Глава 22
Он сумел припомнить, как когда-то учил скороговорки. Даже смог вообразить себе целый их список на экране — черные слова на бледно-голубом фоне. Курс ораторского искусства или что-то вроде? К несчастью, хотя экран он представить себе и мог, но вспомнить был в состоянии только одну из его строчек. Он с усилием уселся в кровати прямо и попробовал ее произнести: — Шла Шаша… шша… Шла Шаса ше… Ш-черт! — Он глубоко вздохнул и начал сначала. Снова. Снова. Язык был толстым, как старый носок. Казалось поразительно важным вернуть контроль надо собственной речью. Пока он разговаривает, как идиот, с ним будут и обращаться, как с идиотом.
Могло быть и хуже. Теперь он ест настоящую пищу, а не сладкую водичку и не кашицу-размазню. Уже два дня он сам моется и одевается. Никакой больше больничной рубахи. Вместо нее ему выдали футболку и штаны. Как тренировочный костюм. Сперва было приятно, что они серые, затем беспокойно — потому что он не мог вспомнить, отчего приятно. «Шла. Саша. По шоссе. И сосала. Сушку. Ха!» Он откинулся на спину, триумфально пыхтя. Потом поднял взгляд и увидел, как в дверь заглядывает доктор Дюрона, наблюдающая за ним с легкой улыбкой.
Все еще задыхаясь, он пошевелил пальцами, приветствуя ее. Она подошла и присела на краешек кровати. На ней был привычный, все скрывающий, зеленый хирургический халат, а в руках сумка.
— Ворон говорит, ты пол-ночи бормотал, — заметила она, — А ты вовсе не бормотал, правда? Ты практиковался.
– 'га. — Он кивнул. — Буд' г'рить. Команд'… — он коснулся губ, потом жестом обвел комнату. — Слуш'ся.
— Вот как ты думаешь? — Брови ее изумленно приподнялись, но глаза смотрели пристально. Она подвинулась и поставила между ними на кровати столик-поднос. — Садись, мой властный маленький друг. Я принесла тебе кое-какие игрушки.
— Торо' дец'во, — угрюмо пробормотал он и рывком снова сел прямо. Грудь всего лишь ныла. По крайней мере, он видел, что сделали медики с самыми отталкивающими моментами его второго младенчества. А потом должна наступить вторая юность? Боже упаси. Может, эту страницу ему удастся пролистнуть. «Почему я так страшусь юности, которую не помню?»
Он коротко рассмеялся, когда она перевернула сумку вверх дном и вытряхнула из нее на столик где-то десятка два частей разобранного ручного оружия. — Тест, да? — Он начал их подбирать и составлять вместе. Парализатор, нейробластер, плазмотрон, реактивный пистолет… задвинуть, повернуть, щелчок, ударом вогнать на место… один, два, три, четыре — он выложил их в ряд. — Бат'реи пусты. Не даете мне 'ружия, да? Эти лишние. — Он отодвинул в сторону кучку из полдюжины запасных или неподходящих деталей. — Ха. Хитро. — Он самодовольно ей улыбнулся.
— А ты ни разу не направил оружие ни на меня, ни на себя самого, пока держал его, — с любопытством отметила она.
— М-м? Не замет'л. — Он понял, что она права. Он неуверенно коснулся плазмотрона.
— Тебе ничего не пришло на ум, пока ты это делал? — спросила она.
Он покачал головой со вспыхнувшей заново досадой, потом оживился. — Седня 'спомнил утр'м. Вдош. — Стоило заговорить быстрее, и его речь запуталась до неразборчивости, словно на губах образовался затор.
— В душе, — перевела она, подбадривая его. — Расскажи мне. Говори так медленно, как тебе надо.
— Медленно. Это. Смерть. — четко выговорил он.
Она моргнула. — Успокойся. Расскажи.
— А. Ну… Вроде… я мальч'к. Еду н-на лошади. Старик н'другой. Ферх на гору. Вс'холод. Лошади… п'хтят, как я. — Как бы глубоко он не дышал, воздуху не хватало. — Деревья. Гора, две, три, 'крыты лесом, межд' дерев'ми новые трубы 'з пластика. Бегут нииз, к хижине. Дед рад, что трубы эффективны. — Он приложил все усилия, чтобы выговорить последнее слово без изъянов, и преуспел. — И люди рады.
