Глава 17
Возмездие
На изуродованный труп смертника, наполовину зарывшийся в снег и истекающий кровью рядом с входом, Грешник даже не взглянул. Ворвавшись внутрь вместе с метелью, сбросил осточертевшие лыжи, откинул капюшон куртки, стащил и отшвырнул маску и перчатки, проверил оружие. Ничто не должно мешать в предстоящей схватке. Не глядя Поляков нашарил пятерней на стене выключатель и врубил тусклый свет. И не дождавшись, пока его зомби, покорно повторявшие все действия хозяина, закончат скидывать лишнюю одежду и снаряжение, устремился в широкий прямоугольный проем в бетонному полу, ведущий вниз по лестнице. До опалы этот путь он проходил тысячи раз, больше, чем кто-либо другой из затворников, и теперь ноги несли его сами.
Всплеск боли Фионы ожег снова, заставив споткнуться на ровном месте.
Что же ты там с ней делаешь, ублюдок…
Зарычав от ярости, Грешник побежал, перескакивая через ступеньки, проскакивая отрезки коридоров, сворачивая в нужных местах. Зомби, топоча, тянулись за ним, как привязанные. Управлять ими сознательно больше не требовалось – теперь его желания стали их желаниями без остатка, полностью вытеснив потухший разум.
Через минуту они добрались до лестницы, ведущей еще ниже, и спустились в жилой сектор. Здесь группу вторжения поджидала еще одна стальная дверь, защищавшая шлюзовую, и она, как и наружная, тоже была сработана на совесть. Что ж, можно повторить уже удавшуюся схему.
Грешник оглянулся на новокузнецких, сгрудившихся за его спиной, – выбрать новую жертву.
Именно это его и спасло. В одно мгновенье он выхватил горящий ненавистью взгляд следопыта, стоявшего среди братков и целящегося в него из автомата. «Батарейка» рвалась умереть? Пусть так и будет! Сергей поймал взгляд Горелки своим, сразу вспомнив противоборство с Хомутом. Тогда все прошло гладко, хотя и стало неожиданностью для него самого. Тогда он осознал свою силу. А теперь ее поймет до конца этот чертов упрямый мужик!
Горелка все еще пытался выстрелить снова, отчаянно желая разрядить в него весь магазин, но уже не мог. Мышцы больше его не слушались, а руки против воли опустили автомат стволом в пол. Он задрожал от напряжения, поняв все гораздо быстрее, чем Хомут, ведь у него уже был опыт «общения» с Грешником. Ненависть в его глазах плавилась под натиском обреченности, перерастая в смертельную усталость, но следопыт не сдавался, продолжал бороться. Такого сопротивления Грешник в своих жертвах еще не встречал, и это его сильно озадачило. Какого черта… Горелка что, обрел зачатки иммунитета, когда он не добил его тогда, возле шилоклювов, не сожрав его полностью?!
Жилы на висках следопыта вздулись, лицо налилось кровью, глаза потемнели, наполняясь туманом лопающихся кровеносных сосудов. Рыжий гребень на бритом черепе торчал дыбом, словно у боевого петуха. Собрав всю свою волю, Горелка снова начал поднимать ствол автомата. Вместо того, чтобы влить новые силы в Полякова, он отнимал их самим противоборством. И почему-то уже не получалось вытянуть из него жизненную энергию, как там, возле трупа шилоклюва. Только голова от этой молчаливой схватки разболелась еще больше. Жаль…
Стоявший рядом с Горелкой зомби выхватил нож и дважды ударил в основание шеи следопыта, выше края броника. Третьего не потребовалось – Горелка тяжело осел на нижнюю ступеньку лестницы. Руки его безвольно опустились, выронив оружие, ненависть в глазах потухла, и он завалился набок. Черт, прямо зауважаешь поневоле, не характер – кремень. Вот тебе и обычный мясник с продовольственного рынка…
Как же невыносимо трещит башка! Стучат молоточки в висках, стучат, долбят в череп назойливо, изматывающе, и лучше не становится. Пора бы принять «лекарство», но уже нет «батареек» под рукой…
Грешник оглядел остальных братков налитыми кровью глазами, сдерживая рвущуюся наружу злобу. Но пятеро оставшихся в живых, включая и исполнителя его воли, никак не отреагировали на отчаянную борьбу бывшего товарища. Так и стояли истуканами с постными лицами, уставившись перед собой ничего не выражающими взглядами. Пусть бы только посмели… И все же превращать зомби в смертников – плохая идея, их осталось слишком мало. Придется поберечь…
Боль дочери, пронизав бетонные стены подземелья, настигла и ударила наотмашь, заставила отшатнуться, вспомнить, зачем он здесь. «Развлекаешься, Паша… Погоди, я уже близко». И он почувствовал что-то еще. Поляков мстительно оскалился, поворачиваясь лицом к двери. Так и знал, что в Убежище тоже есть носители заразы! Да и как им здесь не быть, ведь все началось именно в этом проклятом богами и людьми месте. Что ж, это очень, очень кстати. Не все же Храмовому развлекаться по полной программе. Взрывать дверь не придется, проблема с проникновением решилась на диво просто.
Сергей закрыл глаза и будто увидел их наяву – трех охранников в помещении за внутренней шлюзовой дверью. И один из них – дрожащий огонек, блуждающий во тьме. Теплый маячок, искушающий его крепнущий голод. Грешник лишь подумал, что хорошо было бы глянуть его глазами, как тогда, в бреду, он смотрел глазами сына Храмового – и перспектива тут же сместилась, увлекая его «я» в помещение за шлюзами. Легкая дезориентация длилась всего несколько секунд, затем его новое восприятие устаканилось. Охранники стучали костяшками домино по крышке приспособленной под игральный стол тумбочки, убивая вахтенное время привычным способом. Тот, в которого он вошел, – Толян, в этот момент смеялся дежурной шутке другого. Поперхнулся, ощутив в себе чужака, но воля Полякова мгновенно заморозила его страх, подчинила тело. Охранник оказался подслеповат, но это уже мелочи. Под удивленными взглядами приятелей он отложил фишки, встал, поднял со стола автомат и передернул затвор. Обвел помещение задумчивым взглядом. Следы недавней драмы, разыгравшейся здесь, отпечатались на всем, никто не пытался проводить в караулке капитальный ремонт. Дверной проем выгоревшей дотла бытовки просто заколотили обгоревшим пожарным щитом, но черные языки тянулись от обуглившегося косяка по стенам и потолку, вспучивая краску и все еще источая едкий запах гари. Инструменты со щита свалены в углу: топор и ломик, сослужившие хорошую службу, лежали в общей куче. Ближе к выходу из дежурки – следы крови на полу. Трупы, конечно, убрали, но кровь замыли небрежно, не особенно старались.
