ЧАСТЬ 2
ХРУСТАЛЬНЫЙ КАПКАН
Глава 10
О.А.К
Лёд.
Сотни, тысячи, миллионы кубометров льда невиданных размеров и причудливой формы.
Загадочная, манящая и одновременно — недоступная, словно капризная красавица, за пестрой вычурностью и игривостью которой скрывается чудовищная ледяная пустота, земля. Безликое и безжалостное царство холода и смерти, каким она была уже многие тысячи лет.
Антарктика.
Белый кусочек холста на пестром теле планеты, хрустальная пустота, заполнить которую ни у природы, ни у Господа почему-то так и не хватило фантазии. Необъяснимая, нездешняя, завораживающая красота. Гордая отшельница, не желающая подчиниться ни человеку, ни иным силам. Уступит ли она когда-нибудь? Приоткроет ли веками скрываемые под километровой толщей незыблемого льда секреты для настойчивых смельчаков, которых до этого лишь дразнила, щекоча по обветренным лицам колючей снежной крошкой?
Солнечные лучи, отражаясь от бескрайнего ледяного пространства, нещадно били по натруженным сетчаткам глаз ослепительными вспышками, с легкостью проникая через потертые стекла стареньких солнцезащитных очков, — нормальную маску ему дать отказались.
Антарктическое лето. Долго оставаться на одном месте было опасно.
— Ну, что уставилась? Тебе-то уж точно на все плевать! — еще раз оглядев ледяную пустыню, сквозь стиснутые зубы пробормотал человек и снова медленно побрел вперед.
Обутые в снегоступы ноги глубоко увязали в плотном снегу.
* * *
Это было странное и страшное ощущение одновременно. С одной стороны, обитатели отрезанного от всего мира материка привыкли сидеть на одном месте по нескольку месяцев, коротая время за однообразной работой в консервных банках многочисленных исследовательских баз и станций, которых на тот момент было более восьмидесяти. Но с другой, унылые будни полярников всех национальностей ежедневно скрашивало появление нового крестика, зачеркивающего дату на календаре и приближающего долгожданное прибытие корабля, который доставит их на большую землю, к родным и семье.
Но теперь возвращаться было некуда, да и не на чем.
До войны Антарктида, согласно мировым договоренностям, являлась безъядерной зоной, на территории которой были запрещены испытания любого ядерного оружия, и в Судный день она не подверглась ударам. Поэтому последние двадцать лет обитатели разбросанных по ее поверхности баз были обречены на безвестную жуткую смерть, уныло доживая свой век в безмолвной ледяной пустыне, окруженной мерзлотой.
Незадолго до войны от российской базы отчалило научно-исследовательское судно «Лев Поликарпов», которое время от времени привозило провизию, научное оборудование, новые генераторы взамен старых, а также аккумуляторы для ветроустановок.
А через несколько дней с корабля передали, что Москва уничтожена, а вместе с ней Нью-Йорк, Париж, Лондон… весь мир. Это были последние звуки, которые донеслись из приемника. Связь неожиданно прервалась, и восстановить ее так и не получилось.
Ядерная война. «Завтра» уже не будет. Последний приговор моментально осиротевшим последним сынам человечества…
— Только безъядерный континент остался безъядерным, — изредка с горькой усмешкой, качал головой кто-нибудь из местных. — А толку-то?
Когда случилась Катастрофа, на постоянных и сезонных базах находилось около четырех тысяч человек, из которых русских было сто пятьдесят. К 2033 году общее население едва дотягивало до тысячи душ, включая разноязычных беженцев.
Через несколько лет после войны, когда стало окончательно ясно, что за ними никто не придет, несколькими базами, находящимися недалеко друг от друга, включая американскую, русскую, немецкую и английскую, было принято единогласное решение сплотиться в ОАК — Объединенную Антарктическую Коалицию. Вместе у уцелевших представителей разных национальностей было больше шансов на длительное выживание. За официальный язык был принят английский. Поначалу худо-бедно налаженная радиосвязь с другими станциями через какое-то время пропала — остатки бесценного топлива берегли для вертолетов и снегоходов, а пробиться сквозь помехи в эфире стало крайне сложно.
