Глава 19
С дыханием пришла боль.
Он лежал на больничной койке. Это он понял, еще не открыв глаза: по неудобству, ознобу и запаху. Все казалось правильным. Смутно, хоть и неприятно, знакомым. Он заморгал и обнаружил, что веки у него слиплись. От какого-то пахучей, полупрозрачной медицинской жижи. Как будто он пытался смотреть сквозь заляпанное жиром оконное стекло. Он поморгал еще и сумел хоть как-то сфокусировать взгляд, однако был вынужден прекратить, потому что от усилия сбилось дыхание.
С дыханием было что-то ужасно не так — мучительная одышка совсем не давала воздуха. И еще этот свист. Попытавшись сглотнуть, он понял, что свист издает пластиковая трубка, уходящая ему в горло. Губы были сухими и потрескавшимися; заткнувшая рот трубка мешала их облизнуть. Он попытался пошевелиться. Тело отозвалось острой и резкой болью, пронзившей каждую косточку. Трубки тянулись к его рукам — или от рук? И к ушам. И к носу?
Чертовски много трубок. «Плохо», смутно собразил он, хотя не мог сказать, откуда именно это знает. Героическим усилием он попытался поднять голову и оглядеть свое тело. Трубка в горле сдвинулась. Больно.
Выпирающие ребра. Впалый, провалившийся живот. Багровые рубцы, разбегающиеся по груди, точно прямо под кожей притаился паук-долгоножка, припав телом к его грудине. Хирургический клей скреплял рваные надрезы, множество алых шрамов напоминало карту большой речной дельты. Он был облеплен подушечками датчиков. Еще какие-то трубки шли от таких мест, где по идее не должно быть отверстий. Он кинул взгляд на свой член, обмякший бесформенной, бледной кучкой; оттуда тоже отходила трубка. Боль в этой области была бы даже слегка успокаивающей, но он вообще ничего не ощущал. Своих ног и ступней он не чувствовал тоже, хоть и видел. Все тело его было покрыто толстым слоем пахучей жижи. Кожа, смазанная этой дрянью, шелушилась противными, большими, бледными лохмотьями. Он снова уронил голову на подушку, и черные облака заклубились у него перед глазами. Слишком много чертовых трубок… Плохо.
* * *
Когда пришла женщина, он лежал в затуманенном, полубессознательном состоянии, дрейфуя между перепутавшимися обрывками сна и болью.
Она наклонилась; ее изображение расплывалось у него перед глазами. — А теперь мы убираем ритмоводитель. — Ее голос был грудным и четким. Трубок у него в ушах больше не было, а может, они ему приснились. — Твои новые сердце и легкие будут теперь работать сами.
Она склонилась над его ноющей от боли грудной клеткой. Хорошенькая женщина, из разряда изящных интеллектуалок. Он пожалел, что сейчас, у нее на глазах, он одет лишь в жижу, — хотя, похоже, ему случалось флиртовать с женщиной, когда на нем было еще меньше. Где и когда, он не помнил. Она что-то проделала с шишкой — «паучьим телом»: он увидел как его кожа разошлась узкой алой щелью и снова сомкнулась. Смотрелось это так, словно она вырвала у него сердце, подобно совершающей жертвоприношение древней жрице, — но, очевидно, лишь смотрелось, раз он продолжал тяжело дышать. Очевидно, она извлекла какую-то штуку, которую теперь положила на лоток в руках ассистента.
— Ну вот. — Она внимательно всмотрелась в него.
Он поглядел на нее в ответ, смаргивая не дававшую ясно видеть жижу. Прямые, шелковистые, черные волосы, скрученные, — вернее, сбившиеся — в пучок на затылке. Несколько тонких прядей выбились и трепетали вокруг лица. Золотистая кожа. Карие глаза с едва заметной складкой внутреннего века. Жесткие, упрямые черные ресницы. Нос со стильной горбинкой. Приятное, самобытное лицо, не измененное руками пластического хирурга до математически совершенной красоты, но живое от тревожного напряжения. Не пустое лицо. За ним кто-то интересный. Но, увы, незнакомый.
Она была высокой и стройной, поверх одежды на ней была накинут бледно-зеленый лабораторный халат. — Доктор, — попытался угадать он, но вокруг пластиковой трубки во рту раздалось лишь неясное клокотание.
