Копыта гулко стучали по мостовой улицы, сбегающей к пристани. Горожане, с криками разбегавшиеся в стороны, успевали лишь мельком бросить взгляд на всадника в кольчужных доспехах верхом на черном жеребце, за плечами которого развевалась по ветру ярко-алая накидка. Далеко позади слышались крики и топот преследователей, но всадник не оглядывался. Он выскочил на пристань и осадил скакуна, заставив его встать на дыбы на самом краешке пирса. Матросы, готовившиеся поднять полосатый парус на галере с высоким носом и широкой средней частью, бросили работу и, разинув рты, уставились на него. Шкипер и одновременно владелец судна, коренастый чернобородый мужчина, стоя на корме, осторожно отталкивал свой корабль багром от причальных свай. Он возмущенно заорал, когда всадник спешился и одним прыжком перемахнул с пристани на среднюю палубу.

– Кто приглашал вас на борт?

– Отчаливайте! – рявкнул незваный гость и гневно взмахнул рукой, стряхивая алые капли с лезвия своего широкого меча.

– Но мы направляемся к побережью Куша! – попытался воззвать к его благоразумию шкипер.

– Значит, я тоже направляюсь в Куш! Отчаливайте, говорю вам!

Мужчина метнул быстрый взгляд в сторону улицы, на которой показался эскадрон кавалеристов, галопом мчавшихся к пристани. Вдалеке за их спинами маячили лучники, несшие на плечах свои длинные луки и арбалеты.

– Вы можете оплатить проезд? – пожелал узнать шкипер.

– Я заплачу своим клинком! – взревел мужчина в доспехах, размахивая огромным мечом, лезвие которого вспыхивало голубыми искрами на солнце. – Клянусь Кромом, любезный, если ты не отчалишь немедленно, я потоплю эту чертову галеру в крови ее экипажа!

Шкипер хорошо разбирался в людях. Одного взгляда на загорелое, испещренное шрамами лицо мечника, потемневшее от гнева, ему хватило, чтобы выкрикнуть команду и всем телом налечь на багор. Галера медленно вышла на чистую воду, и с обоих бортов ритмично заработали весла. Порыв ветра наполнил сверкающий парус, легкое суденышко накренилось и легло на курс, грациозное, как лебедь, постепенно набирая ход.

А на пристани опоздавшие всадники гневно потрясали мечами, выкрикивая угрозы и требуя, чтобы корабль вернулся к причалу, а также призывая лучников поспешить и открыть огонь до того, как корабль окажется вне пределов их досягаемости.

– Пусть себе бесятся, – невозмутимо заметил мечник. – Держите курс, мастер шкипер.

Владелец сошел с кормы в трюм, пробираясь между рядами гребцов, а потом поднялся на среднюю палубу. Незнакомец стоял спиной к мачте, настороженно глядя по сторонам прищуренными глазами и держа меч наготове. Шкипер внимательно оглядел его с ног до головы, стараясь не делать резких движений и не собираясь хвататься за длинный нож, висевший у него на поясе. Он увидел перед собой высокого и крепко сбитого мужчину в вороненом кольчужном хауберке, наголенниках и шлеме, увенчанном сверкающими рогами. С укрытых кольчугой плеч ниспадала алая накидка, которую трепал морской ветер. На поясе из акульей кожи с золотой пряжкой висели ножны меча с широким лезвием, который он сжимал в руке. Из-под рогатого шлема выбивались непокорные пряди черных волос, резко контрастировавших с пронзительно-синими глазами.

– Если уж нам придется путешествовать вместе, – заговорил шкипер, – мы могли бы, по крайней мере, не враждовать друг с другом. Меня зовут Тито, и я имею патент мастера шкипера портов Аргоса. Я иду в Куш торговать бусами, шелками, сахаром и мечами с медными рукоятями с черными королями племен в обмен на слоновую кость, копру, медную руду, рабов и жемчуг.

Мечник оглянулся на тающий за кормой причал, на котором по-прежнему беспомощно жестикулировали преследователи. Очевидно, они не могли найти корабль, достаточно быстрый для того, чтобы догнать ускользнувшую из-под самого носа добычу.

– Я – Конан из Киммерии, – в свою очередь представился он. – Я прибыл в Аргос в поисках работы, но поскольку войн не предвидится, то и подходящего занятия мне не подвернулось.

– Почему вас преследуют стражники? – полюбопытствовал Тито. – Я не сую нос не в свое дело, просто…

– Мне нечего скрывать, – ответил киммериец. – Клянусь Кромом, несмотря на то что я уже долго живу среди вас, цивилизованных людей, ваши обычаи по-прежнему остаются для меня загадкой. Словом, вчера вечером в таверне капитан королевской стражи начал приставать к возлюбленной какого-то молодого солдата, который, естественно, проткнул его насквозь своим мечом. Но, оказывается, у вас есть какой-то идиотский закон насчет того, что стражников убивать нельзя, и юноше с девушкой пришлось бежать. Пошли слухи, что меня видели с ними, и вот сегодня меня заставили прийти в суд, и судья спросил меня, куда направился тот мальчишка. Я ответил, что, поскольку он – мой друг, я не могу выдать его. Тут судейские вышли из себя, а сам судья долго разглагольствовал о моем долге перед государством и обществом и о прочих вещах, в которых я ничего не понимаю, а потом обязал меня сказать, куда подался мой приятель. Но к этому времени я уже и сам начал гневаться, потому как объяснил ему свою позицию. Однако я постарался подавить раздражение и вести себя тихо и мирно, а судья принялся вопить, что я проявляю неуважение к суду и что меня следует бросить в темницу, где я буду гнить до тех пор, пока не предам своего друга. Тогда, видя, что они все там решительно спятили, я выхватил меч и снес судье башку с плеч; потом пришлось прорубаться из суда на свободу. Во дворе мне подвернулся жеребец коменданта замка, и я поскакал в порт, где надеялся отыскать корабль, отплывающий в дальние страны.

– Что ж, – храбро заявил Тито, – меня самого слишком часто обирали судьи по искам богатых купцов, чтобы я питал к ним искреннюю любовь. Мне придется ответить на кое-какие вопросы, если я когда-либо вновь брошу якорь в этом порту, но я всегда смогу доказать, что действовал по принуждению. Вы, кстати, можете убрать свой меч. Мы – мирные моряки и ничего против вас не имеем. Кроме того, такой умелый мечник, как вы, может оказаться полезным на борту. Пойдемте на ют, и я угощу вас кружечкой эля.

– Вот и славно, – с готовностью согласился Конан, пряча меч в ножны.

«Аргус» был небольшим крепким кораблем, типичным торговым судном, курсировавшим между портами Зингары и Аргоса и южным побережьем. Обычно они передвигались вдоль берега и редко выходили в открытое море. У него была высокая корма и задранный изогнутый нос; широкий в талии, он грациозно сужался в обе стороны, к носу и корме. Управлялся кораблик длинным веслом с юта, а движение обеспечивал большой полосатый парус, которому иногда приходил на помощь кливер. Весла использовались для захода в устья рек и бухты, а также во время штиля. Их было по десять штук с каждого борта, пять – впереди и пять позади небольшой средней палубы. Под нею же и под баком был принайтовлен самый ценный груз. Матросы спали прямо на полу или между скамейками для гребцов, натягивая для защиты от плохой погоды полотняные навесы. Экипаж судна состоял из двадцати гребцов, троих рулевых и шкипера.

Итак, «Аргус» неуклонно продвигался на юг. Погода благоприятствовала плаванию. С утра до вечера с небес палило безжалостное солнце, и на корабле натянули тенты – полосатые шелковые полотнища в тон блестящему парусу, позолоченной статуе на носу и резным украшениям фальшборта.

Вскоре моряки увидели побережье Шема – длинные покатые луга и равнины с белыми маковками городских башен вдалеке и горбоносых всадников с иссиня-черными бородами, которые останавливали своих жеребцов у самой воды и с подозрением вглядывались в проплывавшую мимо галеру. Корабль не стал причаливать: торговля с сыновьями Шема не приносила особой прибыли.

Шкипер Тито не пожелал зайти и в широкую бухту, в которую несла свои обильные воды река Стикс, а на берегах в голубой воде отражались черные внушительные замки Кхеми. В этом порту не жаловали незваных гостей. Здесь темные колдуны составляли жуткие заклинания во мраке жертвенных дымов, вечно поднимающихся над запятнанными кровью алтарями, на которых исходили криком обнаженные женщины. И здесь Сет, Старый Змий, главный демон хайборийцев и верховный бог Стигии, по слухам, свивал кольца среди своих почитателей.

Мастер Тито по широкой дуге обогнул этот залив, поверхность которого походила на расплавленное стекло, и не отреагировал даже на призывы, прозвучавшие с гондолы со статуей змеи на носу, вынырнувшей им наперерез из-за мыса, увенчанного грозным замком. На палубе суденышка к морякам взывали обнаженные женщины со смуглой кожей и вплетенными в волосы большими красными цветами, принимавшие непристойные и соблазнительные позы.

Сверкающие башни остались далеко позади. Они миновали южную оконечность Стигии и сейчас пробирались вперед вдоль берегов Куша. Море и мореплавание всегда представлялись загадкой Конану, родившемуся на голых склонах диких северных земель. Впрочем, он и сам вызывал не меньший интерес у мореходов, очень немногие из которых когда-либо встречались с представителями его народа.

