38
ДОКТОР ЛИВИНГСТОН, Я ПОЛАГАЮ?
Я пытаюсь вспомнить карту, которую давала мне посмотреть Алессия, когда водила меня по своему подземному царству.
Красные черточки, которые обозначали колодцы или подземные цистерны на листе этого атласа, были, конечно, более частыми в центре города. На окраинах города, как здесь, концентрация черточек была поменьше. Но, так как я не обращал внимания на то, где располагались знаки, которыми были отмечены входы в подземелье, теперь я могу только довериться интуиции.
Стараясь производить как можно меньше шума, я захожу на первый этаж дома. Ничего похожего на тот дворец, в котором живет Алессия. Слабые лучи, проникающие сквозь дверные щели, освещают самую обычную и простую мебель. Сильный запах плесени и соли.
Я вхожу в комнату, которая была, по всей видимости, гостиной. Назвать это библиотекой было бы слишком пафосно, хотя и книги здесь тоже есть. Но это не тома в кожаных переплетах и с миниатюрами, а примерно сотня книжек в мягких переплетах на полках шкафа из «Икеи», которые влажность превратила в нечто непригодное для чтения. Я вытаскиваю одну из них, или, вернее, пытаюсь вытащить, потому что книга склеилась с остальными. Отодрав ее силой, я смотрю на то, что вытащил. Это «Принц Каспиан» Клайва Стейпла Льюиса. Я читал ее когда-то, еще в детстве, после того, как посмотрел фильм.
Она не произвела на меня особенного впечатления, и я мало что помню. Интересно, что ее автор был известен в мое время благодаря одной фразе, которую, возможно, он никогда не писал и не говорил: «Сегодняшняя боль — частица вчерашнего счастья». Это сказал Энтони Хопкинс, актер, который исполнял роль Льюиса, но саму фразу выдумали сценаристы.
Я пытаюсь открыть книгу, но все страницы слиплись.
Эта книга бесполезна, и я швыряю ее в угол, откуда поднимается облачко пыли, которая кружится в лучах солнца.
На минуту мне кажется, будто я вижу в этом пылевороте человеческое лицо, но это всего лишь иллюзия.
Пыль продолжает садиться.
И тут я понимаю.
На полу нет никаких следов, кроме моих.
В заброшенном доме обычно бывают отпечатки крысиных или птичьих лап.
Там бывает паутина по углам.
Этот же дом — абсолютно мертвый. Как и весь остальной город.
Никаких звуков, никаких суетливо семенящих лап в темноте, как в катакомбах святого Каллиста. Единственное животное, которое я здесь видел, — это кот, который неожиданно исчез в окне.
Этот город мертв.
Это царство иллюзий. Невозможно довериться своим чувствам.
И все зеркала разбиты, кусочки стекла раскрошены до единого.
Или это тоже иллюзия?
Зеркала разбиты, но единственный раз, когда мне удалось взглянуть на отражение его лица, я увидел ухмыляющийся череп.
Я спрашиваю себя, что бы я увидел, взглянув в зеркало на свое лицо.
Неухоженную бороду?
Глубоко запавшие глаза?
Я не ем уже несколько дней. Патриарх был прав. Это тоже чудо? А как насчет лихорадки и кашля, который выворачивает мне наружу легкие? Мы, живущие в пещерах, в постоянном холоде, так привыкли к болезням дыхательных путей, что не придаем им значении, до тех пор, пока они не убивают нас…
Но с тех пор, как я нахожусь здесь, я, безусловно, кашляю больше. Может быть, у меня температура? Это объяснило бы все — и видения, и этот бред наяву…
Температура…
Я думаю о том, что можно было бы остаться здесь навсегда.
Прислоняюсь к стене.
Это было бы неплохо.
И это самое легкое решение.
Я мог бы остаться здесь, наблюдая за тем, как жизнь вытекает из меня, как песок в песочных часах.
А потом? Что случится со мной после смерти?
Превращусь ли и я тоже в одного из признаков, наполняющих этот город? Увижу ли снова Алессию и остальных?
Что означает эта полужизнь…
Или полусмерть…
Как это сочетается с христианской идеей Рая?..
Или Ада?..
Я начинаю дремать, как будто погружаясь в на глубину моря. Постепенно теряя сознание, погружаясь в пустоту, я слышу, что пыль шепчет мое имя, легким, как шелест травы, голосом…
Я просыпаюсь от шума.
От шума шагов в соседней комнате.
Я не знаю сколько времени прошло.
Час? День?
Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
Хочу спать.
Спать…
Ощущение свежего дыхания на щеке.
Я не открываю глаза.
Как приятно чувствовать ее дыхание на шее. Я не хочу открывать глаза. Не хочу видеть.
Маленькие пальчики касаются моей шеи, моей бороды.
Я задерживаю дыхание.
— Открой глаза, — шепчет Алессия.
— Нет.
— Открой глаза, Джон.
— Если я открою их, ты исчезнешь. Так уже было.
— Я клянусь, что не исчезну, если ты откроешь. Открой глаза, Джон.
— Нет.
— Ты должен уходить. Сейчас же. Они придут за тобой.
— Мне и тут хорошо.
— Открой глаза.
Подчиняюсь.
Глаза самой Алессии блестят от слез.
— Ты не должен здесь оставаться, Джон.
— Я устал.
— Посмотри на эту карту.
— Я…
— Посмотри же!
Перед моими глазами появляется карта, которую я помню, с колодцами и подземными цистернами Венеции.
— Посмотри же на нее, ты должен!
