопросом, Конан вдруг едва не подпрыгнул, расслышав у себя за спиной какие-то звуки. Что-то двигалось к нему по коридору. Метнув в ту сторону быстрый взгляд, он увидел, что коридор заканчивается большой дверью, которой, по всем канонам, полагалось быть запертой. Конан вытащил безвольное, лежащее ничком тело из проема и перешагнул порог, закрывая за собой стенную панель. Мягкий щелчок подсказал ему, что она встала на место. Оказавшись в полной темноте, он услышал, как шаркающие шаги замерли как раз напротив двери, и по спине у него пополз предательский холодок. Эти шаги не могли принадлежать ни человеку, ни любому известному ему зверю.

На мгновение воцарилась тишина, а потом раздался негромкий скрип дерева и лязг металла. Он приложил руку к двери и понял, что она подается внутрь, как будто кто-то большой и сильный навалился на нее снаружи. Конан потянулся за мечом, но возня вдруг прекратилась, и он услышал странный хлюпающий звук, от которого волосы у него на затылке встали дыбом. Не выпуская из рук обнаженный скимитар, он медленно попятился. Пятки его повисли в воздухе, и он едва не полетел кубарем по ступенькам. Он стоял на площадке узкой лестницы, уводящей куда-то вниз.

Киммериец принялся спускаться на ощупь. Расставив руки и касаясь пальцами стен, он надеялся обнаружить какой-либо боковой ход или проем, но их не было. Стоило ему решить, что он уже вышел из дома и находится в подземелье под ним, как ступеньки закончились и он оказался в пологом туннеле.

Конан осторожно двинулся по нему в темноте, опасаясь провалиться в какой-либо невидимый колодец, но вот наконец под ногами опять появились ступеньки, по которым он поднимался, пока не уперся в дверь, где нашарил железный засов. Киммериец вошел в тускло освещенную комнату гигантских размеров с высоченным потолком. Вдоль пестрых стен выстроились фантастические колонны, поддерживающие потолок, одновременно полупрозрачный и темный, который походил на затянутое облаками полночное небо, создавая впечатление невероятной вышины. Если сюда и попадал снаружи свет, то он преломлялся самым причудливым образом.

В сумеречном полумраке Конан осторожно двинулся вперед по голому зеленому полу. Комната была круглой, и с одной стороны виднелись огромные бронзовые створки округлой великанской двери. Напротив нее, на стоявшем у самой стены помосте, к которому вели широкие скругленные ступени, стоял медный трон, и Конан, увидев то, что лежало на нем, поспешно попятился, поднимая скимитар.

Но, видя, что тварь не пошевелилась, он принялся внимательно рассматривать ее, а потом и поднялся по стеклянным ступеням и уставился на нее сверху вниз. Это была гигантская змея, явно вырубленная из камня, напоминающего жадеит. Каждая чешуйка виднелась отчетливо, словно живая, и радужные цвета были переданы с большим искусством. Большая клиновидная голова наполовину скрывалась в складках огромного тела, так что не было видно ни глаз, ни челюстей. В голове у Конана забрезжило смутное узнавание. Змея явно олицетворяла собой одно из тех ужасных чудовищ, что обитали на болотах в незапамятные времена, наводя ужас на южное побережье Вилайета. Но, подобно золотистому леопарду, они вымерли несколько веков назад. Конан видел их миниатюрные грубые изображения среди прочих идолов в священных хижинах йетши; кроме того, их описание встречалось в «Книге Скелоса», при написании которой использовались доисторические источники.

Конан восхищенно рассматривал чешуйчатый торс, толстый, как бедро взрослого мужчины, и явно очень длинный, а потом, из чистого любопытства, приложил к нему руку. И сердце едва не оборвалось у него в груди. Кровь застыла у него в жилах, а волосы на затылке встали дыбом. Под его рукой оказалась не гладкая и хрупкая поверхность стекла, металла или камня, а теплое жилистое тело живого существа. Кончиками пальцев он ощутил, как медленно пульсирует в твари холодная, замершая жизнь.

Инстинктивным жестом Конан отдернул руку. Меч едва не выпал у него из пальцев и, задыхаясь от ужаса и отвращения, он с величайшей осторожностью спустился по стеклянным ступеням, с восхищенным трепетом глядя на жуткое чудовище, мирно спавшее на медном троне. Змея не шелохнулась.

Подойдя к бронзовой двери, киммериец попробовал открыть ее, обливаясь потом от ужаса при мысли о том, что он окажется запертым в одной комнате с этой скользкой тварью. Но створки подались под его нажимом, и он выскользнул наружу и закрыл их за собой.

Конан оказался в широком и просторном коридоре, погруженном в уже привычный полумрак. Высокие стены были увешаны гобеленами. В тусклом свете очертания далеких предметов становились смутными и размытыми, заставляя варвара нервничать и навевая мысли о змеях, невидимками скользящих в темноте. В призрачном освещении казалось, что до двери в противоположном конце коридора нужно пройти много миль. А совсем рядом гобелен висел так, будто под ним скрывалась потайная дверь, и, откинув его, киммериец обнаружил узкую лестницу, ведущую наверх.

