Это началось вчера.

Что стало первым тревожным звонком? С какого события стоит вести отсчет? Пожалуй, с исчезновения кошки.

День выдался поразительно спокойный. Подозрительно спокойный. И Кондрат, и Алекс, словно подслушав мои мысли, с самого утра никуда не отлучались, торчали все время на виду. В пещере царила сонная, умиротворяющая атмосфера. Никто не шумел, не ругался, все молча занимались своим делом. Когда именно убежала кошка, – точно никто не смог бы сказать. Но она убежала. А точнее – пропала.

Я первый заметил ее исчезновение, укладываясь спать. Рыжка каждый вечер прибегала ко мне, устраивалась на груди или на животе и мигом засыпала. Лежала теплым меховым шариком, тихо сопела во сне, слегка вздрагивала. С кошкой я засыпал сном младенца, отрешившись от всего, забыв и о людях, и о пещерах…

Маша страшно злилась, что кошка спит со мной. Завидовала, наверное. Один раз она даже замахнулась на зверька кулаком, но вышло только хуже. Рыжка в ужасе метнулась от хозяйки прочь, и больше не отходила от меня даже днем. Сопровождала, куда бы я ни пошел. Удивительно умное существо. Видит, что занят – не лезет, сидит в сторонке. Сяду отдохнуть – подбежит, ткнется носом в колено, начнет тихо-тихо мурлыкать. Так хорошо становилось в такие моменты! Мне даже казалось, еще немного, и кошка заговорит со мной. Как в сказке, «молвит голосом человечьим».

И вдруг она пропала.

Я полежал минут десять, волнуясь все больше и больше. Потом вылез из спальной ямки и пошел искать кошку. За полчаса обшарил весь зал Апсны. Никаких следов Рыжки. Следам, конечно, взяться было неоткуда. Ни на глине, ни тем более на камнях кошачьи лапы вмятин не оставляли. А если какие-то следы и были, разглядеть их мешал недостаток освещения. Вот когда пожалел, что я – человек, а не кот. По запаху нашел бы Рыжку в два счета.

Маша в ответ на вопрос, куда могла подеваться кошка, лишь передернула плечами и бросила с раздражением:

– Да она вечно где-то бегает.

Я хотел за шкирку вытащить горе-хозяйку из ямки и как следует встряхнуть, чтобы стала разговорчивее. Но не стал. Видно было, что Мышка не врет. Она потеряла к кошке-«предательнице» всякий интерес.

Я опять обежал половину пещеры, расспрашивая, не видел ли кто кошку. Многие уже легли спать, так что большой радости мои расспросы людям не принесли. Идею пойти прочесывать пещеры все подняли на смех. Даже Туся и Дуся вежливо послали меня куда подальше. Что ж, оно и понятно. Все работали, все умотались. Перспектива шляться по холодным темным залам в поисках кошки не прельщала никого. Но я чувствовал: что-то тут не так. Какая-то тревога витает в воздухе. Не мог объяснить даже себе, но чувствовал.

Уснуть я не мог очень долго. Ворочался, вздыхал, вскакивал на ноги и снова ложился. Потом усталость взяла верх и отяжелевшие веки сомкнулись.

Алекс тихо вылезает из своей ямки. Оглядывается по сторонам, проверяя, все ли спят.

Потом вытаскивает мой нож, острый, словно бритва. Украл, воспользовавшись тем, что я потерял бдительность.

Медленно, не издавая ни звука, крадется ко мне.

Рука, сжимающая клинок, вздымается…

Я вскрикиваю и просыпаюсь.

– Герман, успокойся. Дай поспать… – раздается из соседней ямки ворчание Лады. Она вздыхает, поворачивается на другой бок. Снова наступает тишина.

Это сон. Просто сон.

Алекс спит в своей ямке, я даже вижу отсюда его плечо. Оба ножа лежат в углублении, заложенные камнем. Все племя спит. Тишина и спокойствие. Светляки светят вполсилы. Все, как обычно. Просто сон. Страшный. Давно мне не снились кошмары. Кошка каким-то образом их отгоняла. Теперь зловещие видения вернулись. Значит, сон отменяется.

Я вылезаю из ямки и тут только замечаю, что соседнее спальное место, принадлежащее Остриковой, пустует. Маши нет.

Пошла купаться? Я кидаюсь к лестнице. Нет, на берегу ее тоже нет. И со стороны Купели не доносится плеска. Куда она могла уйти ночью? И главное – зачем?

Ничего не поделаешь, придется нарушить покой вождя Афанасия. На кошку им плевать, это я понял. Но исчезновение Мышки – это уже серьезно.

Вождь вскакивает быстро, но просыпается не сразу. Смотрит на меня мутными глазами, словно не видит. Он хмурится, злится. На меня, ясное дело. И на Машу, которой взбрело вдруг в голову куда-то сбежать.