В этой бытовке заживо сгорела его жена в обнимку с подстилкой Храмового – его стервой сестрой. Странно, но эта мысль уже не вызвала прежних эмоций – горечи, гнева, чувства утраты. Что-то в сознании Грешника уже крепко изменилось. Сейчас он думал только о Фионе, и по-хозяйски приценивался, что будет делать с самим убежищем и его немощным населением.
Закончив изучать стены, Поляков перевел взгляд на охранников.
Знакомые лица, чего ж тут удивительного. Сколько лет бок о бок. И каждого из них презирал. Не люди – огрызки. Достойная замена Головину, Жердяю и Увальню. Хотел скосить обоих очередью, но в последний момент передумал. Преждевременный шум привлечет внимание. Да и Толян только что невольно поделился с ним информацией, сообщив, что чуть дальше находится еще один пост. И сейчас там – десяток вооруженных рыл. Почти весь запас бойцов, которых могло выставить убежище против непрошеных гостей. Остальные – бабы, дети и калеки, заперты по своим комнатушкам под присмотром еще пары человек, дежуривших в коридорах. Теперь без ведома Храмового даже дышать нельзя.
Преломляясь через затуманенное сознание носителя заразы, донеслись голоса:
– Ты чего, Толян? Чего столбом встал? Нехорошо, что ли? Чего за ствол хватаешься?
– Кажись, дверь неплотно прикрыта, – обронил Толян, перебив Геныча. – Схожу, проверю.
– У тебя глюки, что ли? Говорил же, не пей эту гадость, только Боров и мог нормальное пойло гнать. Я и отсюда вижу, что заперта, как обычно, так что успокойся.
– Да тут минутное дело, проверить-то, пусть сходит, успокоится.
– И ты туда же, Миха. Ну вы и ссыкуны, оба, блин! Навоображали про Грешника невесть что, словно он какое чудовище, способное доставать прямо сквозь стены! Хватит уже трястись, сгинул он давно, забудьте уже! Толян, да куда ты пошел, фишку кидай!
– Щас, Геныч, щас…
Лязгнули засовы, заскрипела отворяемая дверь.
– Толян, ты чего творишь?! – заполошно заорал Геныч, вскакивая. – Миха, держи его, он наружу пошел, совсем с ума двинулся!
Они нагнали товарища уже у второй двери, когда он отодвинул последний засов. Схватили его за руки, оттащили. Толян и не сопротивлялся, позволил себя увести. А потом до их слуха донесся скрип наружной двери, потянуло холодом, и охранники одновременно повернулись. От представшей перед глазами картины волосы у обоих встали дыбом, а глаза полезли из орбит.
Дверь шлюзовой распахнулась настежь.
За ней, выстроившись в ряд и вскинув автоматы, стояли и целились в них пятеро незнакомых мужиков с совершенно равнодушными лицами и мертвыми взглядами. А сбоку, подпирая дверь плечом, обретался Грешник собственной персоной и презрительно улыбался, глядя на затворников.
– Толян, сука, ты что же наделал…
Резко обернувшись, Геныч осекся – на лице Толяна змеилась точно такая же усмешка, как и у мифического Грешника. Осознать, что происходит, у него времени не хватило – предательский удар прикладом в висок, нанесенный бывшим приятелем, заставил безвольно рухнуть на грязный бетонный пол. Лишившись от ужаса всякого соображения, второй охранник не сопротивлялся, когда Поляков, с отеческой улыбкой глядя ему в глаза, забрал у него автомат, а свой карабин передал послушно принявшему Толяну. Через минуту, бросив связанных по рукам и ногам неудачников в бытовку, а Толяна прихватив с собой, чтобы использовать в качестве наживки, Грешник повел свой молчаливый отряд мстителей дальше.
Люди ему еще могли понадобиться, не стоит пока уничтожать всех подряд. По возможности.
Он знал, что увидит за следующим поворотом, когда свернет на длинный, почти в три десятка метров отрезок коридорной кишки. Память Толяна уже доложила ему все необходимое. Знакомый расклад. Во время памятной войнушки с Печатниками Грешник сам предложил Храмовому оборудовать из парочки подсобных помещений поближе к выходу казарму и загнать туда бойцов, чтобы в случае чего оперативно закрыть брешь. Стервятники с Печатников тогда так и не прорвались, но Паша не забыл, воспользовался проверенной схемой. Но с чего Робинзону именно сейчас взбрело в голову устроить там самую настоящую баррикаду из мешков с песком? Мера на случай проникновения зверья с поверхности? Да уж, с головой у мужика явные проблемы – проникнуть сквозь стальные двери способен не каждый зверь, таких можно по пальцам пересчитать. Упырям, клыканам, стигматам – не по зубам. Вичухи тесных подземелий избегают по вполне понятным причинам – негде крыльям развернуться, их охотничья угодья – открытая поверхность. Разве что мифический Охотник, о котором не утихают ничем не проверенные слухи. Но судя по описываемым размерам, тот сюда просто не протиснется. Харибда? Видеть не приходилось, но бродяги в одно из посещений Убежища как-то обмолвились, что подобная тварь наделала шуму в самом метро: ее бронированный костяной панцирь не всякая пуля возьмет, а дури хватит и железо вскрыть.
Нет, вряд ли.
В этом районе таких опасных зверюг не водилось, и Паша опасался отнюдь не зверья. Да и «пугачи» в свое время были установлены не для отпугивания живности, а в качестве избавления от самых пронырливых, хитрых, изобретательных врагов – людей. Получается, старый друг готовился именно к его приходу? А может, он тоже… Нет. Грешник бы уже почувствовал. Как почувствовал, что, кроме Толяна, среди затворников есть еще не меньше двух… нет, трех «батареек». Храмовой этой участи избежал, а жаль. Было бы гораздо проще…
Грешник досадливо встряхнул головой и тут же крупно пожалел об этом: в висках и затылке будто полыхнуло, боль раскаленной иглой впилась в позвоночник, пробила до копчика. Твою же мать…
Поляков злобно покосился на свой отряд, шаркающий подошвами за ним по пятам.
Вот же уроды, шумят, как стадо шилоклювов! Увы. С потерей человеческих качеств его зомби растеряли и все необходимые навыки для скрытного проникновения. Гремели каблуками, бряцали оружием, сопели. Толян тоже плелся вместе со всеми, не сводя с Грешника выпученных в животном испуге глаз. Поляков невольно усмехнулся. Все осознавать, но не в силах сопротивляться – это, пожалуй, чертовски неприятно, понять этого заморыша можно. Но гладить по головке он его не собирался. Ведь сам Грешник на сочувствие обитателей убежища рассчитывать не мог.
Словно ледяной ветерок прошел по затхлому воздуху коридора.
