Я расскажу вам, ваше высочество, обо всем, что я видела во сне. В то время как я спала в парадной опочивальне вместе с другими четырьмя девушками, появилась Эстефания с одной свечой — дабы не слишком ярким был свет, подошла к нашей кровати посмотреть, спим ли мы, и убедилась в этом. Я же была словно в бреду и сама не знаю, спала или бодрствовала. И привиделось мне, будто Эстефания тихонько, чтобы никого не разбудить, открывает дверь и видит сеньора Тиранта вместе с коннетаблем, которые ее там поджидают. Они были при мечах, в плащах и куртках, а на ноги надели короткие шерстяные носки, чтобы громко не топать. Едва они вошли в комнату, как Эстефания задула свечу и пошла впереди всех, взяв за руку коннетабля. Предоблестный Маршал шел последним, и Эстефания, которая очень походила на поводыря, провела наших слепых к вам в спальню. Вы же, ваше высочество, были умащены благовониями, однако одеты, а не разоблачены и весьма нарядны. Тирант взял вас на руки и носил по комнате, беспрерывно целуя, а вы ему говорили: «Отпусти меня, Тирант, отпусти!» Тогда он положил вас на вашу кровать. — Тут Услада- Моей-Жизни подошла к кровати и воскликнула: — Ах, кровать! Сегодня — не то, что вчера, и нынче ты пуста, всеми оставлена и никому не нужна. Где же тот, кто был здесь, когда я видела сон? Мне кажется, что в забытьи я встала в одной рубашке, подошла к замочной скважине и стала смотреть, что вы делаете.

А еще что-нибудь тебе приснилось? — весело спросила Принцесса, громко смеясь.

Клянусь Пресвятой Девой Марией — да! — ответила Услада-Моей-Жизни. — Я от вас ничего не утаю. Вы, сеньора, взяли затем часослов и сказали: «Тирант, я из великой любви позволила тебе прийти сюда, чтобы немного тебя успокоить». Тирант же не знал, что ему делать теперь. А вы сказали: «Если ты любишь меня, то отныне постоянно должен рассеивать все мои страхи и сомнения. Из любви к тебе я взяла на себя сей грех, недостойный девицы, столь приближенной к трону. Не отказывай же мне в моей просьбе, ибо до сих пор я жила похвально целомудренной и свободной от прегрешений. Однако благодаря мольбам Эстефании — и по ее вине — ты смог получить милость от влюбленной женщины и теперь заставляешь меня сгорать от благородной любви. А посему я прошу тебя: соблаговоли довольствоваться уже тем, что тебе позволено прийти».

«Все, кто знает толк в любви, — отвечал вам Тирант, — осудят вас за чрезмерную и безумную тревогу, которую вы постоянно испытываете, тем самым нанося раны самой себе. Я же надеялся, что вы исполните мое желание, не страшась последствий. Однако я не хочу, чтобы вы разуверились в моей честности. И поскольку вашему высочеству не угодно мне уступить, но угодно мне доставлять мучения, то я готов с радостью исполнить все, что вы прикажете». «Замолчи, Тирант, — говорили вы, ваше высочество. — И не тревожься ни о чем, ведь моя честь полагается на твою любовь». И вы заставили его поклясться, что он не причинит вам никакой обиды. «А если ты захочешь совершить это, то немалый принесешь мне вред, и охватит меня такая тоска, что до конца дней своих буду я сетовать на тебя, ибо утраченную невинность не вернешь». Весь этот разговор между вами и Тирантом слышала я во сне. А еще — тоже во сне — видела я, как он без конца вас целовал, а затем, распустив шнуровку на лифе, торопился покрыть поцелуями всю вашу грудь. Когда же он хорошенько вас расцеловал, то захотел, чтобы рука его очутилась у вас под юбкой, дабы поискать насекомых. Но вы, моя добрая сеньора, никак не соглашались. И боюсь, что ежели б вы согласились, то данная Тирантом клятва тут же и была бы нарушена. Вы же, ваше высочество, ему говорили: «Придет время, и ты получишь в полное распоряжение то, чего так желаешь, а я сохраню невинность, чтобы отдать ее тебе». Затем приблизил он свое лицо к вашему и обнял вас за шею, а вы — его, и, прильнув к вам, как лоза, обвившая ствол дерева, он пылко вас целовал. Привиделось мне затем, что Эстефания лежала на своей кровати, и даже показалось, что я вижу ее белоснежные ноги, и будто бы она говорила: «Ах, сеньор, вы мне делаете больно! Сжальтесь надо мной хоть немного и не убивайте меня!» Тирант же ей говорил: «Сестрица Эстефания, неужели вы хотите запятнать свою честь, крича так громко? Разве вам не известно, что у стен часто бывают уши?» Тогда она взяла край простыни, положила его в рот и стиснула изо всех сил зубами, чтобы не кричать. Но вскоре не удержалась и снова громко воскликнула: «Что же мне делать, несчастной? Я не могу не кричать от боли, а вы, как я вижу, решили убить меня». Тут коннетабль заставил ее умолкнуть. Я же, слыша сладостную жалобу Эстефании, сокрушалась, что мне не повезло и не была я с вами третьей вместе с моим Ипполитом. Хоть и не искушена я в возвышенной любви, поняла я теперь, в чем ее цель. И узнала душа моя о любви то, что ранее было ей неведомо. Страсть моя к Ипполиту стала вдвое сильнее, потому как не досталось мне от него поцелуев, какие получили Принцесса от Тиранта, а Эстефания от коннетабля. Чем больше я о нем думала, тем больше страдала. Кажется, набрала я немного воды и смочила грудь и живот, дабы облегчить страдания.

