25

Воздушный шар мы оставили на месте посадки, пришвартовав его к большому пню, а сами отправились пользоваться гостеприимством. Подойдя к обители отшельника, мы узрели домишко, выстроенный по лекалам, коими повсеместно пользуются в нашем королевстве. И, клянусь, сердца бывалых путешественников и охотников за жаворонками оттаяли. Я давно понял, что Носорий — мой соотечественник, поэтому был счастлив, повстречав столь милые глазу архитектурные формы. Улыбаясь, я пялился по сторонам. Мне нравился этот дворик, эти беленые стены, эти стрельчатые окошечки и двускатная черепичная крыша. Нравилось даже то, что домик почти висит над водой, примостившись у самого края обрыва.

Один только Тристан Профитроль не проникся очарованием момента. Вот он, истинный сноб, отпрыск родовитых родителей. Мальчишка заявил, что такую жалкую халупу видит впервые в жизни и что у его друзей из бедных районов дома в сто раз лучше. От его взгляда не укрылись трещины в стенах, некрашеные доски, кривая дверь, изъеденная термитами, грязные стекла и покосившаяся ограда.

— И это только снаружи, — сказал Тристан, продолжая строить из себя высокомерного представителя правящего класса. Всеми силами он намекал нам, что внутри нас ждет настоящее потрясение.

Критика не достигла цели. Носорий лишь бросил на юного герцога задумчивый взгляд и вошел, напомнив, чтобы и мы не торчали на крыльце, как бараны. Конечно, выразился он более вежливо, но суть каждый из нас уловил без труда.

Гермиону мы пропустили вперед, ибо так у нас принято — чародейки всегда первыми входят в пещеру к дракону. Леопольд прошмыгнул следом, оглядываясь на меня через плечо. Я сказал ему, что кочерги у меня нет, и бедняга весь задергался, словно в штаны ему засыпали килограмм муравьев. Тристан, фыркая, будто недовольный жизнью пони, протопал внутрь сразу за ним, а последним вошел я.

Никаких кошмаров внутри мы не заметили, если, конечно, не воспринимать в качестве такового довольно скромный и непритязательный быт отшельника. Носорий не жил на широкую ногу, скорее на узкую, поэтому в берлоге его не было излишеств, привычных аристократу. Только то, что необходимо, — не больше и не меньше.

Отшельник предложил Гермионе присесть на почетное место. В его понимании почетным местом было кресло-качалка, стоящее у камина. Нечто подобное имелось у меня дома, и на нем я часто предавался размышлениям долгими зимними вечерами или дремал под треск камина короткими зимними днями. «Хорошая вещь», — подумал я, не понимая, почему Гермиона так кривит прекрасное личико.

— Нет, спасибо, — ответила она на повторное предложение Носория. — Мне некогда расслабляться и вообще…

Мы с Тристаном начали движение одновременно. Только что, понимаешь, стояли на стартовой линии, а через миг уже дули во все лопатки к финишу. Финишем, по нашему общему представлению, являлось приснопамятное кресло, которым ни в какую не захотела воспользоваться Гермиона. Зато захотели мы с Тристаном. Вы бы видели, что за бескомпромиссная борьба развернулась между нами! Я ни за что не хотел уступать и прибавлял ускорение с каждой секундой, но и мальчишка, будучи вправе рассчитывать на молодость и гибкость своих ног, мчался не хуже. Даже, я бы сказал, мчался лучше меня. Если Браула можно было сравнить со старой клячей, для которой этот забег — лебединая песнь, то юный чародей несся, точно полная сил подрастающая косуля. И туго бы мне пришлось, невзирая на все старания, если бы изначально я не стоял ближе к креслу.

Короче говоря, я первым плюхнулся в него, да так, что едва не перевернулся назад вверх тормашками. Это, впрочем, не помешало мне издать торжествующий вопль, от которого побледнели все присутствующие.