Дохнул в лицо, стягивая кожу.
Грешник зло шикнул на своих подопечных, заставив замереть.
Он упустил момент, когда это началось, но что-то явно пошло не так. Вроде и не слышно звуков тревоги, но и напряженная тишина, сгустившая там, где сейчас находилась баррикада, крайне подозрительна. Вот именно – тишина. Его зомби шумели больше, чем десяток вооруженных мужиков. Он попытался прощупать, что там, впереди – так, как недавно научился. Не вышло. Головная боль тут же ввинтилась в мозг ржавым сверлом. Грешник застонал, хватаясь дрожащей рукой за мгновенно взмокший лоб. Черт, от этой затеи лучше отказаться. Что-то дороговато ему обходится новый опыт. Организм после всех этих экспериментов пошел вразнос. Похоже, перестарался на поверхности, когда разгонял шилоклювов, но ведь получилось это спонтанно, черт побери…
Взгляд Грешника остановился на Толяне, заставив его отпрянуть, вжаться спиной в стену. Взгляд хищника, терзаемого лютым голодом. Похоже, пришла и твоя пора, дружок…
И снова возникла досадная помеха. Долетевшая издалека чужая боль снова пронзила череп, ввернулась в позвонки шеи, разодрала позвоночник раскаленной колючей проволокой.
Его девочка, его Фиона. Храмовой убивал ее. Прямо сейчас.
Грешника затрясло, словно в него воткнули высоковольтный провод с оголенными концами.
Не выдержав внутреннего напряжения, его разум отключился, полностью поглощенный вспышкой животной ярости. Все планы, расчет, намерения полетели к чертям. Адреналин вскипел в крови, наливая мышцы сумасшедшей силой. Грешник зарычал, словно дикий зверь, подаваясь вперед, для броска, и пятеро его зомби повторили его рык, синхронно копируя все движения – послушные куклы в руках опытного кукловода, пять пальцев одной руки. Плескавшийся в глазах Толяна ужас растворился под неудержимым натиском чужой воли. Он оттолкнулся от стены и зарычал в унисон Грешнику, сливаясь вместе с его группой в одно безумное существо.
Снова издав могучий раскатистый рык, вырвавшийся из семи глоток, существо прыгнуло за угол, громыхнув о бетон каблуками «берцев», сапог и ботинок. И рвануло к баррикаде, открыв на бегу огонь из всех стволов.
* * *
– Не надейся, детка. Я не дам тебе умереть – пока сам этого не пожелаю!
Храмовой погасил зажигалку, убрал руку от кровоточащей культи и откинулся на спинку кресла.
А потом в который раз обвел взглядом бытовку, лишь бы не смотреть на свою жертву. Тяжело задумавшись, мельком покосился на пол, где уже валялись четыре обрубка – словно раздавленные червяки. Там же, в лужицах крови, мокла и безнадежно загубленная сигара. Выронил, когда бил эту суку по лицу. Губы разбил так, что кровью умылась, но бесившую его улыбочку так и не стер. Крик из глотки Фионы удалось вырвать лишь раз, больше не издала ни звука, словно онемела. Лишь дергалась, лишаясь очередного пальца. И улыбалась. Улыбалась! Даже не издевательски, а… как-то снисходительно, что ли, смотрела на него, будто на морального калеку.
«Да иди ты в жопу со своей гребаной стойкостью! Здесь я хозяин положения! Я, и только я! И твоя жизнь в моих руках, а не наоборот…»
Зыркает с таким видом, словно ей известна тайна жизни и смерти. Напрашивается, чтобы прикончил. Не дождется.
Запах паленого мяса, пропитавший помещение, щекотал ноздри – даже и не понять сразу, неприятно или нет. Если представить, что находишься в столовой, где шкворчат отбивные на сковородке… Какие еще, нахрен, отбивные? Человеческая плоть, мля. Не думал, что процедура пытки, которую сам же и решил осуществить, окажется настолько неприятной, но приходилось делать вид, будто ему все нипочем. Он не мог ударить в грязь лицом ни перед этими болванами, которых пришлось сделать помощниками, ни перед этой девкой.
– Микса, сгоняй за новой сигарой, – с трудом сохраняя на лице свое фирменное, презрительно-насмешливое выражение, распорядился Робинзон.
«Оружейник» молча повиновался, зашаркал кроссовками, будто на каждой ноге по пуду. Сходил в кабинет, принес. Когда подавал, Храмовой заметил, как дрожит его немытая пятерня с обгрызенными ногтями. Тоже боится девки, ушлепок, хотя она связана и необратимо покалечена. Робинзон тщательно вытер платком кровь с пальцев, протер лезвия гильотины, щелкнул, срезая кончик сигары. Прикурил от зажигалки, которой только что подпаливал обрубки. Все-таки прав Поляков, иногда его заносит. Нужно было подобрать другой инструмент. А теперь уже не забудешь, что вытворял с этой гильотинкой.
«Но какой же ты все-таки урод, Поляков! Столько лет делал свою работу, не жаловался, получал удовольствие, а теперь приходится пачкать руки самому. На этих недоносков надежды нет. Самый героический поступок в их убогом воображении – завалить бабу на койку, чтобы поиметь. А на то, чтобы ее пытать, их куцего мужества уже не хватает. Микса, с зеленой от тошноты мордой еще хотя бы шевелится, выполняет распоряжения, а Коляну уже ни до чего дела нет. Прикорнул на стуле в углу, держится за перебинтованную башку, наглотался просроченного цитрамона из аптечки, но помогло мало. Уже и на окрики не реагирует. Костолому бы глянуть, похоже, одним ухом рана не ограничилась, посерьезнее задело, но нет больше Костолома. Да вашу мать! Можно подумать, мне самому помощь Костолома не нужна! Слабаки!
Нет, устал я от всего этого дерьма…»
Храмовой держался только на таблетках. С того момента, когда Поляков сбежал, он не смыкал глаз. И не расставался с оружием – кобура с увесистым «грачом» оттягивала ремень справа, что само по себе было непривычно – его самым надежным оружием всегда был Грешник. Изуродованное ножевым ударом лицо дергало и ныло непрерывно, стянутый нитками шов заживал скверно. После утренней обработки пару часов было легче, а потом боль начала возвращаться, и утихомирить ее уже было некому. Хорошо хоть правая ладонь ныла почти неощутимо, не хватило Андрюшке сил замахнуться скальпелем как следует, ослаб пацан за последние дни. И какая оса его ужалила? Пришлось мальца привязать к койке так же, как сейчас Фиону. Да еще и дверь запереть на всякий случай.
