Гадалка

Я ударил по тормозам, и машину немедленно занесло. С огромным трудом удержавшись на мокрой дороге, я в конце концов таки съехал одним колесом на обочину, но остановил машину за секунду до падения в глубокий кювет. Сила инерции наклонила нас с Вербой вперёд, натянув ремни безопасности, и отбросила назад после полной остановки.

Две или три секунды я сидел не шевелясь. Затем отстегнул ремень, распахнул дверь и выскочил из машины.

Дорога была свобода в обе стороны – наша машина была единственным объектом, способным двигаться, на несколько сотен метров, которые просматривались вокруг. Через несколько секунд сзади, по Е50, неторопливо проехал грузовик. Затем в воздух плавно поднялся самолёт с аэродрома справа от нас. По Н03 никто не ехал, не шёл и не бежал. Я хотел было залезть в багажник и достать фонарик, чтобы рассмотреть всё подробно, но успокоился и передумал. Нет, я ничего не увижу.

Открылась дверь пассажирского места, и из машины вышла Верба.

– Что это было?..

– А что ты видела?

Она посмотрела на меня и медленно пожала плечами:

– Не знаю… какую-то тень… чёрт, я ТАК испугалась!

– Ну, ты знаешь, тут я с тобой солидарен. Это было чертовски страшно.

– А что ты видел?

– Это… какой-то зверь… да, словно тень, но огромная, очень чёткая тень, бежала по дороге прямо на нас и бросилась на лобовое стекло. А потом растворилась…

– Чёрный пёс?

– Что?

– Ну, знаешь, эти байки про чёрного пса, который рыщет по дорогам и бросается на спящих водителей?

– Да я вроде не спал… Я ж как раз сказал что-то… что до Каменца меньше ста километров, вот что я сказал. Помнишь?

– Да. Да, сказал. Слушай. А может, это был волк? Ну, там… отбился от своей стаи, вышел из тростников и безобразничает…

– Нет, это был не волк. Я представляю себе, как выглядит волк, и это был не он. Это был не пёс, это был не волк, это была не лиса, это вообще не было похоже ни на одно животное, которое я знаю.

– Так что ж это было такое?

Остаток пути мы проделали без приключений и без единого слова. В Каменец мы въехали уже поздним вечером – город горел множеством огней, над которыми возвышалась ярко подсвеченная громада замка.

Гостиницу мы нашли практически сразу по описанию маршрута с сайта: за переездом через Смотрич налево и ещё раз налево, к реке. «Заблудившийся единорог» представлял собой трехэтажное здание, обшитое деревом, с маленьким фонтанчиком перед входом и фигурной решёткой в полтора человеческих роста вокруг территории. Справа была небольшая стоянка, машин на десять. Сейчас на ней стояли две машины: одна аккуратно на одном парковочном месте, другая – поперёк, перегораживая сразу три. Я поставил свою машину сбоку, подхватил сумку с ноутбуком и сумку Вербы, и мы направились к гостинице.

Фойе «Единорога» от пола до потолка было отделано деревом, в том же стиле, что и фасад гостиницы. За деревянной стойкой рецепции на фоне деревянной стены стояло маленькое бесполое существо неопределённого возраста с огромной копной рыжих волос и смотрело прямо перед собой. Мы подошли к стойке.

– Добрый день, – сказал я.

Существо не ответило. Я внимательно разглядывал его. Крохотного роста – стойка рецепции была ему по шею – существо было довольно толстым. Оно было одето в форменную одежду гостиницы с беджем, на котором, наверное, было его имя. Но бедж был пристёгнут к груди существа ниже уровня стойки и под каким-то странным углом смотрел вниз, поэтому имя мы прочесть не смогли. Сверху на бочковидном туловище располагалась круглая, даже чуть приплюснутая голова со спутанными крашеными волосами и совершенно жабьим лицом. Существо смотрело прямо перед собой, не поднимая глаза на посетителей.

– Мы бронировали номер, – сказал я, подождал ещё секунду и пощёлкал пальцами в воздухе. – Алё-о. Добрый день. Вы здесь, с нами?

– Я тут, с вами, – ответил мне сзади приятный женский голос.

Я обернулся. От входных дверей к нам шла симпатичная молодая девушка в гостиничной униформе с беджем, на котором было отчётливо написано: «Оксана».