Остановившись в нерешительности у ее подножия, он вдруг расслышал ту самую шаркающую походку, доносящуюся из огромной комнаты, которую он только что покинул. Получается, кто-то преследует его и тоже прошел тем туннелем? Он поспешно бросился вверх по лестнице, задернув за собой гобелен.

Выйдя в конце концов в извилистый коридор, Конан свернул в первый же дверной проем. Его вроде бы бесцельное блуждание преследовало двоякую цель: удрать как можно дальше от этого здания со всеми его загадками и тайнами и найти немедийскую девушку, которая, в чем он не сомневался, оказалась пленницей в этом дворце, храме или как он там называется. Он полагал, что находится в величественном куполообразном сооружении, построенном в самом центре города, где, скорее всего, должен обитать здешний правитель, которому почти наверняка и доставили пленницу.

Он оказался в комнате, а не в очередном коридоре, и уже собрался вернуться обратно, как вдруг услышал голос, доносящийся из-за одной из стен. В ней не было двери, но он приложил к ней ухо и расслышал его вполне отчетливо. Язык был немедийским, а вот голос человеку не принадлежал. Он неприятно резонировал, словно колокол, отбивающий полночь.

– В Бездне не было другой жизни, кроме той, что сосредоточена во мне, – звучал голос. – Равным образом там не было ни света, ни движения, ни звука. Только стремление выжить, которое нельзя описать или выразить словами, толкало меня наверх, слепое, бездушное и неумолимое. Я карабкался из века в век, сквозь пласты вечной тьмы…

Завороженный этим колокольным резонансом, Конан присел на корточки, забыв обо всем на свете, пока гипнотическая сила голоса не подчинила себе все его органы чувств, создав вместо них иллюзию зрения. Конан больше не слышал голоса, если не считать далеких и ритмичных звуковых волн. Он перенесся в другое время и растворился в нем, лишившись собственной индивидуальности, и наблюдал за превращениями существа, которое люди называли Кхосатралом Кхелем. Оно карабкалось наверх, из Бездны и Ночи, облекая себя плотью материального универсума.

Но человеческая плоть оказалась слишком хрупкой и негодной, чтобы выдержать присутствие чудовищной сущности, которой и был Кхосатрал Кхель. Поэтому он принял облик человека, но плоть его не была человеческой плотью и кости не были костями, а кровь – кровью. Он стал кощунственным надругательством над силами природы, потому что заставил жить, думать и действовать первичную субстанцию, которая до того никогда не пульсировала в живых существах.

Он шествовал по миру, как бог, потому что никакое земное оружие не могло причинить ему вреда, а век для него длился не долее часа. В своих скитаниях он наткнулся на первобытных людей, обитающих на острове Дагония, и ему вдруг захотелось привить этой расе культуру и цивилизацию. С его помощью они возвели город Дагон, а потом и сами поселились там и стали почитать его. Странными и вызывающими ужас были его слуги, призванные из темных уголков планеты, где все еще влачили мрачное существование пережитки давно забытых эпох. Дом бога в Дагоне соединялся с остальными посредством туннелей, по которым жрецы с бритыми головами волокли несчастных людей для того, чтобы принести ему в жертву.

Однако по прошествии многих веков на берегах моря появился свирепый и неукротимый народ. Он называл себя йетши, но после жестокой битвы был покорен, и в течение почти целого поколения его люди умирали на алтарях Кхосатрала.

Его колдовство удерживало их в повиновении. И вот однажды их жрец, сухопарый и высокий мужчина неизвестной расы, ушел в пустыню, а когда вернулся, то принес с собой нож, сделанный из материала, которого не было на земле. Он был выплавлен из метеора, который, подобно огненной стреле, пронизал небеса и упал в глухой долине. Рабы восстали. Их зазубренные клинки в форме полумесяца вырезали дагонитов, как овец, и магия Кхосатрала оказалась бессильна против этого неземного ножа. И пока в кровавом дыму, что застилал улицы, творилось насилие и поголовное истребление жителей, самый мрачный акт этой драмы разыгрывался под таинственным куполом позади огромной комнаты с помостом, на котором стоял медный трон, а стены были покрыты пятнистыми чешуйками, подобными коже змеи.

Из-под этого купола жрец йетши вышел один. Он не стал убивать своего заклятого врага, потому что хотел сохранить угрозу его возможного освобождения для усмирения собственных непокорных подданных. Он оставил Кхосатрала лежать на золотом помосте с ножом на груди, чтобы тот играл роль заклятия, призванного сделать его бесчувственным и бездыханным вплоть до наступления судного дня.

Но прошли века, жрец умер, башни покинутого жителями Дагона рухнули, предания стали забываться, а йетши вымирали, не в силах противостоять эпидемиям, голоду и войнам, так что их осталась лишь горстка, влачащая жалкое существование на берегу моря.