— А что они делают в этой сценке? — спросила Верба, судя по голосу, сбитая с толку. — Те люди.
Он снова глянул на картинку в собственной голове: воспоминание в воспоминании. — Ж-жгут дерево. Дел'ть сахар.
— Это не имеет смысла. Сахар производится в чанах с биопродукцией, а не делается из горящего дерева, — не поняла Верба.
— Деревья, — настаивал он. — Корич'вые сахарн' деревья. — Выплыло новое воспоминание: старик ломает плитку чего-то, похожего на бурый песчаник, и засовывает ему в рот кусочек попробовать. Прохладное прикосновение узловатых, покрытых пятнами старческих пальцев к щеке, сладость с привкусом кожи и лошадей. Он задрожал от необычайной силы сенсорного взрыва. «Это было на самом деле». Но он по-прежнему не мог назвать ни одного имени. Деда.
— Горы мои, — добавил он. От этой мысли ему сделалось печально, но он не знал, почему.
— Что?
— Мое вл'дение. — Он угрюмо насупился.
— Что-то еще?
— Нет. Эт' все, 'то есть. — Он стиснул кулаки. Затем разжал их, аккуратно положив пальцы на столик-поднос.
— Ты уверен, что все это тебе не приснилось прошлой ночью?
— Не. Вдош', — настаивал он.
— Очень странно. Вот этого я ожидала, — она кивнула на только что собранное оружие и принялась убирать его обратно в матерчатую сумку. — А то, — движение головы обозначило только что рассказанную историю, — совсем не подходит. Деревья из сахара для меня звучат чистой фантазией.
К чему не подходит? Отчаянное возбуждение прокатилось по нему волной. Он схватил ее за узкое запястье, поймав руку — неподвижную, точно парализованную. — К ч'му не подход'т? Что ты зна'шь?
— Ничего.
— Ненеч'го!
— Мне больно, — ровно произнесла она.
Он мгновенно отпустил ее. — Ненеч'го, — продолжал настаивать он. — Что-т'. Что?
Она вздохнула, закончила складывать оружие в сумку и, откинувшись на спинку стула, пристально на него поглядела. — Мы не знаем, кто ты, — и это утверждение правдиво. Но правильнее было бы сказать, что мы не знаем, который ты.
— Я м'гу выбрать? Расск'жи!
— Ты сейчас на… очень хитрой стадии выздоровления. Посткриогенная амнезия редко завершается восстановлением всей памяти сразу. Это происходит небольшими каскадами. Типичная кривая нормального распределения. Сперва немного, потом в возрастающем объеме. А потом сходит на нет. Несколько последних белых пятен могут остаться на годы. Поскольку больше никаких черепно-мозговых травм у тебя нет, то ты, по моему прогнозу, в конечном итоге восстановишь свою личность целиком. Но…
Какое зловещее «но». Он уставился на нее молящим взглядом.
— На этой стадии, в преддверии каскада, страдающий криоамнезией пациент может так сильно жаждать собственной личности, что подберет себе ошибочную и начнет собирать доказательства в ее поддержку. Чтобы все исправить, потребуются недели или месяцы. В твоем случае, по особым причинам, не только повышена вероятность такого исхода событий, но и распутать все обратно будет гораздо труднее. Я должна быть очень, очень осторожной, чтобы не внушить тебе того, в чем сама абсолютно не уверена. А это трудно, потому что я сама строю сейчас теории — и, наверное, столь же упрямо, как ты. Я должна быть уверена, что все твои рассказы действительно исходят от тебя, а не внушены мною.
— А-а. — Он осел в подушки, ужасно разочарованный.
— Есть возможность пройти кратчайшим путем, — добавила она.
Он снова выпрямился. — Что? Дай!
— Есть препарат под названием «фаст-пента». Один из его производных в психиатрии применяют как успокаивающее, но обычно он используется при допросах. Называть его сывороткой правды, по сути, не совсем правильно, хотя дилетанты настаивают на таком определении.
— Я… знаю фаст-пент'. — Он насупил брови. Что-то важное он знал про фаст-пенту… Что?
— Он дает исключительный расслабляющий эффект и, в отдельных случаях, вызывает каскад воспоминаний у пациентов с криоамнезией.
— А!
— Однако этот препарат может создать неловкое положение. Под его воздействием люди радостно выбалтывают все, что приходит им на ум, включая самые свои интимные и тайные мысли. Врачебная этика требует, чтобы я тебя предупредила. А еще у некоторых людей к нему аллергия.