— А сейчас я вытащу эту трубку, — сказала она ему и оторвала что-то липкое от его губ и щек — пластырь? С ним тоже отошла отмершая кожа. Она мягко потянула трубку из горла. Его замутило. Словно проглоченную змею вытаскивают. Избавиться от трубки стало таким облегчением, что он чуть было снова не потерял сознание. Еще какая-то трубка — кислород? — оставалась торчать из ноздрей.
Он подвигал челюстью и сглотнул, в первый раз за… за… Короче, язык был толстым и распухшим. Грудь болела жутко. Но слюна потекла; во рту вновь стало влажно. Как-то не ценишь слюни по-настоящему, пока тебя не заставят обходиться без них. Сердце билось часто и слабо, точно крылья порхающей птички. Ощущение было неправильным, но он хоть что-то ощущал.
— Как тебя зовут? — спросила она.
Подсознательный ужас, который он старательно до того игнорировал, зловеще разверзся перед ним. Дыхание панически участилось. Воздуха не хватало, несмотря на кислородную трубку. И он не мог ответить на ее вопрос. — А-а, — прохрипел он, — а… — Он не знал ни кто он такой, ни как ему досталось такое гигантское бремя увечий. И незнание пугало его куда больше, чем само увечье.
Молодой парень в голубой куртке медика фыркнул: — По-моему, я выигрываю пари. У него в мозгах все спеклось. Там сплошное короткое замыкание. — Он постучал себя пальцем по лбу.
Женщина раздраженно нахмурилась. — Пациенты не выходят из криостазиса, как блюда из микроволновки. Потребуется столько же лечения, как если бы эта рана его не убила, и даже больше. Пока не прошла пара дней, я даже не могу оценить, в каком состоянии его высшие нервные функции.
Однако она отколола что-то острое и сверкающее с отворота жакета и двинулась вокруг пациента, прикасаясь к нему и глядя на монитор телеметрии на стене у него за головой. Когда она кольнула этой штучкой его правую руку, рука отдернулась, и врач улыбнулась. «Ага, а вот когда под ее рукой дернется моя штучка, улыбаться буду я», — пришла ему в голову дурацкая мысль.
Он хотел заговорить. Хотел сказать этому типу в голубом, чтобы тот катился через червоточину к дьяволу вместе со своим пари. Но изо рта вырвалось лишь глухое шипение. Его затрясло от досады. Он должен или действовать, или умереть. В этом он был уверен до мозга костей. Быть лучшим — или быть уничтоженным.
Он не знал, откуда исходит такая уверенность. Кто пытался его убить? Он не знал. «Они», какие-то безликие они. На отдых нет времени. Марш вперед или умри.
Оба медика вышли. Движимый смутным страхом, он попытался было лежа сделать упражнения для тонуса мышц. Но смог пошевелить лишь правой рукой. Привлеченный конвульсиями, о которых сообщили датчики, молодой медик вернулся и сделал ему укол успокоительного. Когда темнота сомкнулась снова, ему захотелось взвыть. После лекарства ему снилось что-то очень плохое; его сбитый с толку разум согласился бы на любое содержательное воспоминание, но все, что он смог припомнить, проснувшись, было это определение — «плохой».
* * *
Бесконечное время спустя вернулась доктор с едой. С чем-то вроде еды.
Коснувшись пульта, она подняла изголовье кровати, и непринужденно заговорила: — Ну-ка, дружок, давай опробуем твой новый желудок.
Дружок? Он ей друг? Друзья ему нужны, это точно.
— Шестьдесят миллилитров раствора глюкозы — сладкая водичка. Первая еда в твоей жизни, так сказать. Интересно, достаточно ли ты уже управляешь основными мускулами, чтобы пить через трубочку?
Он смог, стоило ей для начала уронить ему на губы несколько капель жидкости. Сосать и глотать, что может быть ближе к основным инстинктам? Только допить до конца он не смог.
— Все в порядке, — проворковала она. — Понимаешь, твой новый желудок еще не вырос до полного размера. Как и сердце с легкими. Лилия поспешила привести тебя в сознание. Все пересаженные органы пока чуть малы для твоего тела, а это значит, что работают они с трудом и растут не так быстро, как могли бы в пробирке. Какое-то время тебе будет не хватать воздуха. Зато их было легче пересаживать. Мне было просторнее работать, и я это оценила.