Со временем люди кое-как научились добывать некоторые виды полезных ископаемых и выращивать под геодезическими куполами овощи и злаки, наплевав на Мадридский протокол, который запрещал подобную деятельность в Антарктиде. Так что худо-бедно, но все-таки жили. Точнее, выживали. Со временем родилось даже несколько детей — тощих, бледных, с огромными запавшими глазами.
Кормились в основном пингвиньим да птичьим мясом, наведываясь в просторный ангар на российской базе «Новолазаревская», куда было решено свезти все запасы с остальных объектов. Эта операция значительно истощила запасы топлива для вездеходов, и с тех пор ими больше почти не пользовались.
После изнурительных трудов пингвинов удалось с грехом пополам одомашнить и начать разводить, обеспечивая регулярным пропитанием брошенных на произвол судьбы людей. Популяция пингвинов контролировалась местным Советом, все суточные пайки были строго нормированы, и самовольное истребление птицы каралось самой страшной мерой наказания — изгнанием из Коалиции, ссылкой в ледяную неизвестность. У снабженного скудным пайком и луком с пятью стрелами преступника оставался единственный шанс — найти другую станцию с помощью выдаваемого компаса, но пока это не удавалось никому. Поначалу особо строптивые не уделяли этой угрозе должного внимания, но когда после нескольких инцидентов виновного безжалостно выставляли вон, желающих нарушать новые законы резко убавилось.
С нашествиями морских леопардов, которые прежде никогда не нападали на человека на земле, удавалось справляться при помощи луков и самодельных арбалетов — с момента катастрофы сохранившиеся патроны и огнестрельное оружие берегли как зеницу ока, применяя их только в крайнем случае. После охоты огромные, сочащиеся кровью туши сразу пускались в расход: клыки и кости шли на оружие, жилы — на тетивы, остальное — на корм людям и зверью. Мясо было жестким и вязло в зубах, но выбирать не приходилось.
Но самой страшной проблемой для обитателей Коалиции была сезонная миграция пингвинов с мыса Горн. Не забавных, облаченных в «смокинги» и семенящих вразвалочку увальней, а злобных, зловеще горланящих зверюг, которых сплошной волной черных туш выплескивали на ледяные берега Антарктики изменившиеся за двадцать лет подводные течения. Новый мир мог ожесточить кого угодно — ожесточил он и миролюбивых глуповатых птиц, не прибавив им разума, но озлобив их до невероятности. Схватки с морскими кочевниками не раз уносили человеческие жизни, как отчаянно ни сражались бы люди.
Конечно же грызлись и между собой.
…Среди случайно выживших в Последней войне оказался корабль австралийских ВМФ. Когда обуявшее планету ядерное пожарище стало понемногу стихать, капитан решил плыть в сторону Антарктиды — ближе ничего не было. Но, достигнув цели, охваченный безумием экипаж стал мстить всем, кого посчитал виноватым в случившейся катастрофе: русским, китайцам, американцам, щедро пропитывая белоснежные ледники дымящейся, но быстро стынущей человеческой кровью.
Все это время Антарктида безмолвно — а может, и с удовлетворением — наблюдала, как на ее земле год за годом медленно угасают последние очаги уничтоженного человечества.
* * *
В просторной столовой российской исследовательской базы «Новолазаревская», расположенной на Земле Королевы Мод, снова вершили суд. В ночь накануне разбирательства кто-то проник в загон с кормовыми птицами и зарезал одну из них. Возбужденно гомонящие люди устроились где попало — на стульях в центре помещения, на сдвинутых к стенам столах, на которых кто сидел, а кто, наоборот, вытянулся, чтобы лучше видеть поверх голов стоявшего перед столом с членами совета высокого блондина средних лет. Кого тут только не было: и голландцы, и французы, и американцы, и японцы с немцами…
К последней народности как раз и относился подсудимый, что вызывало многочисленные недовольные толки среди его соплеменников — еще бы, совет призвал к ответу Ханса Крюгера, одного из самых уважаемых биологов в скудном ученом мире обитателей Антарктики.