Они были типичными аргосскими моряками, невысокими и коренастыми. Конан возвышался над ними на целую голову, а силой превосходил каждого вдвое, если не втрое. Они были крепкими и отважными парнями, но он обладал жизненной силой и выносливостью лесного волка, обязанный своими стальными мускулами и железными нервами тяготам жизни в самом сердце бесплодных северных земель. Он всегда готов был первым рассмеяться удачной шутке, но столь же быстро впадал в ярость, и гнев его бывал страшен. В еде он проявлял неприхотливость, хотя всегда ел с аппетитом, а горячительные напитки оставались его страстью и слабостью одновременно. Наивный, как дитя, неискушенный в прелестях цивилизации, он отличался природной сметкой, ревниво отстаивал свои права и был опасен, как голодный тигр. Не обремененный грузом прожитых лет, он уже считался опытным бойцом и странником, и одежда его отражала обычаи многих земель, в которых ему довелось побывать. Его рогатый шлем очень напоминал те, что украшали светловолосые головы викингов Нордхейма, хауберк и наголенники были сработаны лучшими мастерами Котха, мелкоячеистая кольчуга, защищавшая его руки и бедра, была связана в Немедии, висевший на поясе меч с широким лезвием вышел из-под рук аквилонских оружейников, а такие роскошные ярко-алые накидки не носили нигде, кроме Офира.

Они плыли на юг, и вскоре мастер Тито начал высматривать деревни чернокожих воинов, обнесенные высокими стенами. Но повсюду на берегу они видели лишь дымящиеся развалины, усеянные почерневшими трупами. Тито выругался.

– В былые времена я хорошо торговал здесь. Это – работа пиратов.

– А что, если мы встретим их? – Конан вынул из ножен свой длинный клинок и с любовью взглянул на него.

– У меня не военный корабль. Мы предпочтем спасаться бегством, а не сражаться. Нам уже случалось отбивать нападение, когда дело доходило до драки, и мы готовы сражаться вновь, но только не с «Тигрицей» Белит.

– Кто такая эта Белит?

– Сущая дьяволица, сорвавшаяся с цепи. Если глаза меня не обманывают, это ее подручные сожгли деревню в бухте. Я мечтаю дожить до того дня, когда ее вздернут на рее! Ее называют королевой Черного побережья. Она – шемитское отродье, возглавляющее банду чернокожих головорезов. Они живут грабежами торговых судов и уже отправили на дно многих достойных людей.

Из-под палубы полуюта Тито извлек стеганые кожаные куртки, стальные каски, луки и стрелы.

– От них будет мало толку, если на нас нападут, – проворчал он. – Но негоже честной душе расставаться с жизнью без боя.

На рассвете впередсмотрящий подал сигнал тревоги. Из-за вытянутого островного мыса по правому борту выскользнул длинный смертоносный силуэт. Это была похожая на змею галера с приподнятой палубой, тянувшейся от носа до самой кормы. Сорок пар весел дружно несли ее вперед, и на носу кривлялись обнаженные чернокожие фигуры, оглашавшие воздух воплями и колотившие рукоятями мечей в овальные щиты. На мачте трепетал длинный ярко-алый вымпел.

– Белит! – бледнея, заорал Тито. – Пошевеливайтесь! Руль под ветер! Поворачивайте вон в то устье ручья! Если мы успеем туда первыми, у нас еще есть шанс спасти свои шкуры!

Совершив поворот, «Аргус» устремился к линии прибоя, который с грохотом накатывался на берег, поросший пальмами. Тито расхаживал по полуюту взад и вперед, криками подгоняя изнемогающих на веслах гребцов. Черная борода шкипера воинственно встопорщилась, а глаза яростно сверкали.

– Дайте мне лук, – попросил Конан. – Это, конечно, не то оружие, которым должен сражаться мужчина, но стрелять из лука меня учили гирканцы, и будь я проклят, если не сумею завалить кого-либо из пиратов на их палубе.

Стоя на полуюте, он смотрел, как похожий на змею корабль стремительно скользит по волнам и, невзирая на то, что он был сухопутной крысой до мозга костей, даже ему было ясно, что «Аргусу» никогда не выиграть эту гонку. Стрелы, выпущенные с пиратского судна, уже с шипением вонзались в воду, не долетая каких-нибудь двадцати футов до кормы.

– Пожалуй, надо подналечь, – проворчал Конан, – иначе нас просто расстреляют из луков, и мы умрем, так и не нанеся ни единого удара в ответ.

– Живее, собаки! – взревел Тито, потрясая поросшим редкими волосами кулаком.

Бородатые гребцы налегли на весла; под кожей у них перекатывались узлы мышц, и по коже струился пот. Деревянные сочленения крепкого маленького кораблика скрипели и стонали, пока мужчины буквально взрывали воду веслами. Ветер стих, парус на мачте обвис безвольной тряпкой. Пиратское судно подбиралось все ближе, а до линии прибоя оставалась еще добрая миля. В этот миг рулевой подпрыгнул и рухнул на длинное кормовое весло – шею ему пробила оперенная стрела. Двое подручных кинулись ему на помощь, а Конан, широко расставив ноги на полуюте, поднял лук. Теперь он уже мог во всех подробностях рассмотреть пиратскую галеру. Гребцов защищал сплошной ряд мантелетов, поднятых вдоль обоих бортов, а вот абордажная команда, приплясывающая на узкой палубе, была видна как на ладони. Тела их были размалеваны, на головах красовались плюмажи из перьев, но в остальном они были почти голыми. Они размахивали копьями и исчерканными зарубками щитами.

На приподнятой палубе в носовой части корабля стояла стройная фигурка, белая кожа которой ярко выделялась на фоне окружающих ее блестящих эбеновых тел. Белит, вне всякого сомнения. Конан оттянул кончик стрелы к самому уху – но потом, повинуясь непонятному порыву, прицелился в высокого воина в плюмаже, стоявшего рядом с ней, и спустил тетиву.

Пиратский корабль нагонял легкое торговое судно. На «Аргус» обрушился дождь стрел, и моряки, умирая, кричали от боли. Оба рулевых уже были убиты, и Тито в одиночку управлялся с длинным кормовым веслом, изрыгая самые черные проклятия и переступая широко расставленными ногами, на которых вздулись жилы. Но вдруг он всхлипнул и осел на палубу – его отважное сердце навылет пробила длинная оперенная стрела. «Аргус» моментально сбился с курса и повернулся бортом к волне. Моряки разразились встревоженными криками, и Конан, в свойственной ему манере, взял командование кораблем на себя.

– Свистать всех наверх, парни! – проревел он, яростно спуская тетиву, которая отозвалась звонким гулом. – Хватайте мечи! Покажем этим собакам, как умирают настоящие мужчины! Заберем с собой как можно больше этих псов, пока они нас не прикончили! Бросайте весла: мы не пройдем и пятидесяти ярдов, как они нас догонят!

Моряки в отчаянии побросали весла и схватились за оружие. Это была мужественная, но бесплодная попытка. Они успели лишь по одному разу выстрелить из луков, прежде чем пираты атаковали их. Лишившись рулевого, «Аргус» беспомощно качался на волнах, и стальной таран вражеского судна врезался ему прямо в борт. Железные абордажные крючья впились в доски палубы. С высоты своего планшира пираты обрушили на торговое суденышко град стрел, которые насквозь пробивали стеганые куртки обреченных моряков, а потом стали перепрыгивать на палубу «Аргуса», чтобы довершить разгром. На палубе пиратского судна остался неподвижно лежать с десяток тел, сраженных стрелами Конана.

Схватка на борту «Аргуса» получилась короткой и кровавой. Низкорослые коренастые моряки не могли противостоять высоченным варварам и погибли все до единого. Но в одном месте события развивались весьма и весьма неожиданно. Конан, стоявший на высоком полуюте, оказался на одном уровне с палубой пиратского корабля. Когда его окованный железом нос врезался в борт «Аргуса», Конан сумел устоять на ногах, отбросив в сторону бесполезный уже лук. И высокого корсара, перемахнувшего через планшир, в полете встретил широкий меч киммерийца, разрубивший его поперек груди, так что торс свалился по одну сторону, а ноги – по другую. А потом, дав волю бешеной ярости и оставляя за собой гору трупов, Конан перепрыгнул через фальшборт и приземлился на палубе «Тигрицы».

В мгновение ока он оказался в самом центре урагана, где в воздух взлетали пики и дубинки. Но он окружил себя сверкающей завесой стали. Наконечники копий и дротиков гнулись, натыкаясь на его доспехи, или пронзали воздух, а его меч пел песню смерти. Его охватила боевая ярость берсерка, свойственная его народу: он крошил черепа, разваливал надвое тела, отрубал руки и ноги и вспарывал животы, завалив палубу страшным урожаем из дымящихся внутренностей, крови и мозгов.

Неуязвимый в своих доспехах, он прислонился спиной к мачте и, защищаясь, навалил груду изуродованных трупов у своих ног, так что вскоре враги отпрянули, задыхаясь от ярости и страха. И вдруг, когда они подняли свои дротики, готовясь метнуть их в него, а он подобрался, намереваясь прыгнуть к ним и унести с собой как можно больше пиратов, прозвучал пронзительный крик, и поднятые руки застыли в воздухе. Все они замерли подобно статуям – черные гиганты, изготовившиеся метнуть дротики, и мечник в кольчужной броне, с широкого клинка которого капала кровь.