Он был не совсем уверен, говорит ли она с ним или сама с собой, словно одинокий человек, болтающий со своим домашним животным. Унеся чашку, она вернулась с тазиком, губкой и полотенцами и принялась мыть его, участок за участком. Почему это хирург исполняет обязанности сиделки?
«Д-р В.Дюрона», гласило имя на нагрудном кармане зеленого халата. Похоже, одновременно с уходом за пациентом она проводит и неврологический тест. Проверяет собственную работу?
— Знешь, ты был для меня эдакой маленькой загадкой. Присланной в коробке по почте. Ворон сказал, что ты слишком мал для солдата, но я излекла из тебя столько обрывком камуфляжной ткани и нейробластерной сети, да еще сорок шесть осколков гранаты, что практически уверена: ты не просто случайный свидетель. Кем бы ты ни был, на иглогранате было твое имя. К несчастью, его теперь невозможно прочитать. — Она вздохнула, обращаясь скорее сама к себе: — Кто же ты?
Она не сделала паузы для ответа, что было тоже неплохо. От усилий по глотанию сладкой водички он опять устал. Столь же непраздным вопросом было «Где я?», и ему было неприятно, что она, несомненно знающая на него ответ, и не думает рассказать ему. Безымянная, высокотехнологичная медицинская палата. Без окон. На планете, а не на корабле.
Откуда я это знаю? Смутное видение корабля в его мозгу рассыпалось при прикосновении. Что за корабль? И если уж на то пошло, что за планета?
Здесь должно быть окно. Большое окно, сквозь которое видны подернутые дымкой очертания высокого города, через который струится быстрая река. И еще люди. Не хватает людей, которые по праву должны находиться здесь, — хотя он представить себе не мог, что это за люди. От смеси общей медицинской привычности и этой особой странности у него засосало под ложечкой.
Полотенца были ледяными и жесткими, но он был счастлив избавиться от липкой жижи, уж не говоря об отвратительной рыхлой массе в ней. Он чувствовал себя ящерицей, сбрасывающей кожу. Когда доктор закончила, отмерших белых хлопьев на нем не осталось. Новая кожа смотрелась так, будто его освежевали. Она растерла по его лицу крем-депилаторий — слишком щедро, тот ужасно жегся. Но он решил, что это жжение ему нравится. Расслабившись, он начал получать удовольствие от ее помощи, какой бы смущающе интимной та не оказалась. По крайней мере, эта женщина вернула ему достоинство чистого тела и она не похожа на врага. Что-то вроде союзницы — хотя бы на физическом уровне. Она очистила его лицо от крема, щетины и доброй толики кожи, а потом причесала его, хотя, увы, волосы, как и кожа, лезли пугающими клочьями.
— Вот, — удовлетвореннно проговорила она, поднося к его лицу большое ручное зеркало. — Узнаешь кого-нибудь знакомого? — Он понял, что она внимательно наблюдает, фокусируются ли и отслеживают ли изображение его глаза.
И это я?! Что ж, думаю, привыкнуть можно… Кости, обтянутые покрасневшей кожей. Торчащий нос, острый подбородок… серые глаза — дикие, точно с похмелья, белки все красные. Темные волосы с проплешинами, как при запущенном случае лишая. Вообще-то он надеялся на что-то попривлекательнее.
Он попытался заговорить, задать вопрос. Губы его зашевелились, но, как и мысли, слишком бессвязно и неслаженно. Он выдохнул лишь воздух и слюни. Он даже выругаться не смог, от чего ему хотелось ругаться еще сильнее, вплоть до булькания и пены на губах. Она поспешно убрала зеркало и встревоженно посмотрела на него.
«Остынь». Если он будет по-прежнему дергаться, ему могут вкатить еще одну дозу успокоительного, а это нежелательно. Он слова лег, бессильно задыхаясь. Женщина опять опустила кровать, притушила свет и собралась уйти. Он издал стон. Подействовало; она вернулась.
— Лилия называла твою криокамеру шкатулкой Пандоры, — задумчиво проговорила она. — А я себе ее представляла хрустальным гробом заколдованного рыцаря. Хотелось бы мне, чтобы все оказалось так легко и тебя можно было разбудить поцелуем.