– Дела… И ночью покоя нет, – говорит Афанасий. – Но ты не волнуйся. Она вечно где-то бегает. Спи.

«Она вечно где-то бегает». Два раза за последний час я слышу эту дурацкую ничего не объясняющую фразу, р-р-р!

Легко сказать: «спи»! Уснешь тут, когда все кругом пропадают. Что за чертовщина творится в этих пещерах? Враг затаился. Вождю все по фигу. Дуся и Туся в упор не видят того, что вижу я. Кошка пропала. А теперь еще и Мышка куда-то делась. Вот сейчас закрою глаза, а когда открою – окажусь в пещере один. В окружении костей и черепов.

Господи, я чувствую, что схожу с ума!

Я так увлечен своими мыслями, что совсем теряю контроль над реальностью. В итоге едва успеваю увернуться от камня, летящего мне прямо в голову. В последний момент, уловив движение, резко отскакиваю. Метательный снаряд пролетает мимо, рикошетит от уступа скалы и падает точно в спальную ямку Даши Кружевницыной. Оттуда тут же раздается яростная брань.

Кто? Кто это?!

Снова движение среди камней в сотне метров от меня. Ба, какие люди! Маша собственной персоной. Хихикает, корчит мне рожи, высовывает язык и, кинув напоследок еще один камешек, исчезает.

В моей душе клокочет вулкан.

Ну, Машка! Ну, дает! Я тут бегаю, суечусь, волнуюсь, переживаю за нее, можно сказать. Чуть все племя не перебудил. А она… Тьфу, дура!

Ко мне подходит злая, невыспавшаяся Даша.

– Это ты камнями кидаешься?! – шипит она, буравя меня взглядом.

Приехали. Сейчас я еще по милости этой дуры от Дашки по морде получу. Она это умеет…

К счастью, мне удается убедить Дусю, что я тут ни при чем. Гнев Дарьи Сергеевны тут же обращается на Машу.

– Попадись только мне, ребра пересчитаю! – рычит она в темноту.

– Тише-тише, – смеюсь я, – а то она точно никогда не вернется.

Даша хохочет. На нас начинают шикать, но это веселит Дарью еще больше. Атмосфера как-то сразу разряжается. Нет, все-таки смех – отличная штука. В который раз убеждаюсь: в любой сложной ситуации шутка – лучший выход.

Мы садимся рядом на край моей спальной ямки, свесив вниз ноги.

– Что там у вас случилось? – спрашивает Даша спустя какое-то время. – Я не слепая, все вижу. То вы были – не разлей вода, а теперь…

Я пожимаю плечами:

– Да не знаю я. Мы плавали. Потом вылезли на дальний берег. Она была без одежды. Ну я и…

– И – что?

– Просто прикоснулся к ней, клянусь! Больше ничего!

– А она?

– Послала к черту. А потом стала сторониться. Недотрогу корчить. Дура.

Даша молчит, задумчиво морщит лоб. Потом начинает говорить:

– Сразу «дура»… Не спеши судить. Маша – сложный человек. Быть изгоем – это, скажу я тебе, не сахар.

Я не подаю вида, что заинтересовался ее историей. Внутри же весь напрягаюсь. Тайна, давно не дававшая мне покоя, может раскрыться в любой момент. Главное, не давать Даше понять, как меня интересует эта проблема. А то еще спохватится и замолчит. Если раньше все держали язык за зубами, значит – есть, что скрывать.

– Когда тебя сторонятся, словно прокаженной… Тут любая психика не выдержит, – говорит Дарья. – И в чем ее вина? В том, что по незнанию съела несколько кусков человеческого мяса?

Даша произносит это так, как будто изрекает всем известную истину. Кажется, она забыла, что я не знаю Машину историю. Мне же лучше. Чтобы не выдать охватившее меня волнение, я молчу. Вообще перестаю шевелиться.

– Нет, все понятно, – в ее голосе я улавливаю неприкрытую боль. – Людоедство – это страшно. Это противоестественно. Люди привыкли бояться этого явления. Самого этого слова. Даже я, хотя все понимаю, а тоже…

Тут она сжимает кулаки и шипит. Именно шипит, едва сдерживая рвущуюся наружу ярость. Глаза Дарьи Сергеевны наливаются кровью, лицо багровеет. Мне становится не по себе.

– Но, едрена вошь! Вот ты мне скажи. Скажи, что лучше: замочить человека, чтобы съесть его, или потому, что он верит в иного бога? Скажи!

– Не знаю, – испуганно бормочу я.

Ответ не требуется. Даша обращается не ко мне. Она, видимо, очень давно хотела сказать эти слова, но было некому. И сейчас ее прорвало. Так уже случалось не раз.

– Почему убить человека за его политические взгляды – это нормально, а убить за его мясо – ужасно? Почему, мать твою?! – рычит Дарья Сергеевна. Еще немного, и самообладание изменит мне. Опозорюсь – сбегу. Шкура дороже.