Тристан стал как вкопанный. Я показал ему язык и залился зловещими смехом, яростно покачиваясь на своем трофее.

Все, включая Носория, стояли с разинутыми ртами. Даже Гермиона, привычная к внезапным приступам болванизма у своего брата.

— Да… — сказал потрясенный отшельник. — На это стоит посмотреть. И давно у вас так, уважаемый чародей?

— Что давно?

— Манера смеяться, к примеру.

— Не знаю, — ответил я. — Я всю жизнь хохотал и хихикал. Так делает каждый нормальный человек.

— Нормальный? — спросил Тристан. — Граф, погляди на себя! Хы!

Но поглядел я сначала на Гермиону — как бы в поисках моральной поддержки.

Хм, как странно! Зачем она зажимает рот обеими ладошками? Почему ее прекрасные глаза стали величиной с граненые кофейные чашки?

Караул! Что-то происходит.

Я озирался по сторонам, ничего не понимая.

— Ясно, — сказал Носорий, сурово сдвигая обе брови в переносье. — Мне все ясно…

— Э? — спросил я, ощущая, как большой кусок льда перемещается у меня в животе.

Это было нехорошо.

Леопольд отступил к двери и быстренько проверил, не заперта ли она на какой-нибудь потайной засов. На его счастье, как я понял, дверь можно было распахнуть одним движением.

Тристан поцокал языком и покачал головой с явным восхищением. Кажется, он не боялся стоять рядом со мной. Более того, его раздирало любопытство. Ощерив острые зубы, мальчишка прищурился и захихикал.

Носорий, под шумок ускользнул в соседнюю комнату.

— Отойди от него, — сказал волшебница, обращаясь к Тристану. — Немедленно!

— А? Чего? — спросил я, сбитый с толку, словно голубь, которому прямо в полете сокол звезданул по затылку.

— Браул, спокойно! — ледяным тоном сказала Гермиона, сжимая в руках волшебную палочку. — Все в порядке. Все под контролем. Никто не…

Появился Носорий. С торжественным видом он нес в руках деревянный поднос, на котором что-то лежало. Укрытое потертой бархатной тряпицей, между прочим.

— Сидите спокойно, — сказал отшельник, останавливаясь у стола.

— Спокойно? — взвизгнул я. — Как это? Вы… в чем дело? Что вы задумали? Это что, заговор? Гермиона?

— Заговор? — улыбнулась юная волшебница, крохотными шажками, боком продвигаясь к входной двери. Тристан зачарованно смотрел на меня и шевелил губами: «Круто!» — Нет, что ты… просто… это так необычно…

— Что необычно? — взвыл Браул Невергор. — Объясните нормальным языком!

Глянув в круглое зеркало, которое Носорий взял с подноса и приблизил ко мне, Браул Невергор увидел устрашающего, я бы сказал сильнее, гнусного типа с длинным мясистым носом, похожим на колбасу, и длинными острыми ушами, которым позавидовал бы даже осел. Отвратительный портрет дополняли бородавки на подбородке и щеках (из каждой рос черный волос) и мешки под глазами, прямо целые складки, словно на пузе какого-нибудь толстяка. Да, волосы были не только на бородавках. Они росли пучками из обеих ноздрей и из ушей тоже. При желании их можно было завивать и причесывать.

— Браул, только не волнуйся, — сказала Гермиона, стоя у дверей. Она готова была бежать, прихватив с собой Леопольда и Тристана, и я ее не виню. Когда видишь перед собой такое…

Я не волновался — ни в коем случае. Какой смысл? Я перескочил стадию волнения и еще несколько следующих стадий в один миг и приступил к панике в самом высшем смысле этого слова. Эта Паника должна писаться и произноситься с большой буквы «П». Это та Паника, которая издревле слывет родной сестрой Ужаса и всюду сопровождает его, измываясь над несчастными вроде Браула Невергора. А что прикажете делать? Кто на моем месте последует совету сохранять спокойствие, понимая, что страхолюдина в зеркале — всем пугалам пугало! — не кто иной, как ты сам? Нет, мое окружение решительно ошибалось. Даже человек с нервами, сделанными из кварцита, не удержался бы от крика, тем более я, натура, издерганная заботами о ближних.