Белит прыгнула, оказавшись впереди своих чернокожих воинов, и заставила их опустить дротики. Она повернулась к Конану; грудь ее вздымалась, глаза сверкали. Яростное изумление обожгло ему сердце. Она была стройна и сложена, как богиня: гибкая, возбуждающая чувственные желания. Из одежды на ней был лишь атласный пояс. При виде ее рук и полушарий роскошной груди цвета слоновой кости в чреслах киммерийца вспыхнул пожар даже в самый разгар битвы, и пульс его учащенно забился. Шелковистые черные волосы девушки вьющимися прядями ниспадали ей на плечи, закрывая изящную спину. Жгучий взгляд ее темных глаз впился в киммерийца.

Она была дикой и необузданной, как ветер жаркой пустыни, гибкой и опасной, как пантера. Она подошла к нему вплотную, презрев его широкий меч, с которого капала кровь ее воинов. Она коснулась его своим округлым бедром, и ее алые губы раздвинулись, когда она взглянула в его мрачные глаза, в которых таилась угроза.

– Кто ты такой? – требовательно спросила она. – Клянусь Иштар, я никогда не встречала таких, как ты, хотя исходила море вдоль и поперек от побережья Зингары до сущего пекла крайнего юга. Откуда ты взялся?

– Из Аргоса, – коротко ответил он, ожидая подвоха или предательства.

Пусть только ее тоненькая рука потянется к украшенному драгоценными камнями кинжалу на поясе, и он ударит ее открытой ладонью снизу вверх так, что она рухнет на палубу, лишившись чувств. Но в глубине души он не испытывал страха: слишком многих женщин, дочерей цивилизации или дикой природы, он сжимал в железных объятиях, чтобы не распознать искорки, вспыхивавшие в ее глазах.

– Ты не из этих мягкотелых хайборийцев! – воскликнула она. – Ты тверд и жесток, как лесной волк. Твои глаза никогда не туманил свет городских огней; эти мускулы никогда не размягчались и не ослабевали от жизни за мраморными стенами.

– Я Конан из Киммерии, – ответил он.

Для людей, выросших в экзотическом климате, север представлялся чем-то вроде таинственной и загадочной страны, где жили злобные голубоглазые гиганты, время от времени спускавшиеся с ледяных вершин с мечами и факелами в руках. В своих набегах на юг они никогда не доходили до Шема, так что эта дочь шемитов не видела особой разницы между асирами, ванами или киммерийцами. Врожденный женский инстинкт безошибочно подсказывал ей, что она нашла свою любовь, и его происхождение не имело для нее решительно никакого значения, разве что окутывало его волшебным флером дальних земель.

– А меня зовут Белит! – воскликнула она с таким видом, словно говорила: «Я – королева!»

– Смотри на меня, Конан! – Она широко раскинула руки в стороны. – Я – Белит, королева Черного побережья. О, тигр Севера, ты холоден, как снежные вершины, что вскормили тебя. Возьми меня и обожги своей жаркой страстью! Пойдем со мной на край земли и моря! Я – королева огня, стали и смерти! Будь же моим королем!

Он обвел взглядом окровавленные лица ее воинов, пытаясь разглядеть на них признаки гнева или ревности, но ничего не увидел. Ярость боя ушла из их глаз. Он понял, что для них Белит была больше чем женщиной – она была богиней, чья воля не подвергалась сомнению. Конан перевел взгляд на «Аргус», беспомощно покачивавшийся на кровавой пене прибоя. Суденышко накренилось на борт, его палубу захлестывали волны, и на плаву оно оставалось только потому, что его удерживали абордажные крючья, впившиеся в доски его обшивки. Он взглянул на пенную кромку прибоя, накатывающегося на берег, на зеленые просторы океана и на полную жизни фигурку женщины, стоявшей перед ним, и его душа варвара дрогнула. Он на мгновение представил себе, каково это будет – бороздить голубые просторы вместе с молодой белокожей тигрицей, любить ее, смеяться вместе с ней, грабить и странствовать, – и понял, что не сможет отказаться.

– Я пойду с тобой, – коротко ответил он, стряхивая алые капли со своего меча.

– Эй, Н’Йага! – Голос женщины зазвенел, как натянутая тетива. – Принеси травы и займись ранами своего господина! Остальные перегрузят добычу с торговца. Отчаливаем!

Конан сел на палубу и прислонился спиной к планширу, а старый шаман принялся обрабатывать порезы на его руках и ногах. Тем временем пираты быстро перенесли груз «Аргуса» на борт «Тигрицы» и разместили в небольших каютах под палубой. Тела членов экипажа и погибших пиратов выкинули за борт, в кишащие акулами воды, а раненые чернокожие воины расположились на шкафуте в ожидании перевязки и лечения. Затем пираты обрубили канаты абордажных крючьев, и «Аргус» медленно погрузился в окрашенные кровью глубины, а «Тигрица» двинулась на юг под ритмичный плеск весел.

Когда они заскользили по ровной, как стекло, синей поверхности моря, на полуют поднялась Белит. Глаза у нее горели, как у пантеры, вышедшей в темноте на охоту. Быстрыми движениями она принялась срывать с себя украшения, сандалии и атласный кушак, которые упали к ее ногам. Приподнявшись на цыпочках и раскинув руки в стороны, она обратилась к своим воинам, и ее обнаженное белое тело затрепетало, как струна:

– Волки синего моря, смотрите! Для вас будет танцевать Белит, предки которой были королями Аскалона!

И она стала танцевать, похожая на яростный вихрь пустыни, на взметающиеся языки неугасимого пламени, на олицетворение жизни и смерти. Ее белые ступни презрительно попирали забрызганную кровью палубу, и раненые мужчины, забыв о смерти, во все глаза смотрели на нее. А потом, когда в бархатных вечерних сумерках зажглись первые звезды, отчего ее тело превратилось в сгусток кружащегося белого пламени, она с отчаянным криком бросилась к ногам Конана, и киммерийца захлестнуло дикое желание обладать ею. Забыв обо всем на свете, он подхватил девушку на руки и прижал к вороненым пластинам своих доспехов.

«Тигрица» бродила по морским просторам, и черные деревни содрогались от ужаса. В ночи зловеще рокотали тамтамы, передавая весть о том, что дьяволица морей нашла спутника, железного мужчину, чей гнев не уступал ярости раненого льва. Те, кто выжил после нападения на стигийские корабли, проклинали Белит и белого воина с яростными синими глазами; стигийские принцы надолго запомнили этого человека, и их память взрастила дерево, которое еще долгие годы приносило горькие плоды.

Но беззаботная, как бродячий ветер, «Тигрица» курсировала вдоль южного побережья, пока не бросила якорь в устье угрюмой и величаво несущей свои воды реки, чьи заросшие джунглями берега укрывали ее стеной тайны.

– Эта река называется Зархеба, что означает «смерть», – сказала Белит. – Ее воды ядовиты. Видишь, какие они темные и мутные? В этой реке живут лишь ядовитые рептилии. Чернокожие старательно избегают ее. Однажды стигийская галера, спасающаяся от меня бегством, поднялась по ней вверх по течению и исчезла. Я встала на якорь вот на этом самом месте, и через несколько дней галера приплыла обратно. Палубы ее были забрызганы кровью и пусты. На борту обнаружился всего один живой человек, но и он сошел с ума и умер в бреду. Груз сохранился в целости, а весь экипаж исчез без следа. Любимый мой, я думаю, что выше по реке расположен город. Я слыхала истории о его гигантских башнях и стенах, которые видели издалека моряки, рискнувшие пройти немного дальше. Мы ничего не боимся. Конан, давай поднимемся по реке и разграбим этот город!

Конан согласился. Обычно он соглашался со всеми ее планами. Она олицетворяла собой ум, который разрабатывал все их налеты, а он – могучую руку, что осуществляла ее идеи. Для него не имело особого значения, куда они плывут и с кем сражаются, лишь бы было куда плыть и с кем сражаться. Жизнь била ключом, и он вдыхал ее полной грудью.

Сражения и налеты проредили их экипаж: у них осталось около восьмидесяти воинов, чего едва хватало, чтобы управлять галерой. Но Белит не желала терять времени на долгий переход на юг, к островным королевствам, где можно было набрать добровольцев. Ее снедало нетерпение; приключение казалось ей слишком заманчивым, и вот «Тигрица» вошла в устье, и гребцы налегли на весла, направляя корабль против течения.

Вскоре они обогнули излучину, которая скрыла от них море. На закате они все еще медленно продвигались вверх по реке, огибая песчаные отмели, где свернулись и грелись на солнце странного вида рептилии. За весь день они не видели ни одного крокодила или животного на четырех лапах, и ни одна птица не села у края воды, чтобы напиться. До самого рассвета они плыли сквозь непроглядную темень меж берегов, казавшихся непроницаемыми черными стенами, откуда раздавалось таинственное рычание, звуки тяжелой поступи и злобно блестели угрюмые глаза. А однажды до них донесся нечеловеческий крик, полный злорадной издевки, – по словам Белит, это подала голос человекообразная обезьяна, одна из тех, в которых, по преданию, заключены души преступников, лишенных последнего успокоения в качестве наказания за свои преступления. Но Конан позволил себе усомниться в этом, потому что однажды в гирканском городе видел в золотой клетке эту тварь с бесконечно печальными глазами. Ему сказали, что это и есть человекообразная обезьяна, и он не увидел в ней и следа той дьявольской злобы и злорадства, которыми буквально вибрировал визгливый смех, эхом докатившийся из черных джунглей.