— Ладно. Думаю, разумнее всего будет начать с того, кто что видел, — призвав собравшихся к тишине, приступил к разбору дела начальник базы Лев Николаевич Дубков — дородный мужчина лет шестидесяти с брыластыми, плохо выбритыми щеками. — Макмиллан, начнем с тебя.
— Тут и говорить-то не о чем, — буркнул оперевшийся на пустую топливную бочку рослый бородатый американец со сдвинутой на затылок выцветшей ковбойской шляпой. — Я, как всегда после отбоя, ветряки обходил, а это в другой стороне от загона. Ты лучше вон у Бака спроси. Он ведь там по соседству копается.
— А чего сразу я? — замялся под пристальными взглядами окружающих небритый толстяк Бак, на животе которого из последних сил держались пуговицы просаленной клетчатой рубашки. — Ну да, у шестого генератора муфта полетела, я подумал, надо заменить, чего тянуть-то…
— И? — нахмурился Лев Николаевич.
— Закопался до ночи. Потом слышу, у пингвинов в загоне неспокойно, — Бак с неохотой давил из себя слова — вынужденное признание явно давалось ему с трудом. — Вот и пошел посмотреть, чего да как.
— И? — нетерпеливо подталкивал свидетеля Дубков. — Что ты увидел?
— Я подошел к загону, смотрю, дверь приоткрыта. Думал, от ветра распахнулась, вот птицы и загомонили, — продолжал загнанный в угол механик. — Потом гляжу — а замок-то в сугробе лежит.
— Ну да, загон всегда на ночь закрывается! — выкрикнул кто-то из толпы.
— Мы же сколько раз голосовали, чтобы охрану выставить, — поддержали со стола у стены.
— Нечего лишним рукам без дела простаивать! — отрезал сидящий рядом со Львом Николаевичем сухонький старичок. — В котором часу это было?
— В районе половины первого, точно не помню, — прикинул Бак.
— Что было дальше?
— Я зашел внутрь, ясно же — залез кто. У меня с собой разводной ключ был, думал, шугану, если что.
— Продолжай.
— Пошел в темноте вперед. Потом гляжу, в ближайшем загоне возится кто-то. Ближе подошел, вижу, мужик какой-то птицу пожирнее скрутил, одной рукой ей клюв зажал, чтоб не кричала, а в другой нож. Пилит птице шею.
— И кто это был?
— Я сначала хотел Рэнди позвать, — не торопился с ответом Бак и, облизнув губы, кивнул в сторону пожевывающего тоненькую палочку Макмиллана. — Мало ли, может, это кто из австралийцев чокнутых залез? Тогда общую тревогу объявлять бы пришлось…
— Купер, не тяни! — поторопил Лев Николаевич. — Тебя пригласили для дачи свидетельских показаний, а не колыбельную петь. Народ уже засыпает.
— В общем, спрятался я за подпорку и стал ждать, когда он решит свалить. Ну, мужик птицу укокошил, в мешок засунул и к выходу, — встретившись испуганным взглядом с ледяными, немигающими глазами Крюгера, Бак стал быстро закругляться. — А как уже он в дверях под прожектор попал, гляжу — Ханс это!
— Почему сразу не рассказал? — наперебой строго поинтересовался глава Совета. — Ты стал свидетелем тяжкого преступления и смолчал! А если б остатки костей в загоне у собак сегодня днем не нашли, что тогда — безнаказанное преступление?! Все бы птиц резать стали? И дальше что? Через пару месяцев передохли бы от голода! Мы все тут еще дергаемся только благодаря строгой дисциплине!
Присутствующие на собрании нестройно загудели в ответ.
— Я сначала глазам не поверил, — уставился в пол Бак. — А потом… Мы с Хансом вроде как приятелями были: он, нет-нет, да и ссыплет лишнюю пригоршню пшена пожевать. У меня брат больной, сами знаете. Пайки не хватает…
— Жрать надо меньше! Тебя самого хоть сейчас на разделочный стол подавай! — поддел кто-то из присутствующих.
— Почему ты так смело об этом говоришь? — спросил у Бака Лев Николаевич.
— А вы меня не подлавливайте, я кодекс знаю! — вскинул голову механик. — На зерно закон о птице не распространяется. Я и так остаток ночи с пингвинами просидел, когда Крюгер снова замок закрыл.