Я делаю над собой усилие, но от этих голубых и красных точек у меня снова начинается тошнота.
— Ты не должен здесь оставаться. Поднимайся! У нас нет времени!
— Я не могу встать.
— А я не могу тебе помочь, Джон. Ты должен это сделать сам.
Я смотрю на нее. Она кажется такой реальной. Что произойдет, если я протяну руку, чтобы дотронуться до ее лица?
— Поднимайся, Джон!
Не знаю, откуда у меня берутся силы, чтобы встать, но медленно, с трудом, сантиметр за сантиметром, я поднимаюсь, чувствуя себя чудовищем Франкенштейна в одном из старых фильмов. Неуклюжий, вялый, я двигаюсь с трудом, как зомби.
— Иди за мной, Джон.
Я следую за ней по темному коридору, но не спотыкаюсь и не шатаюсь. Каким-то образом я иду, как будто меня ведет свет.
Алессия открывает дверь наружу. Она выходит на маленькую площадь, кампьелло.
Порыв серого дневного света, вместе с сильным ветром, отбрасывает меня назад.
— Пойдем, Джон!
Я иду на звук голоса Алессии, которая еле видна в густой метели. С лица у меня спадает шарф, развиваясь позади, как красный флаг.
БЛАМ!
Выстрел царапает стену в десяти сантиметрах от моей ноги.
Я уклоняюсь от второго, бросившись в боковой канал.
Дождь осколков царапает мне лицо.
Третий выстрел попадает мне в руку, чуть ниже лопатки.
Это похоже на толчок чудовищной силы. У меня перехватывает дыхание.
Кровь пачкает снег.
Правая рука почти не движется.
Мне очень плохо.
Легкие разрываются.
Мне хочется лечь на землю и умереть.
Но я не могу. Спасение так близко.
Пытаясь сопоставить изображение карты в моем воображении с реальным пространством, я бегу к концу калле, а потом вправо. Я знаю: неправильно, что я возвращаюсь к обрушившемуся причалу Фондамента Нуове, там я не смогу спрятаться. Но я уже понял, что эта улочка со всех сторон окружена каналами, пересечь которые у меня не хватит времени. Поэтому я продолжаю бежать, закрывая рану рукой.
Алессии больше нет. Она исчезла.
Кто-то свистит сзади, метрах в пятидесяти от меня. Если калле прямой, то меня уже заметили.
Я вылезаю на другую площадь, еще меньше предыдущей.
Неожиданно я вспоминаю карту. Ее образ появляется у меня перед глазами, как будто бы она была здесь в реальности.
Я ищу название площади над моей головой.
Потом мой взгляд опускается вниз, на уровень улицы.
Вот он! Камень с шестью дырками!
Он тяжелый. Его было бы тяжело поднять даже двумя руками, не говоря уже об одной…
Ничего не выйдет.
Спасение так близко, но ничего не выйдет.
Задыхаясь, я прислоняюсь к стенке колодца.
Смотрю вниз.
Я могу сделать только одно.
Шаги моих преследователей стучат, как удары в барабан перед казнью.
Их трое.
Стук их шагов теперь сильнее ветра, который ударяется о древние стены.
Они не пытаются спрятаться.
Они идут быстро, уверенно.
Спрятавшись на дне колодца, я слышу, как они приближаются.
Прижавшись к холодной и влажной стене; я пытаюсь стать незаметным. Я не смотрю вверх, туда, где более яркий свет сумерек обрисовывает неровный круг края колодца. Даже не видя его, я знаю, что снег, взъерошенный ветром, выглядит как серая простыня. Я знаю, что над ним тучи другого оттенка серого, нежели те, что нависают над мертвым городом.
Один шанс к трем, что это слепой колодец, не соединенный с остальными туннелями.
Один шанс к трем. И это именно он.
Отсюда невозможно выйти, из этой дыры.
Прислонившись к кирпичной стене, я сворачиваюсь клубочком, как ребенок, который боится привидений, под одеялом.
Но сейчас привидения охотятся за мной. И больше нет моего отца, который может спасти меня от них, включив свет. Или объятий матери, в которых можно спрятаться.
Рана пульсирует, но боль теперь кажется чем-то далеким. Как будто моя рука отдалилась от меня на пять метров. Пуля прошла навылет, оставив сквозное отверстие. Я перебинтовал его, как мог.
Я чувствую себя слабым, как жертвенный ягненок.
Сколько раз я представлял себе этот момент, но все же оказался не готовым к реальности. Я не ожидал, что мне придется умереть вот так, на дне колодца без выхода, в городе, заполненном привидениями и призраками.
Мне приходят в голову тысячи воспоминаний, не связанных друг с другом, как осколки разбитого зеркала.
Шаги уже в нескольких метрах от колодца. Скоро мои преследователи нагнутся над ним, смотря вниз.
Я закрываю глаза.
И не надеюсь открыть их снова.
Белый луч разрывает темноту.
И еще один.
Два электрических фонаря шарят во мраке.
— Капитан, он здесь! — кричит какой-то голос, искаженный противогазом. Спокойные, размеренные шаги приближаются к кромке колодца.
Даже сквозь фильтр я могу узнать голос Дюрана:
— Доктор Ливингстон, я полагаю? Как ты туда залез?
— Здесь есть металлическая лестница.
— Тогда поднимись по ней обратно, будь добр. Ты безоружен?
Я киваю в знак согласия.
— Ты безоружен, Джон? — спрашивает он снова нетерпеливо.
— Да! — кричу я.
— Тогда вылезай. Давай, я хочу тебя видеть.