Она склонилась над ним, полуприкрыв трепещущие веки, и коснулась его губ своими.
Он лежал очень тихо, охваченный то ли наслаждением, то ли паникой. Она выпрямилась, поглядела на него еще мгновение и вздохнула. — Я и не думала, что сработает. Может, я просто не та принцесса.
«У вас очень странный вкус в отношении мужчин, миледи», ошеломленно подумал он. «Но как мне с ним повезло…»
Впервые с тех пор, как он пришел в сознание, будущее обнадеживало. Он лежал тихо, позволив ей уйти. Конечно же, она вернется. До того он либо терял сознание, либо отключался от лекарств; сейчас к нему пришел настоящий сон. Сон ему не особо нравился — «если я во сне умру…» — но именно в нем нуждалось его тело, и он заставлял исчезнуть боль.
Постепенно он восстановил контроль над своей левой рукой. Затем заставил дернуться правую ногу. Вернулась его прекрасная дама и снова накормила его сладкой водичкой, но уже без сладких поцелуев на десерт. Когда он заставил дернуться уже левую ногу, она вернулась опять, но на сей раз все оказалось жутко не так.
Доктор Дюрона выглядела лет на десять старше и стала холодной. Ледяной. Гладкие волосы, разделенные на прямой пробор, были подстрижены в каре до середины щеки, в них посверкивали серебряные нити. Прикоснувшиеся к его телу руки, которые помогли ему сесть, были сухие, холодные, суровые. Совсем неласковые.
«Я попал в искривление времени. Нет. Меня снова заморозили. Нет. Я слишком долго поправляюсь, и она разозлилась за то, что я заставляю ее ждать.» Нет… От крушения надежд у него перехватило горло. Он только что потерял своего единственного друга, и не понимал, почему. «Я разбил наше счастье…»
Она очень профессионально промассировала ему ноги, облачила в просторную больничную рубаху и заставила встать. Он чуть не упал в обморок. Она уложила его обратно в постель и ушла.
Вернувшись в следующий раз, она снова сменила прическу. На сей раз ее волосы отросли и были туго схвачены на затылке серебряным кольцом, спадая прямым конским хвостом с широкими серебистыми прядями. Он мог поклясться, что она постарела еще на десять лет. Что это со мной? Держалась она чуть мягче, но не так жизнерадостно, как в первый раз. Она провела его по комнате туда и обратно, отчего он совершенно обессилел и вскоре снова заснул.
Он ужасно огорчился, когда она снова вернулась в своем ледяном, коротко стриженном воплощении. Однако пришлось признать, что подняла и заставила его двигаться она вполне действенно. Она гаркала на него, как сержант в учебке, зато он пошел, а потом — даже без посторонней помощи. Она впервые вывела его за порог комнаты. Короткий коридор заканчивался уходящей в стену дверью, и она провела его туда и обратно.
Только они завернули на очередной круг, как дверь с шипением отъехала в сторону и из нее появилась доктор Дюрона. В хвостатом обличии. Он уставился на стоящую рядом Дюрону с карэ и чуть не разрыдался. «Нечестно. Вы меня запутали.» Он сморгнул слезы с глаз и вгляделся в нашивки с именами. С карэ была доктор Х.Дюрона. С конским хвостом — доктор П.Дюрона. «А где моя доктор Дюрона? Мне нужна доктор В.»
— Эй, Хризантема, как у него дела? — спросила доктор П.
Доктор Х. ответила: — Не так уж плохо. Хотя сейчас я его почти вымотала сеансом терапии.
— Я бы сказала… — Он пошатнулся, и доктор П. шагнула подхватить его. Он не мог заставить свой рот выговорить членораздельное слово: выходили лишь приглушенные рыдания. — Я бы сказала, «отделала».
— Не совсем, — отозвалась доктор Х., подхватывая его с другой стороны. Вместе они повели его в постель. — Но, похоже, психическое выздоровление в данном случае наступит позже физического. А это не есть хорошо. На нас давят. Лилия начинает терять терпение. Он должен наладить свои связи поскорее, не то станет для нас бесполезен.
— Лилия никогда не теряет терпения, — укорила ее доктор П.
— На этот раз — теряет, — отозвалась мрачно доктор Х.
— А психика действительно должна восстановиться? — Ему помогли лечь, а не рухнуть.