И только загадочный купол успешно противостоял разрушительному воздействию времени, пока случайная молния и любопытство рыбака не сняли волшебный нож с груди Кхосатрала Кхеля. Чары рассеялись, бог восстал со своего ложа и вновь обрел могущество. Ему показалось забавным восстановить город таким, каким он был до своего падения. С помощью своего черного колдовства и некромантии он поднял башни из праха прошедших веков, а горожане, давным-давно обратившиеся в пыль, вновь обрели жизнь.

Но люди, познавшие смерть, ожили лишь наполовину. В самых сокровенных уголках их душ по-прежнему властвовала смерть. Магия заставила жителей Дагона жить и любить, ненавидеть и предаваться праздным утехам, а падение Дагона и собственная гибель оставались для них лишь смутным воспоминанием. Они жили в зачарованной дымке иллюзии, ощущая всю странность своего существования, но не пытаясь доискаться ее первопричин. С наступлением дня они погружались в глубокий сон, пробуждаясь лишь ночью, которая была сродни смерти.

Все эти события кошмарными видениями промелькнули перед внутренним взором Конана, пока он сидел на корточках подле обитой декоративной тканью стены. В голове у него все перемешалось. Уверенность в своих силах и здравый смысл покинули его, оставив после себя жуткую бездну теней, в которой бродили мрачные фигуры в капюшонах, способные творить самые страшные и невероятные вещи. Но вот сквозь колокольный звон голоса, который возвещал свою власть над упорядоченными законами находящейся в здравом уме планеты, донесся какой-то звук, ставший якорем для разума Конана, погружающегося в пучину безумия. Это был истерический плач женщины.

Он невольно вскочил на ноги.

Джехунгир с растущим нетерпением ожидал развития событий в своей лодке, спрятанной в камышах. Прошло уже больше часа, а Конан так и не появился. Вне всякого сомнения, он все еще обыскивал остров в поисках девушки, которая, как он считал, прячется где-то здесь. Но тут Агхе в голову пришла еще одна мысль. Предположим, гетман оставил своих воинов где-то неподалеку, а те, заподозрив неладное, отправились на его поиски, встревоженные его долгим отсутствием? Джехунгир отдал короткое распоряжение гребцам, и длинная лодка выскользнула из камышей и направилась к лестнице, вырубленной в скале.

Оставив с полдюжины мужчин на борту, он взял с собой остальных, десятерых могучих лучников Кхаваризма в остроконечных шлемах и накидках из тигриных шкур. Подобно охотникам, идущим по следу льва, они крались меж деревьев, взяв луки наизготовку. В густом лесу царила тишина, нарушенная лишь однажды, когда крупная зеленая птица, попугай, скорее всего, пролетела низко над их головами, с громким хлопаньем взмахивая широкими крыльями, а потом затерялась среди ветвей. Резко подняв руку, Джехунгир жестом приказал своему отряду остановиться, и они, не веря своим глазам, уставились на башни, ясно видимые вдалеке сквозь зеленые заросли.

– Тарим! – пробормотал Джехунгир. – Пираты восстановили развалины! Значит, Конан все-таки здесь. Надо осмотреть их. Укрепленный город так близко от материка! Идем!

С удвоенной осторожностью они заскользили меж деревьев. Правила игры изменились; из преследователей и охотников они превратились в лазутчиков.

Пока они пробирались сквозь густой подлесок, человек, которого они искали, оказался в смертельной опасности, намного более страшной, нежели та, которой грозили ему их меткие стрелы.

По спине у Конана пробежал холодок, когда он сообразил, что гулкий резонирующий голос смолк. Он замер в неподвижности, словно статуя, не сводя глаз с занавешенной двери, через которую, в чем он не сомневался, должен был с минуты на минуту войти вселенский ужас.

В комнате царил полумрак, и Конан почувствовал, как волосы у него встают дыбом на затылке. Он увидел, как во мраке постепенно проступают голова и гигантские плечи. Шагов слышно не было, но смутно видимая поначалу фигура прорисовывалась все более отчетливо, и Конан наконец сообразил, что видит перед собой мужчину. На ногах у него были сандалии, а из одежды – лишь юбка и широкий пояс из акульей кожи. Его подстриженные в скобку волосы перехватывал узкий золотой обруч. Оцепенев, Конан смотрел на разворот широких плеч, выпуклую мощную грудь, узлы и канаты мускулов на руках и ногах. В лице не было ни малейших признаков слабости или милосердия. Глаза походили на пылающие клубки темного огня. Конан понял, что перед ним – Кхосатрал Кхель, древний великан из Бездны, бог Дагонии.

Не прозвучало ни слова. Да они были и не нужны. Кхосатрал раскинул свои огромные ручищи в стороны, а Конан, присев, дабы избежать чудовищного захвата, полоснул скимитаром по животу гиганта. Он тут же отпрыгнул назад, не веря своим глазам. Острый клинок со звоном лязгнул о плоть великана и пристыженно отскочил назад, словно ударившись о наковальню, не оставив на коже и следа пореза или раны. А Кхосатрал стремительно надвигался на него.