Как же так получилось, черт побери? Как он умудрился окружить себя такими недоносками? Если рассудить, и здесь виноват Грешник. С такой готовностью выполнял все его приказы на смертную казнь, что когда настало время спохватиться, вдруг выяснилось, что под корень вырезаны все, у кого имелся хоть какой-то характер и хоть какие-то мозги. А теперь приходится добивать девку, которая характером пошла в своего отца. А может, нет худа без добра? Хотя бы увидел ситуацию с другой стороны, глаза, блин, открылись. И как теперь все это исправить? Где взять новых людей? Да и как это возможно, если зараза в Убежище цветет махровым цветом? Любой новичок, как только поймет, в чем дело, попытается удрать, и снова придется убивать – просто чтобы сохранить статус-кво.
Забыв о тлеющей в пальцах сигаре, Робинзон уставился перед собой невидящим взглядом. Он не мог избавиться от лишающего присутствия духа ощущения, что его мир рушится, как карточный домик, и ничего исправить уже нельзя. А ведь все было более-менее сносно, до того как взбунтовался Грешник. Вот же неблагодарная мразь! Семнадцать лет прожил здесь с семьей, как у Христа за пазухой. А кто привел на все готовое? Он, Храмовой. И чего дернуло на побег? Девке своей захотел лучшей жизни? Да нет ее нигде, этой лучшей жизни. Везде паршиво, что в метро, что здесь… Но нельзя его было отпускать. Поляков – палач, расчетливый, хладнокровный. И памятливый. Он слишком много знал о делишках Храмового, об устройстве и обороне убежища, и эту информацию он мог дорого продать любителям поживиться за чужой счет, а таких среди группировок в метро немало. Надо было его убить гораздо раньше, как только у Насти возникли первые подозрения по поводу намерений Фионы. Но он оплошал, не прислушался. В кои-то веки не доверился своей интуиции, думал, что она преувеличивает, – сестра никогда не любила Полякова, все время с ним как кошка с собакой…
И теперь Настя погибла.
Храмовой поднял тяжелую от усталости голову, снова посмотрел на пленницу, с трудом заставив себя не отводить взгляд. Эта девка и его самого пугала до глубины души, не только подручных. Башка забинтована, как у Коляна, но марлевые тампоны, державшиеся на пластыре, с виска и щеки сорваны, открывая кровоточащее после ожога мясо. Видно, как дергаются кровеносные сосуды. Ни ресниц, ни бровей, да и волосы огонь сожрал почти все. Только глаза и остались прежними на обезображенном лице – злая пронзительная зелень. Одежда с чужого плеча, на несколько размеров больше, чем нужно, на Фионе висит, как на чучеле, вся правая сторона от шеи до бедра тоже пропиталась кровью. Это уже ее собственная заслуга – «потекли» потревоженные побегом ожоги. Вот же упрямая сука! Как ей только хватает сил так держаться? Большая потеря крови при таких ранах пленнице не грозила – он и прижигал, чтобы побольше причинить боли, а не для остановки кровотечения.
Так и хочется выколоть девке эти паршивые зенки, лишь бы не смотрела в его сторону. Следит за каждым движением, точно дикая кошка. И улыбается разбитыми, безобразно распухшими губами. Пожалуй, эту тварь он уже никогда не захочет, даже если зараза вдруг пройдет сама собой, и все раны бесследно заживут. И надо бы ее кончить, но что-то мешает. Если Грешник в самом деле заразился, то не дай бог он доберется до Убежища в таком виде… Подручным все знать не обязательно, байки о демонстрации власти их вполне удовлетворили, но Храмовой уничтожал зараженных не только по этой причине. Он знал, на что они способны в активную фазу, пока зараза еще не сожрала их организм окончательно. По сути, все оставшиеся в живых существуют в убежище взаймы, благодаря его, Робинзона, своевременно проведенным чисткам.
Нападение сына, как это ни досадно признавать, из той же серии. Как ни тяни, это же его плоть и кровь, но, видимо, принимать неприятное решение все-таки придется. Причем в ближайшее время. За ним больше некому присматривать и ухаживать. Господи… к чему вообще вся эта возня? Женщина, которую он любил, – мертва. Сын умирает. Убежище – это его жизнь. Что толку от всего этого добра, которого на складах хватит еще лет на двадцать спокойного прозябания, если здесь больше нет никого, кого бы он любил? Если в душе – лишь гнетущая усталость и пустота…
Ну, опять начинается.
Робинзон встряхнул головой, прогоняя тяжелые мысли. Затянулся сигарой, выпустил густое облако дыма, хоть на время перебивая ароматом табака вонь паленой плоти и запах крови. Если есть хоть малейший шанс, что Грешник все-таки придет сюда… Серёга Поляков должен заплатить сполна. За смерть Насти. Так что к чертям собачьим минутную слабость! Не время еще расклеиваться. Еще посмотрим, кто кого.
Успокоившись, он уже жестко глянул на Фиону, безотрывно наблюдающую за ним из-под прищуренных век.
– Все еще не хочешь, чтобы я остановился, милая? – Робинзон растянул сухие губы в привычной усмешке. Вижу, нет. Ну, как пожелаешь. Сейчас перекурю, и продолжим художественную вырезку на другой ноге. Там еще целых пять симпатичных пальчиков…
– Может, того, хватит с нее, Паша? – неуверенно спросил Микса, топчась на пороге с таким видом, словно оружие жгло ему руки. – Давай кончим, чего мучить зря…
И тут Фиона вдруг выгнулась дугой с такой силой, что приподнялась на койке от пяток до макушки. И захохотала. Громко, издевательски. Торжествующе. Девка хохотала так, что у Робинзона кровь застыла в жилах. Он ошеломленно вскочил, припоминая, куда отставил оружие. Неужто крыша все-таки поехала?
– Паша, какой же ты придурок… – рухнув обратно, хрипло выдавила Фиона. – Своей жалкой бравадой иди пугать детей! Ты считаешь, что мы предали тебя, но все совсем наоборот. Ты! Ты предал нашу семью после стольких лет верной службы! Ты присвоил себе право решать за нас нашу судьбу! Все, что мы хотели, – просто уйти из твоего паршивого убежища, мы никому не собирались причинять вреда. Но ты заставил нас остаться! Меня, маму… Отца. Он уже здесь, Паша. Он пришел за тобой!
И девка снова зашлась хохотом.
Запоздалое озарение от ее слов ударило ледяным ознобом по всему телу. Робинзон с неожиданной для себя силой отшвырнул с дороги, словно сопливого пацана, грузного Миксу, рявкнув, чтобы следил за коридором, и бросился к столу в кабинете. Рывком развернул ноутбук. Выхватил взглядом среди множества изображений, выведенных с нескольких установленных в коридорах видеокамер, нужное. Ударил по клавише, раскрывая на полный экран.
Увиденное на миг лишило дара речи.