— Кто знает. Физическое состояние Верба нам гарантировала. Она проделала потрясающую работу. В его мозгу наблюдается множественная электрическая активность, при этом что-то должно заживать.
— Да, но не мгновенно, — раздался из коридора теплый голос с ноткой иронии. — И что это вы обе делаете с моим бедным пациентом?
Это была доктор Дюрона. Снова. Ее прекрасные длинные и абсолютно черные волосы были свернуты в неаккуратный узел на затылке. Пока она с улыбкой шла к ним, он беспокойно вгляделся в ее именную нашивку. «Доктор В.Дюрона». Его Дюрона. Он облегченно всхлипнул. Дальнейшей путаницы ему было бы просто не вынести, от нее он страдал сильней, чем от физической боли. Похоже, с нервами у него было еще хуже, чем с телом вообще. Он себя ощущал, словно в ночном кошмаре, — только кошмары омерзительнее, в них больше крови и расчлененных тел, а тут просто женщина в зеленом стоит по всей комнате и спорит сама с собой.
— Физиотерапия и пытки суть одно и то же, — съязвила доктор Х.
Да, это все объясняет…
— Заходи его пытать попозже, — пригласила доктор В. — Но… мягко.
— И насколько мне можно будет это дело форсировать? — доктор Х., собранная, серьезная, делала заметки в своем органайзере. — Ты же знаешь, что за настоятельные запросы идут сверху.
— Знаю. Физиотерапия не чаще, чем раз в четыре часа, пока я не дам тебе отмашку. И пульс у него не должен подниматься за сто сорок.
— Так высоко?
— Неизбежное следствие того, что сердце еще до конца не выросло.
— Как скажешь, дорогуша. — Доктор Х. со щелчком захлопнула органайзер и, вручив его доктору П., прошагала к двери. Доктор П. вылетела вслед за ней.
Его доктор Дюрона, доктор В., подошла к постели, улыбнулась и причесала его так, чтобы волосы не падали на глаза. — Тебе скоро пора будет стричься. А на проплешинах начали расти новые волосы. Очень хороший знак. Думаю, раз на голове столько происходит, то и внутри нее что-то должно твориться, а?
«Ну, разве что вы считаете за активность приступы истерии»… Он нервно моргнул, и из глаза скатилась слеза, пережиток последней его вспышки ужаса. Доктор коснулась влажной дорожки и с тревожным сочувствием тихо охнула. Он ощутил внезапную неловкость. Я не… Не… Я не мутант. Что?
Она склонилась поближе. — Как тебя зовут?
Он попытался: — Кх… гх… — Язык не слушался. Он знал слова, но никак не мог их выговорить. — Кх… ибя ав'ут?
— Ты повторил за мной? — Она оживилась. — Уже хорошее начало…
— Не! Кх ибя ав'ут? — Он ткнул пальцем в нагрудный кармашек, надеясь, что она не подумает, будто он ее щупает.
— Что? — Она опустила взгляд. — А! Ты спрашиваешь, как зовут меня?
— Д'! Д'!
— Меня зовут доктор Дюрона.
Он застонал и закатил глаза.
— … А мое имя — Верба.
Он откинулся на подушку, вздохнув от облегчения. Верба Милое имя. Хотелось сказать ей, что у нее милое имя. Но что, если их всех зовут Вербами? Нет, ту, похожую на сержанта, называли Хризантемой. Все в порядке. Он сможет, если понадобится, выбрать свою доктор-Дюрону из толпы; она неповторима. Он повел рукой, коснувшись ее губ, а затем своих, но она не поняла намека и не поцеловала его.
Неохотно, лишь потому, что не было сил ее удержать, он позволил ей выпустить свою руку. Может, тот поцелуй ему просто приснился. Может, ему и сейчас все это снится.
После ее ухода настало время долгой неуверенности, но, разнообразия ради, он не задремал. Он бодрствовал, покачиваясь на волнах беспокойных и бессвязных мыслей. Их река несла разрозненные обломки кораблекрушения, картинки, которые могли быть воспоминаниями, но стоило ему обратить свое внимание вовнутрь и попытаться их изучить, как поток мыслей замерз и снова нахлынула паника. Ну так что ж. Займи себя чем-нибудь другим, приглядывая за мыслями лишь уголком глаза, исподтишка; наблюдай за своим отражением в собственных знаниях, играя в детектива в поисках потерянного «Я». «Если не можешь делать, что хочешь, — делай, что можешь.» И если он не может задать вопрос «Кто я?», то может хотя бы расколоть вопрос «Где я?» Нашлепки с датчиками с него убрали; его больше не отслеживали на расстоянии.