Не пришлось. Приступ бешенства, охвативший Дашу, сошел на нет так же быстро, как и начался. Она устало опускает голову. Челка, которую она все время поправляла, съезжает на лоб, закрыв лицо женщины.

– Природа такая. Пси-хо-ло-гия, блин горелый, – продолжает свой рассказ Даша. – От нее уже давно никто не шарахался. Привыкли. Почти сроднились. Но именно, что «почти». И тут появился ты. Единственный человек, не знающий, что она – людоедка.

Во как… Она все понимала. Плакали мои выводы. Против Даши логика бессильна.

– Уже собралась за Машку порадоваться. А оно вот как вышло. Понимаешь… Ты, как бы это сказать? Поспешил, что ли…

«Ага. Теперь она меня крайним сделает», – я ощущаю укол обиды.

Молчу. Но взгляд выдает мысли с головой. Даша тяжко качает головой:

– Маша – не я. С ней так нельзя.

– Как – так? Коснуться ладонью? – Я окончательно перестаю что-либо понимать.

Даша не сдержалась и смачно выругалась.

– Эх, язык мой – враг мой. Зачем я вообще начала этот разговор?! Но что уж теперь. Сказала «А», говори и «Бэ». Ее насиловали, Герман. Когда она была еще совсем ребенком. Там, на Кровавой станции, творилось такое, что Содом и Гоморра отдыхают. Это был ад. Она выжила. Она пережила все это. Но она не забыла, понимаешь? Нет такого средства, чтобы выветрить из головы такие картины. Теперь понимаешь?

Да, теперь я понимаю. Теперь все встает на свои места. Или почти все. И перепады настроения, и странные выходки. Господи, Господи! Как же все трудно в этой жизни. Ужас. Ужас-ужас-ужас. Не жизнь, а какое-то вечное безумие.

Я и Даша тихо, не глядя друг на друга, говорим: «Спокойной ночи!» – и расходимся, но спать я больше не могу. Какой тут сон! Да и до побудки остается немного. И думать не могу. Голова словно дерьмом набита. Просто лежу, уставившись в одну точку. Потом мысли начинают вяло шевелиться. Надо заново установить контакт с Машей. Теперь, когда я знаю о ней все, сделать это будет и проще, и сложнее. Пока не знаю, что сделаю, что скажу. Но она – один из немногих людей тут, кому я могу доверять, я чувствую это. В этом деле ни Туся, ни Дуся мне не помогут. Самому надо постараться. Ну, ничего. Сделаем.

И еще есть одно важное дело, которое я сделаю сегодня же. Не откладывая. Прочту бортовой журнал.

Я долго собирался с духом. Медлил, оттягивал, давал себе клятву на следующий день обязательно открыть бортовой журнал капитана Николаевой. И открывал… чтобы тут же закрыть и отложить. Так проходили день, второй, третий… Наконец я понял, что дальше так продолжаться не может. Какой бы ужасной ни оказалась правда, узнать ее куда лучше, чем мучиться, живя в неведении.

– Будь мужиком! – приказываю я себе. Скрепя сердце, берусь за журнал. И тут же чуть не начинаю рыдать от жгучего, горького разочарования.

На первой странице аккуратным, каллиграфическим почерком было выведено: «Бортовой журнал. Том 18. Ведется командиром экипажа Николаевой С.И., с 24.02.2033».

– Во-сем-на-дцать… – шепчу я, чувствуя, как в глазах темнеет и пол уходит из-под ног. – Восемнадцать…

Сомнений не остается: все самое важное, все, что происходило на протяжении долгих лет, так и осталось скрыто завесой тайны.

Утром во время урока Кондрат Филиппович объявлял дату: шестнадцатое мая.

– Какой по счету месяц май? – Я пока слабо ориентируюсь в месяцах и временах года. – Раз, два, три, четыре, пять. Пятый. А тут – второй, февраль. Совсем недавно… Черт. Черт-черт-черт!

Впрочем, я довольно быстро успокаиваюсь.

«Вреда точно не будет, если я все-таки прочитаю это».

Я устраиваюсь поудобнее на мягком глиняном сиденье, выложенном мхом, делаю глубокий вдох и открываю первый лист бортового журнала.

Мне стало не по себе.

От сухого, лишенного эмоций текста, написанного аккуратным, ровным почерком, веяло такой жутью, что крупные капли пота выступили на лбу. Одна из них даже упала на раскрытую тетрадь, оставив медленно расползающееся темное пятнышко.

Особенно сильное впечатление производила приписка «Господи, помоги». Что творилось в душе капитана Николаевой, когда она это писала, можно было только гадать.