– Всё, Марыля, можешь идти, – сказала девушка, зайдя за стойку, и медленно погладила существо по голове. Марыля повернулась и, так и не взглянув на нас, обошла стойку и скрылась за боковой деревянной дверью.

– Мы бронировали номер, – сказал я и положил на стойку паспорт. Верба положила свой.

– Один номер или два? – спросила Оксана.

– Два одноместных, – сказала Верба, – я сегодня утром звонила.

– Да-да, конечно, – сказал Оксана, отксерила наши паспорта, попросила расписаться в журнале и протянула нам наши ключи: – Вот, пожалуйста. По лестнице на второй этаж и налево. Ваши номера рядом. Желаю хорошо отдохнуть в отеле «Заблудившийся единорог».

– Спасибо, – сказал я и поднял сумки. – Вай-фай у вас везде работает?

– У вас в номере должен быть. Подождите, вот, возьмите, – она протянула мне маленькую бумажечку, – это пароль авторизации. У нас тут… если без пароля включить… соседи подключаются и…

– Везде так, – успокоил я её.

Мы поднялись на второй этаж и разошлись по номерам. Я бросил сумку возле кровати и первым делом достал и включил компьютер. Я очень хотел залезть в душ и помыться, но любопытство оказалось сильнее. Синдром современного человека – мы проверяем почту с утра до того, как идём чистить зубы, и не можем заснуть без ровного гудения кулера.

Хаим прислал мне письмо шесть минут назад.

«Hallo, Kreuzschnabel.

Wir haben Geld bekommen, danke. Wie du wisst, das auswirkt sich sehr positiv auf meine Motivation, und ich habe im Stapels altens Papier durch ganz Berlin zu gewühlt gestürmt.

Ich kann nicht sagen, dass es einfach war, aber ich sammelte ein paar Dinge über Hans Brueghel. Und so seltsam zu sagen, aber ich erwartete, dass je mehr ich lerne, desto mehr klares Bild werden. In der Tat passiert ein Gegenteil.

Hans Brueghel wurde in Mühlhausen, Thüringen (Regierungsbezirk Erfurt), 1. November 1901 geboren. Er studierte in der Vorschule, dann Gymnasium. Anfang 1918 trat er in die Armee als Kriegsfreiwilliger ein, hat in den Krieg ein paar Monaten geführt, und sogar bis zu Unteroffizier gebracht. Nach dem Krieg er studiertet Jura in Göttingen und München, dann im Freiburg und Marburg. Er dientet in verschiedenen staatlichen Strukturen als Regierungsreferendar, dann als Regierungsassessor. Im Jahre 1926 wurde er Mitglied der Deutschen Volkspartei, und im Jahre 1930 in der NSDAP beigetreten, im gleichen Jahr hat er zum ersten Mal Bolivien als militärischer Berater besucht. Aber laut Augenzeugen schimpft er mit Röhm, und fährt zurück nach Deutschland. Im Jahre 1931 hat er im SS beigetreten, und im Jahre 1932 ist er nach Bolivien in der Suite von Hans Kundt gekommen, wo das Kommando über die Batterie mit dem Rang eines Feldwebel nimmt, dann als Leutnant. Nach dem Rücktritt von Kundt dient weiterhin in der Armee von Bolivien unter dem Kommando von Dr. Wilhelm Brandt vor dem Ende der Chacokrieg.

Im Jahre 1935 kommt er nach Deutschland zurück, wo er in den Dienst zu SS Einheit «Totenkopf» getreten wurden. Vor 1938 – in Dachau, und dann in Oranienburg, in der Verwaltung der SS. Soviel ich verstehe, dass Brueghel einer besten Experte über dem KZ Rationierung in Deutschland war.

Im Jahr 1939 hat Brueghel um eine SS Verfügungsdivision als Offizier der VI Abteilung eingerückt, und bleibt bei der Division in dieser Position bis zu seiner Vermissung. Brueghel wurde nach Kamenez-Podolsk 3. Juli 1943 kommandieren, in der Fassung, die in den Dokumenten angegeben ist, im Zusammenhang mit der Reorganisation des jüdischen Ghettos – das heißt, als Rationierung Berater. Er kam in Kamenetz 7. Juli, hat registriert, und seit diesem Augenblick verlasstet er mehr auf die Beziehung mit einem offiziellen Personen nicht. 15. Juli wurde er als vermißt gemeldet, und in der Verluste Zusammenfassung ist der 2. SS Division «Das Reich» genannten.