Стояла полная тишина. Он соскользнул с кровати и двинулся к двери. Та открылась автоматически; за ней был короткий коридор, тускло освещенный полосой ночной подсветки на уровне плинтуса.
Сюда, в коридорчик, выходило всего четыре палаты, включая его собственную. Ни в одной не было ни окон, ни других пациентов. Крошечный кабинет со следящим пультом был пуст… нет. На столе рядом с пультом, включенным и с загруженной программой, дымилось в чашке какое-то питье. Кто-то вот-вот вернется. Он проскользнул мимо и проверил единственный выход в торце коридора; эта дверь тоже открылась автоматически.
Еще один короткий коридор. Вдоль него тянулись две превосходно оснащенные операционные. Обе по ночному тихие, аппаратура выключена, мусорные баки пусты. И без окон. Пара кладовок — одна заперта, другая нет. Две лаборатории, запертые на ладонный замок; в одной из них сквозь стекло он смутно различил в дальнем углу ряд клеток с лабораторными животными. Лаборатория была набита оборудованием медицинского или биохимического назначения, и куда больше, чем требовалось бы для обычного лечебного учреждения. Здесь отчетливо попахивало исследованиями.
«Откуда я знаю, что…?» Нет. Не спрашивай. Просто иди вперед. В конце коридора маячила лифтовая шахта. Все тело ныло, дыхание причиняло боль, но он должен был поймать свой шанс. «Иди, иди, иди.»
Где бы он ни был, это — самый нижний этаж. Пол шахты был прямо у его ног. Шахта поднималась в темноту, освещенную надписями «С-3», «С-2», «С-l». Устройство было выключено, вход в него перекрывала «дверь безопасности». Он вручную отвел ее в сторону и прикинул, какие у него есть варианты. Он может включить лифт с риском, что где-то на пульте системы безопасности загорится лапмпочка (с чего бы он такое вообразил?). Или может оставить его выключенным и тихонько вскарабкаться по пожарной лестнице. Он попробовал подняться на первую ступеньку, тут у него в глазах потемнело. Он осторожно сделал шаг назад и включил лифт.
Мягко поднявшись на уровень С1, он выбрался наружу. В крошечном вестиблюе была одна дверь — сплошная и без каких-либо надписей. Она открылась перед ним и закрылась у него за спиной. Он оглядел самый обыкновенный хозяйственный чулан и развернулся. Дверь исчезла в ровной стене.
Ему понадобилась целая минута, чтобы испуганно оглядеться и убедиться, что это не спутанное сознание играет с ним шутки. Дверь маскировалась под стену. Он только что сам себя запер. Он отчаянно принялся колотить по стене, но та не пропустила его обратно. На гладком бетонном полу босые ступни мерзли; у него кружилась голова, он чувствовал себя смертельно усталым. Ему захотелось обратно в кровать. Разочарование и страх были почти непреодолимы — не потому, что они были так уж велики, а потому, что сам он был так слаб.
«Ты хочешь этого потому, что не можешь. Назло. Вперед!» — сурово приказал он сам себе. Опираясь то на одно, то на другое, он пробрался к выходу из кладовки. Эта дверь тоже запиралась снаружи; он обнаружил это, когда она плотно закрылась за ним. «Вперед!»
Кладовка выходила в очередной короткий коридор, упиравшийся в обычный лифтовый вестибюль. Этот уровень тоже притворялся конечным, уровнем Б-2; выходы были помечены Б-l, Ц, 1, 2 и так далее, исчезая за пределами видимости. Он выбрал точку отсчета, Ц. Ц — цоколь? Да. Он вышел в темный холл.
