Глава 15
Кровь на снегу
Фиона всегда чувствовала, когда кто-то рядом, хотя и не могла открыть глаз. Не могла пошевельнуться. Но слух и обоняние ей еще не отказали, и они рассказывали ей обо всем. Скрип дверей, шаркающие шаги – Костолом всегда расхаживал по убежищу в глубоких стоптанных тапках из теплого войлока. Звяканье склянок и инструментов в шкафчиках или на столе. Едкий запах спирта. Шорох одежды. Журчание льющейся воды в воняющей ржавчиной раковине с давно нечищеным стоком. Она чувствовала костлявые, сильные пальцы Костолома, когда он ее перевязывал – переворачивая бесцеремонно, как куклу, но боли не испытывала, хотя запах горелой плоти – ее собственной, преследовал ее неотступно.
Иногда израненное сознание проваливалось в бредовые видения.
Одно, особенно отчетливое, она запомнила. В нем она смогла снова овладеть своим телом, смогла заставить себя сесть. Вокруг нее бушевал огонь, кусал лицо и руки, диким зверем вгрызался в плоть, трещали вспыхнувшие волосы – боль была такая, словно с нее заживо содрали кожу…
И все же сквозь огонь она смогла кое-что разглядеть. Совершенно незнакомая комната. И какой-то человек, выходящий из нее прочь.
– Помоги! – беззвучно шепнули губы Фионы, проталкивая слова сквозь боль и отчаяние. – Не оставляй меня здесь… Не уходи без меня… Не уходи!!!
Он обернулся – незнакомый парень лет двадцати, пораженно взглянул на нее. Но пламя поглотило комнату, и незнакомец сгинул, ничего не успев предпринять. Именно после этого кошмара, когда она очнулась, боль растворилась, тело словно отторгло ее, выключило, чтобы спастись. Сработал внутренний защитный механизм. Слишком уж сильной она была, сводящей с ума, сжигающей заживо…
Рядом завозился Костолом – видимо, готовился к перевязке.
Боится Храмового, старается изо всех сил.
Чтобы вас обоих зверье сожрало… Большую часть жизни провела в Убежище, а ни одного друга или подруги так и не завела. Настя-Язва не в счет, общалась с нею скорее из-за контраста. Злая, жестокая, язвительная. Нередко остроумная. Яркая. Она всегда привлекала внимание. А остальные не люди – серые тени. Зачем они живут? Дышат этим воздухом? Переводят пищу? Изнашивают одежду? Совершают кучу бессмысленных телодвижений? Они не верят в завтрашний день. Все давно смирились, что этого завтра не будет, но все еще копошатся, влачат жалкое существование и ничего не делают, чтобы полноценно прожить день сегодняшний. Ее отец, уж на что нелюдимый человек, и то изредка читал книги в местной библиотеке – комнатке, специально отведенной под читальню. Отец говорил, что это издержки телевизионного воспитания – видеоряд воспринимается легче, чем текст книги, над которым еще нужно напрячься, увидеть описываемые образы, а люди всегда предпочитают легкие пути. Зомбоящик промыл мозги не одному поколению перед Катаклизмом. Так что в читальню, кроме нее, матери и отца, заглядывали всего пара человек. Ах да, сам Храмовой тоже почитывал. И Боров, как ни странно. Покойный Боров. Его смерть маму не спасла…
Господи, что же она натворила… Это ведь она так хотела вырваться в большое метро, где обитают не эти пять десятков недобитков, а настоящие люди с настоящими проблемами. Это ведь она настояла уйти тогда, хотя отец был не готов. Она всегда была упряма, слишком упряма, но всю жизнь это сходило ей с рук. Дочь Грешника – никто не смел ее трогать, даже Храмовой, хотя и не скрывал своей мужской заинтересованности. Девочка давно превратилась в женщину – хорошо сложенную благодаря физическим упражнениям, которыми ее каждый день заставлял заниматься отец. Больше никого не заставлял, только ее, но Фионе это было даже в охотку. Работа со штангой, приседания, бег, удары по боксерской груше – зал Убежища был неплохо оснащен.
И она не понимала тех, кто воротил нос от тренажеров. Чем еще занять время? Хозработы ее, понятное дело, не касались. Книги, семья, тренировки. И беспросветное будущее. Ей давно уже пора было подыскать себе пару, и не только потому, что отец с матерью ей об этом напоминали, она и сама прекрасно осознавала, что вечно в девках сидеть – молодость профукать. Мать сетовала, что она слишком разборчивая, слишком привередливая. Но ни один из обитателей Убежища ее не интересовал ни как мужчина, ни как личность. Нельзя же жить с человеком, которого абсолютно не уважаешь, чье мнение тебя совершенно не интересует… Еще мать говорила, что она идеалистка, а в жизни все гораздо проще и сложнее одновременно, что большинство живет по принципу – стерпится-слюбится, потому что вдвоем, даже если человека не любишь, одиночество все равно переносится легче. Но Фиона таких доводов не принимала. Ни сердцем, ни умом.
Нет, все-таки один был. Валентин. Неглупый, начитанный, всего на десять лет старше нее, с ним у нее могло сложиться, да и он неровно к ней дышал… Даже удивительно, что его родным братом был недалекий, скудоумный Увалень. Как же они непохожи друг на друга… И он же оказался одним из немногих, кто набрался духу уйти из Убежища. Подговорил еще одного приятеля, но выдал себя раньше времени, приготовления к побегу были слишком явные… Одежда, сухпаек, оружие… Если бы хоть сталкером был, но нет. Очень неосмотрительно. Взяли их прямо в жилище. Завхоз и донес. На собственного племянника. Тупая скотина… Думал, что его родственника Храмовой пощадит, погрозит пальцем и отпустит с миром. Не отпустил. Закон для всех один. Закон Храмового. Отец казнил их обоих, всадил по пуле в лоб. Она не видела, не пошла на это смотреть. И до сих пор не могла простить отцу, что не вмешался, выполнил работу без малейших колебаний… Но он всегда убивал легко. А когда их втроем взяли в дежурке, этот моральный урод Головин еще посмел обвинять отца, хотя тот, кто отдал приказ о казни, стоял рядом.
Проклятый Храмовой.
Этот бункер достался ему на халяву. Есть такие баловни судьбы – родиться в зажиточной семье, выучиться в престижной школе, получить по блату работу с барского плеча папашки, преуспеть в жизни, не ударив и пальцем о палец… Таким был Храмовой. Сеть компьютерных магазинов досталась ему в готовом виде, выкупил отец, владелец банка. А бункер перешел в наследство от бывшего приятеля Муханова: этот чудак, весьма преуспевающий в прежней жизни, все свое состояние вгрохал, чтобы переоборудовать какие-то старые катакомбы в хорошо оснащенное убежище, рассчитанное на долговременное автономное проживание. Ирония судьбы – хозяин умер на пороге убежища, и его захапал Храмовой… Мутантов еще тогда не было, буквально в ста метрах от цели столкнулись со стаей обыкновенных собак… голодных, одичавших и озверевших до полной потери страха перед человеком. Мир изменился, и человек перестал быть для них хозяином. Фи тогда было всего шесть, и она хорошо запомнила нападение, весь тот ужас, когда псы рвали людей на части… От них отбились, и не в последнюю очередь благодаря отцу…
Храмовой приходил сюда уже дважды. Костолом держал ее под одеялом раздетой догола не только из-за того, чтобы легче было обрабатывать ожоги. Демонстрировал хозяину. Да и самому Костолому доставляло удовольствие ее разглядывать, пока Храмового не было рядом. Жуткие ожоги его не смущали. Сама-то Фи не видела, не могла поднять веки. Но слышала, как о ней говорят. А вот Храмовой нос воротил. Собрался ждать, пока на ней все заживет. И пока она придет в себя. Если бы смогла, рассмеялась бы ему в лицо. Не положи Храмовой на нее глаз, Костолом уже использовал бы ее… по назначению, как обычно они выражаются, эти скоты. Просто трахал бы в перерывах между перевязками, как живую, бессловесную, покорную куклу. Он об этом часто рассуждал вслух, когда был уверен, что его никто не слышат. Дурацкая привычка – разговаривать с самим собой. Но зато теперь она отлично знает обо всех его гаденьких желаниях и подленьких мыслишках. Новость о том, что она изуродована, оставила Фи равнодушной. Гибель мамы… Слишком сильный стресс пришлось пережить, не до красоты. Теперь она морально готовилась лишь к тому, чтобы удушить эту тварь, как только у нее появится такая возможность… Лучше, конечно, Храмового. На худой конец – и Костолом сойдет…
Что там за шум, за дверью?