Они столкнулись и на краткий миг сплелись в удушающих объятиях, а потом Конан с трудом вырвался и отпрыгнул назад, дрожа всем телом и задыхаясь. Там, где в его плоть впились железные пальцы, выступила кровь. Сколь ни скоротечна была их рукопашная схватка, киммериец успел ощутить всю бездну безумия кощунственного создания; его плоть ранил не человек, а железо, одушевленное и разумное; ему противостояло существо из ожившей стали.

В полумраке Кхосатрал грозно высился над воином. Стоит только позволить этим железным пальцам сомкнуться у него на горле, и все будет кончено. Конану казалось, что в сумеречной комнате ему противостоит чудовище из ночных кошмаров.

Отшвырнув в сторону бесполезный меч, Конан подхватил с пола тяжелую скамью и метнул ее в монстра. Снаряд весил столько, что его с трудом подняли бы несколько человек. Он ударил Кхосатрала в грудь и разлетелся на мелкие кусочки. Гигант даже не покачнулся, крепко стоя на своих кривых ногах. Зато лицо его утратило всякое сходство с человеческим, вокруг жуткой головы запылал огненный нимб, и великан шагнул вперед, похожий на осадную башню.

Конан отчаянным рывком сорвал со стены гобелен и, раскрутив его над головой, для чего потребовалось намного большее усилие, чем для того, чтобы швырнуть скамью, метнул ее в гиганта. Декоративная ткань обвилась вокруг его головы, и он пошатнулся, на мгновение сбитый с толку и ничего не видящий перед собой. Гобелен сопротивлялся его усилиям так, как ни за что не удалось бы дереву или стали, и Конан воспользовался его секундной заминкой, чтобы подхватить с пола свой скимитар и выскочить в коридор. Не останавливаясь ни на мгновение, он влетел в дверь соседней комнаты, захлопнул ее за собой и запер на засов.

А потом, не успел он повернуться, как сердце замерло у него в груди. Съежившись на груде атласных подушечек, распустив золотистые волосы, которые водопадом укрывали ее обнаженные плечи, и глядя на него расширенными от ужаса глазами, сидела женщина, которую он так старательно искал. Он почти забыл об ужасном создании, когда треск дерева за спиной привел киммерийца в чувство. Подхватив девушку на руки, он метнулся к двери в стене напротив. Она едва не лишилась чувств от страха, так что ни помочь, ни помешать ему была не в силах. Слабый всхлип – вот единственное, на что она оказалась способна.

Конан не стал терять времени на то, чтобы отпереть дверь. Сокрушительный удар скимитара снес замок напрочь, и он прыгнул через порог к лестнице, что смутно виднелась за ним. На мгновение оглянувшись, он увидел голову и плечи Кхосатрала, протискивающегося во вторую дверь. Колосс крушил толстенные деревянные панели с такой легкостью, словно они были сделаны из картона.

Конан взлетел по ступенькам наверх, неся на плече рослую девушку, как ребенка. Он понятия не имел, куда бежит, но лестница оборвалась у очередной двери в круглой комнате с куполообразным потолком. Кхосатрал поднимался по ступеням вслед за ними, молчаливый, как дыхание смерти, и такой же стремительный.

Стены комнаты были сделаны из толстой стали, как и дверь, кстати. Конан закрыл ее за собой и запер на внушительные засовы. Ему в голову пришла мысль о том, что комната принадлежит самому Кхосатралу: здесь он может спокойно отдохнуть, не опасаясь чудовищ, выпущенных на волю из подземелий ада, чтобы повелевать ими.

Не успели засовы скользнуть в петли, как дверь содрогнулась под натиском гиганта. Конан пожал плечами. Что ж, он дошел до конца пути. В комнате не было ни другой двери, ни окна. Воздух и странный рассеянный свет явно исходили из отверстий в куполе. Он попробовал пальцем остроту уже зазубренного скимитара. Теперь, оказавшись в безвыходном положении, Конан сохранял полное спокойствие. Чтобы спастись, он сделал все, что было в силах человеческих; когда гигант выломает дверь, он взорвется еще одной вспышкой ярости, пустив в ход свой бесполезный меч. Не потому, что рассчитывает, будто он поможет ему, а потому, что должен умереть, сражаясь, и никак иначе. А пока что делать ему было нечего, и его спокойствие не казалось наигранным.

Во взгляде, обращенном им на свою светловолосую спутницу, было столько обожания и страсти, как если бы он собирался прожить еще лет сто – по меньшей мере. Перед тем как запереть дверь, он бесцеремонно спустил ее на пол, и теперь она привстала на коленях, машинально приводя в порядок свои роскошные, но растрепанные кудри и оправляя скудное одеяние. В яростном взгляде Конана сверкнуло одобрение, когда он стал пожирать глазами ее густые золотистые волосы, ясные большие глаза, молочную кожу, гладкую и светящуюся здоровьем, упругие полушария груди и очертания полных губ.