Это было небольшое аккуратное помещение, обставленное элегантно, но скорее по-деловому, чем по-домашнему: с растениями в кадках и стойкой секретаря либо охраны. Вокруг никого. Никаких надписей. Но здесь наконец-то были окна и прозрачные двери. В стеклах смутно отражалось помещение; снаружи была ночь. Он склонился над комм-пультом. Удача! Не просто местечко, где можно присесть, а изобилие информации… ах, черт. Пульт был заблокирован ладонным замком и для него даже бы не включился. Есть способы справиться с таким замком — как же он?… обрывочные картинки стаей неуловимых рыбешек мелькнули перед его взором. Сидя во вращающемся кресле, он положил руки на пустую, неподатливую видео-пластину, уронил на них чересчур тяжелую голову и чуть не расплакался от того, что комм оказался бесполезен.
Его трясло. «Господи, как я ненавижу холод!». Он проковылял к стеклянной двери. На улице шел снег, прожектора выхватывали в белом хлещущие наискось крошечные искрящиеся точки. Такие твердые, которые с шипением ужалят голую кожу. Перед его мысленным взором мелькнула странная картинка: полночь, метель и дюжина нагих, дрожащих человек — но он не мог связать с этим эпизодом никаких имен, разве что ощущение полной катастрофы. Вот, значит, как он умер: замерз под ветром и снегом? Недавно и где-то поблизости?
«Я был мертв». Осознание этого пришло к нему впервые, волна шока распространилась от живота по всему телу. Он ощупал сквозь тонкую ткань больничной рубахи ноющие шрамы на груди. «И сейчас чувствую себя весьма неважно». Он хихикнул, и даже на его собственный слух этот звук свидетельствовал о неуравновешенности. Он заткнул себе рот кулаком. Должно быть, раньше у него просто не было времени испугаться, потому что теперь приступ ужаса перед прошлым бросил его на колени. И на четвереньки. От пробирающего холода руки у него неудержимо тряслись. Он пополз.
Видимо, он включил какой-то датчик, потому что прозрачная дверь с шипением отворилась. О, нет, больше он этой ошибки не допустит, не даст себя выгнать во внешнюю тьму. Он пополз назад. Перед глазами у него все расплывалось, и он каким-то образом умудрился развернуться; свою ошибку он осознал, когда под его руками гладкий кафельный пол сменился ледяным бетоном. Что-то, точно удар, поразило его в голову с мерзким жужжащим звуком. Он ощутил непреодолимое сопротивление, почувствовал запах паленого волоса. На сетчатке вспыхнули радужные круги. Он попытался податься назад, но рухнул поперек дверного паза в кашу из ледяной воды и какого-то липкого оранжевого месива, похожего на глину. «Нет, проклятье, о, нет, я не хочу снова в лед!» Он скорчился в отчаянном спазме.
Голоса; вопли тревоги. Шаги, шум голосов, тепло — о, благословенные теплые руки оттаскивают его прочь от смертоносных дверей. Два женских голоса и один мужской: «Как он сюда выбрался?» —»… не должен был сбежать» — «Позовите Вербу. Разбудите…» — «Он выглядит ужасно.» — «Нет.» — Чья-то рука повернула его лицо за волосы к свету. — «Он вообще так выглядит. Сказать трудно.»
Над ним маячило суровое и обеспокоенное лицо того, кто держал его голову. Ассистент Вербы; молодой человек, который ввел ему тогда успокоительное. Худощавый парень с евразийскими чертами лица и решительно очерченной горбинкой на переносице. Его голубая куртка гласила «В. Дюрона» — достаточно, чтобы свихнуться. Но не «Доктор В.». «Значит, назовем его… брат Дюрона.»
Молодой человек говорил: — … опасно. Невероятно, чтобы он в таком состоянии преодолел наши системы безопасности.
— Не з'опасн'сти. — Слова! Его язык выговаривает слова! — Пожарн' 'ыхд. — И он задумчиво добавил: — Болван.
Лицо молодого человека, сбитого с толку оскорблением, перекосилось: — Это ты мне говоришь, Короткое Замыкание?
— Он разговаривает! — Над ним возникло лицо его доктора Дюроны; ее голос дрожал. Он узнал ее, хоть ее прекрасные волосы и были сейчас распущены, темным облаком паря вокруг лица. Верба, любовь моя. — Ворон, что он сказал?
Парень наморщил темные брови. — Готов поклялсться, что он только что произнес «пожарный выход». Думаю, бессвязный бред.