Ну что ж… Примерно этого я и боялся. Прочесть о себе какую-нибудь гадость. Впрочем, это как раз ерунда. Каким бы психом я ни был тогда, сейчас я вполне нормальный. Страшнее другое. Я представляю себе трех человек, которые час за часом, день за днем, месяц за месяцем проводят в крохотном помещении, совершая короткие вылазки только для того, чтобы справить естественную нужду. Правда, про нужду в журнале ничего не говорится. Не исключено, что мы справляли ее под себя.

Следующая запись выделяется на фоне предыдущих. Почерк тот же, те же колечки и завитки букв, те же подчеркивания над буквой «ш» (видимо, чтобы не спутать с «лл»). Но создается впечатление, что капитан Николаева заносила запись в журнал в страшной спешке, впопыхах. Строчки прыгают, наползают одна на другую. Раньше ничего подобного не случалось.

Дальше на линованном листе красуется жирная клякса, после которой следует еще более неряшливая приписка:

«30.02» – с такой даты начинается следующая запись. Это сразу настораживает меня. Раньше капитан Николаева не позволяла себе таких больших перерывов. Да и почерк меняется: на смену ровным, аккуратным прописным буквам пришли крупные, печатные, написанные небрежно, кое-как. В пещере вдруг темнеет, видимо, разлетелась одна из стаек светлячков. Случается иногда. Но я не могу позволить себе ни на минуту оторваться от журнала. Подняв тетрадку так, чтобы на лист попадало как можно больше света, начинаю медленно, щурясь, читать.

Журнал падает из моих рук.

В ушах стоит странный звон, точно где-то рядом лопнула тонкая струна. Перед глазами – легкая рябь. Тело застыло, точно парализованное. Гулко раздаются в голове страшные простые слова, накорябанные кое-как на листе бумаги: «Буданов погиб».

Проходит, наверное, минут пять, прежде чем ко мне снова возвращается способность соображать. И тут же на смену мертвому оцепенению в голове приходит птичий базар.

Как. Я. Мог. Погибнуть?! Ведь я жив! Я жив! Я жив?.. Тьфу, что за глупости. Конечно, я жив! Кто-то же сидит сейчас, мутными глазами таращась в пустоту.

Или я – не я? Или погиб не я? Может, это ошибка? Описка? А может…

Может, я вовсе и не Буданов?

С трепетом хватаю бортовой журнал и судорожно, влажными от пота пальцами начинаю перелистывать странички. Прочесть все, до конца. Найти зацепку. Разобраться. Я должен разобраться.

Вот уже нужная страница. Быстрее-быстрее…

И тут журнал, точно подхваченный порывом ветра, выскакивает из моих рук и взмывает в воздух.

Я вскакиваю, пытаясь поймать тетрадь. Это Алекс.

Он подкрался сзади. Воспользовался тем, что я был весь погружен в чтение.

Убегать Алекс даже не пытается. Вертится в паре шагов, дразнит меня, то опуская руку с журналом, то опять поднимая, то подбегая, то отскакивая. При этом противно хихикает, чем еще сильнее распаляет мой гнев.

– Отдай! – пытаюсь настигнуть негодяя. Куда там. Вертлявый, как черт. А у меня раны не зажили до сих пор, и перед глазами туман.

– Отними, – отвечает Алекс со смехом и ловко уворачивается от моего неуклюжего выпада.

– Отдай! – я теряю последние остатки самообладания.

– Отними, – повторяет мне Алекс, юрко прыгая, размахивая журналом перед самым носом и тут же отскакивая в сторону.

Проха и Лада, которые направлялись к озеру, остановились. Наблюдают. Ну да, конечно. Зрелище важнее хлеба. И рыбы. Помогли бы лучше…

А мы кружимся на узком пятачке, точно в танце. Пируэты следуют один за другим. Уступать никто не хочет. И, точно заклинание или припев, в строгой связке с танцем звучат одни и те же два слова: «Отдай-отними, отдай-отними».

– В последний раз говорю, Лёшенька, отдай, – шепчу я, вкладывая в предпоследнее слово всю злость и обиду. Всю желчь и всю ненависть к этому человеку собираю я вместе и помещаю в одно слово.

Сработало. Среагировал. Ох, как мы покраснели. Алекс ненавидит, когда его называют «Лёшенькой»? Отлично. Пусть рассвирепеет и потеряет контроль над собой. А заодно… Поднимаю с земли увесистый камень. Пора решить нашу проблему радикально. Убить Алекса. Или он, или я. Эти пещеры тесны для нас двоих.

– А вот это лишнее, – на миг погрустнел Алекс.

После этого он разразился ехидным смехом, сорвался с места и пулей кинулся в метро. Рыча и матерясь, Герман рванул следом. Не прошло и мгновения, как они оба скрылись в коридоре, соединяющем пещеру и станцию.

– Как думаешь, кто кому наваляет? Герман Алексу или Алекс Герману? – спросила Лада мужа. Тот подумал и отрицательно покачал головой. Проха предпочитал лишний раз не напрягать голосовые связки.