— А где вас… 'учили… 'чебной этике? — с любопытством спросил он.
Странно, но она вздрогнула. — На Эскобаре, — ответила она, пристально глядя на него.
— А где мы щас?
— Лучше мне не говорить, по крайней мере пока.
— Как ты можешь заразить м'ю память? — негодующе вопросил он.
— Надеюсь, я скоро тебе все скажу, — успокоила она его. — Скоро.
— Хм, — проворчал он.
Она вытащила из кармана халата маленькую белую упаковку, открыла и отлепила с пластиковой основы кружочек. — Протяни руку. — Он сделал, как было велено, и она прижала кружок к оборотной стороне предплечья. — Кожная аллергическая проба, — объяснила она. — Исходя из всего, что я предполагаю насчет твоей работы, у тебя повышенные шансы иметь аллергию. Искусственно вызванную.
Она отлепила кружок — под ним покалывало — и внимательно стала разглядывать его руку. Там появилось розовое пятнышко, и она нахмурилась. — Чешется? — с подозрением спросила она.
— Нет, — солгал он, стиснув другую руку, чтобы не почесать пятно. Препарат, который вернет ему память, — да он должен его получить! «Белей обратно, чтоб тебя!», мысленно приказал он розовому пятнышку.
— Похоже, ты слегка к нему чувствителен, — задумчиво проговорила она. — На грани.
— Пжжалусста…
Она в нерешительности скривила губы. — Ладно… что мы теряем? Я сейчас вернусь. — Она вышла и вскоре вернулась с двумя пневмошприцами, которые положила на столик-поднос. — Это фаст-пента, показала она, — а это нейтрализатор к ней. Сразу же дай мне знать, если почувствуешь себя странно: начнешь чесаться, ощутишь звон в ушах, затруднения с дыханием или глотанием либо если начнет распухать язык.
— Р'спух щас, — возразил он, когда она закатала ему оба рукава, обнажив бледные худые руки, и прижала первый инъектор ко сгибу локтя. — 'Ткуда я скажу?
— Ты будешь в состоянии говорить. Теперь просто ляг на спину и расслабься. Когда ты досчитаешь до десяти, то должен почувствовать сонливость, точно плывешь. Попробуй.
— Дес'ть. Дев'т. Вос'. Сем. Шет', пят', ч'тыре, три-два-раззз! — Он не почувствовал сонливости; а чувствовал себя напряженным, нервным и несчастным. — Ты уверена, это тот п'рат? — Он начал барабанить пальцами по столику. Звук неестественно громко отдавался у него в ушах. Предметы в комнате приобрели жесткие, яркие грани и радужный ореол. Лицо Вербы вдруг показалось лишенной души маской из слоновой кости.
Маска угрожающе нависла над ним. — Как твое имя? — прошипела она.
— Я … я… и-и… — Заикание не давало ему выговорить ничего. Он был невидимым, безымянным наблюдателем…
— Странно, — пробормотала маска. — Кровяное давление у тебя должно падать, а не повышаться.
Внезапно он вспомнил ту самую важную вещь насчет фаст-пенты. — Фcc-пент' меня 'ждает.
Она покачала головой, не понимая.
— Збуждает, — повторил он; рот словно заело, свело судорогой. Он хотел говорить. Тысячи слов осаждали его язык, теснясь вдоль его нервов, подпихивая друг друга. — Йа. Йа-а!
— Это необычно, — Она хмуро посмотрела на инъектор, который все еще держала в руке.
— Нет, ч'рт. — Руки и ноги распрямились, точно сжатые пружины. Лицо Вербы сделалось хорошеньким, кукольным. Сердце колотилось часто-часто. Очертания комнаты колыхались, точно он плыл под водой. Он с усилием выпрямился. Он должен расслабиться. Он должен расслабиться немедленно.
— Вспомнил что-нибудь? — спросила она. Ее темные глаза были точно озера, чистые и прекрасные. Он хотел бы плавать в этих глазах, блистать в них. Хотел угодить ей. Хотел уговорами выманить ее из брони зеленого халата и танцевать с нею, нагой, в свете звезд, и… его лепет на эту тему неожиданно вылился в некий стих — на самом деле, в крайне непристойный лимерик, обыгрывающий очевидный символизм червоточин и скачковых кораблей. К счастью, выговорил он его с кучей ошибок.