— Ладно, достаточно. Садись.
— Ханс, ты извини, — толстяк виноватыми поросячьими глазками посмотрел на подсудимого. — Они ведь все равно бы узнали. Нас тут по пальцам пересчитать можно…
Губы Крюгера под острым орлиным носом вытянулись в нитку.
— Подсудимый! Есть, что сказать?
— Ваши ежедневные пайки — это плевок, а не еда! — ответил тот. — У меня жена каждый день на плантациях за двоих вкалывает. Я неоднократно подавал бумагу об увеличении порции. Я занимаюсь важной научной работой и заслуживаю…
— Что еще ты можешь сказать в свое оправдание? — перебил его Дубков.
— Не считаю нужным оправдываться перед идиотами, — вздернул нос немец.
— Осторожней в выражениях, — сурово напомнил Дубков. — Ты перед судом.
— Я не признаю ваше смешное судилище, мне кажутся абсурдными ваши порядки, и я не вижу смысла в жесткой экономии, которая нам тут навязывается!
— Эй, умник, может, расскажешь, что делать? — выкрикнул кто-то из зала.
— Пингвины каждый год мигрируют с мыса Горн, можно заготовить мяса, сколько хотите.
— Прекрасное предложение! Сколько угодно фонящего мяса! — Дубков обвел раздраженным взглядом собравшихся. — Мало того, что ты бредишь сам, ты еще и заражаешь своим безумием остальных! Послушай, Крюгер… Сначала ты пытался пробраться в Совет через наши головы. Потом устроил заговор против австралийцев, после чего нас тут чуть не выжгли к чертям… Теперь это…
— Ничего, это был последний раз, — вставил со своего места Макмиллан, невозмутимо отразив полный ненависти взгляд Крюгера.
— Так и есть, — хмуро кивнул глава Совета. — Ханс Крюгер, за преднамеренное убийство птицы и нарушение связанного с этим пункта Кодекса, а также за ряд прочих проступков, вы приговариваетесь к пожизненному изгнанию из Объединенной Коалиции без права возвращения. Приговор вступает в силу немедленно. Принимая во внимание ваши прошлые заслуги перед Коалицией, разрешается выдача десяти стрел вместо обычных пяти.
— Вы все равно не сможете без биолога, — скривился Крюгер и снова посмотрел на американца. — Кто будет следить за посевами? А баланс удобрений? Кто этим всем станет заниматься? Ты, что ли?
— У русских и голландцев тоже есть биологи, — пожал плечами Макмиллан. — Чем они хуже тебя?
— Я знаю, почему ты хочешь меня выдавить, — не сдавался Крюгер. — Чтобы снова ее заполучить, да?
С этими словами, он ткнул пальцем в сидящую на первом ряду побледневшую женщину.
— Никак не перебесишься, что она тогда меня выбрала?
— Никогда мне твоя снобская морда не нравилась, — продолжая машинально мять зубами палочку, отрезал американец. — Нос уже так высоко задрал, что скоро до облаков достанешь.
— Ну ты хохмач, Алабама, — презрительно выплюнул немец.
— Я из Техаса, — отозвался Макмиллан. — Уведите его, он провоцирует суд!
Видя, как приговоренный рванулся в его сторону, расталкивая собравшихся в столовой зевак, Макмиллан улыбнулся и невозмутимо шагнул вперед, заложив большие пальцы за широкий кожаный ремень.
— Ну, давай, врежь мне! — подначил он соперника.
Протолкавшийся к нему Крюгер с размаху съездил американцу по волосатой скуле с такой силой, что с того слетела шляпа. В следующее мгновение дерущиеся, своротив по пути хлипкий фанерный столик, с которого, брызнув жидким чаем, во все стороны полетели металлические чашки, рухнули на пол, щедро награждая друг друга увесистыми тумаками. Толпа сразу оживилась, раздались возбужденные возгласы: в последние годы развлечений, кроме драк да редких пьянок (самогон научились гнать из водорослей уже через несколько лет после войны), было маловато.
