Книга: Сказки апокалипсиса
Назад: Александра Тверских ТАМ, ГДЕ БРОДЯТ ВОЛКИ
Дальше: Анна Калинкина ВЕДЬМА С ВАГАНЬКОВСКОГО ХОЛМА

Сергей Шивков
БУДЬ КАК ДОМА, ПУТНИК!

 

Работа в столовой считалась легкой, поэтому Штык ставил на нее лишь молодежь. Обязанности были простые и высшего образования не требовали: подмести пол, расставить миски-кружки, вытереть со столов, вынести на ферму объедки.
Впрочем, многие обитатели Белорусской-радиальной на такую работенку и не подписались бы. Станция считалась купеческой, большинство ее обитателей промышляли торговлей, за что от соседей получили полупрезрительное прозвище «менеджеры».
Всю первую половину дня работающие в столовой молодуха Оксанка и приданные ей в помощь пацаны Глеб с Данькой вкалывали в обе лопатки, ни на минуту не присели. Сначала из казармы после подъема привели новобранцев. Молодые парни, с раскрасневшимися после утреннего марш-броска лицами, споро работали ложками, с аппетитом заглатывая дымящуюся кашу с ароматным гуляшом из крысятины. Перед первой сменой заходили женщины с грибных плантаций, затем с ночных работ вернулись усталые мужики с промзоны. Часам к десяти подтянулись с блокпостов погранцы...
К середине дня ноги у Оксанки от бесконечной беготни налились свинцом, а робы у пацанов так взмокли, что хоть выжимай. Впрочем, никто не жаловался. Оксанке уже двадцать стукнуло, а жениха на горизонте даже в далеком будущем не предвиделось. Даже самого завалящегося. Девка худосочная, нескладная — кто на такую глаз положит? Коротко стриженные рыжие волосы, вытянутое лошадиное лицо и несколько длинноватый нос делали Оксанку скорее похожей на мальчишку-подростка, чем на половозрелую девушку. Жила она одна: прибилась года три назад на станции, да так здесь и осталась. Работала хорошо, пьянством и дурью не увлекалась, на сверхурочные смены соглашалась безропотно, так как надеяться ей, кроме как на себя, в этом мире было не на кого. Не работник, а клад! Штык хоть иногда на нее и покрикивал (да и то больше в целях профилактики), но Оксанку ценил. Поэтому периодически что-то ей из старого шмотья подкидывал, к праздникам дополнительную пайку выдавал, из купленных у перекупщиков ворованных вещей то зеркальце презентует, то гребешок, то пудру с помадой. Это только незнающие люди бакланят, что Штык — мироед и эксплуататор.
Жалел он и пацанов. У Даньки папаня год назад из рейдерской вылазки на поверхность не вернулся, у Глебки мать парализовало после газовой атаки на станцию анархистов. Поэтому спрашивал с мальцов строго, но беспричинно не драконил. Конечно, не дело малым ребятам на всякое непотребство смотреть — на постоялом дворе чего только не насмотришься, — да куда им деваться-то...
  Нравится тебе здесь работать? — однажды спросил Штык у Глебки.
  А какая разница, дядя Штык? Кушать все равно хочется. Да и мамка болеет. А где я патроны смогу раздобыть на лекарства? В сталкеры из-за возраста не возьмут, а на ферме за норму выработки можно хоть целыми сутками горбатиться, все равно нужную сумму не накопишь.
Вот такая жизнь у юного поколения после Катастрофы. Дети подземелья, блин...
Передышка наступила лишь к полудню, а после обеда людской поток и вовсе схлынул. Сейчас в столовой постоялого двора «Сам зашел» было занято всего два стола. Столы были длинные, сколоченные из широких досок. Это сначала (больше по дурости) Штык в своей столовке пластиковые столики поставил: сталкеры с поверхности из какой-то кафешки притащили. Но оказались они недолговечными: подвыпившие клиенты во время вспыхивавших драк любили этими столами друг друга по башке бить. Черепушке хоть бы хны (что с ней сделается — это же кость), а вот хлипкая мебель разламывалась — только в путь. Поэтому плюнул Штык на имидж, да и заказал вот такие гробы. Бейте теперь друг друга, люди добрые, не жалко. Если только поднять сумеете.