Затем, опять взглянув во сне в скважину, вскоре услышала я, как Эстефания, лежавшая в забытьи, раскинув руки и сдавшись противнику, тем не менее сказала: «Уходи прочь, бессердечный! В тебе так мало любви, что ты имеешь жалость к девицам, только покуда не лишишь их целомудрия. Знаешь ли ты, бессовестный, какое наказание тебя ждет, если не получишь ты моего прощения? А я, несчастная, из сострадания к тебе, еще больше люблю тебя. Зачем же давал ты мне обещание, если теперь его нарушил? Зачем в знак клятвы соединил ты свою правую руку с моей? Зачем не далее как вчера призывал в свидетели святых, когда обманно ручался, что не причинишь мне зла и оправдаешь мои ожидания? Дерзость твоя неслыханна, ибо, полагаясь на свою власть надо мной, ты заранее вознамерился лишить меня покрова целомудрия. И дабы истинная причина моей жалобы стала вам известна...» — воскликнула Эстефания, обращаясь к Принцессе и Тиранту и показывая им свою рубашку, а затем добавила: «Любовь должна искупить эту кровь».

Все это она говорила со слезами на глазах. Потом сказала: «Кто теперь захочет знаться со мной, кто будет доверять мне, если я саму себя не смогла уберечь? Как же мне следить за девицей, которую мне препоручат? Утешает меня лишь одно: я не сделала ничего, что повредило бы чести моего мужа, и лишь выполнила его волю, хотя и против своего желания. На моей свадьбе не было придворных, и не служил священник в парадном облачении, не пришли на нее ни моя мать, ни мои родные; не раздевали меня, дабы затем облачить в свадебную рубашку, не поднимали силою на ложе, ибо я сама сумела на него подняться; не трудились ни музыканты играть и петь, ни любезные рыцари — танцевать, потому как свадьба моя была тайная. Однако все, что я сделала, будет приятно моему мужу». Много чего еще в том же роде говорила Эстефания. Затем, видя, что день близок, вы, ваше высочество, вместе с Тирантом старались ее утешить изо всех сил. Некоторое время спустя, когда запели петухи, вы стали умолять Тиранта уйти вместе с Диафебом, дабы никто в замке их не заметил. Тирант же нижайше просил вас, ваше высочество, оказать ему милость и снять с него клятву, дабы мог он одержать столь желанную победу, подобно своему кузену. Но вы не соблаговолили согласиться. И остались победительницей в сем сражении. Когда они ушли, я проснулась и не увидела вокруг ничего и никого, в том числе и Ипполита. Я глубоко задумалась, ибо, обнаружив влагу на груди и животе, решила, что сон этот — на самом деле явь. И до того мне стало горько, что я вертелась с боку на бок, словно больной, который находится при смерти, но никак не умрет. Решила я тогда любить Ипполита безо всяких ухищрений и прожить свою несчастную жизнь, как Эстефания. Но неужели глаза мои навсегда закроются, а никто мне так и не поможет? От любви до того взбудоражились все мои чувства, что я умру, если Ипполит не придет мне на помощь. Пусть бы уж лучше я провела всю жизнь в грезах! И в самом деле тяжко просыпаться тому, кому снились хорошие сны.