Мысли Фи сбились, она прислушалась.
Судя по шарканью и скрипу, Костолом тоже решил выяснить причину суеты.
– Чего это вы тут… а, проводку тянете. А че, Микса, обрыв так не нашли?
– Не. Задолбался я с Коляном по стенам лазить, проверять. Проще новую нитку кинуть, проводов-то у нас навалом. А то зверье уже хаметь начало, наши видели парочку упырей недалеко от забора, принюхиваются, гады. Сеанса усмирения ведь не было. А палить – себе дороже, еще больше сбежится выяснять, что происходит.
– Хмм… Есть же вроде какие-то инструменты, чтобы обрыв найти, нет?
– А хрен их знает, где они. Грешник же всем этим хозяйством занимался. Да и кто ими, кроме него, пользоваться умеет? А новую проводку протянуть – любой мужик справится.
– Ну, не скажи. Я в этом ничего не понимаю, мне как-то скальпель милее…
– Слушай, Костоломыч, у тебя спирт есть? Налей сто грамм для протирки контактов, а? Мне сто и Коляну пятьдесят. А то работать еще надо.
– Да вы тут и так как мухи сонные, какой вам спирт… Эй, эй, ты куда это?
– Да я только взгляну, не суетись.
– Осади, сказал!
– Да спокойно, док. Не тронем, мы же в курсе, что Храмовой за ней приглядывает лично. Только взглянем. Любопытно же. Видел я ту бытовку – все стены обуглены, от добра ничего не осталось. Не представляю, как там можно было выжить… – Тяжелые шаги грузного человека. – Черт, ну и вонища… Так и не шевелится?
«На себя посмотри, мудила, – с холодной яростью подумала Фиона. – Воняет, как от помойного ведра». Коляна и Миксу она знала очень хорошо, как и всех из Убежища. Эти двое пятидесятилетних обалдуев считались оружейниками лишь потому, что Храмовой поставил их присматривать за помещением с оружием. Бездари абсолютные. Кроме самого примитивного ремонта, им ничего доверить было нельзя. Ну и чистка оружия, само собой, за два десятка лет этому нехитрому занятию и упыря можно научить, если, конечно, поймать и приручить. Оба неженатые – женщин на всех в Убежище не хватало, так уж получилось с самого начала, что мужиков набрали гораздо больше, когда много лет назад собирали контингент по поселениям и со станций метро… Сейчас, когда несчастья и время выкосили самых активных или самых неудачливых, пропорции почти сравнялись, но этим двоим все равно не перепало. Поэтому пускали слюни при виде любой особи женского пола, показавшейся в поле зрения.
– И как ты ее лечишь, а, Костоломыч?
– Как, как… физрастворчику, чтобы вывести токсины, глюкозы для питания внутривенно, марлевые повязочки сменить, иначе загнаивается, и интоксикация доконает… тьфу, чего ты мне тут зубы заговариваешь?! Тебя это вообще не касается. Ты куда это полез?! А ну прикрой обратно! Убери лапы, кому говорю! Голой девки никогда не видел, что ли?
– Да погоди ты… – Колян засопел совсем близко. Фиона внутренне напряглась. Эта тварь ее щупала. Дрожащие от возбуждения чужие пальцы тискали ляжку, подбираясь к внутренней стороне бедра. Даже не знаешь теперь, радоваться или нет, что не можешь пошевелиться. – Да уж… Если и выкарабкается, красавицей уже не будет… Как Храмовой с ней спать собрался? Это же кошмар теперь, а не девка, не дай бог проснешься глубокой ночью и узришь рядом такое личико…
– Спать – это громко сказано, – насмешливо пояснил Костолом. – Не спать, а так, подсыпать. Ему лишь бы пузо ей надуть, наследника хочет. Простынкой личико прикроет, и дело сделает.
Оба «оружейника» громко заржали.
– Оно и правильно, баба есть баба, между ног-то у всех одинаково, – согласился Микса. – Слушай, а может, ей на пользу активные физические упражнения пойдут? Мы с Коляном аккуратненько, никто и не узнает, если, конечно, ты сам не проговоришься… Нет ведь больше Грешника, был да сплыл, теперь все можно…
Почему-то Фиона не сомневалась, что услышит нечто подобное. И все равно внутри все всколыхнулось от ярости и омерзения. Она рванулась изо всех сил, пытаясь сбросить с себя проклятое оцепенение, но ничего не вышло. Ни одна мышца не дрогнула. Будь у нее возможность встать, то быстро повыбивала бы этим скотам зубы… Она знала, что отец жив. При ней ведь разговаривали, не стесняясь. Словно она мертва. А она просто почему-то не могла двигаться. И Фи была железно уверена – отец вернется. Если уж сумел вырваться из того огненного ада, то вернется, и когда это случится, этим недочеловекам небо с овчинку покажется. Они ведь и сейчас его боятся, даже когда Полякова нет рядом, она это чувствует. Недаром уже бегают по убежищу как кипятком в зад ошпаренные, чинят проводку… Это отец хорошо придумал – лишить затворников главного оружия перед уходом.
– Так! А ну валите отсюда! – судя по голосу, Костолома предложение бездельников тоже разозлило и встревожило не на шутку. Но он больше испугался за свою шкуру, а не за пациентку. Храмовой ведь, если только подозрение возникнет, башку оторвет. – Совсем тут одичали! Если уж так неймется, друг друга ублажайте, вам не привыкать!
– Ты чего кипятишься, Костоломыч, мы же шуткуем!
– Валите, сказал!
Выпроводив непрошеных гостей из лазарета и плотно затворив дверь, док вернулся к своим любимым инструментам и принялся их перекладывать с громким звяканьем, что-то раздраженно и неразборчиво бормоча под нос.
В кои-то веки Фиона начинала понимать отца. Он убивал с легкой душой, потому что не считал таких двуногих людьми. Вычеркивал из списка хомо сапиенс. И приравнивал казнь приговоренных к отстрелу бешеных животных.
Новый прилив ярости заставил кулаки судорожно сжаться.
О господи…
В глаза вдруг ударил свет. Фи зажмурилась. Радость ее едва не захлестнула, словно штормовой волной, но она сумела вовремя сдержаться, не издала ни звука. По коже от макушки до пяток побежали колючие, словно сотни острых иголочек, мурашки. Тело снова ее слушалось! Не стоит торопиться, если она собирается сделать все, как надо. Такой шанс нельзя упускать. Девушка принялась лихорадочно размышлять. Одежда должна быть в шкафчике, в крайнем случае, придется раздеть дока, по комплекции они примерно одинаковы, а вонь чужого мужского шмотья, не стиранного неделями, как-нибудь перетерпит… Оружие… Вот оружия здесь точно нет. Придется добывать. В оружейке сейчас никого, Микса и Колян ведь здесь, а запоры там нехитрые – кто посмеет воровать у самого Храмового, считавшегося собственником всего имущества убежища?
Что ж, примерный план готов.
Она бесшумно, словно приведение, поднялась и села на жестком топчане, глядя в костлявую спину Костолома, обтянутую замызганным серо-белым халатом. Болезненно прищурилась от непривычно яркого после долгих потемок света. Медленно откинула одеяло, опустила босые ноги на пол. Бр-р, ледяной-то какой! Глянула на себя. Сердце забилось испуганной птицей. Правое бедро, торс от паха до груди, правая рука – все в бинтах и марлевых повязках, стянутых эластичной сеточкой. Голова тоже забинтована, правый висок и щека, до самого подбородка, в пластыре. Но боли, несмотря на вернувшуюся подвижность, все еще почему-то нет. Пусть и не возвращается.
На глаза попалось полотенце, лежавшее на табурете рядом с кроватью, видимо, им док вытирал пот с ее тела. Фи машинально взяла его, скрутила жгутом, крепко ухватилась за концы. И только потом поняла, что приготовила неплохую удавку. На безрыбье и это сгодится как оружие, у нее был отличный учитель – ее отец.