Девушка негромко вскрикнула, когда дверь в очередной раз содрогнулась и засов протяжно заскрипел.

Киммериец даже не оглянулся. Он знал, что дверь продержится еще немного.

– Мне сообщили, что ты сбежала, – сказал он. – Рыбак йетши донес мне, что ты прячешься здесь. Как тебя зовут?

– Октавия, – запинаясь, пробормотала она, но потом слова хлынули потоком. Она вцепилась в него дрожащими руками. – О, Митра! Что это за кошмар? Какие-то люди… темнокожие люди… Один из них поймал меня в лесу и принес сюда. Они отдали меня этой… этому… этому существу. Он сказал мне… сказал… Неужели я сошла с ума? Или все это мне снится?

Он мельком взглянул на дверь, поверхность которой выгнулась вовнутрь, как будто в нее били стенобитным тараном.

– Нет, – ответил Конан, – это не сон. Петли вот-вот слетят. Странно, что дьяволу приходится вот так взламывать дверь, совсем как обычному человеку. Но, в конце концов, его сила – сама по себе дьявольская.

– Неужели ты не можешь убить его? – простонала она. – Ведь ты сильный.

Конан был слишком честен, чтобы солгать ей.

– Если бы простой смертный мог убить его, он давно был бы уже мертв, – пояснил он. – Я затупил свой клинок об его живот.

Глаза девушки поскучнели.

– Значит, ты должен умереть, и я с тобой… О, Митра! – с неожиданной яростью вскричала она, и Конан схватил ее за руки, боясь, что она причинит себе вред.

– Он рассказал мне о том, что сделает со мной! – задыхаясь, выкрикнула она. – Убей меня! Убей меня своим мечом, прежде чем он выломает дверь!

Конан посмотрел на нее и покачал головой.

– Я постараюсь сделать все, что смогу, – ответил он. – Это немного, но у тебя будет шанс проскользнуть мимо него на лестницу. А там беги к скалам. У подножия лестницы я привязал лодку. Если тебе удастся сбежать из дворца, ты еще можешь обмануть его. Люди этого города – они все спят.

Она уронила голову и закрыла лицо руками. Конан поднял свой скимитар, подошел к двери и встал сбоку. Глядя на него, никто бы не подумал, что он приготовился к неизбежной смерти. Огонь в его глазах вспыхнул еще яростнее, мускулистая рука еще крепче сжала меч, но и только.

Петли подались под бешеным напором гиганта, и дверь судорожно затряслась, удерживаемая на месте одними засовами. Но и эти мощные железные прутья уже выгибались, готовясь выскочить из пазов. Конан наблюдал за происходящим с почти полным равнодушием, завидуя нечеловеческой силе монстра.

А потом, без всякого предупреждения, таранные удары вдруг прекратились. В наступившей тишине Конан расслышал какие-то странные звуки на лестничной площадке – хлопанье крыльев и чей-то причитающий голос, похожий на завывание полночного ветра в ветвях деревьев. Вскоре наступила тишина, но в воздухе разлилось напряжение. Уловить его могло только обостренное чутье варвара, но Конан знал, не видя и не слыша его ухода, что владыка Дагона уже не стоит под дверью.

Он осторожно выглянул в щель, образовавшуюся в стальном проеме. Лестничная площадка была пуста. Он с трудом отодвинул выгнувшиеся засовы и приоткрыл просевшую дверь. На лестнице Кхосатрала не было, но откуда-то снизу долетел металлический лязг двери. Киммериец не знал, то ли гигант задумал какую-нибудь новую каверзу, то ли его просто позвал хнычущий голос, но не стал терять времени на бесплодные размышления.

Он окликнул Октавию, и новые нотки в его голосе заставили ее моментально вскочить на ноги и подбежать к нему.

– Что там такое? – выдохнула она.

– Не трать времени на разговоры! – Он схватил ее за запястье. – Идем! – Возможность начать действовать преобразила его; глаза у него засверкали, голос срывался. – Нож! – пробормотал Конан, почти волоком стаскивая девушку вниз по лестнице. – Магический клинок йетши! Он оставил его в куполе! Я…

Он оборвал себя на полуслове, когда перед его мысленным взором всплыла отчетливая картинка: купол соседствовал с большой комнатой, в которой стоял медный трон, – и на лбу у варвара выступил пот. Единственный путь в купол пролегал через комнату с медным троном и той тварью, что спала на нем.

Но он не раздумывал и не колебался. Они быстро спустились, почти сбежали по ступенькам, пересекли комнату, спустились еще по одной лестнице и оказались в огромном сумрачном коридоре с загадочными гобеленами. Колосса нигде не было видно. Остановившись перед большой круглой бронзовой дверью, Конан схватил Октавию за плечи и встряхнул, приводя ее в чувство.