Тем временем остальные придворные дамы встали с постели и вошли в спальню Принцессы, чтобы помочь одеться своей госпоже. Когда отслужили мессу, Император отъехал вместе со всеми сицилийскими баронами, а герцог де Пера — вместе со всеми пленными. Тирант с коннетаблем сопровождали их целую лигу. Тогда Император просил их возвращаться в лагерь. Так как он сказал им это уже во второй раз, пришлось им исполнить его просьбу. Распрощавшись с Императором и баронами, Тирант подъехал к прекраснейшей Принцессе и спросил, не прикажет ли ему что- нибудь ее высочество на прощание. Принцесса приподняла с лица покрывало, и из глаз ее полились слезы. Только и смогла она произнести:

Да будет... — и, не в силах более говорить, разрыдалась, испуская горестные стоны. Она закрылась покрывалом, дабы о ее проступке не узнал ни Император, ни остальные.

И не упомнят люди, чтобы с каким-нибудь рыцарем произошло нечто подобное тому, что случилось затем с Тирантом, который, будучи без чувств от прощания с Принцессой, на ходу упал с лошади. Однако, едва оказавшись на земле, он вскочил на ноги и погладил своего скакуна, говоря, что у того что-то болит. Император и многие из присутствовавших там увидели это и поспешили к нему. Он же сделал вид, что рассматривает копыто лошади.

Император спросил его:

Маршал, как же это вы упали?

Тирант ему ответил:

Сеньор, мне показалось, что у моего скакуна что-то болит. Я наклонился посмотреть, что с ним, и под тяжестью доспехов порвался стремянной ремень. Однако, сеньор, нет ничего удивительного в том, что падает человек: конь и о четырех ногах да спотыкается, а у человека их всего две.

И Тирант поскакал в одну сторону, а Император со своими людьми — в другую. Принцесса же не могла унять слез и потому не захотела вернуться к Тиранту. Она спросила у Эстефании, что с ним случилось. Та передала ей ответ Тиранта Императору.

Это произошло с ним не иначе, как из-за моего отъезда, — сказала Принцесса. — Покуда тебя не было, я так испугалась, что ни о чем не могла думать, и страдала еще больше, чем прежде.

Такой они вели разговор. Тем временем Тирант доехал до замка сеньора де Малвеи. Он распорядился, чтобы коннетабль взял половину людей, пеших и конных, и отправился охранять лагерь.

А я поскачу в порт, куда пришли корабли, и прикажу их немедленно разгрузить, — сказал Тирант. — А коли увижу, что зерна недостаточно, то пошлю их опять в Константинополь или на Родос — мне говорили, что нынче там собрали большой урожай пшеницы. А ежели и тогда мало у них будет груза, пусть идут они на Кипр.

Ночью Тирант прибыл в порт и обнаружил, что почти все судна уже разгружены. Их хозяева и моряки очень обрадовались приезду Тиранта и рассказали ему, что семь генуэзских кораблей вошли в порт Бельпуча.

Все мы опасались, как бы они не дошли досюда и не взяли нас в плен.

Тирант же сказал им:

Судя по всему, они еще больше боятся вас, чем вы их, коли они не решились напасть. Хотите, мы нагоним на них еще большего страху?

Взяли они тогда рыбачью лодку и послали на ней вооруженных людей узнать, сколько примерно народу прибыло на генуэзских кораблях и сколько галиотов находится в порту. В ту же ночь Тирант приказал разгрузить всю оставшуюся пшеницу. Утром рыбачья лодка привезла такие новости: больших кораблей было семь, всех людей и лошадей уже высадили на берег и теперь начали разгружать зерно и остальной провиант.

Клянусь Всемогущим Господом, — воскликнул Тирант, — раз они уже высадили на берег лошадей, я сделаю все, чтобы отведать хлеба из их зерна!

Он быстро снарядил корабли, отправив на них множество вооруженных воинов и самострельщиков. В порту стояло еще три галеры, но они не смогли отплыть с Тирантом, так как их в это время чинили. Ночью Тирант вывел корабли в море. От одного порта до другого было не более тридцати миль. Когда рассвело, находившиеся в порту Бельпуча обнаружили на море пять кораблей Тиранта и, решив, что это суда, шедшие с Великим Караманем, ничего не заподозрили. Суда Тиранта подплыли к порту, вошли в него, атаковали сначала пять из семи генуэзских кораблей, на которые тут же перебралось множество людей Тиранта, а затем и остальные два. Так как на них почти никого не было, захватили их почти без труда и без крови. После чего вывели из порта эти корабли, полные пшеницы и овса, вяленого бычьего мяса и кипрского вина. Все это, говорю вам, весьма оказалось кстати и помогло христианам, ибо из-за длительной войны не было в стране ни зерна, ни мяса и все поступало к ним лишь с моря. Тирант отдал часть пшеницы сеньору де Малвеи, остальное же отправил в лагерь под городом Сан-Жорди.