Взгляд с крепнущей ненавистью снова уставился в спину Костолома.
Придется начать с него.
Все будет легче отцу, когда вернется, чистить этот гадюшник.
А он уже близко – Фиона была в этом уверена абсолютно.
* * *
Спасительный звук выстрела, едва не утонувшего за рокотом двигателя, вырвал его из опаляющей ненависти чужого сознания. Димка резко распахнул глаза и непонимающе уставился перед собой. Сидит в каком-то тесном закутке, дышит поверх головы прижавшейся к груди Наташки… Пол под ними дрожит и подпрыгивает… Какой-то треск снаружи… Фёдор. Встревоженно смотрит на него, вцепившись в ружье. А сразу за ним – окно с летящим из-под гусениц снегом, и качающиеся ветки, потревоженные движением. Сразу все вспомнил и понял. Мысленно выругался. Сна – ни в одном глазу, а все-таки унесло черт знает куда, достали уже эти видения, одна нервотрепка от них.
Почти сразу после выстрела квадроцикл резко встал, сбавив ревущие обороты до бормочущего рокота.
Девушка, почувствовав его движение, поспешно отстранилась, и Димка, подхватив снайперку, к которой после Новокузнецкой стал неравнодушен, и подтолкнув в спину замешкавшегося Фёдора, выскочил наружу, сразу утонув в снегу едва не по колено. Ленивый поначалу снегопад постепенно переходил в метель, и по всему чувствовалось, что дальше будет хуже. В защищенное очками и респиратором лицо летел взвихренный нарастающим ветром снег, настырно терзал защитное снаряжение, бесцеремонно толкал упругой лапой в грудь при усиливающихся порывах. В такой обстановке толком не поговоришь, но спрашивать о причинах остановки не пришлось – заметив его, Соленый, тоже уже соскочивший с сиденья, махнул рукой, указывая направление. Димка оглянулся, знаком приказал Наташке с Фёдором оставаться возле квадра. Тут же поймал за шиворот Кирпича, собиравшегося проскочить мимо вслед за Соленым и отправил обратно, едва удержавшись, чтобы не придать ускорение пинком. Только сопляка этого не хватало, его дело – руль крутить.
Разобравшись с командой, бегло осмотрелся, прищурился, вызывая тепловую картинку.
Квадр остановился перед полосой ржавого железа, едва выступающей из снега – бывшее ограждение шоссе. Позади кабинки – едва угадывающийся проход среди дремучих, заснеженных зарослей на берегу реки, в который они только что продрались по следам отряда Грешника. Через дорогу – местами покосившийся, а местами и заваленный забор бывшей автостоянки. Слева – смутно проступающие сквозь падающую снежную завесу очертания облезлого, в желтых пятнах здания – на фасаде выше провалов окон второго этажа еще можно было разглядеть огромные буквы «КЛУБ ZONA КЛУБ». Но им нужно было направо, туда, где дорога резко поворачивала от реки в глубь кварталов, там тоже виднелось двухэтажное здание, но уже зеленоватое. Иногда окраска оказывалась долговечнее самих строений.
По нервам зябкой волной пробежало ощущение тревоги. Здесь лишь на первый взгляд казалось, что вокруг ни души. Сперва он их почувствовал, а потом и увидел. Парочка упырей, спугнутых выстрелом, выглядывали из бреши в бетонном заборе «Зоны», приподнимая массивные головы и нервно принюхиваясь. Особи некрупные, раза в полтора меньше тех, что он встретил возле Автозаводской во время охоты на Грешника… Молодняк. Похоже, зверей изрядно озадачил не столько звук выстрела, сколько рокот мотора и вонь бензиновых выхлопов – такое чудо, как квадр, среди развалин бывшего города не часто увидишь.
Соленый нетерпеливо махнул рукой, подзывая поближе. Ткнул в вытоптанный звериными лапами участок. Падающий снег не успел присыпать щедро разбрызганную кровь вокруг растерзанного человеческого трупа. Димка поежился. Сколько уже видел таких картин, а все никак не привыкнуть. Уцелело немногое. Вместо одежды – побуревшие от крови и уже заледеневшие на морозе лохмотья, живот трупа выпотрошен, вместо лица – обглоданные кости черепа.
Соленый подступил поближе, махнул рукой в сторону зарослей позади квадра, глухо пробурчал сквозь лицевую маску:
– Погиб не здесь. Судя по следам, тащили от реки.
– Не узнал, кто это?
– Кирпича можно спросить. Вон, глянь, на тыльной стороне кисти татуировка, пацан наверняка вспомнит.
Верно. Человек определенно из отряда Грешника. Правда, если это один из диких, Кирпич тут не поможет.
– Так позвать?
– Видишь вон ту дыру в заборе? Подержи-ка лучше ее под наблюдением, там парочка упырят засела. А я пока сам гляну.
Соленый без лишних слов вскинув автомат, взял на мушку указанное направление.
С того момента, как Димка встретил ганзейцев на Новокузнецкой, Серёгу Соленого словно подменили. Он больше не спорил, не бурчал в ответ на любое предложение или замечание, просто выполнял. Уважение, которое он и раньше испытывал к Стажеру, маскируя его за брюзжанием, теперь переросло почти в благоговение. Он даже не сердился на то, что им с Караваем пришлось пускаться за ними в погоню, а впоследствии – ввязаться в смертельно опасные приключения без разрешения и ведома Ганзы. Он просто пошел за ним, несмотря на неприятные последствия, которые мог схлопотать от своего руководства за участие в этой авантюре. Безоговорочно принял его лидерство. Такое послушание беспокоило даже больше, чем строптивость, – Димка не мог понять, чем его заслужил. Может, это из-за морлока, которого Димка пристрелил во время атаки на Серегу? Но тот бы и сам справился. Люди иногда ведут себя очень странно.
Димка присел перед трупом, брезгливо уставился на торчавшую из снега кисть – учитывая, что на истерзанной в клочья руке проглядывали кости, целостность кисти выглядела как-то дико. И где тут Соленый успел увидеть татуировку? Хмыкнув, Димка потянулся к кисти мертвеца, собираясь вывернуть ее тыльной стороной вверх…
Ударило, словно током.
Он вскочил, попятился, уставился на свою ладонь, затянутую в перчатку – пальцы заметно дрожали. Да и самого его изрядно трясло. Нахлынуло омерзительное ощущение, словно он засунул руку по локоть в вязкую кровь. За одно короткое мгновение он узнал все, что хотел узнать. И даже больше. Узнал то, о чем даже не подозревал. Информация хлынула в сознание спрессованным потоком сумятицы, в котором еще предстояло разобраться, но основное он уже понял. Все вдруг стало на свои места, кусочки мозаики сложились в неутешительную картину. Да, это что-то новенькое. Похоже, после путешествия в реальность мертвых у него осталась с ней неразрывная связь, и мертвецы для него теперь – словно открытая книга.
«Фикса… Убит Грешником. Учитель… Старый хитрозадый проныра… Кто бы мог подумать, что он его продал! На пару со Шрамом! Эх, Виктор Викторович… К плохим новостям за последнее время Сотникову было не привыкать, но это уже слишком! Как ты там говорил, Викторович? Дела у нас обстоят не лучшим образом? Предпринял некоторые шаги по урегулированию ситуации? Чтобы большие люди, снова решившие поохотиться на нас, как на диких зверей, не обошли прежнее решение совета и не дискредитировали тебя, Витюша, на твоей драгоценной должности? Нет предмета спора – нет договора? А ты, говоришь, просек их закулисную игру и предпринял собственные меры… Еще бы не просечь, если ты в этой игре участвуешь! Какая же ты сволочь, Шрам… А как ловко подтолкнул нас к самовольному уходу, да еще и на Русакова наплел – чтобы вариант для бегства остался только один – к Новокузнецкой. Мы и пришли сами, тепленькие. Да вот только Учитель, старый жучара, сам себя перехитрил…»
И даже больше. Через Фиксу искатель каким-то образом затронул желания и мотивы самого Грешника – словно все, кого касался этот человек, пропитывались его страшной аурой. И душу Димки обожгло, словно крылья туннельного мотылька, залетевшего в пламя свечи…
– Димон, что с тобой?