– Оба получат по самое не балуй? – усмехнулась Лада. – Да, тоже вариант. Может, хоть успокоятся…

Спустя некоторое время Алекс вернулся. Один. Бледный как полотно. С остекленевшим взглядом. Ошеломленный, растерянный. Заикающимся голосом сообщил:

– Я, кажется, убил его…

Пылая гневом, горя желанием если и не убить своего врага, то крепко проучить его, я несусь по коридору следом за Алексом.

Он вбегает на станцию. Попался!

В предвкушении расправы я делаю рывок, и… мгновение спустя застываю посреди платформы в недоумении. Алексей, только что удиравший во все лопатки, спокойно стоит передо мной, держа в вытянутой руке бортовой журнал. Если бы игра в «отдай-отними» продолжилась, я взял бы грех на душу. Видит Бог, я бы убил его. И плевать, он подбросил ящерицу или нет. Но Алекс и не думает сопротивляться. Он позволяет мне отнять тетрадь, после чего произносит тихо, серьезно, без единой ехидной нотки:

– А теперь пришло время поговорить.

– С тобой?! С идиотами мне говорить не о чем.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но дорогу преграждает Рада. Она стоит у выхода со станции, сжимая костяное копье.

– Вот, значит, как? Беседа под прицелом, как мило. Но сути дела не меняет. Не о чем мне говорить с таким дураком, как ты.

– От дурака слышу, – тут же парирует Алексей. – Надо же было как-то тебя из пещеры выманить, да чтоб племя ничего не заподозрило.

– Ага, секретничаем…

Но гнев уже потихоньку улетучивается, уступая место любопытству.

– Не без этого. Я не глупее тебя, но чё делать! Когда в короли не пробиться, поневоле становишься шутом. Да и проще жить, знаешь ли.

– С дурака спроса меньше?

– Вот именно, – и не думает обижаться Алекс. – Приятно иметь дело с тем, у кого есть голова на плечах. А теперь, когда конфликт исчерпан… Милая, убери оружие. Теперь слушай внимательно, пришелец. Времени рассказывать подробно нет. Знай главное. Ты – последняя надежда племени. Последний шанс спасти всех, кто здесь живет.

Я протираю глаза. Несколько раз моргаю. Снова смотрю на Алекса. Такое бывает только во сне. Или мир совсем сошел с ума.

– Я – что? Последняя надежда?

– Да. Ты должен помочь мне и Раде найти путь в…

– Большие пещеры, хе-хе?

Много слышал от Маши про эту забавную форму умопомешательства, которой страдает Алекс.

– Да, Большие пещеры, – Алексей сжимает кулаки и надвигается на меня. – Большие, мать их, пещеры, в которые никто не верит. Все ржут надо мной. Не желают слушать мои доводы. Вбили себе в голову, что мои рассказы – бред и выдумки, и тебе успели мозги промыть. Но послушай! Всего лишь один факт. Один! Москвичей наших видел? Знаешь, где они живут?

– В зале Москва, – отвечаю я. Под чутким руководством Марии я хорошо выучил названия залов и каньонов.

– А вот ни хрена. Они там ночуют! – почти кричит Алексей. – Ночуют, ты понял? А большую часть времени куда-то улетают. Сам видел. Снимаются с места и всей стаей улетают. Спроси кого хочешь, хоть вождя, хоть Мышку. Куда, спрашивается?

– Наружу… – ничего другого в голову что-то не приходит.

– Бред. Там яд. Мыши улетают не вверх, а вниз. Вниз! Дальше идем. Сколько ушанов могло оказаться в пещерах в день катастрофы? Много. Может, сотня особей. Может, больше. Но мы охотимся на них уже двадцать лет. Сейчас экономно, а когда-то убивали зараз по дюжине штук. И что? Им хоть бы хны. С такой скоростью популяция ушанов не восстанавливается.

Я про летучих мышей не знаю почти ничего, но логика в словах Алекса выглядит слишком очевидной. Племя, по идее, должно было истребить москвичей много лет назад.

– И это еще что. А рыбы откуда приплывают? А снарки откуда берутся? А этот милый зверек, с которым ты бился? Откуда? Если там, в Больших пещерах, водятся такие хищники, значит, они густо населены.

– Логично, – признаю я, – хотя возможно, тот удильщик – сам чья-то пища.

– Это уж как водится. В природе все чья-то еда. Короче. Большие пещеры су-ще-ству-ют! – чеканит слова Алекс и умолкает.

Доводы Алексея звучат как минимум логично. Пещеры, как утверждала Ханифа, тянутся на десятки километров. Почти все они – не исследованы. Чисто теоретически можно допустить существование там чего угодно.

– Но мы ж ничего-ничего про это место не знаем! Там же могут водиться жуткие чудовища, – я подражаю Ханифе, отчасти для того, чтобы раззадорить собеседника.