К его облегчению, она улыбнулась. Но была еще одна ассоциация, совсем не забавная… — 'Тот раз, когда я это читал, кто-т'меня оф'генно избил. Тогда тоже была фсс-пента.
Ее очаровательную, высокую фигуру сковала настороженность. — Ты уже бывал прежде под действием фаст-пенты? Что ты еще об этом помнишь?
– 'Го з-звали Гален. Злилссся. Не знаю, п'чему. — Он вспомнил побагровевшеее лицо, склонившееся над ним, излучающее неумолимую, убийственную ненависть. Удары, которые на него сыпались. Он поискал в памяти свой страх — и нашел, странным образом смешанный с жалостью. — Не п'нимаю.
— О чем он еще тебя спрашивал?
— Н'знаю. Пр'чел ему еще стихи.
— Ты декламировал ему стихи на допросе под фаст-пентой?
— Много часов. Он пр'сто свихнулся.
Она приподняла брови и коснулась пальцем своих мягких губ, приоткрывшихся в восхищении. — Ты сумел обойти допрос с фаст-пентой? Потрясающе! Тогда не будем говорить о поэзии. Но ты вспомнил Сера Галена. Ага!
— Гален подходит? — Он встревоженно задрал голову. Сер Гален, о, да! Имя важно, она его узнала. — Скажи мне.
— Я… не уверена. Каждый раз, когда мне кажется, что мы с тобой сделали шаг вперед, мы, похоже, уходим на два в сторону и один — назад.
— Шаги. Хочу гулять с'тобой, — доверительно признался он, и вдруг в ужасе услышал собственные слова, грубо и лаконично описывающие, что еще он бы хотел с нею сделать. — Ой. Простите, миледи. — Он затолкал пальцы в рот и прикусил их.
— Все хорошо, — утешила она его. — Это фаст-пента.
— Ннет… это тестостерон.
Она откровенно рассмеялась. Обнадеживающий знак, но его мимолетный восторг смыло очередной волной напряжения. Пальцы вцепились в футболку, выкручивая ее, ноги судорожно подергивались.
При взгляде на настенный медицинский монитор она нахмурилась. — Кровяное давление у тебя по-прежнему ползет вверх. Как ты ни очарователен под фаст-пентой, но эта реакция ненормальная. — Она взяла второй инъектор. — Думаю, нам лучше на этом остановиться.
— Я н'нормальный, — печально признался он. — Мутант. — Его накрыло приливом страха. — Ты вынешь мои мозги? — спросил он с внезапно возникшим подозрением, глядя на инъектор.
А затем вспышкой пришло осознание: — Эй! Я знаю, где я! На Единении Джексона! — Он в ужасе на нее воззрился, взлетел на ноги и стрелой метнулся к двери, увернувшись от попытки его схватить.
— Нет, подожди, подожди! — окликнула она, бросившись за ним со сверкающим инъектором в руке. — Это у тебя реакция на препарат, стой! Дай я тебе ее уберу! Пион, хватай его!
Он увернулся в лабораторном коридоре от доктора Дюроны с конским хвостом, кинулся в лифтовую шахту и принялся карабкаться вверх по пожарной лестнице рывками, отдающимися вспышками жгучей боли в полузаживших мускулах груди. Бурлящий хаос этажей и коридоров, вопли и звук бегущих ног, и он оказался в том самом вестибюле.
Он стрелой пролетел в прозрачные двери мимо каких-то рабочих, ведущих нагруженную ящиками плавучую платформу. На сей раз силового экрана, отбросившего его назад, не было. Охранник в зеленой парке медленным движением повернулся, вытаскивая парализатор, рот его был открыт в крике, появляющемся на свет тягуче и вязко, точно замерзшая смазка…
Он заморгал: в слепящем сером свете дня перед ним открылась эстакада, мощеная площадка для машин и грязный снег. Он, задыхаясь, побежал через площадку; лед и гравий кусали его босые ноги. Комплекс был огорожен стеной. В ней были открытые ворота, а рядом очередные охранники в зеленых парках. — Не парализуйте его! — вопила женщина где-то сзади.