Взошла луна, кроваво-красная, с эбеновым ободком, и джунгли проснулись, приветствуя ее истерической какофонией. Рев, завывания и вопли повергли чернокожих воинов в ужас, но весь этот шум, как заметил Конан, доносился издалека, словно твари, размером не уступавшие человеку, не рисковали приближаться к темным водам Зархебы.

Поднявшаяся над черной стеной леса и колышущимися кронами луна посеребрила поверхность реки, и кильватерная струя за кормой превратилась в светящийся водоворот пузырьков, который широко расходился в обе стороны, похожий на сверкающую дорогу из взрывающихся самоцветов. Плюмажи на шлемах воинов кивали в такт ветерку, а драгоценные камни, вделанные в рукояти мечей и кинжалов, отливали морозным блеском.

Холодный свет зажег ледяным пламенем самоцветы в черных локонах Белит, собранных на затылке, когда стройная и гибкая девушка вытянулась на леопардовой шкуре, брошенной на палубу. Приподнявшись на локтях и положив подбородок на скрещенные руки, она неотрывно смотрела в лицо Конану, который простерся рядом. Слабый ветерок шевелил его черную гриву. Глаза Белит казались черными гагатами, сверкавшими в темноте.

– Нас окружают загадки и ужас, Конан, и мы плывем прямо в царство страха и смерти, – сказала она. – Ты не боишься?

Вместо ответа он лишь пожал обтянутыми кольчугой плечами.

– Я тоже не боюсь, – задумчиво протянула она. – Мне никогда не было страшно. Слишком часто я видела обнаженные клыки смерти. Конан, ты страшишься богов?

– Я бы не стал наступать на их тень, – сдержанно отозвался варвар. – Одни боги с легкостью несут зло, другие – спешат на помощь; так, во всяком случае, уверяют их жрецы. Митра, бог хайборийцев, должно быть, очень силен, потому что его народ построил города по всему миру. Но даже хайборийцы боятся Сета. И Бел, бог воров, тоже хорош. Я узнал о нем, когда был вором в Заморе.

– А твои собственные боги? Я ни разу не слышала, чтобы ты взывал к ним.

– Главный у них – Кром. Он живет на высокой горе. Какой смысл взывать к нему? Его мало заботит, живут люди или умирают. Лучше уж молчать, чем привлекать к себе его внимание, иначе он пошлет тебе смерть, а не удачу! Он мрачен и суров, совсем не умеет любить, но при рождении он вдыхает в душу мужчины стремление добиваться успеха и убивать. Чего еще можно желать от бога?

– Но как быть с другими мирами, теми, что существуют за рекой смерти? – настаивала она.

– Мой народ не верит в загробную жизнь, – ответил Конан. – В этом мире люди тщетно сражаются и умирают, обретая наслаждение только в яростном безумии боя; после смерти души их попадают в серое туманное царство облаков и ледяных ветров, где и скитаются, вечно и безрадостно.

Белит содрогнулась.

– Знаешь, жизнь, какой бы они ни была, все-таки лучше такой участи. Во что ты веришь, Конан?

Он пожал плечами.

– Я знал многих богов. Тот, кто отвергает их, так же слеп, как и тот, кто верит им безрассудно. А я дальше смерти не заглядываю. Может, там меня ждет темнота, как уверяют немедийские скептики, или царство Крома, в котором правят холод и туман, или же заснеженные равнины и покатые холмы Валгаллы Нордхейма. Я не знаю, что меня ждет, и потому не волнуюсь заранее. Дайте мне жить полной жизнью, пока я еще жив, дайте мне вкусить сочного красного мяса и обжигающего вина, жарких объятий белых рук, безумного торжества битвы, когда голубоватые клинки пьют кровь и окрашиваются в алый цвет, и я буду счастлив. Пусть учителя, жрецы и философы ломают головы над вопросами реальности и иллюзии. А я знаю вот что: если жизнь – иллюзия, тогда и я – не меньшая иллюзия, и в таком качестве иллюзия для меня реальна. Я живу, я горю жизнью, я люблю, я убиваю врагов, и я счастлив.

– Но ведь боги реальны, – сказала девушка, развивая свою мысль. – И боги шемитов стоят превыше всех – Иштар и Ашторет, Деркето и Адонис. Бел – он ведь тоже шемитский бог с кудрявой бородкой и озорными глазами, потому что родился в древнем Шумире, пусть и очень давно, после чего отправился, смеясь, бродить по свету, похищая драгоценности прежних королей. Жизнь после смерти существует, я знаю. Как знаю и то, Конан из Киммерии, – она грациозно поднялась на колени и прижалась к нему всем телом, – что моя любовь сильнее любой смерти! Я лежала в твоих объятиях, задыхаясь от страсти нашей любви; ты обнял, сломал и покорил меня, осыпая мою душу своими жаркими поцелуями. Мое сердце соединилось с твоим, и моя душа стала частью твоей! Если бы я уже умерла, а ты еще сражался бы за свою жизнь, я восстала бы из бездны и пришла бы тебе на помощь – да, пришла бы, пусть даже моя душа плыла бы под пурпурными парусами по хрустальному морю рая или корчилась бы в адском пламени преисподней! Я – твоя, и все боги вместе со своей вечностью не разлучат нас!

Вдруг впередсмотрящий на носу пронзительно закричал. Отстранив от себя Белит, Конан одним прыжком вскочил на ноги. Меч его длинной серебристой молнией сверкнул в темноте, а от увиденного волосы у него на затылке встали дыбом. Чернокожий воин беспомощно повис над палубой, поддерживаемый каким-то гибким деревом, перегнувшимся через борт судна. А потом он понял, что видит перед собой гигантскую змею, которая высунулась из воды и ухватила невезучего моряка огромными челюстями. Ее крупные чешуйки, с которых стекала вода, зловеще блестели в лунном свете, пока она возвышалась над палубой, а несчастный воин извивался и кричал, словно кролик, попавший в зубы к питону. Конан поспешил на нос, взмахнул своим широким мечом и почти перерубил шею твари, которая толщиной превосходила талию обычного человека. Кровь рекой хлынула на палубу, а умирающий монстр отпрянул в сторону, по-прежнему не выпуская стонущую жертву, и погрузился под воду. На поверхности забурлила кровавая пена, в которой бесследно исчезли и человек, и рептилия.

После этого Конан сам встал на вахту, но из темных и мутных глубин на поверхность больше не поднялась никакая жуткая тварь. Когда же над джунглями занялся рассвет, он увидел белые клыки башен, торчащие среди деревьев. Киммериец окликнул Белит, которая заснула прямо на палубе, завернувшись в его ярко-алую накидку, и она моментально вскочила на ноги и встала рядом с ним. Глаза девушки сверкали. Губы ее раздвинулись, и она уже готова была приказать своим воинам взяться за луки и стрелы, как вдруг ее чудесные глаза удивленно расширились.

Оказалось, что они смотрят на призрак города. Обогнув густо заросший джунглями мыс, корабль вошел в вогнутую бухту. Сорняки и буйная осока росли среди камней обвалившихся причалов и рассыпавшихся тротуаров, что некогда были улицами, просторными площадями и широкими двориками. Джунгли наступали на город со всех сторон, за исключением реки, затягивая ядовитой зеленью упавшие колонны и груды щебня, оставшиеся на месте зданий. Здесь и там на фоне рассветного неба виднелись покосившиеся башни, а среди полуразрушенных стен в небо смотрели остатки колонн, торчавших, словно гнилые зубы. В центре мраморную пирамиду увенчивала тонкая колонна, на верхушке которой сидело нечто такое, что Конан поначалу принял за изваяние и лишь потом распознал в нем признаки жизни.

– Это – большая птица, – сказал один из воинов, стоявших на носу корабля.

– Это – гигантская летучая мышь, – поправил его другой.

– Это – человекообразная обезьяна, – сказала Белит.

В это самое мгновение создание расправило огромные крылья и полетело в сторону джунглей.

– Крылатая человекообразная обезьяна, – с тревогой проговорил старый Н’Йага. – Лучше уж самим перерезать себе глотки, чем высаживаться здесь. Это – проклятое место.

Белит высмеяла его суеверные страхи и отдала приказ причаливать к берегу. Галеру пришвартовали к полуразрушенному причалу. Девушка первой спрыгнула на берег. Конан не отставал от нее ни на шаг, а за ними последовали чернокожие пираты, плюмажи на шлемах которых раскачивал утренний ветерок. Они сжимали в руках копья и дротики, настороженно вглядываясь в окружающие джунгли.