И вот теперь за одним из столов, тем, что ближе к выходу, расположилась группа паломников. Как понял Штык из обрывочных фраз, которыми перекидывались между собой странники, направлялись они куда-то на северные станции, чтобы услышать слово истины из уст появившегося там мессии по имени Малахия. Косматые, небритые, одетые в балахоны болотного цвета, паломники вызывали у Штыка отвращение и неприязнь. Но, как известно, патроны не пахнут. Ради выручки, если понадобится, и крысо-варану будешь улыбаться.
За главного у них был высокий тощий дядька неопределенного возраста с козлиной бородкой и неприятными, постоянно бегающими острыми глазенками. Появившись со своей кодлой на постоялом дворе, он долго и нудно говорил Штыку про пищу духовную, помощь ближнему и прочую чушь. Но когда понял, что на халяву здесь пожрать не получится, тяжело вздохнул, достал из притороченного к поясу кошелька патроны и рассчитался. Сейчас путники сосредоточенно вкушали грибную похлебку, тушенную в водорослях свинину (фирменное блюдо шеф-повара Эдика) и чай.
Когда Данька убирал миски со стола паломников, один из них, чернявый мужик лет сорока, вытащил откуда-то из складок своего балахона амулет — клык краснозубки на шнурке — и хотел повесить мальчишке на шею.
Тут же рядом со столом материализовался вышибала Штопор.
Перехватив руку мужика и ткнув того в бок дубинкой, он недобро произнес:
  Убери руки от пацана. Если мы соблюдаем нейтралитет, это еще не значит, что мы позволим нашим людям мозги пудрить. На прошлой неделе умники вроде вас из «Сторожевой башни» тоже пытались нам лапшу на уши вешать. Через час вылетели со станции без права транзита. Так что держи свои цацки при себе.
Паломник закашлялся, поспешно спрятал амулет и уткнулся в миску.
  Молодец, Штопор! Так и надо с пришлыми! Со своим уставом в чужую дрезину не садись! — раздались одобрительные возгласы из дальнего угла столовой.
Там сидели местные негоцианты, недавно вернувшиеся с караваном на родную станцию и теперь отмечавшие это событие. Было заметно, что купеческое сословие свинину предпочитало запивать совсем не чаем, а потому все уже прилично захмелели.
Выказав свое презрение сектантам, купцы вернулись к прерванному разговору о разных чудесах, с которыми приходилось сталкиваться в туннелях и на поверхности.
Вернувшийся с Замоскворецкой линии высокий и невероятно тощий барыга по прозвищу Сом рассказывал о чудесах: в районе станции Коломенской. До Катастрофы на поверхности там находился музей-заповедник, центром которого является «Государев двор». И чудеса в этом заповеднике встречаются чуть ли не на каждом шагу. Вода из родников «Кадочка» исцеляет от радиации и возвращает молодость. Волшебную силу приписывают валунам «Девичий камень» (прислонится какая молодуха к камню — в тот же год найдет себе мужа богатого в Ганзе) и «Голова коня» (постоит какой купец возле него — всегда будет с прибылью и ни один мутант в туннеле его не тронет). А чуть дальше, над Москвой-рекой, стоит церковь XVI века. Рядом — Георгиевский храм-колокольня. И стали сталкеры и купцы в последнее время на колокольне иногда видеть черную фигуру, которая звонит в колокол. Замечено: если Черный Монах (так прозвали этого неизвестного) начал бить в колокол, значит, в группе будут потери.
Кто-то из слушателей, громко отхлебнув из кружки браги, рассмеялся:
  И ты прикажешь верить в эти россказни про какого-то Черного Монаха? Самому не смешно?
Сом в упор посмотрел на недоверчивого собеседника:
  А ты пойди и проверь.
Кто-то из купцов примирительно произнес:
  Ладно тебе, Сом, не кипятись.
  А я не чайник, чтобы кипятиться, — раздраженно фыркнул мужик. — Мне об этом знающие люди рассказывали, а они врать не будут!
На некоторое время за столом воцарилась тишина. Затем вновь раздался характерный булькающий звук разливаемой по кружкам мутной жидкости — браги местного производства.
  За удачу, господа! — произнес тост один из караванщиков.