Когда Тирант возвращался с добычей, то разговаривал с турками, захваченными в плен. Он расспрашивал их о новостях из Турции, чтобы проверить, сходятся ли они с теми, которые сообщил ему Сипрес де Патерно. Турки подтвердили, что Великий Карамань ведет огромный флот и что вместе с ним плывет верховный владыка Индии. Великий Карамань везет свою дочь, девицу необыкновенной красоты, дабы отдать ее в жены султану.

Везет он также множество девиц, очень знатных, а еще — невесту сына Великого Турка. Все они разодеты в дорогие парчовые туники до пят, расшитые бриллиантами и рубинами.

Один из турок сказал:

Я видел однажды дочь Великого Караманя. Это было почти две недели назад, в пятницу после салята. На ней была туника, украшенная драгоценными каменьями, за которые, как говорили, можно купить целый город. И каждая из девиц везет с собой приданое, ведь среди них едет двадцать пять невест, и все — для знатных сеньоров. С ними плывет жена короля Каппадокийского. Когда мы прибыли сюда, то в порту нам сказали, что какой-то чертов француз сделался

Маршалом греков и выигрывает все сражения. Говорят, зовут его Тирантом. Он, может, и совершил благие дела, как идет о том молва, но, ей-богу, имя у него некрасивое и подлое: ведь тиран означает узурпатор добра, а проще говоря — вор. Поверьте, каково его имя, таковы должны быть и дела, ибо ходят слухи, что в своем письме к королю Египетскому, с которым не решился он сражаться один на один, сообщал он, что влюблен в дочь Императора. Когда выиграет он все сражения, то обесчестит его дочь, его жену, а затем убьет его самого. Ведь именно так привыкли поступать французы. Что за отвратительный народ! Вот увидите: коли не убьют его вскорости турки или христиане, сделается он Императором!

Клянусь, ты совершенно прав, — сказал Тирант. — Эти французы — отвратительный народ. А Тирант и еще хуже дел натворит, чем ты говоришь, ведь он — ужасный вор и только и ищет, где бы украсть. И как знать, может, и в самом деле обесчестит он дочь Императора и захватит власть. А кто ему хоть слово скажет, если даже он перепортит всех девиц?

Да дарует вам Господь благодать! — сказал моряк. — Вы, кажется, с ним хорошо знакомы и знаете, какие он уже совершил предательства и какие еще способен совершить.

Ипполит, который был там, выхватил меч, чтобы снести моряку голову, но Тирант быстро встал и забрал у него оружие, а затем снова принялся беседовать с моряком, беспрестанно понося себя самого. Моряк сказал:

Клянусь святой водой, в которой меня крестили, что, попадись мне в руки этот предатель Тирант, как попадались многие другие до него, я бы повесил его на верхушке самой высокой мачты корабля.

Тирант весело смеялся и получал большое удовольствие от слов моряка. Будь это кто-нибудь другой, Тирант проучил бы его как следует или повесил бы. Но ему он вручил шелковую куртку и тридцать дукатов в придачу, а как только сошли они на берег, тут же отпустил его на свободу. Представьте себе, каково было несчастному моряку, когда он узнал, что это и есть Тирант! Моряк опустился перед ним на колени и просил прощения. Тирант охотно простил его и сказал:

Плохих людей следует поощрять, чтобы они говорили хорошее, а хороших — чтобы не говорили плохого.

После этого Тирант собрал моряков и пригласил их пообедать с ним. А после обеда держал с ними совет и сказал им следующее:

Сеньоры, вам известно уже, что говорят о Великом Карамане и о верховном владыке Индии: ведут они сюда огромное войско и везут множество жен, замужних и на выданье. А еще захватили они с собой пожертвованные богатства, собранные следующим образом: когда мавры ведут войну с христианами, то, по обыкновению, пускают по всем мавританским землям особый чан для добровольной подати. И как сказал мне Сипрес де Патерно, слышавший об этом от самого султана, везут они более трехсот тысяч дукатов, ибо каждый мавр давал сколько мог, дабы завоевать Греческую империю, и были дома, жертвовавшие до сорока дукатов. Говорят, что из Тунисского королевства передали более семидесяти тысяч дукатов. Вот и подумайте, какую славу приобретем все мы и какую добычу каждый из вас, коли случится так, что добьемся мы победы над маврами. А теперь пусть каждый из вас скажет, что он думает по этому поводу.