Das ist eigentlich alles, was ich aus seine Biographie erfahren konnte.

Nun analysieren wir das.

Der Anfang Brueghels Biographie kam mir bekannt vor, und ich schnell mit anderen Quellen vergleicht: es wiederholt die Biographie von Regierungspräsident Kurt Klemm, aber mit einem Abstand von 7 Jahre. Klemm ist auch aus Mühlhausen, ging auch durch die erste Weltkrieg, ist auch Jurist, war Mitglied der Volkspartei, und hängte herum für eine lange Zeit in verschiedenen bürokratischen Positionen in der Staatsapparates. Jedoch konnte ich eine Verbindung zwischen diesen Personen bis zu 1943 nicht zu finden.

Gehen wir fort. Brueghels Dienst in Bolivien als militärischer Berater sieht seltsam aus. In der Chacokrieg fuhr die ausgewachsener Wölfen, die Erste Weltkrieg meist in den Rang von Offizieren beendeten, das Durchschnittsalter der deutschen Berater betrug da 40–45 Jahre. Es waren Burschen jünger, sagen wir, Wilhelm Brandt ist nur ein Jahr älter als Brueghel, aber Brandt ist nicht ein Jurist, er ist ein professioneller Soldat! Was hat Brueghel da vergisst? Und was ist das ein idiotische Verweis auf den Streit Brueghels und Röhms? Wie könnte Feldwebel, das interessiert mir, sich mit einem Mann auf den politischen Einfluss zu Hitler nahegelegen entzweien?

Weiter – Brueghel verändert unerwartet Spezialität, und von der Artillerie ein KZ Rationierung Normer geworden. Das ist ein seltener Beruf, und ich würde mich nicht wundern, wenn Sie vorher davon nicht gehört hat. Weil die Stärke der Konzentrationslager Häftlinge immer verändert, war es notwendig der Versorgungsystem und vor allem Profitpläne flexibel anzupassen.

Zum Beispiel sind ein Durchschnitt von 100 zufällig Häftlinge in die Münde 70 Goldzähne gehalten. Wenn ein Beispiel von Vertretern der reichen Kaufleute und der Bourgeoisie – dass für 100 Menschen 120 Goldzähne werden. Das ist ähnlich Berechnungen diese Kerle beschäftigt sich.

Wie lange kann ein Mensh durchschnittlich leben, wenn er eine Kartoffel am Tag gefüttert war, wie viele braucht man Häftlinge für die Asche auf 1 Hektar Saat zu düngen, und so weiter.

Es gibt über Brueghels Dienst in einem «Totenkopf» keine Fragen, nur ist es unklar, warum kurz zuvor dem Krieg ging er in der eigenen KZ Division «Totenkopf», die gleichzeitig mit «Das Reich» begründet wurde. Es kann übrigens durch Protektionismus erklärt werden: Wilhelm Brandt, ein guter Bekannt von Brueghel, befehligt in dieser Zeit der 11. SS Regiment im Bestande von «Das Reich». Auf der anderen Seite – in der «Totenkopf» Brueghel sollte auf jeden Fall nicht weniger Freunde und Bekannte haben, als in «Das Reich». Rätsel…

Nun – Reise nach Kamenez-Podolsk. Erstens, wie du selbst bemerkt hast, am Vorabend einer Jahres großen Offensive sieht die Kommandierung nach Hinterland seltsam. Und so ein dummer Grund: die Reorganisation des Ghettos. Das ist kaum eine Erklärung. Da es ein Spezialist in der Hinterland nicht zu finden war, sollten auf jeden Fall von der Front herausrufen?

Zweitens, im Sommer in der 43. gab es keine Reorganisation des Ghettos in Kamenez, zumindest, soweit ich weiß.

Die Erklärung für diese Reise könnte ein Zusammenhang zwischen Brueghel und Kurt Klemm sein, der damals als General-Kommissar der Wolhynien-Podolien war. Brueghel eingekehrt gerade nach Luzk zu ihm wurde, bevor der Reise nach Kamenetz. Aber, wie ich habe gesagt, außer eine Reihe von gleichen Elementen der Biographie, fand ich keine Verbindung zwischen diesen Personen.