Недоуменный возглас Соленого заставил Димку взять себя в руки, сдержать рвущуюся наружу ярость. Он сцепил зубы, успокаивая дыхание и колотящееся сердце. Постоял еще несколько секунд, не двигаясь, впитывая окружающее пространство в себя. Да, они недавно останавливались здесь – отряд Грешника. Вон в том зеленом домишке, на повороте. Но сейчас их там уже нет. Отрыв не больше чем в полчаса. Но… Но он почуял еще кое-что, связанное с путем, которым прошел Грешник – как будто уцепился за некую ниточку, протянувшуюся за ним. Клыканы. Старые знакомые. Похоже, они надолго обосновались в этом районе. Или память о том, кто убил их предыдущего вожака, не давала им покоя, вот рыскали вокруг Автозаводской, несмотря на метель? А теперь они определенно почуяли людей Грешника, хотя те и постарались миновать Автозаводскую на приличном расстоянии. И увязались за ними. В планы Димки не входила еще одна схватка со стаей, особенно теперь, когда с ним Наташка. Придется сделать крюк… ну а Грешнику, если псевдопсы его догонят раньше, хватит стволов отбиться. А если не хватит, то, может, это и к лучшему… Нет, так думать не годится, ведь с ним люди, которые невиновны в том, что он творит.
– Димон? – снова напомнил о своем существовании Соленый.
– Уходим, тут нечего делать, – сквозь зубы процедил Димка. – Упырям тоже нужно жрать.
Они вернулись к квадру, где их поджидали остальные. Димка с подозрением покосился на Кирпича, с тревогой глазевшего в их сторону. Нет, парнишка чист, он не знает обо всей этой грязной возне, не по рангу ему такие заботы. Да и Соленый с Караваем, похоже, тоже не в курсе, что происходит в Ганзе за их спинами. Простые люди всегда были и будут расходным материалом.
– Разворачиваемся, – не терпящим возражений тоном распорядился Димка. – Пойдем и дальше по реке.
– Ты чего, Димон, там же петля в хрен знает сколько километров, – тут же заспорил неугомонный Фёдор, который всегда и на все имел собственное мнение. – Грешник тут от нечего делать, что ли, срезал?!
– Так и мы не пешком, а на квадре, так что лишние километры проблем не составят, – ровным голосом пояснил Димка, едва сдерживая все еще кипевший в душе гнев. Ему не хотелось срываться на своих спутников, но разговор сквозь маску поневоле заставлял повышать голос. – Кирпич, как у тебя с топливом? Насколько еще хватит?
– О топливе можно не беспокоиться. У меня тут еще канистра запасная. А почему…
– Разворачивай и выезжай обратно, – повторил Димка. И строго прикрикнул: – Чего встал, двигай уже! На льду притормозишь, заберешь нас. Фёдор, Соленый, не стойте столбом, я пока от упырят прикрою, догоню с Наташей.
– Упырят? – переспросил Фёдор неживым голосом. – Вот блин-оладушек, так бы и сказал, что живность дорогу перекрыла, а то… Погоди, так кого вы там нашли?
– Фиксу, – прохладным тоном пояснила Наташка.
– А ты-то откуда знаешь, тебя же там не было…
– Хорош трепаться, Фёдор! – резко оборвала его девушка. – Не заставляй нас пожалеть о том, что мы согласились тебя взять.
Димка заметил, как Кротов удивленно посмотрел на нее, не понимая причины ее недовольства, хотел еще что-то спросить, но его перебил рев движка. Оседлав квадр, Кирпич тронул с места, выворачивая руль. Из-под гусеничных катков полетел снег. Затрещали потревоженные кузовком кусты и ветки, забарабанили по брезенту. Соленый молча потянул за рукав все еще озадаченного поведением спутников Фёдора, увлекая его в тут же затянувшую проход снежную пыль, взвившуюся от движения техники.
Пробиваясь сквозь снегопад, со стороны транспортного кольца донесся далекий вой.
Димка стоял, расслабленно опустив руку с винтовкой, и всматривался в снежную круговерть, пляшущую перед лицом, – не столько глазами, сколько всем своим существом. Упырята, осмелев после отъезда квадра, уже опасливо крались в их сторону, старательно маскируясь за сугробами. Димка не собирался использовать оружие. Он знал, что живых они сейчас не тронут – вкус мертвеца их вполне устраивал.
Наташка мягко коснулась его локтя, напоминая, что пора в путь. Она старалась его успокоить, хотя сама пребывала в нешуточном смятении. Жаль, что только она может понять всю сложность проблемы, а спутникам многого не объяснить… Черт, как же все стремительно и опасно усложнилось. Люди с Новокузнецкой, умершие еще до нападения морлоков, – работа Грешника. У всех у них был потенциал измененных, и Грешник научился это вычислять… чтобы убивать. Даже за нападением морлоков на Новокузнецкую тоже стоит он – в этом уже нет ни малейших сомнений! Сколько же бед принес этот человек за столь недолгое пребывание на станции…
Но если бы снова выпал случай инициировать измененного, то… к черту сомнения, хватит заниматься самоедством и корить себя за то, что изменить уже невозможно. Димка поступил бы точно так же. Лучше осечка, чем бездеятельность. Просто в жизни так иногда получается, что все обстоятельства против тебя. Нельзя сдаваться лишь потому, что ошибся. Нужно двигаться дальше. Всегда нужно двигаться дальше. Да черт возьми – ведь Грешник умел чувствовать измененных даже в тех людях, в которых их не чувствовали они оба! Это же… это многое могло изменить! Если договориться с этим человеком о сотрудничестве… если это вообще возможно… то перспективы для их нового сообщества открывались весьма обнадеживающие.
Эта погоня уже спасла им жизнь. Останься они в метро – и за ними неизбежно пришли бы охотники. А значит, они на верном пути, и останавливаться не стоит. Теперь в метро им возвращаться нельзя. Да и не нужно. Лучше заняться исправлением последствий, за которые несешь ответственность, а там – видно будет.
А еще девушка, которую он видел в видениях уже дважды, и чувствовал все, что чувствует и о чем думает она… Дочь Грешника, черт побери! Какое яростное, цельное сознание. Едва пришла в себя – и никаких сомнений. Лишь жажда мести… Пылающая ярче, чем огонь, опаливший ее кожу в пожаре, где сгинула ее мать… Она жива, и Грешник это знает. Именно поэтому так спешит к Убежищу, чтобы успеть ее спасти.
Но даже Грешник еще не понял, что его дочь – носитель ЦД. И похоже, что там, в Убежище, она такая не одна. Они действительно на верном пути – Грешник сможет вычислить всех, вольно или невольно, как помог уже определиться с Фионой. Главное – успеть вмешаться. А чтобы не было недопонимания, непредвиденных заминок и палок в колеса в какой-нибудь критический момент, придется посвятить спутников хотя бы в часть проблемы.
Так, Соленого отправить в кузов и занять его место. А Наташка пусть с ним и Фёдором потолкует.
– Если Грешник доберется до Убежища Затворников раньше нас… – Продолжая щуриться сквозь снежную порошу, Димка тяжело вздохнул и покосился на Наташку. – Ты ведь тоже это чувствуешь?
– Да. Они умрут. Все жители Убежища.
– А всего-то хотели – перестать быть беглецами, – Сотников горько усмехнулся. – А оно вон как все получается. Знаешь, что Фёдор говорит в таких случаях? Если мечта не сбывается, ее следует уценить. В точку. Нам придется уценить… Грешника. Но самое скверное в том, что я не уверен в результате. Он сильнее нас.
– Послушай… – Наташка зябко поежилась, передернув худенькими плечами, словно ледяной ветер забрался ей под куртку. И рассердилась на себя, заставила договорить – резко, решительно, прогоняя сомнения прочь. – Я постоянно думаю о том, что случилось на Новокузнецкой. Возможно, в этой погоне нет необходимости. Есть вероятность, что мы можем достать Грешника прямо отсюда. Ведь я смогла найти тебя на Северной, не сходя с места. Из лазарета. Понимаешь, о чем я?
Димка пораженно глянул на девушку, не зная, что ответить. Ему крайне не понравилось это предложение, но он понимал, чем оно вызвано. Она упрямо считала себя в ответе за все, что произошло после инициации Грешника. Но виноваты были оба. И не виноваты ни в чем.