Все зашумели, закивали головами, сдвинули разом кружки. За удачу не выпить — грех.
  Хорошо пошла, но обещала вернуться, — бросил дежурную шутку рано полысевший, губастый, с лоснящимся лицом торгаш по кличке Гонза.
Подхватив пальцами из глубокой глиняной миски соленые водоросли, бросил их себе в рот, пожевал. Вытерев рукавом губы и ни к кому конкретно не обращаясь, произнес:
  Без удачи в нашем деле никак нельзя. Вы даже представить себе не можете, что со мной случилось, когда вчера возвращался с ярмарки.
  Давай, Гонза, заводи шарманку, — одобрительно кивнул один из торговцев.
  Дело было вчера вечером, — начал тот свой рассказ, — когда возвращался с ярмарки. Товар сбыл, патрон в кармане звенит, да еще удалось новые контракты заключить: у соседей на станции две закусочных открылись, вот я и подвизался в эти тошниловки нашу свининку и зелень продавать. И нет бы мне сразу домой лыжи навострить, так понесла меня нелегкая на юг. Один человечек шепнул, что тамошние пекари ищут оптовика, готового им дрожжевые грибы поставлять. А мы люди не гордые, нам без разницы, чем торговать, хоть грибами, хоть респираторами...
Штык вполуха слушал пьяный треп караванщиков, улыбался каким-то своим мыслям и вполголоса мурлыкал себе под нос любимую еще с прежних времен песенку: «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу, я ни в чем не откажу. Множество историй, коль желаешь, расскажу, коль желаешь, расскажу...»
В это время на платформе засуетились челноки. Своим ходом по туннелям торговцы с радиальной добирались редко, предпочитая раскатывать на дрезинах с вооруженной охраной. Бизнес он, конечно, бизнесом, время — деньги и все такое, но лучше отдать лишний рожок от «калаша» и с ветерком проехать на ощетинившейся стволами дрезине, чем отправиться пешком и в каком-нибудь темном туннеле оказаться лицом к морде с мутантом.
Вот и сейчас у подошедшей дрезины толкались продолжатели славных дел Гермеса с мешками и баулами, стараясь опередить незадачливых конкурентов и занять места на досках, служивших в вагонетках сиденьями.
Штык бросил взгляд на это столпотворение, поморщился и пошел в свои апартаменты — армейскую палатку, стоявшую в центре постоялого двора. Еще совсем недавно он, подобно этим бедолагам, точно так же толкался и охаживал локтями по ребрам собратьев по профессии, отвоевывая себе место в дрезине. Впрочем, времена тогда были более суровые, поэтому чаще приходилось топать с товаром на своих двоих от станции к станции. Обитал тогда начинающий барыга Дрон на Добрынинской, начинал с мелочовки.
Станцию, ставшую после Катастрофы на два долгих года родным домом, Дрон вспоминал с неохотой. Старичок — интеллигентишка, который поначалу обитал в соседней с Дроном палатке, гундел, что оформление станции напоминает древнерусское зодчество, что пилоны отделаны мрамором серого цвета «газган», путевые стены облицованы крымским мрамором красного цвета, в котором заметны окаменелые останки представителей юрского периода.
Ничего этого Дрон не видел.
Лишь свет редких лампочек выхватывал из полумрака картину уныния и запустения. Было видно, что станция загибается вместе со своими обитателями, доживает последние дни. Добрая половина палаток уже покосилась. Местные женщины с отрешенными и сморщенными, словно печеные яблоки, лицами сидели на ящиках на платформе и возле палаток. Холодное дыхание смерти становилось все отчетливее. Дрон знал, что из этого склепа надо выбираться любым способом.
Старикан, кстати, протянул лишь семь недель, а потом принялся отхаркивать кровь вместе с легкими, да так и умер. Ну, как умер? Однажды ночью прокрался Дрон в его палатку, накрыл подушкой лицо спящего старика, навалился... Тот мучился недолго. Может, Дрон даже доброе дело сделал — интеллигентишка долго все равно бы не протянул. А тут умер во сне, в своей кровати, а не от шальной пули анархиста или нацика из Рейха, не от клыков страшных тварей, прорывавшихся время от времени на станцию. Люди гибли так часто, что никакого расследования не вели. Умер дед — и умер. Знать, судьба у него такая.