Девка не соврала. Вот почему эта тварь так долго держалась – знала, что помощь близко.
К ноуту были подключены звуковые колонки, но картинка почему-то шла беззвучно, наверное, опять слетели программные настройки или драйверы, как с этим древним барахлом было уже не раз… Фокус наблюдения видеокамеры не давал полного обзора, но и того, что он видел, хватало, чтобы похолодеть до кончиков ногтей.
В коридоре кипел совершенно бесшумный и оттого еще более страшный бой. Его люди отчаянно сражались с каким-то мужичьем, невесть как оказавшимся в его владениях. Нападающих было меньше, но его люди гибли один за другим, а враги дрались, словно заговоренные, – их не останавливали ни ножевые удары, ни пули в упор. Нет, вот один упал с развороченным черепом, а вот и второй рухнул с простреленной шеей, брызгающей фонтаном крови. Вспышки автоматных выстрелов, раскрытые в яростных криках рты, неузнаваемо перекошенные ужасом лица, мелькание рук и оружейных прикладов бойцов, схватившихся врукопашную. Безумный танец тел. Автоматные очереди били в живую плоть и полосовали стены, пространство коридора быстро заволакивало пылью от выщербленной штукатурки…
Грешник!
Взгляд Робинзона лихорадочно заметался, выискивая знакомое лицо.
Но среди кипения битвы Грешника он не нашел.
А значит, палач уже шел сюда.
Как же он это пропустил? Почему ничего не услышал ни он, ни Колян с Миксой? Это ведь не так далеко, и стрельба должна быть слышна. Глаза Робинзона расширились от пугающей догадки. Он резко обернулся, уставившись через комнату и коридор на пленницу. Она уже не смеялась, упала обратно на койку и пристально смотрела на него. В зеленых злых глазах девки читался приговор. Фиона! Это она! Она заставила его не услышать. Заразные способны на многое…
Громкий звук удара, раздавшийся в кабинете среди этой неестественной тишины, едва не заставил его позорно вскрикнуть. Храмовой резко поднял голову, оторвав взгляд от экрана ноутбука. Дверь в комнату, где находился Андрей, запертая на ключ, снова содрогнулась от мощного удара изнутри. Храмовой точно знал, что, кроме его сына, там нет никого, но из спальни словно пытался вырваться наружу неведомый монстр, намного сильнее истощенного болезнью восьмилетнего мальчишки. И этому существу было невдомек, что дверь открывается внутрь спальни, оно рвалось напролом. Снова удар. Затрещало дерево, зона вокруг замка пошла трещинами и щепой.
«И это тоже ты, Фиона? Заставляешь безумствовать моего сына, безжалостная сука? Или я просто опоздал, и все свершилось само собой – то, чего я так боялся?»
– Паш, а что это тут… – Микса, заглянувший из коридора в кабинет на подозрительный шум, поперхнулся вопросом. На его глазах от очередного удара дверь вспучилась посередине треснувшими досками, блеснул, высовываясь из трещин, метал искореженного замка. – Ёпт, Паша, да чего происходит-то?!
– Микса, прикончи девку! – заорав, Робинзон выхватил из кобуры пистолет, передернул затвор, навел на дверь, все еще колеблясь.
– Так это… а тут чего делать-то? Ты один-то спра…
«Оружейник» поперхнулся – рука Храмового дернулась, и пистолет уставился темным зрачком ему в лицо.
– Быстрее, сучий потрох, шевелись!
Клацнув затвором автомата, Микса мигом слинял – куда только медлительность подевалась.
Удар. Кусок доски вывалился из дверного полотна. В дыру просунулась бледная костлявая лапа, слепо пошарила вокруг дыры, оставляя на дереве глубокие отметины длинными изогнутыми когтями. Исчезла. «Стреляй, ну же! Стреляй!» Палец, давивший на спусковой крючок, дрожал от напряжения, но почему-то никак не мог дожать. По лбу Робинзона градом бежал пот, заливая глаза. Не дождавшись из бытовки треска автоматной очереди, он снова заорал:
– Микса, чего медлишь, ушлепок?!
Услышав подозрительную возню, нервно повернул голову. И обнаружил, что в бытовке идет молчаливая борьба.
«Да что б вас, а с вами-то что?!»
Колян, безвольно сопевший в углу, пока длилась пытка Фионы, вдруг вцепился в Миксу, когда тот попытался переступить порог, и теперь эти двое, позабыв про болтающееся на ремнях оружие, самозабвенно душили друг друга, хрипя и выпучив глаза.
Бесполезные ушлепки!
Хочешь сделать хорошо – сделай сам.
Озверев, Храмовой быстрым шагом двинулся по кабинету, на ходу открывая огонь. Микса загораживал Коляна и поэтому словил свинца первым. Кровавые брызги выплеснулись из широкой спины увальня, и как только он начал оседать, Храмовой всадил несколько пуль в лицо второму недоумку.
Фиона, не сводя с приближающегося Робинзона пронзительной зелени глаз, уже отчаянно рвалась из пут, заставляя койку трястись и скрежетать.
«Что, почуяла свою смерть, драная кошка?! Умей ненависть останавливать – она бы остановила».
Треск материи, и правая рука девки вырывается на свободу. Она тут же хватается ею за вторую…
«Не успеешь, тварь! Но нужно наверняка, поближе, еще лучше – в упор, размозжить ей башку».
Мстительно прищурившись, Робинзон наводит ствол «грача» на голову Фионы и делает шаг в коридор…
* * *
Совершенно раздавленный случившимся, Кирпич даже не нашел в себе сил подняться.
Сидел на бетоне всего в двух шагах от проема, но наклоняться и смотреть вниз ему категорически не хотелось. Звон в голове после близкого взрыва постепенно стихал.
Ну почему так все паршиво получилось?
Кирпич шмыгнул носом, тяжко, с надрывом, вздохнул. Фёдора было жаль до слез. Классный дядька… Ни разу в его сторону косо не посмотрел, не то что некоторые на Новокузнецкой, того же Хомута взять. А как он с ним отчаянно защищал лазарет – как вспомнишь, так тепло в груди растекается…
Пальцы, сжимающие гранату, начали затекать. Фёдору хватило одной, а вот вторая так и осталась у паренька в руке, неиспользованной. Снова вздохнув, Кирпич пошарил взглядом по бетону, подобрал кольцо и осторожно вставил усики через чеку в запал. Сунул гранату в подсумок. А затем все-таки заставил себя осмотреться, преодолевая тоскливый страх. Боялся того, что увидит.
Разгром их группы и в самом деле был полный. Фёдор… Нет, о нем думать не надо. Соленый лежал возле входа, без признаков жизни. Очень хотелось надеяться, что просто потерял сознание. Не видно, дышит, или нет. Рядом валялся автомат с погнутым стволом и расщепленным прикладом.