«Притвориться кирпичом» – лучший способ узнать побольше. Так меня Наташа учила. Или чайником? Не важно.

– И ты туда же! – Алекс закрывает лицо руками. – Да, Большие пещеры могут населять хоть черти, хоть ангелы. Но мы этого не знаем и даже не пытались узнать. Вместо этого сидим на одном месте, чахнем, вырождаемся. Рыбу каждый день трескаем. Ждем, когда у самих чешуя вырастет. Они – трусы, они – дураки. Все. И тебе тоже мозги промыли. А вот мы, – тут лицо Алекса озарилось неподдельной гордостью, – а вот мы пробовали!

– Правда, мы еще далеки от успеха, – вздыхает Рада, – там нужны хотя бы три человека.

– Хотя бы три! – кивает Алексей. – Мы с Радой не справляемся. Вдвоем мы еще месяц провозимся, а с тобой вместе – быстрее управимся. Слишком сложна дорога через систему имени Арсена Окроджанашвили.

– Через что?

– Система Окро, если кратко. Это – ворота в Большие пещеры.

– Откуда знаешь?

– За мышами наблюдали. Они оттуда вылетают и туда же прилетают. Пройти через Окрошку… это уже я придумал, хых. Так вот, пройти через систему Окро практически невозможно. Но мы должны, ты понял? Должны пройти туда! И кроме тебя помочь нам некому. На этом все, больше времени нет.

– Подожди, – останавливаю я Раду, которая хочет что-то сказать, – вы говорите, что нужен третий. А Лада как же? Неужели она откажет тебе, родной сестре? И она умная, быстро поймет, как это важно…

– Разумеется, Лада с нами, – улыбается Алекс, – я даже не думал, что это надо уточнять. Но у нее своя работа. Во-первых, она нас прикрывает – следит, чтобы старики не пронюхали. Во-вторых, она присматривает за духами.

– Приплыли… – чуть слышно бормочу я.

Опять духи. Из уст Ханифы или Мышки я привык слышать всякие бредни про демонов пещер, но Алекс-то разумный человек! Разумный ли? Неужели он… того? И Рада с ним за компанию? Да есть ли тут хоть один вменяемый человек?!

Шепот Алекс вряд ли услышал, но выражение моего лица красноречивее слов. Он нервно передергивает плечами:

– Слышь, Герман, тебе легко рожу воротить. А поживи тут двадцать лет, ты и в Белого Спелеолога уверуешь. И в Зеленого, мать его, Гоблина, и в Синих Чертей. Тут тебе не космос. Тут тебе новоафонские пещеры. И все, хватит болтовни. Времени нет.

– У них там, наверное, не на шутку воображение разыгралось… – кивает Рада, прислушиваясь к шуму, доносящемуся из зала Апсны.

– Подождите. Еще секунду. А вождь, вождь почему не в курсе? Он же умный мужик. Ему можно все объяснить, если постараться…

– О! Тут особый случай, – Алекс невесело усмехается, видимо, вспоминая какую-то историю из прошлого. – В том-то и дело, что он в курсе… Если кратко, то мы один раз пошли на поиски пещер. Я и он. Я зазевался – до сих пор ругаю себя за неосторожность – и сорвался с обрыва. Едва не утянул его следом. Но Афоня, он же сильный, как бык. Удержался на краю. Кряхтел, стонал, но держался. И меня, дурака, вытянул, – улыбка Алексея на глазах меняется. Только что он скорее ухмылялся, а в глазах сквозили горечь и обида, теперь же лицо Алексея сияет от счастья. Впрочем, ненадолго. – Только вот, – Алекс снова смурнеет, – с тех пор вождь и меня уважать перестал, и к идее моей охладел. Помню, как он, вытащив меня из пропасти, посмотрел так брезгливо и сказал всего одно слово. Два слова. «Лёшенька, Лёшенька…» Но как он это произнес! У-у-у! Мне захотелось назад в расщелину сигануть…

Он едва не плачет. Если бы Маша или Даша сказали мне, что этот прожженный циник и весельчак способен рыдать, я поднял бы их на смех. Сейчас же своими глазами вижу, как по щекам Алексея катятся крупные слезы. Невероятно…

– Как мало знаем мы окружающих людей… – шепчу я. – Верно говорит Туся: «Чужая душа – потемки».

– Но ты ведь изменился, – пытается успокоить мужа Рада. – С тех пор ты ни разу не расслаблялся в пещерах, не пренебрегал осторожностью…

– Да. Но Афанасий-то об этом не знает! – огрызнулся Алекс. – Все. Хватит об этом. Последний вопрос. Ты с нами?

В начале разговора я колебался. Сейчас колебания почти прошли.