Ни один вопль, что я издавал раньше по разным поводам, не шел ни в какое сравнение с тем, что породило мое горло в тот момент. Это был вопль-рекордсмен, вопль-шедевр, равных которому, наверное, не отыщется никогда до скончания миров. Он длился до тех пор, пока с пальцев Носория не сорвались бледные красноватые молнии и не вонзились в меня, словно осиные жала. Я перестал вопить и окаменел до такой степени, что не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Зато стало тихо.

Тристан первым решился нарушить безмолвие и сказал:

— Ничего себе. Какой красавчик! А глотка-то луженая!

— Послушала бы я тебя, если бы с тобой случилось такое, — сердито пробурчала Гермиона.

Я скосил в глаза в ее сторону, только скосил, потому что не владел собственной плотью и кровью, и попробовал улыбнуться. Сильно тянуло погрузиться в обморок, но что-то удерживало. Словно я уже был не я, а кто-то другой.

Ну все правильно. Видали, что было в зеркале? Кстати, отшельник отобрал его у меня сразу, как только я разинул рот и издал первую порцию кошмарного крика.

— Так-так-так, — сказал Носорий.

— Что здесь происходит? — потребовала объяснений волшебница. — Что вы сделали с моим братом?

— Я? — изумился коротышка. Сойка на его голове проснулась — на шум она не прореагировала вовсе — и занялась чисткой перышек. — Я тут ни при чем. Это он сам.

— Сам? Ну, знаете! Я знаю Браула всю жизнь и ни разу не замечала за ним склонности к отращиванию длинных ушей. И очень сомневаюсь, что этот нос способен украсить его благородное лицо с тонкими чертами! Если только… Если только он ничего от меня не скрыл. Браул, скажи, с тобой когда-нибудь такое происходило?

— Он не может ответить — я его временно парализовал, — сказал Носорий.

— Я заметила… Так вы чародей?

— В некотором роде.

— А точнее?

— Чародей, если вам так хочется… Послушайте, не надо смотреть на меня столь кровожадно. Нет, вы смотрите! Я тоже жертва некоторых обстоятельств, как и вы. Я живу здесь один и тронулся умом — признаю. Но мне еще далеко до того состояния, какое принято называть сумасшествием!

— Оно и видно, — заметила Гермиона. — Особенно если присмотреться к тому, что находится у вас на голове! Появись вы в Мигонии с этим экстравагантным украшением, боюсь, никто не оценил бы вашего юмора!

— Поэтому я и не в Мигонии, — ответил Носорий.

— Логично…

— Гермиона, можно я подойду и дерну Браула за ухо? — спросил Тристан.

— Нет!

— Почему?

— Как это — почему?

— Я никогда не видел такого страшилища, ну, если не считать образов, какие временами принимает старый злодей Вольфрам…

— Вольфрам, — пробормотала Гермиона, хмуря бровки.

— Вольфрам, — пробормотал Леопольд, и тень мрачного деятеля нависла над всеми нами.

Особенно она нависла надо мной, размышляющим о смысле жизни. Теперь, совершенно ясно, путь в Мигонию мне закрыт. Если Носория с его гнездом и сойкой еще худо-бедно стерпят, посчитав его просто чересчур эксцентричным, то мои нынешние длинные уши и нос станут просто наглым вызовом общественным нравам. Я не пройду и десяти шагов, как дюжие стражники возьмут меня под белы ручки и водворят в сырое, мрачное подземелье. Они справедливо рассудят, что такую страхолюдину ни в коем случае нельзя показывать порядочным мигонцам, если, конечно, власти не захотят спровоцировать массовые обмороки среди населения.