А снаружи доносились злобные завывания клыканов, упустивших свою добычу.
Та еще обстановочка.
Услышав шорох, пацан невольно повернул голову и увидел с трудом поднимающегося Сотникова. Выглядел он ужасно. Всего один удар когтистой лапы упыря превратил его броник и разгрузку в лохмотья, а одежду – в рванину. Лоскутами висел правый рукав, пропитавшись кровью, да и сама рука болталась плетью, явно не слушаясь. Топорщилась широким разрывом куртка на груди, сквозь которую проглядывала широкая кровавая рана. И вставал искатель крайне неуверенно, пошатываясь и придерживаясь уцелевшей рукой за стену.
Кирпич знал, куда тот смотрит, не замечая собственных повреждений.
Он хорошо расслышал крик девушки. Наташка лежала где-то за его спиной, и больше всего Кирпич боялся, что девушка мертва. После такого-то удара… И тишина там подозрительная. Именно поэтому и не хотел оглядываться. Пацан снова шмыгнул носом, торопливо провел по нему рукавом куртки, наблюдая за Димкой. Сильно прихрамывая, тот двинулся в сторону девушки. Лицо, как каменное, ничего не поймешь… Когда тот прошел мимо, Кирпич все-таки не выдержал, оглянулся. И задохнулся от мгновенно накатившей радости, не веря своим глазам.
Опираясь ладонями о ледяной бетонный пол, девушка пыталась привстать. В лице ее не было ни кровинки, волосы разметались, а из страшно изувеченной ударом когтей голени, белея сквозь прорванную штанину, виднелась кость. Открытый перелом… Но она оказалась жива! Кирпич даже не заметил, как оказался на ногах – словно пружиной подбросило. Какой же он дебил! Девушка жива и нуждается в помощи! Немедленно!
Пацан уже хотел кинуться к этим двоим, но, перехватив предостерегающий взгляд сталкера, замер. Не потому, что этого типа он побаивался. Просто понял, что мешать им сейчас нельзя. Димка Сотников справится и сам. Это ведь его девушка…
Сталкер наконец добрел до Наташки. Тяжело опустился на колени рядом. Удержал ее от новой попытки привстать, прижал плечом к своей груди, заставил замереть. Кирпич видел, что на лице девушки блестят слезы, и прямо физически ощущал ее боль. Он отдал бы все, чтобы эту боль испытывал сейчас он, а не она. И невольно стиснул кулаки, переживая за нее всей душой.
– Не успела, – донесся тихий голос Наташки. – Слишком поздно почувствовала…
– Ничего, Наташ, все… нормально. – Лицо Сотникова дрогнуло и исказилось – он явно старался справиться с собственной болью, но получалось плохо. – Ты держись. Ты же можешь себе помочь. Не трать силы на меня. Не вздумай. Я… я сейчас перевяжу… Вот только найду, чем…
Кирпич лихорадочно зашарил взглядом по полу, увидел чей-то рюкзак, хотел кинуться, но следующие слова девушки снова заставили бросить затею на полпути.
– Нет у нас на это времени, Дима. Мы еще не закончили.
– Ну уж нет! – ожесточенно проговорил сталкер. – Хватит! Плевать на Грешника. Мы проиграли эту чертову гонку! Я не хочу тебя терять. Баста! Закончили!
– Так нельзя, Дима… С нас это началось. Нам… Ты знаешь, о чем я. Мы можем это сделать вместе. Еще можем. Он уже возле Фионы. Совсем рядом. Его еще можно остановить. Если ты не готов, я это сделаю сама…
– Я тебя здесь не брошу одну, ты это знаешь. Наташ… Ты ведь сама говорила, что это место не для нас. Если попытаемся еще раз… Они нас не отпустят.
Кирпич не понимал, о чем они говорят, но его сердце прямо разрывалось от жалости. Он понял главное – происходит что-то серьезное, то, что может привести к гибели этой девчонки, от которой он был без ума, и этого парня, к которому он за время пути проникся искренним уважением.
– Кто не отпустит?! – невольно вырвалось у Кирпича.
Он тут же пожалел, что вмешался – повисла напряженная пауза.
Продолжая стоять на коленях, сталкер все же обернулся, чуть сместив корпус. И Кирпич увидел лица обоих – парня и девушки. Белые, как мел. С темными провалами вместо глаз. С ними происходило что-то страшное. Непостижимое. Кирпич невольно шагнул назад, поддавшись инстинкту.
– Души мертвых, пацан, – мрачно ответил сталкер.
– Им не нравится, когда по их миру шастают живые, – добавила Наташка, улыбнувшись Кирпичу.
Ее улыбка выглядела вымученной, но такой спокойной и доброжелательной, что у пацана слезы навернулись на глаза. Он не понимал, о чем они говорят, но по их взглядам совершенно отчетливо чувствовал – не время для праздных вопросов. Потому что так смотрят, когда прощаются. Навсегда.
– Ребят, а может, не надо? – неуверенно спросил юный следопыт.
– Надо, салага, – устало вздохнул Сотников. – Надо.
– Черт, а как же нога, я сейчас…
Кирпич снова кинулся к рюкзаку, рванул горловину, лихорадочно зашарил по содержимому. Не то… И это не то, где же эта чертова перевязка…
В помещении вдруг стало темнее – лампочка под потолком мигнула и начала тускнеть, но следопыт, поглощенный занятием, не обратил внимания. Ага! Нащупав наконец сверток, он выхватил его из рюкзака и вскочил, вскидывая голову.
От увиденного его словно ударили под дых, а стриженые волосы встали дыбом. Сверток выпал из пальцев, мягко шлепнувшись на бетон, но Кирпич этого не заметил – широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как фигуры парня и девушки тают. Тьма сгустилась вокруг них, обволакивая, словно одеялом, и стирая очертания их тел; воздух дрожал.
Это продолжалось всего несколько секунд, и они пропали.
И сразу рассеялась тьма – лампочка вспыхнула с прежней силой.
Кирпич обнаружил, что пятится, лишь когда споткнулся о Соленого. Растерянно оглянувшись, обессиленно опустился рядом, прислонился спиной к мешкам, сквозь которые дуло ледяным ветром. От пережитого страха мутило так, что казалось, он вот-вот хлопнется в обморок. Вот тебе и поход… Теперь он остался совсем один. И как быть? За барьером из мешков все еще беснуется стая клыканов, а если податься в убежище, в поисках помощи, то где гарантии, что он не схлопочет пулю? Черт, так нечестно! Все его бросили!