– Слушай меня внимательно! – бросил он. – Сейчас я войду в эту комнату и закрою за собой дверь. Стой здесь и слушай; если появится Кхосатрал, позови меня. Если услышишь, что я велю тебе уходить, – беги отсюда, как будто сам дьявол гонится за тобой по пятам; так оно, скорее всего, и будет. Ты должна добежать вон до той двери в дальнем конце коридора, потому что я уже ничем не смогу тебе помочь. Я собираюсь завладеть ножом йетши!

Прежде чем она обрела голос, чтобы запротестовать, он скользнул в дверь и плотно закрыл за собой створки. Конан осторожно задвинул засов, не заметив, что его можно открыть и снаружи. В полумраке взгляд его отыскал медный трон; да, чешуйчатая тварь по-прежнему была там, заполонив сиденье своими отвратительными кольцами. Позади трона он заметил дверь и понял, что именно она ведет в купол. Но чтобы добраться до нее, ему предстояло взойти на помост и оказаться в нескольких шагах от трона.

Сквозняк на зеленом полу производил больше шума, чем крадущийся Конан. Не сводя глаз со спящей рептилии, он подошел к помосту и поднялся по стеклянным ступеням. Змея не пошевелилась. Он уже потянулся к двери…

Засов на бронзовой двери лязгнул, и Конан подавил уже готовое сорваться с губ ругательство, когда увидел входящую в комнату Октавию. Она неуверенно огляделась по сторонам, ничего не видя в сумраке, а он замер на помосте, не решаясь предостеречь ее. Тут она увидела его смутный силуэт на возвышении и метнулась к нему с криком:

– Я хочу пойти с тобой! Мне страшно оставаться одной… Ой!

Она взвизгнула от страха и закрыла лицо руками, впервые разглядев жуткого обитателя трона. Тяжелая клиновидная голова вынырнула из колец тела и взметнулась вверх на сверкающей длинной шее.

А потом гладким слитным движением, кольцо за кольцом, гигантская змея начала соскальзывать с трона, и ее уродливая голова, покачиваясь, двинулась в сторону девушки.

Конан отчаянным прыжком пересек расстояние, отделяющее его от трона, и нанес сокрушительный удар своим скимитаром. Но змея отреагировала с такой чудовищной быстротой, что перехватила его на лету, обвив тело Конана полудюжиной колец. Его удар пропал даром, и киммериец, полузадушенный, рухнул на пол. Он смог рассечь кожу змеи, но перерубить туловище не сумел.

Он лежал, корчась от боли, на стеклянных ступенях, а вокруг него свивались все новые и новые скользкие кольца, по капле выжимая из него жизнь. Правая рука варвара все еще оставалась свободной, но он не мог замахнуться достаточно сильно, чтобы нанести решающий удар, прекрасно понимая при этом, что второго шанса у него не будет. Отчаянным усилием, от которого у него на висках вздулись жилы, а мышцы задрожали от напряжения, он тяжело поднялся на ноги, держа на себе полный вес сорокафутового монстра.

Мгновение он покачивался на широко расставленных ногах, чувствуя, как трещат и вдавливаются ребра, а в глазах темнеет, но все-таки сумел занести над головой скимитар. А потом клинок опустился, разрубая чешуйки, плоть и позвоночник. Там, где только что клубился один чудовищный канат, теперь извивались сразу два, сотрясаемые предсмертными судорогами. Пошатываясь, Конан поспешил отступить в сторону, чтобы не попасть под удар агонизирующей твари. Его тошнило, у него кружилась голова, а из носа текла кровь. Почти ничего не видя перед собой в полумраке, он вцепился в Октавию и стал трясти ее, пока она не закричала от боли.

– Когда я в следующий раз велю тебе оставаться на месте, – выдохнул он, – ты будешь стоять столько, сколько понадобится!

В ушах у него шумела кровь, так что он даже не расслышал, что она ему ответила. Крепко взяв ее за руку, словно провинившуюся школьницу, он повел ее вокруг обрубков, которые все еще подергивались и извивались на полу. Откуда-то издалека до него донеслись крики людей, но он по-прежнему плохо слышал, так что не взялся бы утверждать, что это было на самом деле.

Дверь поддалась его усилиям. Если Кхосатрал действительно поместил здесь змею для того, чтобы она охраняла вещь, которой он так сильно боялся, он явно счел эти меры предосторожности более чем достаточными. Конан даже ждал, что вот сейчас на него бросится еще какое-нибудь чудовище, стоит ему открыть дверь, но в слабом свете он разглядел лишь сводчатый проем над головой, тусклое сияние золотого постамента и сверкание серебряного полумесяца на камне.