— Пришло время кое о чем поговорить, господа, — сообщил Носорий. — Проходите, располагайтесь. Так или иначе, мы здесь ради этого.

— А за нос можно дернуть? — спросил Тристан, дрожа от нетерпения.

— Слушай, ты уже взрослый мальчик! — вскипела Гермиона. — А ведешь себя, как пятилетний! Стыдись, юный герцог! Что скажет твой отец?

— Он скажет: «Чем бы дитя ни тешилось…»

— Ладно-ладно, хватит! Я поняла, какие нравы царят в вашем доме и продуктом чего ты являешься.

— Чего? — не понял Тристан.

— Продуктом халатного отношения к проблемам воспитания! — припечатала Гермиона и усадила Тристана на табурет возле окна. Сама стала рядом, чтобы бдеть. Мальчишка хмуро уставился на меня, словно это я был во всем виноват.

Леопольд утер со лба нервный пот и устроился как можно ближе к входной двери. На меня он смотрел оловянными глазами, не в силах поверить, что это и есть друг его детства. Честно говоря, я разделял его чувства. Мое сознание воспринимало происходящее как сон. «Вот сейчас проснусь, — думал я, — и увижу Гарнию, которая опять сообщит мне нечто потрясающее».

— Насколько я понял, речь идет о Вольфраме Лафете Первом, — сказал Носорий, видя, что собеседники не в силах сосредоточиться для серьезного разговора. — Так этот тип назвался, когда мы в некотором роде познакомились.

— Ага, — сказала Гермиона. — И вы сразу вкусили всю прелесть общения с этим злым стариком?

— В ту же секунду. Он пытался перебраться через Железную реку, но драконы были не согласны с его планами и задали ему жару. Они чувствуют магическую болезнь точно так же, как я. Не думал, правда, что мне доведется встретить целых двоих людей, которые ею болеют.

Я завращал глазами. Очень хотелось высказаться.

— Постойте, так вы знаете, что такое Чудовищный Синдром? — спросил Леопольд, отобрав у волшебницы ее вопрос.

— Так получилось, что знаю. Это долгая история. И ваш друг тоже им страдает, хотя и на начальной стадии.

Я издал безмолвный стон.

— Браул, дорогой, — простонала Гермиона уже по-настоящему, — так, значит, ты… Ты… Это не твоя выходка, а…

— Именно, — подтвердил Носорий. — Вопрос в том, где он подцепил эту редкость.

— Я знаю, — сказал Леопольд. — От Вольфрама. Ведь он же был у него в гостях, разговаривал с ним. Может быть, дедуля специально это сделал?

— Какой дедуля? — спросил Носорий.

— Вольфрам Лафет Первый — мой дедушка, — признался чародей, — Позор и проклятие нашей фамилии.

— Понимаю, — хмыкнул отшельник. — Иметь такого родственника — не шутка.

— Как возможно заразить им человека нарочно? — спросила Гермиона. — Разве тут не нужны особые методики?

— Никаких методик нет. Вы знаете, как заразился сам Вольфрам?

— Браул рассказывал.

— Вот именно. Это случайность. И, по всей видимости, случайность и то, что ваш брат подхватил ту же гадость. Вероятно, Синдром перешел в иную стадию и может передаваться без непосредственного контакта. Это плохо. Очень плохо. Если он распространится по Мигонии, кто может предсказать последствия?

Наступила, как принято говорить, зловещая тишина. Присутствующие обмозговывали только что озвученную чудовищную мысль. Я тоже попытался подключить воображение и представить, во что превратится столица нашего королевства, если хотя бы четверть ее населения станет похожа на меня или Вольфрама в период рецидива.

Мне хотелось потерять сознание, но я был не в силах.

— Тогда надо что-то делать, — сказала Гермиона. — И для начала — что-то делать с Браулом. Он не может разгуливать в таком виде.

Носорий подергал себя за травяную бороденку.

— У меня есть эликсир, который подавляет активность Синдрома.

— Тащите сюда! — потребовала девица.