Повсюду царила напряженная тишина, зловещая и опасная, как спящая ядовитая змея. Белит очень живописно смотрелась на фоне развалин, ее полная жизни гибкая и стройная фигурка резко контрастировала с запустением и разрушениями, царившими вокруг. Над джунглями медленно наливалось кровью восходящее солнце, осыпая башни расплавленным золотом и подчеркивая тени, разбегающиеся от полуразрушенных стен. Белит показала на изящную круглую башню, покоившуюся на сгнившем основании. К ней вела вереница поросших травой и потрескавшихся каменных плит, по обеим сторонам которой лежали на земле упавшие колонны, а впереди стоял массивный алтарь. Белит быстро поднялась по древним ступеням и остановилась перед ним.

– Очень древний храм, – сказала она. – Смотрите – видны канавки для стока крови по бокам алтаря, и смыть с них темные пятна не смогли даже дожди нескольких тысячелетий. Стены рухнули, но вот этот каменный блок бросает вызов времени и силам природы.

– Но кем были эти древние? – пожелал узнать Конан.

Она беспомощно развела руками.

– Этот город не упоминается даже в легендах. Но взгляните на вот эти отверстия для рук по бокам алтаря! Жрецы часто прятали свои сокровища именно под алтарями. А ну-ка, возьмитесь за него вчетвером! Посмотрим, сможете ли вы поднять его.

Белит шагнула назад, освобождая для них место, и внимательно посмотрела на башню, что накренилась, как пьяная, в их сторону. Трое самых сильных чернокожих воинов просунули руки в отверстия, проделанные в камне – странным образом совершенно неподходящие для человека, – когда Белит вдруг испуганно вскрикнула и отпрыгнула в сторону. Они замерли, а Конан, уже наклонившийся, чтобы помочь им, выпрямился и резко обернулся.

– Там в траве змея, – сказала она, осторожно пятясь назад. – Иди и убей ее, а вы, остальные, возвращайтесь к камню.

Конан быстро подошел к ней, а другой чернокожий занял его место. Пока он нетерпеливо всматривался в траву в поисках змеи, чернокожие расставили пошире ноги, напряглись так, что под эбонитовой кожей заиграли тугие бугры мускулов, и с кряхтением попробовали поднять алтарь. Камень не пожелал отрываться от земли, зато вдруг с легкостью повернулся вокруг своей оси. В то же самое мгновение над головами у них раздался грохочущий рокот, и пьяная башня обрушилась вниз, похоронив под обломками всю четверку воинов.

Их товарищи в ужасе закричали. А Белит крепко стиснула руку Конана своими тонкими пальцами.

– Никакой змеи не было, – прошептала она. – Это была уловка, чтобы отозвать тебя. Я испугалась – древние умели хорошо охранять свои сокровища. А теперь давай уберем камни.

По окончании геркулесовых трудов они все-таки сумели разобрать завал и извлечь из-под него четыре изуродованных тела. А под ними пираты обнаружили крипту, вырубленную в сплошном камне и теперь забрызганную кровью погибших воинов. Алтарь, остроумно укрепленный над ней при помощи каменных штанг и втулок, служил ей крышкой. Казалось, крипта искрится жидким пламенем, отражая лучи утреннего солнца миллионами сверкающих граней. Глазам онемевших от изумления пиратов предстали несметные сокровища: бриллианты, рубины, гелиотропы, сапфиры, бирюза, лунные камни, изумруды, аметисты и незнакомые самоцветы, сияющие, как глаза злых колдуний. Крипта доверху была заполнена яркими драгоценными камнями, и лучи восходящего светила превратили их в море искрящихся огней.

Белит, радостно вскрикнув, упала на колени перед окровавленной грудой камешков и погрузила обе руки по локоть в это сверкающее великолепие. Она высвободила их, держа в пальцах нечто такое, что вызвало у нее еще один восторженный вскрик, – длинное ожерелье из кроваво-красных камней, похожих на сгустки замерзшей крови, нанизанных на золотую нить. В их мрачном сиянии яркий и золотистый солнечный свет превращался в кровавую дымку.

В глазах Белит появилось отсутствующее выражение, как у женщины, впавшей в транс. Душу подлинного шемита пьянит и очаровывает материальное великолепие и роскошь, а перед такими сокровищами не устоял бы даже пресыщенный император Шушана.

– Забирайте камни, собаки! – Голос девушки дрожал и срывался от обуревавших ее чувств.

– Смотрите! – Мускулистая черная рука вытянулась в сторону «Тигрицы», и Белит резко развернулась.

Ее полные алые губы раздвинулись в жутком оскале, как если бы она ожидала увидеть еще какого-нибудь корсара, приплывшего следом за ними, чтобы отнять у нее сокровища. Но с планшира галеры сорвалась лишь гигантская черная тень, быстро растаявшая вдали над джунглями.

– Этот дьявол – человекообразная обезьяна – обыскивал наш корабль, – тревожно начали перешептываться чернокожие.

– Ну и что? – вскричала Белит и разразилась проклятиями, нетерпеливо отбрасывая со лба непокорную прядь иссиня-черных волос. – Сделайте носилки из дротиков, застелите их накидками, чтобы унести все драгоценности… Куда это, к дьяволу, ты направляешься?

– Хочу взглянуть на галеру, – проворчал Конан. – Кто его знает, этот дьявол в образе летучей мыши мог запросто проделать дыру в днище.

Он быстро сбежал по полуразрушенному причалу и запрыгнул на борт. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы наскоро осмотреть пространство под палубами, и он яростно выругался, глядя в ту сторону, в которой исчезло существо, похожее на летучую мышь. Он поспешно вернулся к Белит, которая зачарованно перебирала драгоценности. Девушка уже повесила на шею ожерелье, и кроваво-красные камни тускло блестели на ее белой груди. Огромный обнаженный чернокожий воин стоял в заполненной самоцветами крипте, зачерпывая пригоршнями самоцветы и передавая их жадным рукам наверху. На его смуглых пальцах повисли сверкающие замороженные нити всех цветов радуги; капли алого огня срывались с его ладоней, искрящиеся в солнечных лучах. Казалось, чернокожий гигант оседлал кучу игристого пламени ада, передавая наверх полные пригоршни звезд.

– Летучий дьявол разбил бочки с пресной водой, – сказал Конан. – Если бы мы не потеряли разум при виде этих камней, наверняка услышали бы шум. Было очень глупо и самонадеянно с нашей стороны не выставить часовых. Речную воду пить нельзя. Я возьму с собой двадцать человек и поищу пресную воду в джунглях.

Белит невидящим взором уставилась на него; глаза ее затопила странная страсть, а пальцы перебирали камешки ожерелья на груди.

– Очень хорошо, – рассеянно ответила она. – А я пока перенесу добычу на борт галеры.

Джунгли быстро сомкнулись вокруг них, и золотистый свет дня сменился серыми сумерками. С ветвей, смыкавшихся над головой арочными сводами, свисали зеленые лианы, похожие на ярких питонов. Воины растянулись цепочкой, ступая друг за другом в первобытных сумерках подобно черным привидениям, следующим за белым призраком.

Но подлесок и кустарники оказались совсем не такими густыми, как опасался Конан. Земля под ногами была мягкой, но не болотистой. По мере того как они удалялись от реки, местность начала медленно повышаться. Они уходили все дальше в зеленые колышущиеся дебри, но вокруг по-прежнему не было никаких признаков воды – ни ручья, ни стоячего пруда. Конан внезапно замер, и его воины превратились в базальтовые статуи. Воцарилась мертвая и зловещая тишина, и киммериец раздосадовано тряхнул головой.

– Идите вперед, – проворчал он, обращаясь к своему заместителю Н’Горе. – Не останавливайтесь, пока не потеряете меня из виду, а потом затаитесь и ждите меня. По-моему, за нами следят. Я что-то слышал.

Чернокожие неловко переминались с ноги на ногу, но ослушаться не посмели и сделали, как им было сказано. Когда они двинулись вперед, Конан быстро шагнул за ближайшее дерево, напряженно глядя в ту сторону, откуда они пришли. Из этого царства непроглядных сумерек могло появиться что угодно. Но ничего не произошло; вдали стих слабый шорох шагов его воинов. Конан вдруг понял, что в воздухе ощущается какой-то сильный и экзотический аромат. Что-то ласково коснулось его виска. Он быстро обернулся. Из частокола зеленых стеблей, усеянных множеством острых и длинных листьев, ему подмигивали большие черные цветки. Один из них, очевидно, и коснулся его своими лепестками. Кажется, они звали его к себе, призывно кивая гибкими и сочными стеблями. Они покачивались и шуршали, хотя ветра не было.

Он отшатнулся, распознав в цветках черный лотос, чей сок был смертельно ядовитым, а аромат навевал тяжелый сон, который правильнее было бы назвать бредовым кошмаром. Но Конан уже чувствовал, как на него наваливается непреодолимая апатия и усталость. Он попытался поднять меч, чтобы срубить проклятые стебли, но рука не слушалась его, повиснув безжизненной плетью. Киммериец открыл рот, чтобы окликнуть своих воинов, но с его губ слетел лишь хриплый стон. В следующее мгновение джунгли вдруг закрутились у него перед глазами с пугающей быстротой; он уже не слышал истошных воплей, прозвучавших неподалеку; колени его подогнулись, и он ничком повалился на мягкую землю. Над его бездыханным телом в неподвижном воздухе жутко покачивались огромные черные цветы.