– В мир мертвых ведут разные пути, – продолжала Наташка с внутренним ожесточением. – И все они пересекаются с миром живых. В любой точке пространства и времени. Время нам вряд ли подвластно, слишком мало мы еще умеем, но… Мы инициировали мертвеца, ты ведь это уже понял? Он должен был уйти из нашего мира, а мы вырвали его из лап смерти. И думаю, что в наших силах вернуть его обратно.
– Замолчи! – сталкер порывисто подался к девушке, взял ее лицо в свои ладони, заглянул в глаза, наполненные беспокойством и тоской. И понял, что, несмотря на ужас от собственного предложения, она готова это сделать. – Ты и так едва не умерла, хотя находилась от меня в нескольких десятках метров! А здесь – километры! Опоздай я еще хоть на минуту… Я точно знаю, что нам больше нельзя туда попадать. Нам обоим. Нет, Наташа. Пока все возможности не исчерпаны, Реальность Потерянных душ – место не для нас. Иначе, боюсь, мы сами там останемся навсегда.
– Но на крайний случай… стоит учитывать эту возможность, – Наташка упрямо встряхнула головой.
– Мы справимся сами, – отрезал Димка. – Без помощи мертвецов.
* * *
Мир утонул в снежной круговерти сразу, как только пересекли проспект Андропова и ступили на лед Кожуховского затона. Температура воздуха ближе к вечеру ощутимо понизилась, и хлеставший в лицо ветер колюче обжигал кожу. Вот уж где пригодилась маска. И без того смутно проступающие из метели очертания заброшенных зданий окончательно стерлись за густыми завихрениями из белых хлопьев, а затем остались далеко позади. Ни берега, ни развалившихся от времени и непогоды береговых построек – только снег, лед и пустота. И стойкое ощущение, что ты путешествуешь не в сердце разрушенного города, а по какой-то дикой пустоши, где никогда не ступала нога человека.
Совершенно непонятно, как бродяги ориентировались, ведь ни черта не видно дальше пяти-шести шагов, еще и темнеть начало – но вели отряд уверенно.
Поляков намеренно шел последним.
Ноги двигались автоматически, выбрасывая вперед одну лыжу за другой, лыжные палки глубоко пробивали присыпанный свежим снегом наст, ровный бег не мешал мыслям. Дыхание вырывалось из выходных клапанов маски белыми струйками пара с ритмичностью хорошо отлаженной машины. Здесь, в арьергарде, легче присматривать за всеми сразу. Чтобы никто не отстал. Не сбежал. Он хорошо чувствовал настроение этих людишек с Новокузнецкой. Неизвестность, куда он их гнал, морально выматывала сильнее метели. А еще всех живо интересовало, куда подевался Фикса. Грешнику пришлось поднапрячься, но он заставил их заткнуться и топать туда, куда он укажет. Надавил мысленно, и сразу сильно пожалел. Куда только подевалось хорошее самочувствие, ощущение плещущейся через край энергии. Он не ожидал, что последствия окажутся настолько болезненными – виски и лоб разламывались от дикой боли не меньше получаса, а глаза застлало багровой пеленой, окрашивая мир в цвета крови. Самое паршивое – мысль использовать одну из «батареек» для подзарядки почему-то вызывала тошноту, инстинктивное отвращение. Выходит, и здесь перебор? Перестарался на станции? Наверное, существует некий предел насыщения, и если берешь больше, чем можешь усвоить, то… То потом чувствуешь себя вот так паршиво, как он сейчас.
И все это время, пока боль не утихла, ему приходилось двигаться, не подавая виду, что с ним что-то не так. Стоит этим горе-воякам почуять слабину предводителя, и сразу разбегутся, как тараканы.
Впрочем, подопечным было не до него.
Трое-четверо братков держались еще более-менее, а остальные основательно выдохлись, не помог и двадцатиминутный привал. И прошли-то после него всего около трех километров. Раньше других, конечно, уставали обладатели снегоступов. Чтобы держать темп, им приходилось прикладывать больше усилий, чем лыжникам. Мда… В любом случае физическими упражнениями они себя явно не утруждали. Сидели на своей станции, живя одним днем. Бабы, карты. Бухло. Спивались, деградировали. Теряли человеческий облик… А самых опустившихся вышвыривали на Северную, пополняя ряды морлоков… Неудивительно, что они так стремительно теряли силы.
Жалкая жизнь жалких людей.
Прямо злость вскипает в душе, когда подумаешь, что это сюда собиралась уйти Фиона, здесь хотела найти свою судьбу.
Хотя, если уж быть справедливым, не везде дела обстоят так, как на Новокузнецкой. По слухам, есть и более благополучные островки цивилизации. Полис, Торговая Ганза, Бауманский Альянс, Арбатская конфедерация, Четвертый Рейх, Содружество ВДНХ… Сколько нелепых, до смешного громких названий, за которыми прятались горстки людей, сумевших хоть как-то организовать свою жизнь под землей, придать ей видимость порядка и смысл существования. Это ему просто так повезло оказаться именно на Новокузнецкой… А ведь действительно повезло. Будь население Новокузнецкой более организованным, более цельным, да хотя бы более многочисленным, возможно, ему и не удалось бы так быстро сломить их волю.
Да плевать на этих людей! Главное, что с каждым шагом он становится все ближе к дочке. И момент, когда он сможет свернуть Храмовому шею, тоже приближался, будоража кровь предвкушением. Левый берег сейчас тянулся параллельно где-то в сотне метров, невидимый за метелью, на сушу собирались выйти только километра через полтора, протопав по льду до цепочки шлюзов. Эти шлюзы когда-то поддерживали нужный для судоходства уровень воды, перекрывая несколько водяных рукавов, а теперь давно разрушены, уровень воды опустился, а берег, соответственно, стал гораздо круче. Сразу после шлюзов широкое русло совершало крутой поворот, почти разворачивающий течение в обратную сторону – оттуда с рекой дальше им не по пути. Но это и не нужно – еще километра три-четыре по городу, и будут на месте. Казалось бы, плевое расстояние, какие-то несчастные километры. Да вот не так-то просто двигаться по рыхлому снегу, в метель, в любую минуту ожидая нападения зверья.
Интересно, сумели затворники восстановить проводку к «пугачам»? Даже если и так, это им не поможет. Инфразвук – штука крайне опасная, но всегда существуют обходные дороги. Грешник недаром отвечал за безопасность убежища столько лет, изучил каждый его закоулок. Даже Храмовой не подозревает, сколько второстепенных ходов ведет внутрь. Человек, который его строил, определенно старался перестраховаться во всем. Это же надо такое провернуть под носом у московских властей – проложить оборудование геотермальных установок вдоль железнодорожных линий до русла реки, без всякого разрешения на стройку! Просто воспользовался плановой заменой старой теплотрассы, подкупил рабочих и внес свои коррективы, тем самым обеспечив убежище автономным энергообеспечением, исправно функционировавшим до сих пор.
По приказу Храмового все лишние ответвления, ведущие на поверхность, заблокировали. Произошло это примерно на пятом году жизни затворников в убежище, когда к ним в гости начали настырно лезть бесконтрольно расплодившееся псы – побочный продукт многомиллионного когда-то города, значительная часть населения которого была владельцами домашних питомцев всех мастей и пород. Эти-то собаки и превратились в настоящий бич для выживших людей. «Пугачи» сконструировали значительно позже, что решило проблему на долгие годы вперед, а поначалу пришлось воспользоваться бетонными блоками и цементом. Ну а там, где не хватило цемента, поработали взрывчаткой. Но парочку тайных проходов, пусть и не таких удобных, как уничтоженные, Поляков позже все-таки нашел. Докладывать Храмовому не стал, считая, что перестраховка перестраховке рознь. «Пугачи» работали исправно, и раз проблем до сих пор не возникло, то стоило эти проходы оставить на черный день. Вдруг возникнет ситуация, когда пришлось бы экстренно эвакуироваться из подземелья. Пожар, наводнение, обвал, прорвавшиеся мутанты, в конце концов…
Грешник сдержал злой смех. В бессчетный раз остервенело оттолкнулся лыжными палками, взбивая снег и посылая тело вперед. Да уж, кто бы мог подумать, что ему самому придется искать способ прорываться в Убежище снаружи. Так что план, как действовать на месте, уже созрел. Главное – добраться.
