Среди намеченных для посещения мест Ильф и Петров включили тюрьму Синг-Синг, расположенную недалеко от Нью-Йорка в городке Оссенинг. Авторы «Одноэтажной…» посвятили Синг-Сингу семь или восемь страниц своей книги, они подробнейшим образом описали и старый корпус, и новый, они текстуально привели слова помощника начальника тюрьмы, сожалевшего о том, что американская пенитенциарная система не ставит целью исправить человека, а только наказать; Ильф и Петров побывали и в помещении, где находился электрический стул, отметили, что должность палача чрезвычайно желанна, поскольку за каждое включение рубильника он получает сто пятьдесят долларов — нет отбоя от желающих. Они с присущим ему юмором рассказывают о том, как Мистер Адамс всенепременно хотел испытать электрический стул во всех подробностях (кроме, разумеется, главной). Но я читал и все пытался догадаться: для чего это описание?

Ведь чистые с хорошим воздухом камеры, в которых, помимо кровати и письменного стола, есть унитаз и радиоточка, а стены декорированы постерами роскошных девиц — это совершенно не похоже на русскую тюрьму. Не могли они не знать о том, как содержатся заключенные в СССР. Значит, они специально обращали внимание читателя на эту разницу в пользу Америки?

Еще одна любопытная деталь: они пишут о том, что попали в Синг-Синг в выходной день, когда заключенным было разрешено гулять во дворе. Там они увидели группу мужчин, игравших шарами в какую-то незнакомую им игру. Им объяснили, что это игра итальянская, и что в тюрьме очень много итальянцев. Но они вообще не пишут о чернокожих, что удивительно: сегодня афроамериканцы составляют восемьдесят процентов тюремного населения (и около десяти процентов населения страны), то есть тюрьмы отличаются «черным цветом». Если бы так было тогда, такие наблюдательные люди, как Ильф и Петров, несомненно обратили бы на это внимание. Значит, так не было? Почему тогда, всего лишь за полвека с небольшим, так радикально изменилась картина?

Мы в Синг-Синг не попали. Но посетили две другие тюрьмы, одну в городе Ливингстоне, штат Техас, другую в Луизиане. С нее я и начну, с самой большой тюрьмы в Соединенных Штатах Америки, название которой — «Ангола»…

В ней содержатся более пяти тысяч заключенных. И все они дожидаются своей смерти, потому что все они — за исключением человек десяти, приговоренных к смертной казни — приговорены к пожизненному заключению.

В «Анголе» нами занимался помощник начальника тюрьмы по связям с общественностью, некто Гарри Янг. Мужчина видный, здоровенный, усатый, лет пятидесяти пяти. Часто улыбается, любит сострить, ввернуть смачное словцо, дает вам понять, что вы — дорогие и желанные гости, но не спускает с вас глаз. Все вопросы — только ему, запрещено разговаривать с кем-либо из тюремного персонала без его личного разрешения, то же относится к заключенным. Жаль, конечно, что не было начальника тюрьмы, Берла Кейна, жаль, потому что говорят, что с его приходом порядки в «Анголе» радикально изменились.

Брайан Кан подтвердил (он как адвокат в свое время сумел вытащить невинного человека из этой тюрьмы), что «Ангола» пользовалась репутацией самой страшной, самой кровавой и жестокой тюрьмы Америки. Управляли всем сами заключенные, дело дошло до того, что в знак протеста против жестокого обращения тридцать один человек перерезал свое ахиллово сухожилие.

Берл Кейн — как рассказывают — человек глубоко религиозный, который считает, что пожизненное заключение само по себе тяжелейшее наказание, что надо способствовать тому, чтобы человек сохранял чувство собственного достоинства, переродился, вновь, по сути дела, стал человеком.

Конечно, мы видели не все. Нам не показали камеры-одиночки, где держат «непослушных» по двадцать три часа в сутки и выпускают на прогулку только на один час. Нам не показали тюремный карцер, равно как и те камеры, в которых сидят приговоренные к смертной казни. Но многое показали, и это произвело впечатление: заключенные ходят в своей одежде, а не в тюремной робе, им позволяется носить нормальные ремни, пользоваться шариковой ручкой, ходить по помещениям, где они исполняют ту или иную работу.

В «Анголе» есть свое радио, которым управляет заключенный Уолтер Дикс, приговоренный к пожизненному заключению за убийство. Он сидит уже восемнадцать лет. Он говорит:

— Наш начальник — просто подарок от Бога.