А Дрон после той ночи стал обладателем первоначального капитала, который позволял свалить с опостылевшей станции, встать на ноги и раскрутиться. По наследству от покойника (мир его праху) к Дрону перешли два куска хозяйственного мыла, почти целый тюбик зубной пасты, китайский термос, вязаная шапка, три махровых полотенца, фонарик, серебряный портсигар, две кружки, алюминиевая миска, три пачки аспирина и наручные механические часы. На изъеденное молью пальто и стоптанные башмаки Дрон не позарился.
Жить стало веселее. Поначалу Дрон думал, что старичок будет приходить к нему в ночных кошмарах и с укоризной молча смотреть на него. Но ничего подробного не было. Спал парень крепко, а покойник его ни разу не побеспокоил.
Дрон воспринял это как добрый знак и решил претворить в жизнь вторую часть своего, как ему казалось, гениального плана. Однажды он вместе с караваном местных купцов ушел в Печатники — и больше их никто не видел. Времена и сейчас беспокойные, даже по чистой ветке ходи и успевай оглядываться, а уж про те годы и говорить нечего. Не вернулись, значит, так фишка легла. Сколько народу сгинуло в топке Катаклизма — не сосчитать.
И Дрон сгинул. Зато на Белорусской-радиальной через некоторое время всплыл молодой предприниматель Штык. Документы в порядке, сам при патронах и товаре. Такому везде рады. Начал с торговли, затем встал на ноги и открыл гостиницу. Через некоторое время подмял под себя располагавшуюся по соседству столовую и организовал постоялый двор «Сам зашел». В принципе, жить можно. Вот только в политическую ситуацию никак не мог вникнуть.
Незадолго до появления начинающего негоцианта на станции то ли выборы прошли, то ли переворот какой-то случился. В результате к власти пришли политики, которые заявили, что не указ им Ганза с идеей частной собственности, не авторитет и Красная линия с идеями Маркса — Ленина — Сталина — Зюганова — Москвина. Мы пойдем «третьим путем развития»!
Руководство станции, еще недавно считавшейся придатком Ганзы, вежливо улыбалось послам в черных беретах из Рейха, выслушивало делегации с алыми бантами на груди с Красной линии, дышащих перегаром хлопцев в кубанках с Гуляй-Поля, но вступать в военные и политические союзы неизменно отказывалось. У нас, господа-товарищи, нейтралитет!
И хрен бы с ним, с этим руководством станции. Но реформы, которые оно начало проводить, к экономическому чуду на отдельно взятой станции не привели. Зато расплодилась армия чиновников-бюрократов. А потом появился декрет, который закреплял конкретных чиновников за каждой точкой питания на станции и предписывал хозяевам столовых раз в сутки кормить этих дармоедов бесплатно. Да не абы как, а по усиленной, сталкерской норме! Ну да, в носу весь день ковырять и бумажки с одного места на другое перекладывать — это сколько же сил надо затратить!
Штык стоял у палатки и хозяйским взглядом осматривал свои владения. Если не случится мора, войны или кризиса, можно подумать и о расширении бизнеса. Благо в руководстве есть свой прикормленный человечек. За пригоршню патронов он мать родную продаст, не то, что бумажку с разрешением подпишет.
От этих мыслей Штык даже повеселел и снова замурлыкал: «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу...»
А вот и дармоеды пожаловали. Точно в срок. По ним хоть часы сверяй. Сейчас усядутся и начнут жрать с таким видом, словно делают тебе одолжение. Затем хлебнут браги и начнут себя пяткой в грудь бить, мол, Белорусская — это барьер на пути распространения фашистской заразы во всем метро, что «радиалы» защищают Ганзу от нападений со стороны красноперых. И вот за это неплохо бы соседям подкинуть в знак благодарности Белорусской экономическую помощь. Все же мы форпост, передний край борьбы!..