Das ist Alles für heute.

Ich sitze immer noch mit eine Paar Folianten, die aus den Archiven entnommen war, aber ich bin nicht sicher, ob ich dort etwas nützlich finden wäre. Morgen wird ich fortsetzen.

Schreibe mir,

Chaim» .

Я перечитал письмо два раза. Всё-таки Хаим был отличным историком, не знаю даже, где он всё это откапывал. Я поднял ноутбук с кровати, поставил себе на колени и написал ответ:

«Hallo, mein Freund.

Danke vielmals, hier gibt es von dem ausgehen.

Aber ich habe wieder eine dumme Frage. War Kurt Klemm als Generalkommissar der Wolhynien-Podolien? Warum dachtete ich immer, dass er die Generalbezirk Shitomir verwaltet, und der Generalkommissar der Wolhynien-Podolien war Schöne?

Kreuzschnabel» .

Ответ от Хаима пришёл сразу:

«Komm zu ICQ» .

Пока я удалял спам, Хаим уже накатал мне целую повесть.

«Chaim: Hallo, hallo, tausend Jahre hat mit dir on-line nicht kommuniziert. Ich bin froh, dass du dich nach dem Klemm erkundigst, ich habe noch nicht alles geschrieben, was ich wollte. Seit 20. Oktober 1941 Kurt Klemm war Generalkommissar des Generalbezirk Shitomir. 26. Oktober 1942 gibt er seinen Bezirk dem Ernst Ludwig Leyser über, um den 28. Oktober nehmen Generalbezirk Wolhynien-Podolien beim Heinrich Schöne über, der seinerseits begibt sich zurück nach Königsberg als Inspekteur der Marine-SA. Diese völlig offen, einfache und konsistente Information gelingt jedoch immer wieder in die Weite der Bücher-Forschung und On-linelexik verloren in denen es oft kein Wort gibt, dass Klemm Wolhynien-Podolien angenommen hat und nach Luzk umgezogen ist. Es gibt eine Reihe von Quellen, wo es sich enthaltet, dass Klemm Schitomir Leysers vorübergehend gab, und dann nimmt es zurück über – wobei man selbst nicht phantasiert, wo Klemm den wenigen Monaten war, dass Leyser der Bezirk geführt hat. Wovon kommt diese Verwirrung in einen so einfache und bekannte Satz der Tatsache?

Crossbill: Freund, na, wie kann ich wissen?

Chaim: Es war eine rhetorische Frage.

Chaim: Wartst du, ich sage noch dir.

Chaim: Da ist noch seltsam mit Klemm. Er war an der Generalbezirk Schitomyr so spät im September 1941 eingesetzt, wenn die Hälfte der Ukraine schon besetzt war. Klemm, zu erinnern, war der einzige zivile Generalkommissar in der Ukraine, der Rest war Berufssoldaten.

Chaim: Warum, zum Teufel, muss ein Zivilist, professioneller Juristen alles verlassen und gehen, wo man die Füchse gute Nacht sagt, in der Mitte des blutiges Gemetzel? Darüber einer Person, wer die etwas verlieren hat – nach unseren Maßstäben war er Bürgermeister einer mittelgroßen und relativ wohlhabenden Stadt.

Crossbill: Na, vielleicht war er ein Fanatiker der Idee?

Chaim: Vielleicht. Weiter sehen. Klemm kam nach Shitomir, und in ein paar Monate, nach fragmentarische Daten ich habe, beginnt dem Schöne ein Bein zu stellen. Er hat einer komplizierten Intrige mit der Versetzung Schöne in der Marine-SA begonnen, für ein Jahr später versetzt sich schließlich zum Wolhynien-Podolien. Was treibt ihn aus Sсhitomir?

Crossbill: Hat verpasst?

Chaim: Ja, ja, es ist änlich schon.

Chaim: Sehen weiter.