Он выбежал на грязную улицу и едва увернулся от какой-то машины. Пронзительный серо-белый пейзаж окрасился у него в глазах взрывом красок. Широкое пустое пространство через дорогу было испещрено голыми черными деревьями, чьи ветви, точно скрюченные когти, напряженно тянулись к небу. За стеной, дальше по улице, виднелись и другие, странные, здания. Совершенно незнакомый пейзаж. Он побежал к открытому пространству и деревьям. Голова кружилась, черные и пурпурные тени клубились перед глазами. Холодный воздух сушил легкие. Он пошатнулся, упал на спину и покатился, не в силах вдохнуть.
Полдюжины Дюрон налетели на него, словно волки на добычу. Они подхватили его за руки и за ноги и подняли со снега. Примчалась Верба, лицо ее было напряжено. Зашипел инъектор. Его, точно связанную овцу, торопливо перетащили через шоссе и поспешили занести в большое белое здание. В голове у него начало проясняться, но грудь болела жутко, словно ее сжимали тисками. К тому моменту, когда его вновь уложили в кровать в подземной клинике, вызванная препаратом ложная паранойя исчезла. Сменившись настоящей…
— Как думаешь, его кто-то видел? — с тревогой спросил чей-то альт.
— Охрана на воротах, — отрезал другой голос. — Бригада курьеров.
— А еще кто?
— Не знаю. — Верба тяжело дышала, выбившиеся из пучка пряди волос намокли от снега. — Пока мы его ловили, проехало с полдесятка машин. В парке я никого не видела.
— А я видела, как там гуляла пара человек, — вызвалась еще одна доктор Дюрона. — Вдалеке, по ту сторону пруда. Они на нас смотрели, но сомневаюсь, что много смогли увидеть.
— Несколько минут мы представляли собой то еще зрелище.
— Что случилось на этот раз, Верба? — раздался усталый альт седоволосой Дюроны. Она прошаркала поближе и встала, разглядывая его и опираясь на резную трость. Похоже палка у нее была не эффекта ради, а по необходимости. И все ей подчинялись. Уж не таинственная ли это Лилия?
— Я ввела ему дозу фаст-пенты, — сухо доложила Верба, — чтобы попытаться пробудить его память. Для криооживленных такое иногда срабатывает. Но у него началась реакция. Подскочило давление, накатила паранойя, и он пустился наутек, точно гончая. Мы не могли его догнать, пока он сам не свалился в парке. — Когда его агония начала утихать, он заметил, что сама Верба все еще не может отдышаться.
Старая доктор Дюрона фыркнула. — И это сработало?
Верба колебалась. — Выяснились кое-какие странные вещи. Мне надо поговорить с Лилией.
— И немедленно, — согласилась старая Дюрона (явно Лилия — это не она). — Я… — но ей не удалось договорить: к его заикающимся, дрожащим попыткам что-то сказать прибавились конвульсии.
На мгновение мир рассыпался брызгами конфетти. Когда он пришел в себя, две женщины его держали, Верба выкрикивала распоряжения, а прочие Дюроны покидали комнату. — Я приду как только смогу, — отчаянно кинула Верба через плечо, — я не могу его сейчас оставить.
Старая Дюрона понимающе кивнула и вышла. Предложенный пневмошприц с антиконвульсантом Верба отвела в сторону. — Записывайте мое распоряжение. Ничего не назначать этому человеку, не замерив сперва его чувствительность к препарату. — Она отослала большинство помощников, а затем затемнила освещение и подняла температуру в палате. Он постепенно отдышался, хотя по прежнему ощущал тошноту в желудке.
— Я виновата, — сказала она ему. — Я не представляла, что фаст-пента может сотворить с тобой такое.
Он попытался произнести «Это не ваша вина», но способностей к связной речи у него хватило лишь на: «Й-й-а. Я. Плохо?»
Она слишком долго молчала, прежде чем ответить: — Может, все обойдется.
* * *
Два часа спустя за ним пришли с плавучей платформой и перевели из палаты.
— К нам поступают новые пациенты, — невозмутимо объяснила ему Дюрона с карэ, доктор Хризантема. — Нам нужна твоя палата. — Ложь? Полуправда?