Что за черт…
Какая-то неясная тревога сбила ход мыслей. А затем он ощутил слабый толчок, словно что-то массивное там, под ногами, коснулось снизу льда. И тут же послышались крики и мат.
Поляков резко поднял голову, пытаясь разглядеть сквозь бьющиеся в стекло маски снежинки, что там впереди произошло. Цепочка поломалась, несколько людей сбились в кучу, что-то делая на снегу, а те, кто ушел вперед, теперь остановились и встревоженно оглядывались.
Поляков заторопился, бесцеремонно оттолкнул с пути замешкавшегося боевика, заставив его с матом зарыться башкой в снег. И сразу увидел метровую полынью во льду, где в черную зимнюю воду выше пояса провалился незадачливый Точило. От полного погружения, похоже, спасла лишь реакция – браток успел лечь на край полыньи грудью и раскинул руки, стараясь тем самым распределить вес тела по как можно большей площади. Автомат, вылетевший при падении из рук, валялся рядом, а гранатомет все еще висел на спине, наполовину окунувшись вместе с хозяином и добавляя утягивавшего под воду веса.
– А, сука, аа… сука! Да мля, снегоступы за что-то зацепились! – заполошно орал несчастный. – Тяните, братишки, промакааааю!
Подоспели Горелка с Заикой. Плюхнувшись в метре от края на живот, Заика протянул потерпевшему приклад своей винтовки, а когда тот ухватился, уже в четыре руки с Горелкой выдернули его из воды и поставили на ноги.
– Как тебя угораздило, Точило?! – раздраженно напустился следопыт на «утопленника», с которого ручьем текла вода. – Еще и снегоступ утопил! И что с тобой делать-то теперь?
– Да иди нахрен! – в сердцах заорал в ответ Точило, и без того дальше некуда раздосадованный видом промокшей почти до подмышек одежды – налетевший порыв метели тут же облепил ее снежной коростой, заставив братка передернуться от леденящего озноба, пробиравшего его от ног до самого нутра, причем холод быстро распространялся по всему телу, поглощая тепло. – Я и с одной лыжей быстрее тебя доскачу!
– К-куда? Д-до восп-паления л-легких?! – усмехнулся низкорослый и худосочный, но удивительно выносливый Заика, который, пожалуй, единственный из всего отряда держался наравне с бродягами.
– Вот-вот, – Горелка озабоченно покачал головой. – Из-за тебя теперь привал придется делать, сушить недоумка! Замерзнешь нахрен, морозит-то к ночи все сильнее!
– А ты свои портки отдай, вот и не придется волноваться!
Поляков резко остановился, не дойдя до полыньи десятка шагов. Неестественность происшествия его насторожила. До сих пор лед на всем протяжении был крепким, река промерзла основательно, и путь по ней считался безопасным. Если не заметит зверье с берега, то больше вроде и бояться нечего, а в такую метель вряд ли их тут кто-то увидит. И вдруг – полынья. На залетных рыбаков не спишешь, вымерли давно уже и рыбаки и само искусство рыбалки, не те условия. Ответ слишком очевиден, но какого черта этого не замечают остальные? Совсем отупели на своей Новокузнецкой? И почему бродяги так спокойно прошли мимо? Проглядели из-за метели?
Жаркая волна адреналина прошлась по телу, предупреждая о нешуточной опасности.
– Прочь от проруби! – рявкнул Грешник. Воткнув палки в снег, он сорвал с плеча карабин и передернул затвор. – Быстрее, бараны!
– Валите оттуда! – заорал с другой стороны старшой бродяг: вернувшись из авангарда назад и увидев, что происходит, он сразу оценил ситуацию.
Словно откликаясь на его выкрик, лед трескуче загудел от мощного толчка снизу.
Новокузнецкие бросились врассыпную. Несколько человек второпях запутались в лыжах и посбивали друг друга, закувыркавшись в снегу. Точило, чуть замешкавшись, нелепо запрыгал прочь на одном снегоступе.
Вода в проруби вдруг вскипела, фонтаном ударила на несколько метров вверх. Брызги мощным каскадом полетели во все стороны вместе с кусками льда и ошметками мокрого снега. Под их завесой что-то белесое, под цвет мокрого льда, метнулось к блатному, обвило ноги. Рывок, и Точило, едва успев крикнуть, с выпученными от ужаса глазами ушел под лед – вместе с дефицитной трубой гранатомета. Все произошло невероятно быстро. Только что стоял человек рядом с прорубью и вдруг с шумным плеском исчез в бездонной черноте зимней воды, поверх которой теперь равнодушно покачивалось лишь ледяное крошево и всплывали воздушные пузыри.
– Грешник! К берегу! За мной! Быстрее! – продолжал кричать Первый.
Он лишь на несколько шагов отстал от своей пятерки, уже устремившейся к берегу, совершенно невидимому сейчас за снежной круговертью. Но можно было не сомневаться, что бродяги и сейчас не ошиблись с направлением.
Новокузнецкие, поначалу кинувшись кто куда, сориентировались на голос и повернули за бродягами.
Грешник тоже не стал оглядываться, закинул «Сайгу» за спину, схватился за палки и заработал ногами, стараясь не потерять из виду исчезающих в метели бродяг. Когда приходится срочно спасать шкуру, не время выяснять, что за тварь затаилась под водой. Снегоступы для большинства превратили бегство в чертовски трудное занятие. Движения братков выходили страшно неуклюжими, из-за свежевыпавшего снега рыхлая поверхность не держала, проседала под каждым шагом, но без снегоступов вообще труба – увязли бы по колено. Больше повезло тем счастливчикам, у которых оказались лыжи, – они заметно вырвались вперед.
Грешник тоже обогнал многих.
Мощные толчки подо льдом не утихали, заставляя гудеть и трещать ледяное полотно по всей ширине затона. Полякову казалось, что что-то массивное бьется там, в глубине, прямо под ним, собираясь проломить лед и вцепиться ему в ноги. Странно, но он не чувствовал страха. Вместо него его охватил какой-то злой азарт – успеет ли он спастись на этот раз, или судьба все-таки возьмет затянувшийся реванш.
За сотню метров, которую пришлось преодолеть до суши, на поверхность так никто и не вырвался – то ли лед оказался слишком крепким для неведомой твари, то ли на самом деле она не собиралась нападать, удовольствовавшись одной жертвой, и просто забавлялась, прогоняя незваных гостей из своих владений.
Выскочив на берег, взмыленные и запыхавшиеся братки по большей части после такой пробежки попадали в снег без сил. На ногах остались лишь следопыты, более привычные к пешим путешествиям, да бродяги, но и те старались отдышаться, стянув на шею или на затылки запотевшие маски.
– Не расслабляться! – сорвав маску, рявкнул Грешник так, что казалось, вокруг него взвился падающий снег. – Горелка, проверить оружие, пересчитать людей!
– Хорошо… босс, – хмурясь, кивнул Горелка. – Будет сделано.
Убедившись, что следопыт начал пинками поднимать и строить братков, Поляков оглянулся на реку.
На берег выбрались двое запоздавших новокузнецких и через десяток шагов тоже рухнули в снег.
Убедившись, что опасность миновала, Грешник уже не спеша осмотрел место, в котором они оказались. Скверная видимость не позволяла толком различать детали, но он все же разглядел прилегающие к крутому береговому склону развалины какого-то длинного строения, заросшие лиственным лесом и кустами. Под некоторыми сугробами, разбросанными среди деревьев, угадывались остовы машин. Но не похоже, чтобы здесь когда-то пролегала дорога – слишком много невысоких холмов, тоже покрытых зарослями.
– Бывшая свалка, – остановившись рядом, хриплым после пробежки баском подтвердил старшой бродяг. – Металлолом в этом районе когда-то складировали. Обычно здесь безопасно, но…
Грешник врезал с разворота. Хрустнули костяшки пальцев. Сбитый с ног ударом в челюсть, бродяга рухнул спиной в снег.
– Безопасно, говоришь? – зло зашипел он, шагнув к ошеломленно замершему Первому. – Так же безопасно, как на льду? И поэтому я по твоей милости потерял гранатомет?
Первый опомнился быстро, вскочил, сердито уставился на Полякова, обеими руками вцепившись в автомат. Но направлять на обидчика ствол не стал, лишь резко бросил:
– Да не было никакой проруби! Остынь, черт тебя дери! Там всегда было безопасно! Мы ничего не знали об этой твари!