Chaim: Im Juli 1943 Klemm herbestellt Brueghel brieflich (Ich habe keine Dokumente, aber wer sonst zum Bezirk Rationierungsspezialist anfordern könnte?). 3. Juli Brueghel verlässt der Standort der Einheit. 6. Juli Brueghel kommt nach Lutsk. Wahrscheinlich hat er mit Klemm getroffen. 7. Juli Brueghel kommt nach Kamenez-Podolsk, und dann hat niemand ihm gesehen. Nach 8 Tagen, am 15. Juli, wurde Breughel als vermißt gemeldet. Und nach 5 mehr Tagen, am 20. Juli, als es klar wird, dass Brueghel wieder nicht kommt, wurde Klemm seines Amtes enthoben.

Crossbill: Zufall?

Chaim: Vielleicht. Mindestens so würde ich vor einer Woche beschlossen haben. Im Krieg sind Zufälle überall. Aber vor vier Tagen werde ich einen Brief an meinen alten Freund aus der Ukraine mit einem gefälschten EM Brueghels bekommen, der behauptet, dass er ein Kunde hat, der in diesem Charakter und sein Los interessiert hat. So ist es nicht so einfach:-)

Crossbill: Du hast recht, mein Freund. Es ist nicht so einfach:-)

Chaim: Nun, eigentlich, habe ich nicht für dass dich im ICQ zu kommen gebeten. Ich möchte dir zu erfreuen – ich grub noch ein nützliches Stück.

Crossbill: Welches?

Chaim: Es ist eine Adresse von Hans Brueghels im Kamenez.

Crossbill: IST DAS ERNST?

Chaim: Absolut, mein Freund. Ich habe dir nicht sofort geschrieben, denn ich verstehen versucht, wo es ist – die Besatzungsmacht die ganze Zeit auf die Straße umzubenennen, den deutschen Namen, den lokalen vorrevolutionären, dann wieder zurück. Brueghel lebte auf der Straße Russisch, 46, in der vierten Wohnung. Soviel verstehe Ich von den Karten, es ist aus Novoplanovskiy Brücke links, das sechste Haus auf der rechten Seite der Straße. Wenn es nicht abgebrochen sein, natürlich, so viele Jahre vergangen sind.

Chaim: Fertigbringst zu finden?

Crossbill: Natürlich! Danke vielmals!

Мы потрепались с Хаимом немного о жизни, он рассказал мне свежий анекдот про Марту и отправился пить кофе. Я отложил ноутбук и пошёл в ванную.

Когда я уже начал расстёгивать ремень на джинсах, в дверь громко и отчётливо постучали.

– Кто там? – спросил я.

Никто не ответил.

Я застегнул ремень и открыл дверь – никого не было. Я высунул голову в коридор, посмотрел налево, а затем направо за долю секунды до того, как кто-то маленький и рыжеволосый скрылся за поворотом коридора.

– Эй! – крикнул я и выскочил в коридор в одних носках. – Кто там? Марыля?

В коридоре стояла мёртвая тишина.

Полубегом я допрыгал до поворота коридора и столкнулся нос к носу с Вербой.

– Ой! Ты чего тут бегаешь? Да ещё босиком?

Я посмотрел за поворот коридора, но там никого не было.

– Я… да я тут… а ты здесь чего делаешь?

– Я ходила проверять, что тут за ресторан. Выглядит довольно прилично. Ты ужинать собираешься?

– Я… ну да, наверное.

– Тогда идём.

Я ещё раз посмотрел по сторонам и кивнул:

– Сейчас, только обуюсь.

За ужином я сказал Вербе, что знаю адрес места, где останавливался Брейгель, и завтра мы туда сходим, а Верба спросила у меня, не боюсь ли я искать то, не знаю что.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты ведь понятия не имеешь, что в конце концов найдёшь.

– Естественно. Если бы я знал, что найду, – какой смысл был бы искать?

– А вдруг этот Брейгель… ну, не знаю. Дьявол во плоти какой-нибудь. И ты его воскресишь своими поисками.

– Ну да, а вдруг этот жетон на самом деле – атомная бомба.

Какое-то время мы ели молча, потом Верба посмотрела на меня и начала рассказывать не замолкая:

– Знаешь, у меня когда-то был знакомый маркетолог. Он рекламировал кучу всякой ерунды, и в конце концов каким-то из продуктов, которые он разрабатывал, отравились маленькие дети. После этого он ушёл из своего агентства, а через несколько недель притащил к нам в издательство роман про PR-кампанию ада. Сюжет у него был такой.