Удовлетворенно крякнув, варвар сграбастал нож и не стал задерживаться, чтобы хотя бы осмотреться. Развернувшись, он выскочил из комнаты и помчался по широкому коридору к дальней двери, которая, по его предположениям, выводила на свежий воздух. Киммериец оказался прав. Через несколько минут он уже шел по тихой улице, волоча за собой спутницу. Поблизости никого не было, но из-за западной стены доносились крики и стоны, и Октавия зябко вздрогнула всем телом. Конан подвел девушку к юго-западной стене и без особого труда отыскал каменную лестницу, ведущую наверх, к парапету. В коридоре он позаимствовал толстый плетеный шнур и теперь, оказавшись наверху стены, обвязал бедра девушки мягкой веревкой и благополучно опустил ее на землю. Затем, привязав один конец шнура к зубцу парапета, он и сам соскользнул вслед за ней. Удрать с острова можно было только одним способом – по лестнице, вырубленной в скалах на западной его оконечности. Туда он и поспешил, по широкой дуге обходя место, где по-прежнему раздавались крики и звуки жестоких ударов.

Октавия чувствовала, что в густой зеленой растительности таится зло. Она учащенно дышала и старалась держаться поближе к своему защитнику. Но в лесу стояла тишина, и они не встретили никого, пока не вышли из-под деревьев и не увидели фигуру, стоящую на самом краю обрыва.

Джехунгир Агха избежал печальной участи, выпавшей на долю его воинов, когда из ворот внезапно появился железный гигант и превратил их в клочья окровавленной плоти и осколки костей. Увидев, как мечи его людей ломаются, бессильно ударяясь о стальное тело великана, он понял, что им противостоит отнюдь не человек, и бросился бежать, укрывшись в лесу, куда не долетали звуки бойни. Затем он стал осторожно пробираться обратно к лестнице, но гребцы не дождались его.

Они тоже услышали крики и, проведя некоторое время в нервном ожидании, увидели на скалах над собой окровавленное чудовище, торжествующе размахивающее огромными ручищами. Ждать дальше они не стали. Когда к утесам вышел Джехунгир, лодка как раз скрывалась в камышах, оказавшись вне пределов слышимости. Кхосатрал тоже исчез – он или вернулся в город, или рыскал по лесу в поисках человека, который улизнул от него за стенами.

Джехунгир уже собрался было спуститься и уплыть в лодке Конана, когда заметил, что из-под деревьев вышли гетман с девушкой. Кровавые события, которым он стал свидетелем, едва не лишившись рассудка, не изменили его намерений в отношении вожака казаков. При виде мужчины, которого он собирался убить и ради которого приплыл сюда, он испытал глубокое удовлетворение и благодарность. А вот на девушку, отданную им Джелал Хану, он смотрел с изумлением, но решил не тратить на нее время. Подняв лук, он прицелился и спустил тетиву. Конан присел, и стрела сломалась, ударившись о дерево. Киммериец расхохотался.

– Собака! – издевательски крикнул он. – Ты не сможешь в меня попасть! Не для того я родился на свет, чтобы умереть от гирканской стали! Попробуй еще разок, туранская свинья!

Джехунгир не стал предпринимать новой попытки. Это была его последняя стрела. Он вынул из ножен свой скимитар и двинулся на Конана, чувствуя себя неуязвимым в остроконечном шлеме и плотной кольчуге из мелких колечек. Конан встретил его на полпути сверкающим ураганом стали. Изогнутые клинки скрестились, разошлись и закружились в ослепительном смертельном танце. Октавия, во все глаза наблюдавшая за схваткой, пропустила момент удара, зато расслышала чавкающий звук и увидела, как упал Джехунгир. Кровь хлестала из раны у него в боку в том месте, где скимитар Конана прорубил кольчугу и впился в плоть.

Но крик Октавии вызвала отнюдь не смерть ее бывшего господина. Раздался треск ломающихся ветвей, и перед ними предстал Кхосатрал Кхель. У девушки не было сил бежать; колени у нее подогнулись, и она со стоном повалилась на траву.

Конан, склонившийся над поверженным Агхой, не сделал попытки уклониться от боя. Переложив окровавленный скимитар в левую руку, он правой выхватил кривой нож йетши. Кхосатрал Кхель возвышался над ним, и его здоровенные ручищи очень походили на кувалды, но когда на кривом лезвии сверкнули солнечные лучи, гигант вздрогнул и попятился.

Однако в жилах Конана уже вскипела кровь. Он бросился в атаку, нанося первый же удар ножом йетши. И клинок не сломался. Под его нажимом металлическая плоть Кхосатрала разошлась, словно обычное тело под ножом мясника. Из глубокой раны показалась какая-то странная сукровица, и Кхосатрал закричал от боли. Крик его походил на погребальный звон большого колокола. Его огромные руки пришли в движение и замолотили по воздуху, но Конан, двигавшийся намного быстрее лучников, что пали под ударами этих кувалд, легко уворачивался от них, ловко орудуя своим кривым ножом. Кхосатрал вздрагивал и шатался, его страшный рык оглушал – казалось, само железо кричит от невыносимой боли.

Затем, неловко развернувшись, он неверными шагами бросился в лес, ломая кусты и натыкаясь на деревья. И хотя разгоряченный схваткой Конан немедленно бросился за ним в погоню, меж деревьев замаячили стены и башни Дагона прежде, чем он догнал гиганта.