— Крюгер! Макмиллан! Немедленно прекратите бардак! — чуть не опрокинув председательский стол, заорал вскочивший со своего места Лев Николаевич. — Парни! Да разнимите же их!
На драчунов плеснули ледяной водой из заранее подготовленного специально для таких случаев ведра, и мордобой прекратился.
— Ведите себя прилично, здесь вам не кабак! — нетерпеливо потребовал глава Совета у жмурящихся и шумно отплевывающихся мужчин. — Ты, Макмиллан, тоже хорош, язык без костей! Когда уже образумишься? Выдашь ему все необходимое. А что касается тебя, Крюгер, — чтоб через час духу твоего тут больше не было, понял? Уведите!
Двое дюжих полярников выволокли мокрого и подавленного Крюгера из помещения.
* * *
— Куртка, штаны, шапка, — не выпуская изо рта палочку, канцелярским тоном лениво перечислял Макмиллан, устроившись за деревянной конторкой, убранной металлической сеткой с отверстием на уровне стола. — Сапоги, одна пара. Консервы, одна банка, нож…
— Думаешь, победил меня? — скривился в ухмылке стоящий по другую сторону ограждения Крюгер, за спиной которого возвышались фигуры охранников. — Не надоело еще на Совет горбатиться?
— Очки солнцезащитные одни, — просунув в окошко перевязанные изолентой очки, невозмутимо продолжал американец, тщательно записывая выдаваемый инвентарь в толстую тетрадь. — Компас…
— Как очки? — перебил насторожившийся изгнанный. — Мне положена нормальная маска, как у всех!
— Извини, закончились, — не поднимая головы, ответил Макмиллан.
— То есть как «закончились»? Совсем зарвался, янки?! Что за вранье?! — Крюгер рванулся к окошку, но его с легкостью удержал за плечо один из стоящих позади амбалов. — Это произвол! Ты не имеешь права!
— Ты все равно не жилец, чего добро переводить?
— Отпустите меня! — пытался вырваться немец. — Это нарушение закона!
— Лук, одна штука.
— Корчишь из себя героя, — Крюгер приблизил лицо к решетке. — Ничего, времена изменятся, вот увидишь! А тронешь ее хоть пальцем, я тебе сердце вырву, понял?
— Стрел — десять… Ввиду прошлых заслуг перед Коалицией… Хе.
— Посмотри на меня! Я с тобой разговариваю!
— Не сбивай, — ответил продолжающий писать Макмиллан. — Быстрее закончим. Мне с утра на дальний кордон с Баком топать.
— Вы еще пожалеете! Все, все пожалеете! — брезгливо стряхнув с плеча руку охранника, прошептал взбешенный Крюгер. — Мы еще поквитаемся!
— Как? Закидаешь нас сосульками? — Макмиллан наконец оторвался от журнала и внимательно посмотрел на собеседника, лениво перекатывая палочку из одного края рта в другой. — Колчан нужен?
— Уничтожу!
— Последний раз спрашиваю, колчан нужен, геноссе?
— Давай, — в бессильной злобе буркнул ссутулившийся Ханс.
Просунув в окошко сшитый из кожи морского леопарда колчан, Макмиллан захлопнул журнал и с облегчением потянулся.
— Вот и все. Удачной прогулки! — перед лицом Крюгера, у которого от бешенства тряслись губы, со скрипом захлопнулось окошко выдачи.
* * *
Он был один уже несколько часов.
Нельзя сказать, чтобы он слишком устал, но длительное пребывание на открытом, залитом ослепительными лучами солнца холодном пространстве потихоньку сказывалось на нем. Натруженные долгой ходьбой мышцы начинали ныть.
Что теперь делать? Куда идти? Найти какой-нибудь сугроб, зарыться в него и, укутавшись в снег, словно в погребальный саван, терпеливо дожидаться ватных объятий тяжелого сна, который безболезненно перенесет его на тот свет?
Ну уж нет, это не для него. Слишком просто. Зачем давать лишний повод для радости бывшим приятелям, которые с такой легкостью послали его на верную смерть? От воспоминаний недавнего позора на судилище и издевательств Макмиллана Крюгер с такой силой стиснул челюсти, что услышал, как заскрежетали зубы. Они все должны ответить. И они обязательно ответят!