В департаменте управления делами ада начали понимать, что проигрывают битву добра и зла, причём не на ратном поле, а в массмедиа. Они решили нанять маркетолога – человека, который берётся опротестовать доктрину христианской церкви на основе того, что выбор места для блаженства и для страдания был сделан церковью без проведения соответствующего тендера. При подготовке к тендеру проводится полный аудит всех служб ада (производство – смолы, металлы, горючие смеси и так далее, вся логистическая цепочка – от добычи ископаемых и смерти грешников до конечного потребления; служба обслуживания клиентов – непосредственно котлы, и черти, и всё такое), проводится сертификация по ISO9001, организуется call-центр, accessment-центр, всё приводится в соответствие с нормами. В итоге по правилам Евросоюза католической церковью проводится тендер, который выигрывает ад, причём на оба места пребывания, как для грешников, так и для праведников.

– И чем всё закончилось?

– В итоге маркетолог прозрел. Он понял, что теперь все люди до скончания века будут попадать только в ад, и сидит на факсе, отсылает своё резюме в небесную канцелярию. А там всё время: занято, занято, занято…

Я улыбнулся:

– То есть ты хочешь сказать, что мне пора садиться на факс отсылать своё резюме в небесную канцелярию?..

– Я думаю, что всем нам пора садиться на факс отсылать своё резюме в небесную канцелярию.

– С этим я не стану спорить. Но это не исключает того факта, что перед тем, как принимать решение – любое решение, надо сначала понять, с чем ты имеешь дело. Собрать информацию, изучить вопрос, получить контроль над ситуацией. И уже после этого решать, куда бежать и что делать. Разве нет?

Верба задумчиво жевала. В конце концов она проглотила то, что у неё было во рту, запила вином и посмотрела на меня:

– В чём-то ты прав. В любом случае, свернуть с этой дороги мы с тобой уже не можем, я это чувствую. Ну так давай доедем по ней до конца и посмотрим, что там.

Дом номер сорок шесть по улице Русской не имел вывески, говорящей о том, на какой улице он находится и какой у него номер, и никто из находящихся на улице людей не смог нам подсказать. Я ещё раз проверил описание Хаима по карте, которая у него была – да, это тот дом, сомнений быть не могло.

Это была старая – девятнадцатого или даже восемнадцатого века – двухэтажная постройка в стиле позднего барокко. Она была изрядно обветшалой, и в осыпавшейся местами фасадной штукатурке с трудом угадывался салатовый цвет – дом красили последний раз не меньше двадцати лет назад. Здание стояло не на улице, а чуть-чуть в глубине, за линией неплохо сохранившихся и отреставрированных домов, небольшим палисадником и огромной мусорной свалкой. По центру дома был подъезд – большая двустворчатая дверь, заколоченная деревянными досками. Я прошёлся вдоль фасада. Здание не было сильно обжитым, но и брошенным тоже не выглядело. Я пару раз подпрыгнул, чтобы заглянуть в окна. Нет, в доме точно кто-то жил.

– Давай обойдём дом по периметру. Я справа, ты слева, встретимся с обратной стороны.

Верба кивнула, и мы разошлись. Я успел обогнуть угол, как услышал её голос:

– Клёст!

Крик был громким, но не звучал испуганным, поэтому я спокойно вернулся и зашёл с другой стороны, вслед за Вербой. Она стояла перед незаметной со стороны лестничкой вниз, упиравшейся в прочную дубовую дверь какого-то полуподвального помещения. На двери большими буквами было написано:

«КОРЕКЦІЯ КАРМИ» и ниже – «Відкрито завжди».

– Это то, что мы искали? – спросила Верба и посмотрела на меня.

– Уверен, – сказал я, спустился по лесенке и постучал в дверь.

Никто не ответил.

Тогда я взялся за дверную ручку и потянул дверь на себя. Та нехотя открылась.

Мы попали в небольшую прихожую, из которой, кроме двери с улицы, было ещё два выхода: тяжёлая дверь с кованой решёткой справа вела, вероятно, куда-то в подвал, и прямо перед нами находились деревянные, крашенные отвратительной белой краской двери со стёклами, закрытыми тканевыми занавесками. Я толкнул двери и прошёл вперёд, в комнату. Одна из дверей зацепила висящий под потолком колокольчик, сообщивший хозяину о нашем присутствии.