Больше всего его озадачило то, куда его перевели. Воображение рисовало ему картины запертых камер, но вместо этого его подняли грузовым лифтом на несколько этажей выше и разместили на складной койке в личных апартаментах Вербы. Вероятно, на этом этаже жили сами Дюроны — вдоль коридора тянулся ряд одинаковых дверей. Ее квартира состояла из гостиной/кабинета и спальни плюс отдельной ванной комнаты и была довольно просторной, несмотря на царивший там беспорядок. Он почувствовал себя скорее не узником, а домашней зверушкой, которую в обход всех правил тайком протащили в женское общежитие. Хотя он уже видел еще один вариант доктора Дюроны в мужском теле, мужчину лет тридцати, к которому доктор Хризантема обратилась «Ястреб». Цветы и птицы; в этой бетонной клетке все они — цветы и птицы.
Еще попозже какая-то юная Дюрона принесла на подносе ужин, и они вместе с Вербой поели за маленьким столиком в гостиной, пока снаружи сумерки сменяли серый день. Он подозревал, что реально его статус пленника/пациента не изменился, но он чувствовал себя лучше, покинув больничную палату, избавившись от следящих мониторов и соседства зловещего медицинского оборудования. Чтобы заняться чем-то в высшей степени прозаическим: поужинать с подругой.
После того, как они поели, он прошелся по гостиной. — Не против, если я взгляну на ваши вещи?
— Вперед. И дай мне знать, если тебе что-то придет в голову.
Она по-прежнему ничего не говорила непосредственно о нем самом, но по крайней мере с охотой рассказывала о себе. Его мысленная картинка после этого разговора изменилась. И почему у меня в голове карта П-В туннелей? Может, его восстановление пойдет по сложному пути? Он выучит все, что существует во вселенной, а то, что останется, — дырка в форме карлика — по методу исключения и будет он? Устрашающая задача.
Он уставился в поляризованное стекло на висящее в воздухе легкое мерцание, точно вокруг была рассеяна волшебная пыль. Теперь по этому эффекту он опознал силовой экран — шаг вперед в познании мира в сравнении с первым знакомством, когда он уперся в него головой. Он понял, что поле было военного калибра, непроницаемое для всего, начиная от вирусов и молекул газа и до… чего? Очевидно, снарядов и плазмы. Где-то здесь должен быть мощный генератор. Защита была встроена позднее, изначальная архитектура здания ее не предусматривала. Здесь была своя история… — Мы на Единении Джексона, да? — спросил он.
— Да. Что это значит для тебя?
— Опасность. Случается плохое. Что это за м'сто? — Он повел рукой.
— Клиника Дюрона.
— Да ну? И кто вы? Почему я тут?
— Мы — собственная клиника Дома Фелл. Мы выполняем для них всякого рода медицинские задачи, по необходимости.
— Дом Фелл. Оружие. — Ассоциации выстроились почти автоматически. — Биологическое оружие. — Он обвиняюще на нее воззрился.
— Иногда, — призналась она. — И биологическая защита тоже.
Был ли он солдатом Дома Фелл? Или взятым в плен вражеским солдатом? Черт, да какая армия вообще возьмет в солдаты наполовину искалеченного коротышку?
— Вам меня передал Дом Фелл?
— Нет.
— Нет? Т'к… почему я тут?
— Для нас это тоже было большой загадкой. Ты прибыл замороженным в криокамере, и, судя по всем признакам, тебя готовили в большой спешке. Контейнер был адресован мне, он был в общей доставке, а обратного адреса не было. Мы надеялись, что если мы тебя оживим, ты сможешь нам рассказать.
— Тут еще что-то.
— Да, — откровенно призналась она.
— Но ты мне н'скажешь.
— Пока нет.
— А ч-что будет, если я отсюда уйду?
Она встревожилась. — Не надо, пожалуйста. Тебя убьют.
— Снова?
Они кивнула: — Снова.
— Кто?
— Это… зависит от того, кто ты такой.
Он переменил тему разговора, а затем еще три раза заводил беседу вокруг да около, но не смог ни убеждением, ни хитростью заставить ее рассказать ему что-то о нем самом. Утомленный, он на ночь отступил — лишь затем, чтобы без сна лежать на своей койке, терзая мысленно этот вопрос, как хищник терзает тушу. Но как он эти кости не вертел, ничего хорошего не вышло, кроме студившего его мозг холодка досады. «С этим надо переспать», сказал он себе. Завтрашний день должен принести что-то новое. Каким бы его положение не было, но только не стабильным. Он ощущал это, чувствовал, будто балансирует на лезвии ножа; под ним простиралась темнота, скрывающая то ли мягкий пух, то ли заостренные колья, то ли вообще ничего — и падение должно было быть бесконечным.