Поначалу кругом царила лишь беспросветная чернота космоса, насквозь продуваемая ледяным ветром пустоты. Затем в ней возникли тени, смутные, жуткие и мимолетные, возникающие из ниоткуда и уходящие в никуда: казалось, темнота обретает материальные очертания. Ветер вновь дохнул холодной стужей, и в пустоте закружился водоворот: бешено вращающаяся пирамида ревущей тьмы. Из нее возникли Форма и Пространство, и вдруг, подобно рассеивающимся грозовым облакам, темнота поспешно отступила в обе стороны, и на берегу широкой реки, медленно текущей по бескрайней равнине, встал огромный город из темно-зеленого камня. По улицам этого города двигались фигуры, в которых не было ничего человеческого.

Созданные по образу и подобию людей, они все-таки не являлись таковыми. Наделенные телосложением великанов, они вдобавок имели еще и крылья. Они не олицетворяли собой какой-либо боковой побег на теле эволюции, кульминационным моментом которой стал человек, – нет, они были зрелым и распустившимся цветком на дереве совершенно иной формы жизни. Если даже забыть о крыльях, на человека они походили не более, чем сам он, в своей высшей форме, похож на человекообразную обезьяну. В смысле же духовного, эстетического и интеллектуального развития они превосходили человека настолько, насколько он превосходит гориллу. Когда они закончили строительство своего колоссального города, предки человека еще не вышли на берег из слизи первобытных морей.

Эти создания были смертными, как, впрочем, и все существа из плоти и крови. Они жили, любили и умирали, хотя продолжительность их жизни была чудовищной. Но потом, по прошествии миллионов лет, начались Изменения. Земля вдруг принялась мерцать и задрожала, подобно рисунку, приколотому к колеблемой ветром занавеске. На город и окрестности надвигались века, подобно волнам, накатывающимся на берег, и каждая волна несла в себе новые перемены. Где-то на планете сдвинулись магнитные полюса; огромные глетчеры и ледяные поля поползли к своему новому месторасположению.

Стали другими и прибрежные территории великой реки. Равнины превратились в топкие болота, кишевшие рептилиями. Там, где к горизонту убегали плодородные луга, выросли леса, сменившиеся непроходимыми джунглями. Изменения коснулись и обитателей города. Они не стали переселяться на новые земли. По причинам, совершенно непонятным и необъяснимым человеку, они остались в древнем городе, чтобы покорно ждать своей участи. И как некогда богатый и величественный край все глубже погружался в черные топи, никогда не видевшие солнца, так и люди города все больше погрязали в хаосе диких джунглей. Страшные конвульсии сотрясали землю; ночи озарялись багровыми отсветами извергающихся вулканов, выбрасывавших в небо столбы алого пламени на темном горизонте.

После землетрясения, обрушившего внешние стены и самые высокие башни города, река почернела из-за какого-то смертельно опасного вещества, выплеснувшегося из неведомых подземных глубин. А потом в воде, которую местные жители пили тысячелетиями, произошли чудовищные химические изменения.

Многие из тех, кто пил ее, умерли, а в тех, кто выжил, вода породила изменения, невидимые, постепенные и ужасные. Приспосабливаясь к новым условиям окружающей среды, они опустились намного ниже своего первоначального уровня. Но смертельно опасная вода продолжала свое дело, и из поколения в поколение они все больше становились похожими на зверей. Те, кто раньше были летающими богами, превратились в демонов с подрезанными крыльями, а жалкие крохи знаний, что остались им из огромного наследия предков, стали извращенными и искаженными тропинками, ведущими в ад. Поскольку некогда они взлетели на такую высоту, о которой и мечтать не могло человечество, то сейчас пали настолько низко, что стали явью самые страшные кошмары. Они быстро вымирали, чему способствовали каннибализм и наследственная вражда, процветавшая под покровом полночных джунглей. И наконец настал тот день, когда в заросшем лишайником городе осталось лишь одно-единственное существо – изуродованный и вызывающий отвращение каприз природы.

А потом в городе впервые появились люди: темнокожие мужчины с ястребиными лицами, в медных и кожаных доспехах и с луками в руках – воины доисторической Стигии. Их было всего пятьдесят человек, они выглядели изможденными и измотанными от голода и непосильного труда, оборванными и израненными после долгих скитаний по джунглям, с окровавленными повязками, свидетельствующими о яростных сражениях. Мысли их были заняты боями, поражением и бегством перед лицом превосходящих сил другого племени, которое заставило их отступать на юг, пока они не затерялись в зеленом океане джунглей и речных протоков.

Утомленные, они легли передохнуть среди руин, в которых под полной луной покачивали головками красные цветы, распускающиеся один раз в сто лет, и провалились в сон. Пока они спали, из тени вышло жуткое создание с налитыми кровью глазами и провело над каждым из спящих страшный и отвратительный ритуал. В темном небе сияла полная луна, окрашивая джунгли в красные и черные тона; над спящими сверкали в темноте ярко-алые цветки, похожие на брызги крови. А потом луна скрылась, и лишь глаза некроманта сверкали подобно кровавым самоцветам во мраке ночи.

Когда рассвет простер свою белую вуаль над рекой, людей нигде не было видно. Страшное крылатое создание сидело на корточках в центре круга, образованного пятьюдесятью огромными пятнистыми гиенами, задравшими острые дрожащие морды к небу и завывавшими, как демоны ада.

Картинки мелькали с такой быстротой, что наступали друг другу на пятки. Движения были смазанными, свет и тени переплетались и таяли, и все это происходило на фоне черных джунглей, руин зеленого камня и темных, мутных вод реки. Чернокожие воины в длинных лодках со скалящимися черепами на носах приплывали по реке или крались среди деревьев, сжимая в руках дротики. Но все они в страхе разбегались, крича от ужаса при виде жутких красных глаз и белых клыков, с которых капала слюна. От воплей умирающих людей содрогались тени; во мраке слышалась осторожная поступь, и красные глаза вампиров отливали кровью. Отвратительные пиршества разыгрывались под луной, красный диск которой на мгновение заслоняла тень гигантской летучей мыши.

А потом, образуя разительный контраст с этими импрессионистскими мазками, однажды на рассвете поросший джунглями мыс обогнула длинная галера, вдоль бортов которой выстроились чернокожие, а на носу возвышалась фигура белого воина в отливающих синью стальных доспехах.

Именно в этот момент Конан впервые понял, что спит и видит сны. До этого мгновения он не осознавал себя отдельной мыслящей личностью. А сейчас, глядя на то, как сам ступает по палубе «Тигрицы», он сумел провести грань между сном и явью, хотя так и не проснулся.

Пока Конан старался осмыслить произошедшие перемены, картинка перед его внутренним взором вновь сменилась, и он увидел Н’Гору и девятнадцать чернокожих воинов, стоявших на прогалине и словно ожидавших кого-то. Не успел он сообразить, что ждут они именно его, как с неба на них обрушилось крылатое чудовище, и их невозмутимую каменную неподвижность разорвали крики ужаса. Объятые неописуемым страхом, они побросали оружие и сломя голову понеслись через джунгли, ничего не видя перед собой, преследуемые по пятам крылатой тварью, злобно щелкавшей клыками.

Мимолетное видение, во время которого Конан тщетно старался проснуться, сопровождалось хаосом и смятением. Он смутно видел самого себя, лежащего под скоплением черных цветов, мрачно кивающих головками, а из кустов к нему подбиралось отвратительное существо. Чудовищным напряжением воли он разорвал путы, привязывающие его к этому кошмару, и резко выпрямился.

Он быстро огляделся по сторонам, и во взгляде его отразилось недоумение. Над ним склонился темный лотос, и Конан поспешно отполз в сторону.

Совсем рядом на влажном мху отпечаталась цепочка следов, как будто какое-то животное уже собралось вылезти из кустов, но потом вновь спряталось. Складывалось впечатление, что их оставила невероятно крупная гиена.

Он окликнул Н’Гору. Над джунглями повисла тишина, в которой его крики прозвучали робко и нервно, как насмешка. Он не видел солнца, но безошибочный инстинкт дикаря подсказывал Конану, что день близится к концу. При мысли о том, что он несколько часов провалялся без сознания, его охватила паника. Конан быстро пошел по следам своих воинов, которые отчетливо отпечатались в сырой и влажной почве. Они бежали гуськом, и вскоре он вышел на прогалину – и замер, как вкопанный. По спине у него пробежал холодок, потому что он узнал это место – оно снилось ему в навеянном лотосом кошмаре. Вокруг валялись щиты и дротики, словно брошенные за ненадобностью во время беспорядочного бегства.

По следам, которые уводили с прогалины и терялись в чаще, Конан понял, что воины в ужасе спасались бегством. Отпечатки ног перекрывали друг друга и слепо петляли меж деревьев. Шагая по ним, киммериец вдруг выскочил из джунглей на скалистый утес, круто обрывавшийся в пропасть глубиной в сорок футов. На самом его краю скорчилась чья-то фигура.

Поначалу Конан решил, что это большая черная горилла. Но потом он разглядел, что это – огромный чернокожий человек, присевший на корточки, словно человекообразная обезьяна. Длинные руки его касались земли, а с отвисшей нижней губы капала слюна. И только когда человек, всхлипнув, выставил руки перед собой и кинулся на него, Конан узнал Н’Гору. Чернокожий не обратил внимания на предостерегающий крик Конана, глаза его закатились, обнажая сверкающие белки, он оскалил ослепительно-белые зубы, лицо его превратилось в нечеловеческую свирепую маску.