Публично унизить его, уважаемого ученого, с мнением которого считались вот уже тридцать лет, выставив банальным воришкой и приговорив к глупой и позорной смерти! После всего, что он для них сделал! Ведь именно он, как никто другой, имел полное право претендовать на то мясо. Неблагодарные твари!
За такое обращение его предки приняли бы только одну плату: кровь!
Неожиданно перед глазами бредущего по снежной пустыне человека с мрачной четкостью встала картина жестокого побоища. Изуродованные тела, искаженные предсмертной судорогой лица… Те, кто безжалостно отправил его на верную смерть из-за дохлого пингвина, заслуживают такой мести!
«Все это хорошо, — мысленно одернул себя Крюгер, — но для осуществления плана нужен союзник: безжалостный, хладнокровный и надежный. Второго шанса не будет! Требуются настоящие убийцы, ради наживы готовые разрубить пополам родную мать. Но где таких взять?»
Австралийцы! Ну конечно! У него вполне хватит еды и сил, чтобы дойти до их корабля. Во время последней атаки они не видели лица немца, который организовал нападение на них, и вряд ли его признают. Если он смиренно сдастся в плен этим жадным ублюдкам, посулив золотые горы, они его обязательно примут. Тем более, что все входы и выходы на «Новолазаревскую», включая запасные, он давно выучил наизусть. План мести с такой ясностью возник в голове, будто бы уже стал реальностью.
«Они все у меня попляшут! Пощажу только Нелли — в благодарность за все те годы, что она была рядом. Хотя… Даже она, моя жена, молча приняла вердикт судей и не вступилась за меня! Все, все они трусы и лицемеры! Дураки старейшины, иссохшими пальцами цепляющиеся за свои гнилые председательские стулья. Поганый предатель Бак. И конечно же американский выскочка Макмиллан. С ним я разберусь лично!
Осталось только придумать, куда всадить спрятанный в голенище сапога острый зазубренный нож — в его вечно смеющиеся самоуверенные зеленые глаза или в шею, чтобы дурацкая борода наконец-то стала красной, как у этих отморозков-ирландцев, которых австралийцы неплохо потрепали в прошлом месяце.»
Жажда мести придала изгнаннику сил.
— Что, сожрать меня захотели?! — остановившись, заорал Крюгер, обращаясь к царящему вокруг ледяному безмолвию. — Так не выйдет! Nein!
Крик звонко отразился от ледяных стен, гулким эхом прокатившись по равнине, словно дразня его.
— Nein! Nein! Nein! — сбросив полупустой рюкзак, Ханс принялся с остервенением пинать ледяные сугробы, мгновенно окружив себя облаком искрящейся в лучах солнца снежной пыли. Ледышки с хрустом рассыпались, режа плотную кожу ботинок, словно хирургические скальпели.
Внезапно немец почувствовал, как из-под левой ноги начинает быстро уходить опора. В следующую секунду снежный покров расступился, словно зыбучий песок, мгновенно поглотив до пояса тело тщетно хватающегося за скользкий лед человека — руки в толстых перчатках беспомощно скользили по гладкой поверхности. В последний момент он сумел ухватиться за лямку брошенного рюкзака и потащил его за собой. Антарктида никому не позволяла бросать себе вызов, пусть даже в шутку.
— Помогите! — отчаянно выкрикнул Ханс, полностью скрываясь под толщей снега.
Падение было стремительным. Истошно орущий Крюгер несся по изгибающемуся ледяному желобу, словно пуля, выталкиваемая пороховыми газами из оружейного ствола. Ухватиться было не за что, да и опасно — на такой скорости рука запросто вылетит из сустава, как расшатавшийся зуб из десны.
Внезапно ледяной канал резко раздался в стороны, и немца со всей силы впечатало в гладкую покатую поверхность, безжалостно выбив воздух из легких. Очки разбились, из носа тонким ручейком потекла кровь. Оглушенный падением и задушенный нахлынувшим приступом кашля, зажмурившийся человек, словно распятый, разметал руки и ноги в центре потускневшего от времени изображения большого черного креста с загнутыми краями, обрамленного большим белым кругом.