* * *
После горячей ванны и лечебного массажа он не был так уж уверен в логическом обосновании происходящего. Вот упражнения, это он понимал; доктор Хризантема приволокла в кабинет Вербы велотренажер, предоставив ему возможность самому вымотаться почти до потери сознания. Все болезненное должно быть для него полезно. Хотя пока никаких отжиманий. Он попробовал было раз и свалился, выпучив глаза, с приглушенным воплем агонии; а разгневанная доктор Хризантема весьма твердо наорала на него за попытку делать самовольные физические упражнения.
Доктор Хризантема записала что-то и снова ушла, предоставив его на милость нежной Вербы. Сейчас он лежал, распаренный, на ее кровати, в одном лишь полотенце на бедрах, пока она проверяла состояние костно-мышечного аппарата — по всей задней стороне тела, туда и обратно. Когда массаж делала доктор Хриз, пальцы у нее были как щупы; руки Вербы ласкали. Анатомически не приспособленный для мурлыкания, он ухитрялся то и дело издавать легкий, ободрительный и признательный стон. Она дошла по его ног и ступней и двинулась в обратном направлении.
Весьма удобно вдавленный в тот момент лицом в подушку, он начал постепенно осознавать, что о готовности докладывает еще одна система его тела — впервые раз после оживления. Ну конечно, кое-что восстало из мертвых… Встало. Лицо его вспыхнуло от смеси смущения и восторга, и он как бы случайно подтянул руку, чтобы прикрыть свою физиономию. Она твой врач. Она захочет знать. Будто бы она не свела еще близкого знакомства с каждой частью его тела — внутри и снаружи! Она сейчас была чертовски к нему близка — в буквальном смысле. Но все равно он продолжал прикрываться рукой.
— Переворачивайся, — распорядилась Верба, — я пройдусь по другой стороне.
— Э-э… лучш не надо, — пробормотал он в подушку.
— А почему нет?
— Гм… помн'шь, ты просила меня сказать, не оживет ли что-то… в памяти?
— Да…
— Ну… кое-что ожило.
Последовала секунда молчания, а затем: — О! Тогда точно переворачивайся. Я должна тебя обследовать.
Он вздохнул. — Что не cдел'шь для науки…
Он перевернулся, и она стянула с него полотенце. — Такое уже случалось прежде? — спросила она.
— Нет. Перв'раз в жизни. Этой жизни.
Длинные прохладные пальцы быстро, по-медицински его ощупали. — А что, неплохо, — с воодушевлением сообщила она.
— Тебе спасибо! — радостно воздал он ей хвалу.
Она рассмеялась. Он не нуждался в подсказке памяти, чтобы понять: если женщина смеется твоим шуткам на такую тему, это добрый знак. Он попробовал нежно притянуть ее лицо к себе. «Ура науке! Посмотрим, что случится.» Он поцеловал ее. Она поцеловала его в ответ. Он растаял.
После этого и наука, и речь были на какое-то время отложены в сторону. Не говоря уж о зеленом халате и всем, что было надето под ним. Ее тело было именно таким прекрасным, каким он его себе воображал, — чистая эстетика линий и округлостей, мягкость цветка, сокровенные местечки. Его собственное тело представляло собой разительный контраст: скелетик, исчерченный отвратительными алыми шрамами.
На него нахлынуло острое осознание того, что недавно он был мертв, и он обнаружил, что целует ее — отчаянно, страстно, словно она была самой жизнью и вот так он мог овладеть этой жизнью, насытиться ею. Он не знал, враг она или друг, хорошо он поступает или нет. Но это было влажным, горячим, полным движения, а не ледяным и неподвижным; безусловно, самая большая противоположность криостазису из всех, что только можно вообразить. «Лови день». Потому что поджидает ночь, холодная и неумолимая. Этот урок словно вспышкой вырвался у него изнутри. Она широко распахнула глаза. Лишь проблемы с дыханием заставили его сбавить темп до более благоразумного и пристойного.
Собственное уродство должно было беспокоить его, но этого не было, и он спрашивал себя: почему? «Любовью занимаются с закрытыми глазами». Кто сказал ему это? Та же женщина, что произнесла: «Это не суть, это движение»? Открывать для себя тело Вербы было все равно что иметь дело с кучей разобранного оружия. Он знал, что делать, какие части подходят, а какие здесь для маскировки, но не мог вообще вспомнить, откуда он этому научился. Инструкции осталось с ним, но инструктора стерли. Такое сочетание знакомого со странным беспокоило его куда глубже, чем все, что он до этого момента успел пережить.