Чувствуя, как по спине пробежал холодок, как бывает всегда, когда нормальный человек встречается с сумасшедшим, Конан ударом меча рассек тело чернокожего на уровне пояса, а потом, увернувшись от протянутых к нему рук и уже не глядя на Н’Гору, оседающего на землю, подошел к краю обрыва.

Несколько мгновений он стоял, глядя на иззубренные скалы внизу, на которых лежали воины Н’Горы. Неестественные позы недвусмысленно указывали на то, что у них переломаны конечности и расплющены кости. Ни один из них не шевелился. Над окровавленными камнями с громким жужжанием вились стаи крупных черных мух; муравьи уже начали пожирать трупы. На деревьях вокруг сидели стервятники, а шакал, задрав морду и увидев человека на утесе, поспешно отступил в чащу.

Еще миг Конан стоял неподвижно. Затем он резко развернулся и побежал туда, откуда пришел, с безрассудной поспешностью продираясь сквозь заросли кустов и густую траву, перепрыгивая через лианы и ползучие растения, что подобно змеям пересекали тропу. Он держал меч в опущенной руке, и непривычная бледность заливала его загорелое лицо.

Ни один звук не нарушал тишину, простершую свои крылья над джунглями. Солнце уже село, и от черной земли ползли вверх огромные тени. Конан стремглав несся сквозь паутину затаившейся смерти и опустошение отчаяния в отблесках голубоватой стали доспехов, забрызганных алым. Мертвую тишину джунглей нарушало лишь его хриплое и частое дыхание, когда он вырвался из мрачных теней на сумеречный берег реки.

Он увидел галеру, пришвартованную к сгнившему причалу, и полуразрушенные башни, пьяно торчащие среди развалин.

Здесь и там меж россыпей каменной кладки виднелись пятна чистого яркого цвета, словно чья-то гигантская ладонь небрежно стряхнула с пальцев алые капли.

И вновь взору Конана предстала картина смерти и разрушения. Впереди лежали его воины, которые не поднялись, чтобы приветствовать его. От кромки джунглей до берега реки, среди гнилых колонн и разрушенных причалов застыли они в нелепых позах, изуродованные, изжеванные и изувеченные, жуткие карикатуры на людей.

И повсюду вокруг разорванных на части тел и недоеденных трупов виднелись отпечатки огромных лап, похожих на лапы гиены.

Неслышно ступая, Конан подошел к пирсу и приблизился к галере, над палубой которой реяло нечто, отливавшее блеском слоновой кости в сумерках. Киммериец лишился дара речи; у него перехватило дыхание. Он молча смотрел на королеву Черного побережья, повешенную на рее собственного судна. Вокруг ее снежно-белого горла обвивалась ниточка ярко-алых бусин, сверкавших в сером сумеречном свете подобно каплям крови.

Джунгли, словно черный гигант, мощными руками цвета эбенового дерева обнимали равнину, на которой лежали руины. Луна еще не взошла; звезды капельками горячего янтаря сверкали в затаившем дыхание небе, от которого пахло смертью. На пирамиде, среди рухнувших башен, подобно железной статуе сидел Конан Киммериец, подперев подбородок массивными сжатыми кулаками. Вокруг в черных тенях слышались мягкие шаги и поблескивали красные глаза. Мертвые остались лежать там, где застигла их смерть. Но на палубе «Тигрицы», на груде сломанных веток, древков копий и леопардовых шкур, закутанная в ярко-алую накидку Конана, покоилась королева Черного побережья, спавшая вечным сном. Она лежала, подобно истинной королеве, посреди груд сокровищ: шелков, золотой парчи, серебряных галунов, бочонков с драгоценными камнями и золотыми монетами, серебряных слитков, украшенных самоцветами кинжалов и золотых самородков.

Но над богатствами проклятого города сомкнулись темные воды Зархебы – Конан без сожалений расстался с ними. И вот сейчас, мрачный и угрюмый, он сидел на пирамиде, поджидая своих невидимых врагов. Дикая ярость вытеснила из его души страх. Он не знал, какие неведомые твари явятся из темноты, но это его ничуть не беспокоило.

Киммериец более не сомневался в реальности видений, навеянных цветками черного лотоса. Он понял, что, поджидая его на прогалине, Н’Гора и его товарищи пали жертвами крылатого монстра, упавшего на них с небес, и, спасаясь паническим бегством, сорвались с утеса. Они погибли все до единого, за исключением своего предводителя, который каким-то образом сумел избегнуть их участи, но при этом сошел с ума. Одновременно, или чуть позже, или, скорее всего, немногим раньше, были уничтожены все, кто оставался на берегу. Конан не сомневался в том, что у реки произошло не сражение, а бойня. Заранее обезоруженные собственными предрассудками, чернокожие воины погибли, не нанеся ни одного ответного удара, когда на них напали враги, которые не были людьми.

Он не знал, почему пощадили его самого; разве что злобная тварь, правившая рекой, пожелала оставить его в живых, дабы он сам истязал себя скорбью и страхом. Все это указывало на человеческий или сверхчеловеческий интеллект – разбитые бочки с пресной водой, чтобы они разделились; массовое помешательство чернокожих, вынудившее их прыгнуть со скалы; и напоследок – гнусная шуточка с кроваво-красным ожерельем, затянутым наподобие петли палача на белой шее Белит.

Очевидно, киммерийцу была уготована роль лакомой жертвы. Скорее всего, подвергнув его утонченной умственной пытке, неизвестный враг отправит его вслед за остальными в качестве заключительного акта жуткой драмы. При мысли об этом на губах Конана не заиграла мрачная улыбка, но глаза его загорелись жестоким смехом.

Взошла луна, высекая серебряные искры из рогатого шлема киммерийца. Ни единый крик не нарушал тишину, порождая мрачное эхо. Но внезапно в ночном воздухе разлилось напряжение, и джунгли затаили дыхание. Инстинктивно Конан проверил, свободно ли выходит его меч из ножен. Пирамида, на которой он отдыхал, была четырехгранной, и на одной из граней – той, что выходила к джунглям, – были вырублены ступени. Он поднял и сжал в руке шемитский лук, один их тех, которыми Белит научила пользоваться своих пиратов. У его ног лежала груда стрел оперенными концами вверх. Конан переменил положение и опустился на одно колено.

Что-то двигалось во тьме под деревьями. И вдруг в ореоле лунного света Конан увидел массивную голову и широченные плечи какого-то зверя. Из тьмы к нему быстро и беззвучно ринулись тени – двадцать огромных пятнистых гиен. Их белые клыки, с которых капала слюна, влажно поблескивали в лунном свете, а глаза сверкали адским пламенем, какого никогда не бывает у настоящих зверей.

Их было всего двадцать: значит, копья пиратов все-таки собрали свою кровавую жатву. Не успев додумать эту мысль до конца, Конан уже оттянул стрелу к самому уху, и тетива звонко щелкнула, а одна из тварей с пылающими глазами высоко подпрыгнула и свалилась на землю бездыханной. Но остальные не дрогнули; они дружно устремились вперед, и киммериец обрушил на них смертоносный дождь своих стрел, направляемых железной рукой, которую подогревала ярость, жаркая и беспощадная, как угли адского пламени.

Охваченный яростью настоящего берсерка, он ни разу не промахнулся; воздух дрожал от оперенной смерти. Стрелы посеяли жуткий хаос в рядах устремившейся на него стаи. Подножия пирамиды достигли меньше половины тварей. Остальные пали мертвыми уже на ступенях. Взглянув в пылающие глаза злобных созданий, Конан понял, что перед ним – отнюдь не звери, и дело было не только в их неестественных размерах: он просто чутьем уловил кощунственные различия. Они буквально излучали ауру зла, ощутимую физически, словно черный туман, поднимающийся над заваленным трупами болотом. Он не мог и не хотел предполагать, какое дьявольское колдовство вдохнуло жизнь в эти создания, зато он знал, что столкнулся с силами, рядом с которыми бледнела даже черная магия Колодца Скелоса.

Вскочив на ноги, он натянул тетиву и в упор выпустил свою последнюю стрелу в огромную, заросшую клочковатой шерстью тварь, которая нацелилась вцепиться ему в горло. Стрела серебряным лучом сверкнула в лунном свете, не отклонившись от своего смертоносного курса, и злобная тварь содрогнулась в конвульсиях уже в полете и мертвой упала к его ногам.

Остальные молча набросились на него, и Конан оказался в водовороте сверкающих глаз и сочащихся слюной клыков. Яростным взмахом меча он уложил первую тварь, но под натиском еще нескольких не устоял на ногах. Навершием своего меча он раскроил узкий череп одной гиены, чувствуя, как затрещала лобная кость и его руку окатил фонтан крови и мозгов. А потом, отбросив меч, ставший уже бесполезным в такой толчее, он принялся руками хватать за глотки тварей, которые в молчаливом бешенстве рвали его плоть зубами. Омерзительный запах забивал ему ноздри, текущий в глаза пот ослеплял. Только кольчуга спасла киммерийца от участи быть разорванным на куски в первые же мгновения боя. Голой правой рукой он ухватил за челюсть одну из тварей и разорвал ее. Левая рука, нацелившаяся в горло другой гиене, промахнулась и сломала ей переднюю лапу. Короткий жуткий всхлип, вырвавшийся из глотки гиены, стал единственным и отвратительно человеческим криком, нарушившим мрачное ожесточение схватки. Заслышав эти звуки, Конан почувствовал, как его охватил липкий страх, и он непроизвольно ослабил хватку.