В глазах Алексея я вижу то, что перевешивает все гадости, которые сделал мне этот человек. Я вижу непоколебимую решимость и фанатичную преданность своей мечте. Взгляд мужика, взгляд бойца. Оступиться, ошибиться могут все. Не думаю, что Афанасий сам не совершал в жизни промахов. Алекс упал, но смог подняться. Именно это – признак настоящего мужчины. Это вызывает уважение. У него есть недостатки, куча недостатков. Но одно точно ясно: он не враг. Покушения – не его рук дело. Интуиция не подвела меня. Значит, решено. Вопрос исчерпан. Пора кончать старика. Подкрадусь сзади и камнем по макушке – хряп! И готово. Возможно, Алекс мне в этом и поможет.

– Да, – отвечаю я, протягивая Алексею руку.

– Отлично, – шепчет Алекс, утирая пот со лба. – А теперь прости, но нам надо сохранить секрет. Поэтому придется поставить тебе небольшой синячок.

Алекс прицеливается, замахивается, и…

Случайность ли то была, или Алекс просто не рассчитал силу, но только удар оказался таким мощным, что мгновение спустя Герман рухнул на гранитные плиты и потерял сознание.

Мертвой хваткой сжимая корявое копье, кое-как смастеренное из подручных материалов, Герман Лыков медленно продвигался вперед через бесконечную анфиладу залов и туннелей. Отличить эти пещеры друг от друга он не смог бы даже при ярком свете: одно и то же, куда ни глянь. Мрачные, величественные своды. Вода, стекающая по стенам. Причудливые фигуры, напоминающие очертаниями то растения, то животных, то черт те что. Сначала Герман шарахался от них. Потом привык и даже начал злиться.

«Вылезла бы тварь какая-нибудь, – мрачно думал он. – Хоть согрелись бы, блин».

Но пещеры были пустынны и мертвы. Лишь впереди на расстоянии пяти шагов шел второй космонавт, Герман Буданов. А мороз между тем пробирал Лыкова все сильнее. И он был бы рад усилить обогрев, для этого требовалось всего-то нажать на кнопку, но…

«За ружье деньги плачены, а моя жизнь – бесплатная! – процитировал он свой любимый мультик. – Если посажу в ноль аккумулятор, Николаева меня мехом внутрь вывернет».

Приходилось терпеть. Так шли они еще долго. Наконец Лыков понял, что скоро им не хватит воздуха на обратную дорогу. Он немедленно вызвал по рации Буданова:

– Гера! Герыч! Второй, блин! Отходим, это приказ!

Его товарищ молчал и продолжал, не оборачиваясь, шагать все вперед и вперед. И Буданов, конечно, поступал верно, ведь они дали друг другу клятву не отступать, пока не найдут выход. Да и не хотелось снова забредать в такую даль… С другой стороны, Лыкову начинало казаться, что они ходят по кругу через одни и те же залы.

В неясном, дергающемся свете фонаря трудно было заметить какие-то детали, но тем не менее Лыков готов был поклясться: они угодили в лабиринт.

«Точно-точно, – наконец убедился он, останавливаясь посреди очередного природного коридора и внимательно оглядываясь по сторонам, – я видел такой же нарост… И вот этот валун видел раза три, не меньше».

– Гера, стоп! Стой, кому говорю! – крикнул он. Но Буданов никак не отреагировал. Не останавливаясь, точно робот, медленно и неумолимо шел второй мужчина вперед. И было в этой походке что-то ненормальное.

«Эге, – страшная догадка заставила Лыкова похолодеть, – да не спятил ли Второй? Нет, понятно, что спятил… Но едрена вошь! Я думал, дела не настолько плохи».

В этот самый момент, словно специально, чтобы помочь Лыкову принять решение, датчик предупреждающе запиликал. Это значило: точка невозвращения близко, ресурсы скафандра исчерпаны ровно наполовину. Можно будет, конечно, снять шлемы и, надеясь на то, что странные пещерные газы не ядовиты, отправиться дальше. Но Лыков решил не искушать судьбу.

«Все, баста, – понял он. – Или я сейчас остановлю этого идиота, или мы вообще не вернемся домой!»

Он решительно сорвался с места, кинулся следом за товарищем, чья спина уже маячила далеко впереди, и… Буданов, который до этого вяло брел вперед, подобный сомнамбуле или глиняному голему, вдруг резво вильнул в сторону, а мгновение спустя откуда-то сверху на Германа обрушился град камней.

Забарабанили по шлему, застучали по плечам крупные скальные обломки. Не удержав равновесия, Лыков грузно и неуклюже, словно мешок с картошкой, рухнул на пол и лишь глухо застонал, когда еще пять валунов обрушились на него, придавив руки и ноги, а один с такой силой ударил в грудь, что Герман едва не задохнулся.

Камнепад кончился, однако Лыков еще долго не мог прийти в себя. Свет погас, темноту рассеивал только фонарь Буданова, но Герман бы так и так ничего не увидел: перед глазами плыли мутные разводы, в ушах шумело, в голове метались лишь обрывки мыслей: «Что? Как? Откуда?»