Хотя… Пацан присмотрелся к Соленому – ага, вон жилка на шее бьется. Дышит. Значит, еще жив…
Так, надо взять себя в руки. Оспа часто повторял прописные истины, вдалбливая в его башку – паника на поверхности превратит тебя в мертвеца вернее, чем зубы какой-нибудь твари. Первым делом надо собрать оружие и снаряжение, а уж потом можно подумать, как отправиться домой. На Новокузнецкую. Да и с Соленым надо что-то делать – вон как рука нехорошо выглядит. Кирпича не учили, как вправлять переломы и вывихи, значит, нужно заставить сталкера очнуться. Наверняка что-нибудь подскажет, он же более опытный.
Первым делом юный следопыт подобрал автомат, валявшийся возле снаряжения, затем натянул на порядком замерзшую голову вязаную шапку. Мелькнула мысль развести костер, да ведь не из чего…
Шаги он услышал не сразу. Топ. Секундная задержка. Топ.
Кто-то медленно, явно через силу поднимался по лестнице.
Затем слух уловил тяжелое, надсадное дыхание.
Дрожащими руками пацан проверил, в каком положении предохранитель, поднял автомат, направив стволом на проход. Нервно оглянулся, услышав шелест: Соленый пришел в себя и, привстав, знаками показывал ему, чтобы передал оружие. Кирпич мотнул головой: ну уж нет! Что тот сможет сделать с одной рукой? Да ничего!
Очередной шаг, и…
И из проема показался взъерошенный человеческий затылок.
Кирпич с несказанным облегчением перевел дух. Спохватившись, опустил ствол автомата и радостно переглянулся с Соленым.
Фёдор через силу преодолел очередную ступеньку. Теперь его голова торчала из проема целиком. Еще шаг. Снова остановка, чтобы отдышаться. Все его лицо алело ссадинами, словно Кротов только подрался с армией кошек. Нашарив обоих выживших мутным от контузии взглядом, челнок кивнул и сиплым голосом выдал:
– Ну вы оба и везунчики, парни! А вот я больше на поверхность ни ногой. Фу-ух… Спрячу свой зад на Бауманке, дай только вернуться… Мне этого приключения на всю оставшуюся жизнь хватит, а этот сраный упырь теперь будет являться в кошмарах…
– Знаешь, Федь, ты просто не умеешь его готовить, – Соленый вытер рукавом кровь с разбитых губ, поморщился – саднило изрядно. – Говорят, у него печень вкусная.
Фёдор аж поперхнулся:
– Что-о?!
Кирпич неожиданно для себя засмеялся. Не тонко и заливисто, как раньше, а хриплым, незнакомым для себя смехом. По лицу мальчишки текли слезы, а он смеялся и не знал, как остановиться.
– Чего это с ним? – недоуменно спросил Кротов.
– Не обращай внимания, это нервное, – невесело усмехнулся Соленый. – Ты как выжил-то, чудила?
– Как, как, – незлобиво проворчал Фёдор, обводя помещение подслеповатым взглядом. – Каком кверху. Под лестницу скатился. Чуть руку мне не откусил, укурок, когда ему гранату в глотку запихивал… А где Наташка с Димкой?
Кирпич поперхнулся. Ноги подкосились, и он наконец хлопнулся в обморок.
* * *
По-змеиному неуловимо мелькает сталь. Вскрик. Пистолет выскальзывает из пальцев, запястье густо окрашивается красным. В следующий миг Грешник хватает Робинзона за руку, одним движением выдергивает в коридор, свирепо бьет в лицо локтем. Хрустит сминаемая переносица, и Храмовой, опрокинувшись на спину, замирает, оглушенный ударом, словно раздавленный жук.
Грешник стоит над распростертым телом, впившись в лицо противника жестким взглядом. И с трудом узнает того, кто еще несколько дней назад был Робинзоном. Старая развалина с изуродованным неприглядной раной лицом, испещренном морщинами и пигментными пятнами. Как можно было бояться это ничтожество?
Вот он, момент, которого он так долго ждал. К которому так долго шел, оставляя позади себя трупы. Почему же он ничего не чувствует? Где торжество справедливости? Где сладость мести? Лишь сосущая пустота в душе, требующая заполнения, и иссушающий голод, рвущий его изнутри на части, выворачивающий душу, пробуждающий все темное, что только может таиться в человеке…
Робинзон шевелится, приходя в себя. Находит его мутным от боли взглядом. В его глазах Грешник видит свое отражение: рослый мужик с иссеченным порезами и царапинами, залитым кровью лицом. Куртка и штаны тоже вспороты ножевыми ударами, пробиты пулями и, словно серой мукой, присыпаны бетонной пылью. После всего, через что он прошел, сил осталось немного, но хватит, чтобы добить…
Он делает шаг к Робинзону, поигрывая ножом.
Громкий треск. Низкий горловой рык. Быстрые удары лап, приглушаемые ковролином. Грешник делает быстрый шаг назад, стремительно вскидывает руку. Существо, вылетевшее из кабинета, насаживается грудью на лезвие «Карателя». Поляков равнодушно стряхивает его, смотрит, как тощее тело в остатках изорванной одежды бьется в агонии рядом с Робинзоном. По заострившимся зубам на раздавшихся вширь челюстях стекает вязкая слюна, в темных глазах медленно гаснет огонь. Эту «батарейку» он использовать не сможет, пацан уже обратился, исчерпал свои ресурсы сам, не оставив ему ничего.
Но есть еще одна «батарейка». Та, что сможет утолить убивающий его голод.
Грешник медленно поворачивается к бытовке.
Израненная дочь, прихрамывая и оставляя на полу кровавые следы, идет к нему неверным шагом. Он чувствует радость, ярко полыхающую в ее душе. Она счастлива в этот момент, счастлива, что он выжил. Что они выжили оба. Дочь и отец. Безумная близость бьющей от нее энергии пронизывает его тело дрожью, захлестывает сознание.
Он не сможет сказать себе «нет».
Не сможет.
– Остановись, Поляков.
Незнакомый мужской голос, донесшийся по коридору как шелест ветра, заставил Грешника злобно оскалиться. Ну что еще! Как кто-то мог выжить там, где он прошел, словно коса смерти?! Резким движением подхватив с пола пистолет Робинзона, Сергей обернулся, вскидывая руку. И непонимающе замер, на несколько томительных секунд забыв о своей мести, терзающих тело ранах, сжигающем его голоде, и пальце, застывшем на спусковом крючке.
Что за чертовщина…
В нескольких метрах от себя он увидел в коридоре странную парочку. Молодой парень лет восемнадцати стоял на коленях, поддерживая сидевшую на полу девчонку, прижавшуюся к нему спиной. Судя по состоянию их истерзанной и окровавленной одежды, они только что участвовали в жестокой схватке. Поляков встряхнул головой, снова всмотрелся. Что-то странное творилось с его зрением – этих двоих он видел, как черно-белую фотографию. Даже их кровь на одежде выглядела черной. Поляков не помнил таких противников среди бойцов убежища. Тех он всех знал в лицо, а этих двоих видел впервые. Но стоило всмотреться в их лица, и узнавание потекло в него информационным ручейком. Сработали способности узнавать подноготную у кого угодно.