 

* * *
Ближе к полуночи на постоялый двор притопали новые постояльцы. Странная троица потребовала палатку в самом дальнем углу территории, отведенной под гостиницу. Все трое были облачены в новенький камуфляж, но сидел он на них как-то неуклюже, топорщился, словно это были не люди, а манекены. Лица скрыты за респираторами и дымчатыми панорамными очками. На руках — тактические перчатки. Бал-маскарад и день открытых дверей в дурдоме в одном флаконе.
Штык, напевая «Будь как дома, путник», отвел гостей в одну из палаток. Не без гордости зажег свет: не какую-нибудь нищебродскую карбидку или керосинку, а настоящую электрическую лампочку, висевшую под потолком палатки в зеленом абажуре. «Сам зашел» — настоящий отель четыре звезды!
Один из постояльцев снял свой рюкзак, поставил его на стол и неловкими, какими-то ватными движениями принялся развязывать тесемки. Наконец справился, отступил на шаг назад и указал на рюкзак Штыку:
  Плата.
Хозяин постоялого двора подошел к рюкзаку, заглянул внутрь и обомлел. Тот доверху был набит автоматными патронами, в рожках и россыпью.
Штык, сглотнув слюну, с трудом отвел глаза от такого богатства. Стараясь выглядеть спокойным, сказал:
  С одного человека в день пять патронов. Ужин за отдельную плату. Кипяток бесплатно.
Троица закивала головами, словно китайские болванчики, а владелец рюкзака вновь произнес:
  Плата.
Штык отсчитал пятнадцать патронов, положил на стол, объяснил:
  За постой.
Потом еще девять:
  Ужин.
Ночные гости снова закивали.
Хозяин гостиницы сгреб со стола патроны, стал рассовывать их по карманам. Один выскользнул из рук и упал под стол. Штык нагнулся и подобрал патрон с пола. Когда разгибался, взгляд его упал на обувь одного из постояльцев. Новенькие «берцы» со шнуровкой и толстой подошвой — мечта многих обитателей метро. Вот только левый ботинок был одет на правую ногу, а правый — на левую.
Штык засунул патрон в карман, растянул губы в неискренней улыбке:
  Сейчас ужин принесу. И чай.
Молчаливые кивки.
Странные постояльцы.
С тех пор как Штык подался к «радиалам» и обзавелся своим бизнесом, в номерах какой только народец не останавливался. Были тут и беженцы, спасавшиеся от мора, войн или нашествий мутантов. Частыми гостями были сталкеры, отдыхающие душой и телом с местными красотками после вылазок на поверхность. Изредка на ночлег останавливались молчаливые зомби-хантеры, от одного взгляда на которых хотелось забиться в самый дальний угол станции и не высовываться оттуда до утра. Новые же постояльцы не поддавались ни одной классификации.
В столовой было пусто. Глеб с Данькой ушли выносить помои, Оксанка драила полы. Поэтому Штык лично понес постояльцам чайник, тарелки с кашей, лепешки, три крысиные тушки на шампурах.
  Ужин, — поставил он поднос на стол.
И вновь молчаливые кивки.
Хозяин постоялого двора помолчал, что-то хотел сказать, но передумал и вышел. Уже почти дойдя до своей палатки, Штык вспомнил, что забыл связку ключей на столе у новых постояльцев. Пришлось возвращаться назад.
Отвернув клапан палатки, он нарочито беззаботным голосом произнес:
  Извините, гости дорогие, я тут у вас...
Окончание фразы повисло в воздухе. Камуфляж, ботинки, очки валялись на полу, а на двух кроватях в тусклом свете лампы колыхалась розоватая слизь.
Штык явственно чувствовал, как на голове зашевелились волосы. Лизуны! В метро любой ребенок знал об этих туннельных тварях. В ротовой полости у них имелся иссиня-черный мясистый язык, которым они намертво приклеивались к жертве и постепенно вытягивали из организма всю жидкость. За этот язык обитатели метро и прозвали их лизунами. После встречи с ними от человека обычно оставались одни воспоминания... Но как лизуны научились принимать облик людей и даже имитировать человеческий голос?
Из оцепенения хозяина постоялого двора вывел сильный удар в спину. Штык не удержался на ногах и упал на колени. Обернулся.
Третий лизун, еще одетый в камуфляж, возвышался над ним:
  Надо стучаться. Плохо не стучаться. — Неловким движением он стянул респиратор и панорамную маску. — Здравствуй, вкусный ужин. Кипяток бесплатно.