– По-твоему, эту тварь принесло лично ради меня?! – снова рявкнул Поляков, не обращая внимания на подбежавших к Первому четверых компаньонов и их осуждающие взгляды. Окружив старшого, они встали так, чтобы ударить его еще раз Поляков не смог.
– Пора бы уже привыкнуть, Грешник, – щурясь от летевшего в лицо снега, жестко заговорил старшой, – что в нашем мире за последние двадцать лет нет ничего привычного. Никогда нельзя предугадать, что случится в следующую минуту…
Едва начавшуюся ссору перебил пугающе близкий вой. Бродяги обеспокоенно переглянулись.
– Вот об этом я и говорю. Разборки потом, Грешник. Клыканы слишком близко, нам нужно как можно быстрее добраться до ближайших зданий, а до них еще метров двести. – Первый кивнул на тянувшиеся по берегу сплошные заросли. – Когда-то здесь находился сквер, а теперь сам видишь, как разрослось. Если прихватят нас в лесу, хорошего не жди. На Автозаводской стая оставалась большая. Очень большая.
– Хочешь сказать, именно этих тварей мы сейчас и слышим? – Грешник недовольно вздернул брови. – А кто-то, помнится, говорил, что мы оставим их в стороне.
– Я им маршруты не прописываю, – уклончиво ответил Первый. – И за все на свете ручаться не могу.
Больше не говоря ни слова, он развернулся и двинулся сквозь лесок, прокладывая снегоступами дорогу между стволов. С потревоженных ветвей посыпался снег, а порывы наполненного снежной крупой ветра уже через несколько метров начали стирать его фигуру из виду. Компаньоны двинулись следом. Поляков посмотрел в сторону новокузнецких – те скучковались вокруг своих следопытов, Горелки и Заики, с угрюмым видом наблюдая за ссорой, но не вмешиваясь. Грешник мысленно чертыхнулся. Дав волю гневу, он ослабил контроль, и теперь чувствовал нарастающую в этих людях враждебность.
– Особое приглашение нужно?!
Окрик их встряхнул, словно накинув на каждого невидимую уздечку. Они зашевелились, Горелка кивнул своим и двинулся первым, по уже протоптанной бродягами тропе, которую быстро засыпал летящий со всех сторон снег. За ним один за другим потянулись и остальные. Грешник натянул на лицо маску, подхватил лыжные палки и пристроился замыкающим.
Пробившись через лес, отряд выбрался на относительно открытое пространство. Снег падал все гуще, взвихряемый резким порывистым ветром, видимость продолжала ухудшаться, хотя казалось, что дальше уже некуда. Грешник завертел головой, пытаясь хоть как-то осмотреться. Впереди себя он видел не больше трех-четырех человек, растянувшихся цепочкой, остальных поглотили снежные вихри. С двух сторон бывшего шоссе подступали густые заросли – сюда топоры людей из метро так и не добрались, слишком далеко от точек выхода на поверхность, и растительность все больше захватывала жизненное пространство. В этом районе города всегда было много зелени и до Катаклизма, но теперь за ней не приглядывали городские службы, не мешали разрастаться бесконтрольно. Еще несколько лет, и это шоссе окончательно скроется под лиственным покровом. Пару раз, когда ветер внезапно менял направление, из снежной завесы проступили угрюмые коробки заброшенных многоэтажек, тянувшихся вдоль улицы метрах в двадцати от дороги.
На перекрестке, как только они свернули направо, и полуразрушенные здания подступили немного ближе, потеснив придорожные скверы, Грешник вдруг узнал улицу, по которой они двигались. Шоссейная. Именно так и пролегал маршрут его бегства из Убежища. Хотя он почти и не помнил, как прошел весь этот путь, погруженный в свои мысли и сжигаемый горем от гибели семьи, но что-то в памяти все-таки осталось.
Изгибаясь ленивой змеей, эта улица тянулась на несколько километров. Больше сворачивать не придется, она доведет их до цели. И осталось не так уж много. Отлично. Может, бродяги больше и не нужны? Его беспокоили люди в отряде, намерения которых по-прежнему не мог прочесть. Из-за них в любой момент может что-нибудь пойти не так, ведь неизвестно, что у них на уме. Стоит нажать на новокузнецких, и все будет сделано быстро – пятерым, какими бы они опытными ни были, от полутора десятков стволов не отбиться, да еще если застать врасплох…
Где-то впереди ударил выстрел, приглушенный шумом ветра. Застрочили автоматы, закашляли ружья. Черт, что за фигня, он же еще не решил!
Не успел Поляков схватиться за карабин, как стрельба закончилась. Чертыхаясь, он устремился вперед, чтобы выяснить причину переполоха.
Когда снежная круговерть расступилась, взгляду открылась окровавленная туша шилоклюва – инерция скорости и веса протащила рухнувшую под шквалом пуль тварь почти на середину дороги, взгромоздив перед зверем вал из снега и измочаленных веток. Грешник подошел ближе, заставив расступиться окруживших зверюгу новокузнецких, ради предосторожности все еще не сводивших с нее стволов. Голова и мощные костистые лапы шилоклюва еще дергались, загребая снег, но тварь явно подыхала, лишние патроны тратить уже не стоило.
Грешник впервые видел шилоклюва так близко – недалеко от Убежища. В редкие сталкерские выходы он чаще замечал клыканов, и то старался наблюдать за ними издалека – чрезмерное любопытство губит идиотов, а Поляков себя идиотом не считал. Скользнув взглядом по широкому следу зверюги и обнаружив слева от обочины пробитую дыру в зарослях, он хмыкнул, чувствуя невольный холодок внутри при виде такой силищи – шилоклюв пронесся сквозь препятствие пулей, стряхнув с кустов снег и словно дубиной обломав ветки потолще. Ну и здоровенная же тварь! Инстинкты буквально вопили об опасности, не позволяя приблизиться вплотную. Да уж, природа и до Катаклизма была весьма изобретательна, множество причудливых зверей водилось на планете, а после Катаклизма фантазия неведомого фотошопера разгулялась не на шутку. Шилоклюв похож на курицу-переростка, только клюв длиннее, чем у цапли – костяное шило не меньше метра, туша размером с небольшую лошадь, а броня как у… да черт его знает, как у кого, до катаклизма таких тварей не водилось. По цвету серый, как носорог, только носорогу далековато по прочности кожи до этой пташки: окостеневшие перья, сросшиеся в бугристый панцирь на наименее подвижных участках тела, брали не всякие пули. Но дружными усилиями тварь все-таки превратили в фарш из мяса и костей.
– П-повезло, – обронил Заика, опасливо покосившись на Грешника, от облика которого ощутимо несло злобой из-за очередной заминки. – С-снег г-глубокий. В-вовремя з-заметили. В-видимо, одиночка, не в-видно д-других.
– Увидишь тут, – проворчал Горелка. – Снег валит, как из ведра. Да и ночь на носу.
Грешник сухо кивнул, понимая, о чем речь. Излюбленная тактика шилоклювов – разгоняться до безумной скорости по прямой, причем на разгон этот тварям хватает нескольких метров. И когда такое костяное шило вонзается в жертву, не выдерживает никакая защита – даже бронежилет рвется как бумага. Спасти может только упреждающий выстрел на поражение, или резкий отскок в сторону, с пути монстра.
Еще несколько братков обеспокоенно забормотали что-то в свои маски, переглядываясь и жестикулируя, но Поляков усилием воли живо заставил их заткнуться и присмиреть. Мнение ходячего расходного материала его не интересовало. Он даже лиц их не запоминал. Намеренно. А их личные истории, вторгшиеся в его память без спроса, уже стер. Оказалось, это не так уж сложно, просто нужно было разобраться в себе и своих новых возможностях.
– Никто не пострадал? – сквозь зубы процедил Грешник.
Большинство отводили глаза, опускали головы, не в силах выдержать его жгучий взгляд. Казалось, в расширенных из-за недостатка света зрачках Грешника дышит сама тьма.
– Все целы, – едва слышно из-за шума ветра и отдаления отозвался Первый, из группы бродяг, скучившейся в нескольких шагах от новокузнецких. – Пора двигаться. Нельзя стоять, звери хорошо чуют запах крови.