— Ладно, — кивнул отшельник-чародей. — Я сейчас.

Он хотел уже улизнуть в другую комнату, но Леопольд, словно гибкий снежный барс, прыгнул вперед и загородил ему дорогу.

От неожиданности Носорий встал как вкопанный.

— В чем дело?

— У меня тут возникла одна мысль, — произнес бывший фокстерьер противным голосом, — одна очень интересная мысль, господин маг.

— Да? И в чем же она…

— Вы мне не очень-то нравитесь, — сказал Леопольд, ткнув пальцем в его грудь. — В вас есть нечто подозрительное!

— Подозрительное? Хе! Уж если на то пошло… если уж на то пошло, то ваша компания вообще бьет рекорды по подозрительности! Но я же не…

Я смотрел на эту сцену, жалея, что не могу вымолвить ни слова. Паралич еще крепко держал меня в своей власти.

Я знал, что Леопольд замыслил. В его дурной голове родилась воистину дьявольская мысль, и помешать ее воплощению я не мог.

— Ммм! — Это все, что мне удалось из себя выдавить.

Я вращал глазами, надеясь, что Гермиона поймет намек, но она ничего не поняла. Необходимость охранять Тристана поглотила ее почти целиком, и волшебница просто-напросто тормозила. Такое с ней хоть и крайне редко, но случается.

И тут произошла катастрофа.

— Ну что, дедуля, я вывел тебя на чистую воду! — проорал Леопольд и с силой дернул Носория за бороду.

Отшельник запищал и отпрыгнул, точно ему отстегнули увесистого пинка. Ох, я его понимаю! Если бы кто-то так поступил со мной, не предупредив о том, что собирается сотворить, я бы вообще взлетел до самых облаков.

— Снимай маску! — завизжал Леопольд, окончательно рехнувшись. — Довольно дурить голову честным людям! Тебе конец!

И бросился на коротышку, причем уже не просто как барс, а как самый настоящий саблезубый, из пасти которого рекой течет слюна. Я даже подумал, что не только я в этом доме страдаю Чудовищным Синдромом и что, возможно, болезнь перешла в воздушно-капельную стадию или как это еще там называется. Короче, было не до смеха.

Дальше сцена стала напоминать отрывок из дешевого водевиля, где разъяренный папаша гоняется с кухонным ножом за соблазнителем своей дочурки.

Малорослый чародей издал пронзительный вопль и бросился наутек.

Пробегая мимо меня, он умудрился запутаться в моих нижних конечностях и рухнуть на пол.

Инерция заставила его принять форму шара и закатиться под стол. Очень кстати, потому что саблезубый уже готов был его настигнуть и вонзить в спину клыки.

— Убивают! — завопил из-под стола Носорий, после чего в тот же миг Леопольд налетел на меня. У него тоже возникли проблемы с инерцией. Она не дала ему эффективно затормозить и продолжала нести все его килограммы в прежнем направлении.

Трудно что-либо сделать, если вы паралитик, на которого со всего маху наезжает карета, запряженная четверкой лошадей. Вам остается лишь уповать на удачу — что вас расплющат мгновенно и не заставят мучиться. Конечно, друг моего детства выступал в несколько иной весовой категории, но удар был силен. Дом перевернулся перед моими глазами, щедро украшенный яркими искрами и звездочками, и я бухнулся вместе с креслом, точно подсеченный топором кедр. И ударился об пол с таким же звуком.

В свою очередь Леопольд, прогудев, как громадная латунная труба, разлегся на вашем покорном и щелкнул зубами перед моим ухом. Еще немного, и он по своей саблезубой привычке отхватил бы его под самый корень.

И тут в дело вступила Гермиона. Оправившись от шока, юная волшебница поняла, что все, что она думала о мужчинах до сего момента, не соответствует действительности. Действительность была еще хуже. Фероция, разумеется, поддержала бы свою подругу, но, к счастью, этой громадины с нами не было. Будь она здесь, Леопольду и всем прочим носителям штанов пришлось бы туго. Так и вижу, как Фероция скручивает нас с Леопольдом в бараний рог, бичуя по ходу дела нашу неполноценную мужскую сущность.