— Правда? Все тут твердят это.

— Да, он позволяет нам быть людьми. Мы же не звери. К нам здесь относятся как к людям, а не как к животным, нам многое разрешается. Не думаю, что в других тюрьмах, как у нас, можно подойти к служащим поздороваться за руку… Это такая тюрьма, понимаете, дар Божий…

Вот парадокс: эти люди никогда не выйдут отсюда, но их пытаются сделать людьми, а во всех других тюрьмах, откуда когда-то выйдут, отсидев свои сроки, заключенные, из них делают зверей.

В «Анголе» даже есть хоспис, в нем работают около пятидесяти добровольцев, среди них — Тед Джорбан, осужденный на 140 лет (из них он уже отсидел около 40). Вот его слова:

— Раньше здесь человек умирал в одиночестве, а теперь рядом с ним кто-то есть. Понимаете, то есть рядом с тобой, с умирающим, постоянно находится кто-то 24 часа в сутки. Буквально сидит рядом, пока человек умирает, чтобы тот умирал не в одиночестве…

Конечно, я увидел в «Анголе»: как под палящим августовским солнцем трудятся в поле, собирая какие-то плоды, заключенные, трудятся по двенадцать часов кряду. Это, как объяснили мне, новички, к тому же осужденные за «сексуальные преступления» (в основном изнасилования). После двенадцати часов такой изнурительной работы, объяснил нам г-н Янг, эти люди еле волочат ноги, и ими проще управлять, не возникает конфликтов. Они будут работать так каждый день в течение трех месяцев, потом отличившихся послушным поведением переведут на другие, менее тяжелые работы. Два или три раза в день привозят в здоровенных пластмассовых бочках воду — людям надо пить. Поодаль на коне сидит часовой с винтовкой. Он не спускает глаз с заключенных. Второй страж, тоже на коне, постоянно курсирует между работающими, следит за тем, чтобы они не разговаривали, не отлынивали — у него нет оружия, чтобы заключенные, в случае чего, не смогли бы отнять его. При возникновении любого беспорядка вооруженный караульный достает винтовку и стреляет вверх, если это не приводит ни к чему, он стреляет на поражение…

«Ангола» произвела на меня странное впечатление. Было такое ощущение, будто я попал на какой-то остров покоя и благоденствия, но при этом меня не покидало чувство, что где-то рядом находится невидимая мне дверь, за которой творятся невообразимые ужасы. Почему? Не знаю…

В тюрьме Ливингстона предстояло интервью с приговоренным к смертной казни.

Описывать эту тюрьму особо нечего. Подъезд к ней охраняется полицейскими, она расположена за несколькими рядами колючей проволоки высотой метра четыре. Сама проволока не колючая, а усеяна мелкими стальными лезвиями — она так и называется по-английски — razor wire, «лезвийная проволока». Поставили машину на парковку и пошли к главному входу — нас было только двое, оператор и я, больше не разрешалось. Вошли. Небольшое, со всех сторон просматриваемое помещение, всего один человек охраны: крупная блондинка лет сорока пяти с почти прозрачными голубыми глазами. Разговаривала вежливо, но без тени радушия. Проверила документы, вызвала представителя тюрьмы по работе с прессой. Это оказалась вполне милая темноволосая девушка, очень приветливая. Повела нас в отдельное здание, специально отведенное для таких встреч. Небольшой вестибюль, затем коридор. Справа — стена. Слева — ряд камер, отделенные от коридора пуленепробиваемым стеклом, у каждой камеры с наружной стороны — настенный телефон, такой же телефон внутри камеры.

— Постойте здесь, сейчас приведут заключенного, — сказала она, подведя нас к одной из камер.

Вскоре появился приговоренный — высокий, очень красивый чернокожий молодой человек лет двадцати. Руки за спиной в наручниках. Ввели его в камеру, заперли за ним дверь, в которой на уровне сидящего человека проделано круглое отверстие. Сев на стул, он просунул руки в это отверстие, и с него сняли наручники. Он снял телефонную трубку, его примеру последовал я, и он сказал:

— Привет. Меня зовут Кристофер Янг, я приговорен к смертной казни за убийство при попытке ограбления.

Дальше я привожу наиболее, на мой взгляд, важные отрывки из нашего интервью. Они не нуждаются в комментариях.

— Вы признались в этом преступлении?

— Нет. Я невиновен.

— Но коллегия присяжных заседателей признала вас виновным. И вас приговорили к смертной казни.