 

* * *
Штык, оглядываясь, подошел к Оксанке.
  Как дела? — спросил он.
Девушка пожала плечами:
  Все тихо. Скоро смена заканчивается.
  Вот что, — начал Штык, стараясь не смотреть ей в глаза, — в семнадцатый номер новые постояльцы заселились, надо бы им жрачку отнести. Прямо сейчас.
  Хорошо, — кивнула девушка, — сделаем.
  Вот и отлично, — натужно улыбнулся Штык, — а я тебе помогу. Еды заказали гору — наверное, долго были в пути.
Когда Штык зашел в палатку, все уже закончилось. Оксанкины вещи были разбросаны по полу, лизуны сыто урчали.
  «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу», — натужно просипел один из них и похлопал отростком Штыка по щеке. На лице хозяина гостиницы осталась противная клейкая слизь, но он не рискнул ее вытереть — вдруг это взбесит лизунов? И как только эти твари научились принимать облик людей и даже имитировать человеческий голос?
  Завтра ждать новый ужин. Приводить ужин — оставаться жить. Ты понял?
  Я понял, — одними губами прошептал Штык.
  На выход, — приказал лизун, который был в этой троице главным.

 

* * *
...Он рискнул зайти в палатку лишь минут через двадцать. Лизуны уже почти закончили свою трапезу и теперь колыхались на гранитном полу, втягивая остатки вечернего гостя. Возле стола лежали вещи, которые лизуны вытряхнули из карманов очередной жертвы. С десяток автоматных патронов россыпью, два полных рожка, самодельный портсигар с сигаретами, нож, фонарик, огрызок простого карандаша, апрельский номер «Вестника Коммунистической партии Метро» с передовицей «Товарищ Москвин призывает не поддаваться на провокации» и моток веревки. И старенький «калаш».
Один из лизунов сытно рыгнул и отполз к кровати в дальний угол палатки.
  «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу», — снова хрип главного лизуна, снова противное похлопывание по щеке. — Завтра приводить ужин — оставаться жить. На выход.
Штык натянуто улыбнулся и вышел.
Уже месяц как он поставлял этим постояльцам ужин. В основном — одиноких путников, что транзитом следовали через Белорусскую. Пропали — и ладно. Кто их будет искать? С Оксанкой тоже все гладко прошло. Вещички из ее палатки он забрал, а всем сказал, что нашла девка себе хахаля, уволилась и укатила с ним на Крестьянскую Заставу.
Штык добрел до столовой, взял миску с кашей, уселся в дальнем углу.
  «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу, я ни в чем не откажу», — пропел кто-то у него над головой и хлопнул по плечу.
Хозяин постоялого двора от неожиданности вздрогнул и выронил ложку. Поднял голову. Перед ним с глуповатой ухмылкой на пьяной лоснящейся роже стоял Гонза. В руках две кружки с брагой.
  Штык, ты чего такой нервный? У тебя такой вид, будто стаю церберов увидел.
  Задумался.
  Не надо думать. Давай лучше выпьем за процветание Белорусской.
Штык влил в себя содержимое кружки, поморщился. Легче не стало.
  Да что с тобой, друган? — не отставал Гонза. — Какой-то молчаливый стал, задумчивый. Давай лучше твою любимую споем.
И сам тут же затянул:
  «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу, я ни в чем не откажу. Множество историй, коль желаешь, расскажу, коль желаешь, расскажу!»
Штык внимательно посмотрел на торговца. Неужели эта гнида купеческая что-то пронюхала про постояльцев?
  Чего не поешь? — удивился Гонза. — Пой! Пой свою любимую!
  Была любимая, да вся вышла, — зло отрезал Штык.
Подумав, сказал:
  Слушай, Гонзик, ты ведь дурью приторговываешь?
  Ну, — пьяно икнув, кивнул купчина.
  Хочешь, мил человек, тебя с нужными людьми сведу? Но только прямо сейчас. Они у меня на постоялом дворе.
  Давай, — ухмыльнулся Гонза.
  Пошли, — Штык решительно поднялся из-за стола.
Торговец тоже встал, шатающейся походкой пошел из столовой и снова загорланил:
  Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу, я ни в чем не откажу!
Завтра наступит новый день, а это значит, что снова придется выходить на поиски свежего мяса для лизунов. Но зачем поиски откладывать на завтра, если можно сделать это сегодня?
Да, Гонза, не ту песню ты выбрал. Ой, не ту!

 

Назад: Александра Тверских ТАМ, ГДЕ БРОДЯТ ВОЛКИ
Дальше: Анна Калинкина ВЕДЬМА С ВАГАНЬКОВСКОГО ХОЛМА