В следующий миг еще одна тварь, из разорванной яремной вены которой бил горячий фонтан крови, из последних сил прыгнула на него и сомкнула клыки на горле киммерийца, но тут же свалилась мертвой, отброшенная чудовищным ударом.

Новый враг, ковыляя на трех лапах, по-волчьи вцепился ему в живот и даже сумел разорвать звенья его кольчуги. Отшвырнув в сторону умирающего зверя, Конан обеими руками ухватил увечную тварь и с усилием, сорвавшим протяжный стон с его окровавленных губ, поднял ее над головой. Мгновение он держал ее над собой, так что зловонное дыхание твари обжигало ему лицо, а сверкающие клыки щелкали, стремясь разорвать варвару горло, а потом он отшвырнул ее от себя, и та, ломая кости, обрушилась на мраморные ступени.

Пока он стоял, покачиваясь, на широко расставленных ногах, хватая воздух раскрытым ртом, а джунгли и луна пустились в кровавый пляс у него перед глазами, в уши ему ударило громкое хлопанье крыльев летучей мыши. Наклонившись, Конан принялся слепо шарить под ногами в поисках меча, а потом, с усилием выпрямившись и тряхнув головой, чтобы прогнать кровавую пелену с глаз, он воздел тяжелый клинок над головой, держа его обеими руками и ища взглядом нового врага.

Но атаки с воздуха не последовало; вместо этого пирамида вздрогнула и покачнулась у него под ногами. Он услышал зловещий треск и увидел, как башня над его головой закачалась, словно пьяная. Собрав последние силы, он отчаянным прыжком рванулся в сторону; приземляясь на ступеньку, киммериец почувствовал, как она уходит у него из-под ног, и лишь следующий прыжок помог ему сохранить жизнь. Но едва пятки его коснулись земли, как пирамида со страшным грохотом обрушилась вовнутрь, а башня рассыпалась на куски, которые покатились на него. На мгновение воздух наполнился летящими мраморными обломками, скрывшими от него луну и звезды, но в следующий миг он обнаружил, что лежит посреди россыпи камней, белеющих в лунном свете.

Конан пошевелился, стряхивая с себя каменную крошку. Скользящий удар сорвал с него шлем и оглушил его. Поперек его ног лежал огромный кусок колонны, пригвоздив его к земле. Киммериец даже не был уверен в том, что ноги его не сломаны. Черные кудри намокли от пота и облепили ему лицо; кровь текла из ран на горле и на руках. Он приподнялся на локте, отшвыривая обломки, удерживавшие его в плену.

И тут чья-то тень на мгновение заслонила звезды и опустилась на траву рядом с ним. Обернувшись, он увидел ее – вот она, крылатая тварь!

С устрашающей быстротой она помчалась к нему, и Конан успел рассмотреть лишь гигантское человекообразное существо, с невероятной скоростью передвигающееся на коротких кривых ногах; оно протягивало к нему длинные волосатые ручищи, заканчивающиеся бесформенными лапами с черными когтями. На широкой жуткой морде яростно сверкали налитые кровью глаза. Перед ним был не человек, не дьявол и не зверь; тварь странным образом сочетала в себе признаки недо-и сверхчеловека одновременно.

Но у Конана не было времени предаваться размышлениям по этому поводу. Он всем телом потянулся к упавшему мечу, но его скрюченные пальцы бессильно заскользили по камням в нескольких дюймах от рукояти. В отчаянии киммериец ухватился за обломок колонны, придавивший ему ноги, и вены вздулись у него на висках от усилия, с которым он попытался сдвинуть его. Камень пошевелился, но Конан понял, что не успеет освободиться и тварь настигнет его раньше. А еще он понял, что эти лапы с черными когтями несут ему смерть.

Стремительный бросок крылатой твари не замедлился ни на мгновение. Она накрывала простертого киммерийца, как черная тень, широко раскинув руки в стороны, – и вдруг белая вспышка сверкнула между ней и ее жертвой.

В мгновение ока она вмешалась в ход событий – напряженная белая фигурка, трепещущая от силы любви, яростной и непреодолимой, как у пантеры. Оглушенный киммериец увидел между собой и приближающейся смертью ее гибкий силуэт, отливающий блеском слоновой кости в лунном свете; он увидел сверкание ее темных глаз, густую копну блестящих волос; грудь ее высоко вздымалась, коралловые губы раздвинулись, и она закричала звонко и оглушительно, как звенит сталь, и ударила крылатого монстра в грудь.

– Белит! – заорал Конан.

Она метнула на него быстрый взгляд, и в ее темных глазах он увидел неугасимое пламя любви, первозданный огонь страсти и расплавленной лавы. А потом она исчезла, и перед киммерийцем осталась лишь крылатая тварь, испуганно пятящаяся назад, вскинув руки, словно отбивая невидимую атаку. И тогда он понял, что Белит на самом деле лежит на погребальной пирамиде на палубе «Тигрицы». Но в ушах Конана эхом прозвенел ее прощальный вскрик: «…Если бы я уже умерла, а ты еще сражался бы за свою жизнь, я восстала бы из бездны и пришла тебе на помощь…»

Со страшным рыком он рванулся вперед, и каменная глыба отлетела в сторону, словно игрушечная. Крылатый демон вновь бросился на него, и Конан прыгнул ему навстречу. В крови у него бурлило яростное безумие. Жилы на руках у него вздулись, как канаты, когда он взмахнул широким мечом, вкладывая в чудовищный удар всю силу своих мускулов. Клинок описал сверкающую дугу и встретил монстра в полете, пройдя сквозь его тело чуть выше бедер. Короткие отрубленные ножки упали в одну сторону, а торс – в другую, когда голубоватая сталь меча рассекла косматое тело чудовища пополам.

Конан стоял в молчании лунного света, опустив меч, с которого капала кровь, и смотрел на останки своего поверженного врага. Красные глаза в последний раз взглянули на него с яростной жаждой жизни, потом остекленели и закрылись; огромные руки конвульсивно сжались и оцепенели. Самая древняя раса на земле перестала существовать.

Конан поднял голову, машинально высматривая гиен, которые были рабами и палачами, но не увидел их. Вместо этого взгляд его наткнулся на тела мужчин, а не зверей, разбросанные на залитой лунным светом траве: темнокожих мужчин с ястребиными лицами, пронзенных стрелами или изрубленных ударами его меча. И на его глазах они рассыпались пылью.

Почему крылатый монстр не пришел на помощь своим рабам, когда он сражался с ними? Или он боялся оказаться в пределах досягаемости клыков, которые могли обратиться против него и разорвать его в клочья? В этом бесформенном черепе обитали недюжинный ум и осторожность, но в конце концов и они оказались бессильны.

Повернувшись на каблуках, Конан зашагал к полуразвалившемуся причалу и поднялся на борт галеры. Несколькими взмахами меча он перерубил удерживающие ее канаты и взялся за длинное рулевое весло. «Тигрица» слабо покачивалась на мутной темной волне, медленно направляясь на середину реки, где ее и подхватило течение. Конан налег на весло, не сводя угрюмого взгляда с тела, завернутого в его накидку, лежащего на погребальной груде сокровищ, которой позавидовала бы и императрица.

Краски рассвета вновь запылали над океаном. Устье реки окрасилось в тяжелые кроваво-красные тона. Конан из Киммерии оперся на свой огромный меч, стоя на пляже белого песка и глядя на «Тигрицу», отправляющуюся в свой последний вояж. Его глаза оставались тусклыми и безжизненными, когда он смотрел на череду волн, медленно убегающих к горизонту. Океанские просторы утратили для него всю свою славу и очарование. Он содрогнулся от сильнейшего отвращения, глядя, как зеленый оттенок мелководья сменяется пурпурным оттенком таинственной глубины.

Белит была подлинной дочерью моря; только ее существование придавало водным просторам заманчивую и желанную прелесть. А теперь, без нее, они превратились в безжизненную и унылую пустыню, простирающуюся от одного полюса до другого. Она принадлежала морю, и он вернул ее вечно загадочной пучине. Большего он сделать не мог. Но для него синяя гладь моря выглядела отталкивающей и пугающей по сравнению с зелеными просторами таинственной глуши, покачивающей ветвями у него за спиной, в которую ему предстояло углубиться.

Ничья рука не направляла последний бег «Тигрицы», и весла не несли ее по зеленым волнам. Но сильный свежий ветер вздувал ее шелковый парус, и, подобно лебедю, устремившемуся к своему гнезду, она уходила все дальше от берега, и на палубе корабля все выше вздымались языки пламени, облизывая реи на мачте и укутывая огненными сполохами фигурку в ярко-алой накидке, лежавшую на ослепительной погребальной пирамиде.

Вот так ушла от него королева Черного побережья, и, опираясь на окровавленный меч, Конан молча стоял на берегу, пока отблески красного пламени не затерялись в голубой дымке, а рассвет не забрызгал океан розовыми и золотыми блестками.