Ему еще повезло, что самые крупные камни пролетели мимо шлема, но все равно, прошло немало времени, прежде чем космонавт Лыков начал медленно приходить в себя. И потому он далеко не сразу услышал, что в наушнике давно уже гремит полный злобного торжества голос второго космонавта.

– …Так что, сам видишь: на троих жратвы не хватит, друг мой! – надрывался Буданов. – И потом, где справедливость?! Чем я хуже тебя? Чем?! Почему ты – Первый, а я – Второй?!

Первый попытался освободиться, но тщетно: сколько ни старался, скинуть с себя камни он не мог. Второй наблюдал за его стараниями, посмеиваясь, и продолжал свою речь:

– Нет-нет, Первый. Светка-Кэп тут ни при чем, если ты на нее подумал. Я тебя решил замочить вовсе не из-за нее. Ты хорошо придумал поделить бабу на двоих. Правильно все сделал тогда, когда мы оба были молодые, горячие. Глупо, чтобы два умных мужика убили друг друга из-за такой фигни. Да, она меня не любила и не любит. Отлично знаю. Но давала исправно, строго по расписанию. Слова нежного не сказала ни разу, но дело делала. А мне, знаешь, большего и не надо. И вообще, пошла она на хрен, эта Светка. Без женщин прожить можно, без еды – нет. А с этим, Первый, у нас полная жэ. Да кому я это говорю!

Лыков знал. Он прекрасно знал, что системы работают на пределе, что почти все запасы у них кончились. Но у него до сих пор в голове не укладывалось, как мог его друг, человек, с которым он прожил двадцать лет, решиться на такую подлость. Верил – и не верил.

– Втроем нам скоро крышка. А вот вдвоем сколько-нибудь протянем.

– А дальше что? – захрипел Лыков. – Что изменится?! Сдохнешь на месяц позже, какая разница?!

– Разница есть, – спокойно отвечал Буданов. – Жить я хочу, понимаешь? И кто знает, не придумаем ли мы за это время, как спастись…

– Не придумаете! – прошипел Лыков.

Они искали выход из тупика последние два года, а то и больше. За столько времени совместный мозговой штурм так ничего и не дал. Космонавты, замурованные заживо в подземелье, были обречены. Лыков понимал это.

– В общем, нет у меня времени! – крикнул Второй. – Скоро воздух кончится. Конечно, я и Кэп кинемся тебе на помощь, не сомневайся. Но слишком поздно будет. Кстати, в воздухе яд. Это на случай, если шлем снять захочешь. Впрочем, обещаю, – на лице его появилась глумливая улыбка, – поминки тебе устроим отличные. Откроем аварийную банку с мойвой, прольем пару горьких слез над телом безвременно почившего товарища. Я даже обещаю, – добавил он таким медовым голосом, что Лыкова чуть не стошнило, – что целый месяц – целый месяц! – не прикоснусь к ней. А вот потом…

Лыков заревел, собрал все силы, и…

Буданов даже не успел толком понять, что происходит. Лишь увидел, как его поверженный товарищ, только что напоминавший приколотого к картонке клопа, снова встал на ноги.

Немыслимым усилием Лыков сбросил с себя валуны, схватил в обе руки по камню и, ослепленный безумной яростью, ринулся в бой.

Космонавт налетел на ошеломленного врага, сбил его с ног, а потом бил, бил, бил. Бил, почти не целясь, куда попадал, остервенело, неистово, методично. Не давая сопернику ни опомниться, ни прийти в себя.

Но все же Второй сумел дать Первому отпор. Хоть и оглушенный, хоть и избитый до помутнения рассудка, Буданов собрался с силами и сбросил с себя Лыкова. Первый неуклюже рухнул на пол. Второй тут же навалился на него, сжал обеими руками большой камень. Он метил в щиток шлема. Второй знал: малейшая трещина – и его соперник погибнет в страшных мучениях. В обычной жизни все случилось бы молниеносно, но скафандр ужасно стеснял движения, поэтому второй космонавт потерял лишние секунды. Схватка в тяжелом костюме жутко измотала и Первого, но он все же нашел в себе силы оттолкнуть врага и встать на ноги.

В тот же миг в Лыкова будто бес вселился. Его телом словно завладел кто-то посторонний. И этот кто-то отдал его рукам и ногам один простой приказ: «Убей». Лыков вскочил, навалился сверху на пытающегося подняться соперника, схватил его за шею, ударил головой об пол. Раз, второй, третий, четвертый…

А дальше – пустота.

Потом туман снова на миг рассеялся, и Лыков увидел, что Буданов, лежащий рядом, больше не шевелится. А там, где раньше был защитный щиток, космонавт увидел кровавое месиво. И его немедленно вырвало прямо в шлем.