— Да.

— Скажите, пожалуйста, что вы думаете о смертной казни как таковой? В принципе.

— Я думаю, это просто такой способ очистить улицы от тех, кто им кажется «плохим», они решили взять на себя работу Бога, понимаете?

— Понимаю.

— Сейчас в Техасе любого к смерти могут приговорить. Даже тех, кто ее совершенно не заслуживает, кто ничего такого не сделал, чтобы его казнить. Как я, например. Но приговорить могут любого.

— Вы знаете, сейчас во многих странах мира и в ряде штатов США нет смертной казни. Там считают, что максимум, что можно «взять» с преступника — это пожизненное заключение в тюрьме. Что вы думаете об этом?

— Ну, это, может, даже более жестоко, чем смертная казнь, ведь так? Представьте себе: всю жизнь на нарах!

— У вас были деньги на адвоката?

— Нет, не было.

— Значит, адвоката предоставило государство?

— Да.

— Можно ли сказать, что те, у кого есть деньги, как правило имеют больше шансов быть оправданными?

— О да! Это хорошо заметно здесь, в Техасе. Среди смертников нет ни одного, у кого был собственный, частный адвокат.

— Правда?

— Сейчас в списке смертников в Техасе — 380 человек, и у всех были адвокаты, предоставленные государством.

— А как насчет всего этого равенства и так далее?

— Это вы о чем?

— В Конституции сказано, что все люди равны от рождения и так далее.

— Да это все слова только. Как должно быть. Но никто не вспоминает об этом, пока не окажется в ситуации вроде моей. А когда ты все-таки оказываешься в подобной ситуации, ты начинаешь задумываться о том, что где написано, что где сказано, о том, что написано в их законах, которые они принимают и сами же их нарушают. Они хотят, чтобы ты их соблюдал, сами их не соблюдают.

— А вы обжаловали свой приговор?

— Да.

— Он на апелляции?

— Да, на апелляции. Не знаю, уже рассматривают ее или нет — я же здесь всего пять месяцев как приговорили к смертной казни. Может, и не дошла еще.

— Правда?

— Да, и неизвестно, когда дойдет и ею займутся.

— То есть это будет долгая история?

— Да, хотя, может быть, и не такая долгая. Может, года три-четыре, а по закону о противодействии терроризму меня могут и раньше шлепнуть.

— Но вы же не террорист?!

— Верно, но они считают, что любой заключенный, который есть в списке смертников — террорист.

— Вот как? А кто такие «они»?

— Это правительство штата, федеральное правительство, они считают нас террористами, и если бы сейчас началась война в Америке, они бы имели право нас всех тут же убить, так как мы представляем угрозу Соединенным Штатам Америки. Такое право дает им закон о противодействии терроризму — убить нас всех, если Америка сегодня начнет войну. Вот что это за закон. В соседней камере от меня сидит человек — так он ждет исполнения смертного приговора уже двадцать шесть лет, и в этом году они подтвердили решение о смертной казни. Апелляции идут не быстро, процесс долгий. Если у тебя нет хороших оснований для апелляции, то есть все шансы, что тебя казнят раньше…

— …Что вы думаете насчет так называемой «американской мечты»? Ну, если ты долго и усердно трудишься, если у тебя есть конкретная цель, если ты готов посвятить этому свою жизнь и так далее, то в итоге будешь вознагражден за свои старания и добьешься того, к чему стремился?

— Н-е-е-е. Для меня это, типа, как реклама. Ты можешь всю жизнь горбатиться, делать все, как надо, и все равно оказаться не в том месте. Понимаете, никто не ищет неприятностей, но от проблем не спрячешься. Ты просто можешь оказаться не в том месте, не в то время. Например, я сижу здесь и кто-то может взять и застрелить меня, а обвинят в этом вас, так как вы просто находились рядом. То есть вы не виновны, но все равно обвинят вас, ведь вы здесь рядом стоите, а того, кто это сделал, отсюда не видно, так что доказать вы этого сами не можете, и вас обвинят — и ничего вы с этим поделать не сможете… Вся эта фигня с «американской мечтой» ко мне уж точно никак не относится, я всю жизнь трудился, я работал с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать лет…

— Путешествуя по Соединенным Штатам, мы просим людей завершить предложение… Вот оно: «Для меня, лично для меня, быть американцем значит…»

— Ни-че-го! (смеется). Для меня это абсолютно ничего не значит, я и не задумываюсь, что значит быть американцем… Я никогда не думал об этом, никогда не говорил, типа «я люблю свою страну»…

— Кристофер, скажите мне вот что: почему вы согласились встретиться со мной?