Она задрожала, вздохнула и расслабилась, а он продолжил на ее теле дорожку поцелуев до самого уха, прошептав: — Н'думаю, что я могу отжиматься — пока что.
— О! — Она распахнула подернутые поволокой глаза, ее взгляд сфокусировался. — Боже. Да. — Несколько минут экспериментов, и одобренная с медицинской точки зрения позиция была найдена: он с превеликим удобством лежит на спине плашмя, и никакого давления или напряжения не приходится на грудь, руки или живот. На этот раз наступила его очередь. Это казалось правильным: «дамы вперед», и в него не станут швырять подушками за то, что он заснул сразу после. Ужасающе знакомый рисунок — но все детали не те. Верба тоже уже занималась этим раньше, понял он, хотя, наверное, не слишком часто. Но вряд ли с ее стороны требовался огромный опыт. Его тело действовало превосходно…
— Доктор Д., — вздохнул он, — т'гений. Аск… Ашк… Эск… этот грек мг'брать у тебя уроки воскр'шения.
Она рассмеялась и растянулась на кровати рядом с ним, тело к телу. «Мой рост не имеет значения, когда мы лежим.» Это он тоже уже знал. Их поцелуй — уже не такой торопливый, изучающий, — отдавал привкусом мятной конфетки после еды.
— У тебя это очень хорошо выходит, — хрипловато выговорила она, покусывая ему ухо.
— Ага… — Его усмешка исчезла, и он уставился в потолок, нахмурив брови в сочетании легкой меланхолии после соития и возобновившейся, хоть и чисто умственной, досады. — … интересно, а я женат? — Она отдернула голову, и он чуть не прикусил язык, видя ее страдающий взгляд. — Н'думаю, — добавил он быстро.
— Нет… нет. — Она снова приняла прежнюю позу. — Ты не женат.
— Кем бы я ни был?
— Правильно.
— Ха. — Он помедлил, наматывая на палец ее длинные пряди, бездумно раскладывая их веером по скоплению красных шрамов у себя на груди. — Так как ты дум'шь, с кем ты сейчас зан'малась любовью?
Длинным указательным пальцем она мягко коснулась его лба. — С тобой. Просто с тобой.
Это было самым приятным, но… — А эт ' была любовь или лечение?
Она улыбнулась, поддразнивая его и очерчивая пальцами его лицо. — Я думаю, всего понемногу. А еще любопытство. И удобный случай. За последние три месяца я ушла в тебя с головой.
Это прозвучало как честный ответ. — Каж'тся, ты сама создала эт ' случай.
По ее губам скользнула глупая улыбка. — Ну… может быть.
Три месяца. Интересно. Значит, он был мертв чуть больше двух. В таком случае, Дюроны здорово на него потратились. Начнем с того, что три месяца работы этой женщины стоят недешево.
— Зач'м т это дел'шь? — спросил он, мрачно глядя в потолок, пока она осторожно прикорнула у него на плече. — Я хочу сказ'ть, все. Чего ты ждешь от меня? — Полукалека, заика, пустой и глупый, без единого доллара за своей безымянной душой. — Ты так жадно ж-ждешь моего в'доровления, словно я — твоя н'дежда на рай. — Теперь он понимал, что даже жестоко деловая физиотерапевт Хризантема давит на него ради его же блага. Ему почти нравился ее безжалостный напор. Он откликался на него. — Кто 'ще хочет меня з'получить, раз вы меня прячете? Враги? — Или друзья?
— Определенно враги, — вздохнула Верба.
— М-м. — Он в изнеможении откинулся на спину; она задремала, но он — нет. Он трогал ее разметавшиеся волосы и задавал себе вопросы. Что она увидела в нем? «А я себе ее представляла хрустальным гробом заколдованного рыцаря… Я извлекла из тебя столько осколков гранаты, что практически уверена: ты не просто случайный свидетель.» Итак, нужно выполнить какую-то работу. Вряд ли группе Дюрона понадобился какой-то рядовой наемник. Это Единение Джексона, здесь рядовых громил можно нанять хоть вагон и маленькую тележку.
Но он никогда и не считал себя рядовым человеком. Ни единой минуты.
«О, миледи. Кем я должен быть для вас?»