– Ну тогда какого черта встали?! – Поляков рявкнул вполголоса, не желая привлекать еще какую-нибудь живность. – Двигайте лыжами, мать вас за ногу! Шевелитесь!
Толпа братков всколыхнулась и снова замерла, когда Горелка выступил вперед, поднимая автомат и наводя ствол на Полякова.
– Мы вот что решили, Грешник, – угрюмо начал следопыт, борясь со страхом в душе. – А не пошел бы ты со своим Убежищем в жопу. И хабар, который ты там собираешься взять, тоже можешь туда же засунуть. А с нас хватит! Мы идем обратно!
– Здесь решаю я! – резко оборвал Поляков.
– Д-да н-неужто? – Заика встал рядом, тоже поднимая ствол, а глядя на него, и остальные братки снова зашевелились, вкидывая оружие. – А к-как т-тебе т-такой массовый аргумент?
На Полякова вдруг снизошло странное спокойствие: словно десяток стволов, готовых в любую секунду от малейшего неосторожного жеста и слова изрыгнуть огонь, нацелены совсем не на него. Бунт все-таки начался. Что он упустил? Их что, нужно убивать каждый пройденный километр по одному, чтобы держать в страхе? Или просто его силы, как и у этих людей, начали иссякать? Ничего, это поправимо. Потому как сейчас он снова чувствовал знакомый голод, а мысль о «батарейках» уже не вызывала тошноту, совсем наоборот. Разве что в груди и висках нарастала боль, колола острой иглой и стучала молоточками. Но это, скорее всего, тоже от подступающей усталости…
– Да кончай его, и всех делов-то! – сорвав маску, заорал обросший до глаз мужик лет пятидесяти, торговец оружием с Новокузнецкой.
Крикун был как раз одной из «батареек», и Поляков выбрал его, потянулся к нему, словно невидимой рукой…
Левую скулу будто опалило раскаленным ветром. Поляков резко повернул голову. Громко затрещал кустарник слева от дороги, взвился взбаламученным облаком сбитый с веток снег. Словно разрывы гранат прошлись по зарослям – раз, два, три… темные туши шилоклювов вырвались на дорогу спортивными болидами, пролетая дистанцию до людей в считанные мгновенья, и врезались в толпу.
Грешник прямо на лыжах отпрыгнул в сторону, заваливаясь на бок. Воздух пронзили отчаянные крики, громыхнули выстрелы. Рухнув на спину, Сергей вскинул автомат, выцеливая ближайшую тварь…
Что за черт… Его восприятие как-то странно поплыло – все двигалось как в замедленной киносъемке. Группу братков разметало, шилоклювы прошли сквозь них, как сквозь строй оловянных солдатиков. Заика, так и не успев вскинуть снайперку, умер мгновенно – клюв одной из тварей ударил его в живот и, уже красный от крови, вышел из спины. Поляков ощутил его смерть, как погасший огонек задутой свечи. Торговцу повезло меньше – пытаясь отпрыгнуть, он подставил несущейся твари руку, и костяное шило срезало ее по плечо, как бритвой, ударом тела отшвырнув изувеченного человека в сторону. Именно в этот момент состояние мгновенности Полякова и настигло. Все почти остановилось. Почти. Казалось, он может теперь разглядывать все до мельчайших подробностей, не заботясь о времени. Даже оторванная рука несчастного повисла в воздухе и почти незаметно двигалась вниз в ореоле из брызг крови, чтобы через целую вечность упасть наконец на снег.
Но и тело стало неуклюжим, оно не успевало за сознанием Полякова, за его желаниями, за полетом его мысли. Он лежал, вскинув автомат, и ждал, когда проклятый палец, преодолев сопротивление тугой, как автомобильная рессора пружины, наконец нажмет на спуск. Даже движение глазных яблок почти прекратилось. Только мозг работал в форсированном режиме, выделяя приоритеты. Такой шанс нельзя было упустить, Сергей чуял, что это временное явление. И нужно быть готовым, когда все вернется в норму.
Два шилоклюва, прорезав толпу и разбросав новокузнецких, размытым кадром замерли в развороте на противоположной обочине – шеи выгнуты, рудиментарные крылья встопорщены, из-под когтистых лап летит снег, снежное облако с задетых тушами веток повисло туманом. Третий все еще торчал посреди дороги, замедлившись из-за тяжелой ноши на клюве. Кто-то из блатных катился по снегу, отброшенный ударом, кто-то в панике стрелял вслепую, кто-то просто сорвался, пытаясь убежать от смертельной опасности. Раскатанные в протяжный звон крики, вытаращенные в страхе глаза за стеклами масок, руки, терзающие оружие в тщетной попытке успеть – успеть выжить. И все это на фоне медленно текущих, словно водяные струи, снежных вихрей.
Поляков чувствовал, как утекает жизнь из «батарейки», невольно потянулся, впитывая ее в себя…
И реальность снова ожила. Автоматный и ружейный огонь ударил по ушам, перемежаемый человеческими воплями. Автомат в руках Полякова наконец проснулся, и короткая очередь полоснула ближайшего шилоклюва по костяной башке, разбрызгав глаз и поразив мозг. Тварь кувыркнулась и с треском зарылась в кусты, утащив труп Заики с собой. Спину и бок второго вспороли сразу несколько очередей, так и не дав закончить разворот – передумав, зверюга рванула сквозь кусты прочь, только ее и видели.
А третий шилоклюв, развернувшись, бросился на Грешника, когда он пытался встать. На этот раз время не захотело ему подчиняться. Чтобы проскочить десяток метров, хищнику требовалась всего пара секунд. Из-за лыж, сковывавших движения, Поляков замешкался и опустил автомат. Он видел устремленный на него взгляд темных холодных глаз зверя, костяное шило, направленное ему в грудь, и понимал, что уже ничего не успевает сделать. И тогда он крикнул мысленно, вкладывая в свой крик ярость обреченного:
– Да сдохни, тварь!
И что-то произошло. Словно что-то темное рванулось наружу, из глубины души, пропитанной горечью, яростью и жаждой разрушения. Крик ударил не хуже картечи, прокатившись вокруг Полякова невидимой, но ощутимо давящей, выворачивающей наизнанку волной. Глаза зверя лопнули, словно переспелые виноградины, лапы подогнулись, и тяжелая туша плюхнулась на дорогу, по инерции пару метров проехавшись по снегу. Клюв замер возле ботинка Грешника.
С трудом оторвав взгляд от зверя, Поляков поднял голову. Его шатало как пьяного. Руки тряслись, автомат выскальзывал из непослушных пальцев. Голова раскалывалась от боли, пульсирующей в висках и затылке; казалось, если он сделает хоть одно неосторожное движение, то его череп взорвется от распиравшего изнутри давления.
Половина из новокузнецких валялась на снегу.
Половина из них была мертва.
И погибли они отнюдь не из-за атаки зверья.
А вот бродяг не было ни среди живых, ни среди мертвых. Вот же сучары… Они знали! Знали, что шилоклюв не один, что где-то рядом гнездовье тварей, и дождавшись подходящего момента, тут же свалили! А без них новокузнецкие ни черта не успели сделать. Слишком увлеклись мыслью о расправе над предводителем и возвращении домой.
Ну и черт с вами, пропадите вы пропадом…
Поляков глубоко вздохнул, затем еще раз. Ему срочно нужна «батарейка». Еще одна. И осталась последняя, потому что трех из пяти он только что без всякой пользы для себя убил сам. Кто ж знал…
Взгляд остановился на Горелке – следопыт кое-как поднялся на ноги, тоже пошатываясь после удара Полякова, и очумело тряс головой, обхватив виски ладонями. При падении его шапка слетела, и воинственно торчавший на крупном угловатом черепе «ирокез» пламенел яркой рыжиной на фоне летящего снега. Следопыт был ближе всех к Полякову, но выжил. Сильный человек. Чертовски стойкий. И чертовски упрямый. Планы редко выполняются так, как задумываются, всегда приходится вносить корректировки по ходу развития событий.
Когда Горелка поднял взгляд, затуманенный безумной болью, Поляков уже стоял перед ним.
– Извини, браток, – Грешник усмехнулся, кладя растопыренную пятерню на шею мужика. – Сам понимаешь… Выживает сильнейший.