— Я хочу, чтобы люди узнали, что здесь происходит на самом деле… Хочу, чтобы люди узнали, что здесь происходит. Потому что здесь к нам относятся хуже, чем к диким животным. А все, что вы здесь видите — это парадная часть, здесь все выглядит хорошо, здесь все такое аккуратненькое, беленькое, чистенькое, но там, внутри, полный беспредел…

— Вы сейчас говорите с очень большой аудиторией. Что бы вы им сказали? Что бы вы хотели, чтобы они узнали?

— Тем, кто в списке смертников, нужна помощь, нам нужна ваша помощь. Нам здесь нужно больше справедливости при определении списков смертников, больше справедливости во всей нашей несовершенной системе правосудия, всей Америке нужно побольше справедливости… Я считаю, что государству никого нельзя приговаривать к смерти, пусть Бог решает, кому жить, а кому — нет…

Когда я вышел из тюрьмы, я увидел около входа нечто похожее на тяжелую урну для мусора. Я открыл люк и увидел, что урна набита песком. На самом деле здесь разряжают свое табельное оружие входящие в тюрьму полицейские — это для того, чтобы в случае чего заключенный не мог бы вырвать у полицейского заряженное оружие. Я попросил оператора снять эту урну, но как только он приступил к делу, из тюрьмы выскочила белоглазая блондинка, которую я упомянул ранее, и стала требовать, чтобы мы сейчас же прекратили съемку, на которую у нас не было разрешения.

— И не вздумайте уезжать! — с угрозой добавила она.

Потом она позвонила какому-то начальству, минут через пятнадцать к нам вышли двое с недовольными лицами, я объяснил им, что снимал урну и больше ничего, кроме некоторых общих планов, что готов прямо здесь показать им съемку. Они посовещались минут пять и отпустили нас, сказав на прощание:

— В Техасе с полицией не шутят.

После тюрьмы ехали в сторону города Мемфиса, штат Теннесси, и спорили:

Познер: Я считаю, что главное право, которое есть у человека, это право на жизнь. Для меня, в принципе, государство не имеет права убивать человека.

Кан: Я считаю, что некоторые военные преступления, имеющие отношение к геноциду, заслуживают смертной казни. Я считаю, что некоторые виды насильственных, особо жестоких преступлений, требуют того, чтобы была возможность убить того, кто отнял чужую жизнь. Единственное, что смогло поколебать мою позицию, это интервью с монахиней Хелен Крейджиан, которая сказала, что мы совершаем ошибки, что присяжные заседатели иногда ошибаются. А если мы используем смертную казнь, то мы лишим жизни и невинных людей. Это неизбежно. И я ничего на это не смог возразить.

Ургант: Я правильно понимаю, что вам человек, которого вы интервьюировали в камере смертников, сказал, что у него был самый простой, плохой адвокат, и большинство из тех людей, которые сейчас находятся в камере смертников, они все были с плохими адвокатами, то есть с теми, которых им предоставило государство, и не было у них нормальных адвокатов, хороших, потому что у них просто не было денег. Получается — неравноправие. И получается, что рычаг опять во всей этой истории — это деньги. И в обратную сторону это может работать — виновный человек, имеющий хорошие деньги и хорошую защиту, может избежать этого наказания. То есть получается, что, по крайней мере, по этому показателю, демократия находится в загоне страшном.

Кан: Я не верю, что во многих странах мира равноправие находится на таком же уровне, как в Америке. У нас в большинстве штатов есть отлаженная система государственных защитников. Мы прошли долгий путь, чтобы защитить права от нарушений. Факт, статистический факт, состоит в том, что подавляющее большинство людей, которые предстоят перед судом по обвинению в преступлении, виновны в них. И многие из них — преступники-рецидивисты. Давайте не будем делать вид, что большинство людей в тюрьме являются невинными ангелочками, которым там не место. Это абсолютная неправда.

Познер: Но я говорил только об одном — о смертной казни. И когда ты говоришь, что есть люди, которые заслуживают смерти… я бы хотел, чтобы что-то ужасное и неотвратимое убило их. Они заслужили умереть от страшной формы рака. Я бы хотел этого, но я считаю, что мы, как люди, не имеем права отнимать жизнь у другого человека, мы совершаем узаконенное убийство. Хотим мы этого или нет.