Молниеносное наступление Гермионы ознаменовалось тем, что первый же ее телекинетический импульс поднял Леопольда в воздух, крутанул и швырнул в угол. Чародей грохнулся, задрав ноги кверху под аккомпанемент визга, производимого Носорием, и хохота, коим оглашал своды скромного жилища Тристан Профитроль. Останавливаться на этом моя сестрица не хотела. Мне тоже досталось, непонятно, правда, за что. А потом пришла очередь мальчишки и Носория, который, кстати, Носорием и не был. Профитроль-младший без дальнейших церемоний был превращен в табуретку, а отшельника незримая рука выдернула из-под стола и вздернула в воздух. Гермиона взмахнула волшебной палочкой, и рот коротышки захлопнулся, губы сомкнулись со звуком деревянных ставен. Наступила тишина, посреди которой хрипел Леопольд и сопел в обе ноздри Браул Невергор. Я лежал на полу и таращил глаза. И еще бы не таращить, если меня только что огрели наколдованной Гермионой подушкой.

— Или вы немедленно прекратите, или я за себя не ручаюсь! — прошипела девица, глядя при этом почему-то на меня.

А что я сделал? Я сидел себе, не в силах пошевелиться, и я же еще и виноват?

Те, кому чарами врезали сильнее, чем мне, застонали из разных углов.

Гермиона зловеще хмыкнула, раздумывая, что ей делать с бандой самцов-бандерлогов, а потом заявила:

— Сейчас мы сядем за стол, как цивилизованные люди, и обсудим накопившиеся проблемы. Судя по всему, их у нас уже целая гора. И предупреждаю: я не потерплю больше такого безобразия! Вы ведете себя, словно кабацкие выпивохи! Не будем называть имен Леопольдов, но кое-кто здесь, по-моему, окончательно озверел!

Словно в подтверждение, чародей заскулил. Он сидел в углу и держался обеими руками за свою макушку, которой недавно брякнулся об стену.

Ничего, ничего. Кое-кому весьма полезно.

Я попытался поерзать на кресле, но это было нелегко, учитывая, что паралич все еще действовал и что мне приходилось лежать на правом боку. Заметив мое сконфуженное положение, Гермиона махнула повелительной рукой, заставив Леопольда вернуть меня в прежнее состояние. Чародей исполнил приказ и быстренько отскочил, словно боялся, что я его укушу. Мои уши и нос до сих пор вызывали у него приступы иррационального ужаса. Однако до прежнего состояния, в прямом смысле слова, Браулу было далеко. Здесь требовалось противоядие против незримых пут, сделавших меня послушной игрушкой судьбы, а противоядием обладал только отшельник Носорий (который вовсе не Носорий).

Гермиона опустила его на пол и кивнула на меня. Возражать ей было бессмысленно, даже опасно, поэтому коротышка не стал испытывать судьбу. Он почувствовал, что выступать против воспитанницы двух чародеек — Зелии и Шеневьеры — так же чревато переломами, как против бушующего торнадо.

В результате я обрел свободу. Хорошо! Первым делом я испустил два глубоких вздоха и потянулся так сладко, точно проспал часов двадцать.

— Ну, готовы? — спросила Гермиона. — Тогда приступаем. Носорий, несите сюда дополнительные стулья.

Чародейка бросила взгляд на табуретку, облик которой так шел Тристану, и с минуту раздумывала, не использовать ли ее по прямому назначению. Потом решила, что это уж слишком — сидеть на младшем отпрыске могучего герцога, и взмахнула рукой. Тристан издал звук, похожий на кошачью икоту, и шлепнулся на задницу.

— Я что-то пропустил? — прогундосил мальчишка, потирая глаза.