Тогда Кхосатрал обернулся и принялся месить воздух отчаянными ударами. Но Конан, охваченный яростью берсерка, не собирался отступать. Подобно тому, как пантера в стремительном броске приканчивает огромного буйвола, так и он поднырнул под беспорядочно размахивающие руки и по самую рукоятку вонзил кривой клинок в то место, где у обычного человека располагается сердце.

Кхосатрал покачнулся и упал. Он падал в обличье мужчины, но, коснувшись земли, перестал выглядеть, как человек. Там, где раньше находилось подобие человеческого лица, теперь не было никакого лица вообще, а железные ребра плавились и меняли форму… Конан, не отступивший перед Кхосатралом живым, в ужасе отпрянул от Кхосатрала мертвого, потому что стал свидетелем жуткой трансформации. В агонии Кхосатрал Кхель вновь превратился в существо, много тысячелетий назад выбравшееся из Бездны. Едва сдерживая подступившую к горлу тошноту, Конан отвернулся, чтобы не видеть отталкивающего зрелища; и тут он вдруг заметил, что за зеленой стеной леса больше не видно стен и башен Дагона. Они растаяли, как дым, – парапеты с зубцами и бойницами, островерхие башенки, огромные бронзовые ворота, бархат, золото, слоновая кость, темноволосые женщины и мужчины с бритыми головами. С гибелью нечеловеческого разума, вдохнувшего в них вторую жизнь, они вновь превратились в прах, которым оставались на протяжении многих веков. Над полуразрушенными стенами, заросшими лианами тротуарами и провалившимся куполом одиноко торчали обломки рухнувших башен. Перед Конаном вновь лежали руины Ксапура, какими он помнил их.

Свирепый гетман несколько мгновений стоял неподвижно, как бронзовая статуя, смутно сознавая, что только что стал свидетелем вселенской трагедии мимолетного события, именуемого человеческой историей, и страшных теней вечной тьмы, охотящейся за людьми. Но потом он услышал, как кто-то со страхом зовет его по имени, вздрогнул, как человек, пробуждающийся ото сна, бросил последний взгляд на существо на земле, покачал головой и повернулся к скалам и девушке, которая ждала его.

Она со страхом выглядывала из-под деревьев и со слезами на глазах приветствовала его. Усилием воли киммериец отогнал жуткие видения, проплывавшие перед его мысленным взором, и вновь вернулся в свое прежнее деятельное расположение духа.

– Где он? – вздрогнув, спросила девушка.

– Отправился обратно в ад, из которого вышел, – жизнерадостно ответил варвар. – Почему ты не спустилась по ступеням и не уплыла в моей лодке?

– Я не могла бросить… – начала было она, но потом передумала и угрюмо добавила: – Мне некуда идти. Гирканцы вновь превратят меня в рабыню, а пираты…

– Как насчет казаков? – предложил он.

– Разве они лучше пиратов? – презрительно осведомилась Октавия.

Восхищение Конана лишь усилилось, когда он увидел, как быстро она оправилась от пережитых кошмаров. Высокомерие девушки изрядно позабавило его.

– В лагере Гхори ты, похоже, думала именно так, – ответил он. – Тогда ты щедро расточала мне свои улыбки.

Ее верхняя губа приподнялась в оскорбительной усмешке.

– Неужели ты думаешь, будто я в тебя влюбилась? Или ты осмелился возмечтать о том, что я стану унижаться перед варваром, шумно глотающим пиво и пожирающим мясо, по собственной воле? Мой господин – чье тело лежит вон там – заставил меня вести себя так.

– Вот оно что! – Похоже, Конан был сбит с толку. Но потом он расхохотался, очевидно, ничуть не расстроившись. – Это больше не имеет значения. Теперь ты принадлежишь мне. Поцелуй меня.

– Ты смеешь просить… – сердито начала она, но потом обнаружила, что он подхватил ее на руки и прижал к своей мускулистой груди.

Девушка принялась яростно сопротивляться со всем пылом здоровой юности, но он лишь раскатисто смеялся, опьяненный близостью очаровательного создания, трепещущего у него в объятиях.

Конан легко сломил ее сопротивление и с необузданной страстью, что была его отличительной чертой, впитывал нектар ее губ, пока руки, упиравшиеся ему в грудь, не обмякли и не обхватили его за могучую шею. И он засмеялся, глядя в лучистые глаза, и поинтересовался:

– Почему вождь Свободного Народа не может быть предпочтительнее выросшей в городе туранской собаки?

Она откинула голову и тряхнула золотистыми локонами, воспламененная огнем его поцелуев.

– Ты что же, считаешь себя ровней Агхе? – дерзко поинтересовалась она.

Конан расхохотался и, не выпуская ее из своих объятий, зашагал к лестнице.

– У тебя будет возможность сравнить, – хвастливо ответил он. – Я сожгу Кхаваризм и превращу его в факел, чтобы осветить твой путь к моему шатру.