Верба широко улыбнулась. — Ворон, все защишенные двери открываются вовне без каких-либо кодовых замков. Для бегства в случае пожара, химического выброса или… ты понимаешь, что за уровень мышления это демонстрирует?
— Нет, — холодно отозвался Ворон.
Должно быть, это «болван» уязвило Ворона, учитывая то, от кого оно исходило… он мрачно ухмыльнулся, глядя на парящие над ним лица и колыхающийся позади них потолок вестибюля.
Откуда-то слева донесся альт женщины постарше, разгонявший столпившихся. — Если вы здесь не нужны, отправляйтесь спать. — В поле зрения вплыла внимательно в него вглядывающаяся обладательница альта: доктор Дюрона, чьи коротко стриженые волосы были почти белы. — Помилуй, Верба, он чуть было не сбежал — в таком плохом состоянии!
— Ну уж и сбежал, — сказал брат Ворон. — Даже если он каким-то образом проник бы через силовой экран, нынче ночью он бы за двадцать минут замерз до смерти — в такой-то одежде.
— Как он выбрался?
Расстроенная доктор Дюрона призналась: — Должно быть, он прошел мимо поста, когда я была в ванной. Простите!
— А представьте, что он сделал бы это днем? Представьте, что его бы увидели? Это было бы катастрофой.
— Теперь я буду запирать дверь в секретное крыло на ладонный замок, — обещала разволновавшаяся Дюрона.
— Не уверена, что этого хватит — учитывая столь замечательное достижение. Вчера он даже ходить не мог. Это наполняет меня не меньшей тревогой, нежели надеждой. По-моему, у нас здесь нечто. Лучше будет поставить охрану у двери.
— Кого на это можно выделить? — спросила Верба.
Несколько докторов Дюрона, одетых кто в халат, кто в ночную рубашку, разом посмотрели на молодого человека.
— Ох, нет, — запротестовал Ворон.
— Верба может приглядывать за ним днем и продолжать свою работу. А ты возьмешь на себя ночную смену, — твердо распорядилась седоволосая.
— Да, мэм, — вздохнул парень.
Она повелительно махнула рукой. — А теперь заберите его обратно в комнату. А тебе, Верба, лучше бы проверить, не пострадал ли он.
— Я возьму парящую платформу, — отозвалась Верба.
— Для него платформы не понадобится, — усмехнулся Ворон. Он опустился на колени, поднял заблудшего на руки и, с шумом выхдохнув, встал.
Показывает свою силу? Гм… нет. — Он весит не больше мокрого пальто. Давай, Короткое Замыкание, пойдем обратно в кроватку.
Мрачно негодуя, он позволил себя нести. Обеспокоенная Верба оставалась рядом, пока они двигались через вестибюль, вниз по лифтовой шахте, через кладовку и обратно в это особое «здание под зданием». По крайней мере на сей раз, поскольку он продолжал дрожать, она сделала температуру вокруг кровати повыше.
Верба обследовала его, особое внимание уделив ноющим шрамам. — Он ухитрился ничего себе внутри не повредить. Но психологически он в плохом состоянии. Может, из-за боли.
— Хочешь, чтобы я ввел ему пару кубиков успокаивающего? — спросил Ворон.
— Нет. Просто пусть в комнате будет полумрак и тихо. Он вымотался. Думаю, он заснет как только согреется. — Она нежно коснулась его щеки, затем губ. — Знаешь, сегодня уже второй раз, как он заговорил?
Ей хочется, чтобы он поговорил с ней. Но он сейчас слишком устал. Слишком разволновался. Этой ночью между людьми, между всеми этими Дюронами, ощущалось напряжение — большее, чем просто страх медика за безопасность пациента. Они о чем-то беспокоились. О чем-то, имеющем отношение к нему? Сам для себя он может быть чистым листом, но эти люди явно что-то знают — и ничего не говорят.
Наконец Верба поплотнее запахнула халат и ушла. Ворон принес два стула, на один сел, а на другой положил ноги, устроился и принялся просматривать что-то с портативного считывателя. Учится, судя по тому, что он то и дело вызывал страницы заново или делал пометки. Учится на врача, сомнений нет.
Он откинулся на подушки, истощенный сверх всякой меры. Ночная экскурсия чуть было его не прикончила, и что же он узнал ценой всех этих страданий? Не особо много, не считая одного: «Это очень странное место».
И я здесь пленник.