«…Детишки Сотникова, главы Бауманского Альянса. Мутанты хреновы…», – подтверждая догадку, шепнул в сознании призрачный голос Фиксы.
А ведь он планировал вернуться в метро, чтобы найти их и хорошенько расспросить, что именно они с ним сделали. Как же они оказались здесь?!
И вдруг понял – они пришли именно за ним.
– Остановись, Сергей, – на этот раз заговорила девушка. Серые потрескавшиеся губы даже не шевельнулись. Бледное как мел лицо. Серые взлохмаченные волосы. И голос бесплотный, как у призрака.
– Ты должен, Поляков, – медленно кивнул парень. – Она твоя дочь. Сопротивляйся.
Они знали его имя. Так же, как он знал их имена. Они были такими же, как он – измененными. И все же другими. Их сила была спокойной, в ней не было перехлестывающего через край безумия, которое Грешник чувствовал в себе. И у него не было над ними власти.
Мучительно застонав сквозь стиснутые зубы, Сергей обхватил руками голову – в череп вонзались молотки боли, казалось, дробя кости. Металл «Грача» в правой руке глубоко вдавился в висок, но Грешник этого не замечал. Он оказался прав – отсрочка вышла небольшой, и безумие его наконец настигло, чтобы взять плату за предоставленную возможность. Возможность мести. Боль требовала новой жертвы, а эти двое ему ничем не могли помочь, они были лишь досадной помехой. Они не отнимут у него добычу…
Добычу?! Дочь – его добыча?! Та, кого он рвался спасти изо всех сил, не жалея ни себя, ни людей с Новокузнецкой? И что, вот так все и закончится?! Даже сейчас он окажется палачом до конца?! Нет! Лучше умереть! Он не может остановить себя сам, но эти двое…
– Идите к дьяволу!
Он резко выбросил вперед руку и нажал на спусковой крючок «Грача», целясь в голову Сотникову. Выстрела не последовало – пистолет таял в пальцах Полякова, растворяясь туманной дымкой. Еще миг – и от него не осталось и следа.
– Жаль. Мы так надеялись, что ты будешь с нами.
Кто это сказал – парень или девчонка?!
Все вокруг начало стремительно меняться. Свет лампочек потускнел, сдаваясь под неумолимым натиском сумерек, потускнели краски. Стены коридора растворялись, пока не сгинули совсем, пространство раздалось вширь. Грешник попытался вдохнуть, и не смог – воздух исчез. Пропали запахи и звуки. Он чувствовал лишь тяжелые быстрые удары сердца, еще не отошедшего от выплеска адреналина. Ярость, навеянная боем, застыла внутри, словно муха в янтаре. Ему оставалось лишь стоять и смотреть, как реальность вокруг него продолжает распадаться, заполняясь дышащей, живой тьмой.
Откуда-то он знал, что это обязательно случится.
Ему снова снились черные сны – наяву. Снился ад, из которого он вышел мстить.
Теперь он знал, что в этой пустоте и тьме он не одинок. Мир мертвых всегда плотно населен – душами умерших. Они уже проступали из тьмы серыми бесплотными силуэтами. Прервав хаотичное движение без начала и конца, останавливались и оглядывались. Обретали лица, возраст, личную историю. Мужчины и женщины, дети и старики. Они почуяли живого в своем обиталище.
И эти двое – они тоже провалились в этот ад, изменившись до неузнаваемости.
Грешник видел их бесплотные силуэты, словно наполненные внутренним светом. Он посмотрел на свои руки – его оболочка тоже стала неосязаемой тьмой, светилась только сеть кровеносных сосудов и капилляров. И ярким сгустком горело сердце, перекачивая по сосудам свет.
Призраки подступали все теснее. Они тянули к нему бесплотные руки. Со всех сторон доносились зловещие шепотки, в которых звучал гнев. Грешник вдруг увидел знакомое лицо, изуродованное шрамом – Хомут-младший. Взгляд заскользил, на секунду останавливаясь на каждом призраке. Он знал их всех – тех, кто сейчас подступил ближе остальных. Именно он оборвал жизнь каждого из них. Худощавый Заика. Рослый Горелка. Коренастый Учитель. Медлительный Увалень и прямой как палка Жирдяй. Неопрятный завхоз Головин. И десятки других лиц. Их было так много, что всех имен он уже не помнил.
А потом из тьмы возник и приблизился какой-то рослый старик с изможденным лицом, в котором смутно угадывались знакомые черты… Этого он точно не убивал, но… Грешник перевел взгляд на девушку – та уже взволнованно пыталась встать, и парень ее подхватил, помогая подняться, удерживая на руках. Губы девушки шевельнулись:
«Отец?!»
«Ваше время еще не пришло, дочка. Уходите. Мы здесь закончим сами».
Старик взмахнул рукой, словно пытался отбросить что-то невидимое, и светящиеся силуэты измененных сгинули, погасли.
Теперь Грешник остался среди мертвецов один. Он помнил, как голод заставлял его метаться в поисках пищи в этом мире при первом появлении, и как призраки умерших, не успевая уклониться с его пути, с беззвучным криком вспыхивали и исчезали, сгорая дотла. Этот цирк загробных уродцев не представлял для него опасности. Реальную опасность несли лишь те двое, но и их уже нет.
«Ну и что вы можете мне сделать, что?! Как вы меня остановите?!»
Суровый старик шагнул ближе.
Кулак Грешника рванулся к нему и тут же замер – в запястье вцепилось сразу несколько рук. Какого черта… Этого не может быть! А призраки уже сомкнулись вокруг него плотным кольцом, обхватив плечи, руки, шею с такой силой, что он не смог даже пошевелиться.
«На любую силу найдет еще большая сила, Грешник», – насмешливо шепнул щербатым ртом Фикса.
Старик – глава Бауманского Альянса Сотников – протянул костлявую руку и погрузил ее в грудь пленника. Обхваченное призрачными пальцами сердце Сергея Полякова сжалось от ледяного прикосновения. Огонь, текущий в его крови, побежал по призрачным венам старика, наполняя их светом, а сердце измененного начало тускнеть.
Сотников-старший пил из него жизнь, вытягивал так же, как сам Сергей это делал с живыми!
И Грешник завыл – обреченно, смертельно раненым зверем, чувствуя, как стремительно уходят его силы. Безумный голод растворялся, исчезал вместе с жаждущей плотью…
А затем боль, которая терзала его каждый миг с момента перерождения, наконец ушла.