Комната, в которую мы вошли, была погружена в полумрак – в ней не было окон, и единственным источником света была лампа с тяжёлым тканевым абажуром с рюшечками. Это была небольшая комната, набитая всякой всячиной: на полу лежал потёртый ковёр, справа стояла большая плетёная корзина с копьями, а за ней – сервант с посудой, янтарными стопками, чёрными африканскими статуэтками и тайскими жабами с палочками во рту, огромными ракушками и деревянными шкатулками. Слева на полу стояла кадка с фикусом, торшер невразумительного цвета, а в углу – здоровенное потёртое кресло с отделкой из вельвета. На стенах висели букеты сухих цветов, карта звёздного неба, небольшая янтарная икона и репродукция «Юдифи» Джорджоне. В комнате никого не было.

Двери за нами плавно закрылись, хотя я и не заметил доводчиков. Обернувшись, чтобы посмотреть на Вербу, я увидел над входной дверью оберег. В стене впереди перед нами был ещё один дверной проём, только он был завешен стеклярусными занавесками, за которыми ничего не было видно.

– Добрый день, – сказал я громко, – кто-нибудь тут есть?

В глубине второй комнаты раздалось какое-то шуршание, затем чьи-то руки резким движением раздвинули занавески. В комнату к нам вышла женщина в огромном мешковатом платье, подпоясанном каким-то мужским кушаком. Голову ее покрывал чудно ^€завязанный большой платок. Женщине было на вид от сорока до пятидесяти, точнее в полумраке не определишь. Я разглядел острое злое лицо с тонкими чертами, большие уродливые складки на шее, прикрытые рядами янтарных бус, тонкие запястья в янтарных браслетах и красивые не во возрасту кисти рук, пальцы украшены кольцами.

– Добрый день, – спокойно сказала она и замолчала.

– Мы… мы увидели вывеску, – сказал я.

Она молчала, ожидая, когда я продолжу.

– Вы… можете нам помочь? Нам кое-что нужно.

– Я всегда готова помочь, – сказала женщина и посмотрела на меня долгим вызывающим взглядом.

– Мы заплатим, – сказал я, и она резко повернулась, пригласив нас жестом следовать за ней, словно ждала именно этих слов.

Мы зашли во вторую комнату. Она оказалась чуть больше первой, но и вещей здесь было больше. В центре комнаты, под тяжёлым низким абажуром, стоял круглый стол, на тёмной грязной скатерти стоял стеклянный шар. Вокруг стола были расставлены четыре деревянных стула. Слева громоздился большой буфет со стеклянными дверцами, справа – огромный книжный шкаф. Все вокруг было заставлено разнообразными мелочами, причём количество янтарных изделий здесь поражало воображение: тут были янтарные тарелки, янтарные чашки, янтарные ложки и вилки, янтарные статуэтки, изображавшие скорпионов, рыбок, медведей и зайцев, и маленькие янтарные подсвечники. На стене в светлой деревянной раме висело изображение тигра из янтарной крошки, а на трюмо сбоку от стола стояла копия Тадж-Махала из янтаря сантиметров в пятнадцать высотой.

Книжный шкаф был набит книгами, и я, пройдясь взглядом по корешкам, не сразу сообразил, что здесь хранилось множество экземпляров одной и той же книги: «Назову себя Гантенбайном» Макса Фриша. Здесь были собраны экземпляры, наверное, всех существовавших изданий этого романа: на немецком, английском, французском, испанском, русском языках, на языках, которые я не мог опознать; корешки были заполнены буквами латиницы, кириллицы, китайскими иероглифами, хангылем, катаханой и хироганой, арабскими, армянскими, грузинскими, греческими буквами, буквами каких-то восточных алфавитов, которых я не знал.

Кроме книг и янтарных мелочей в шкафу стояли разноцветные керамические фигурки, маленькая ваза с сухими цветами, часы, свечи в подсвечниках и без, на углу висела гроздь пластикового винограда. Противоположную от входа стену почти целиком занимал большой гобелен с картиной «Неизвестная» Крамского. В углу, между стеной и шкафом, от пола до потолка боковая стена была завешана ковром – было похоже, что за ним находится ещё одна дверь, но проверить эту гипотезу мне не удалось. В другом углу стоял маленький круглый деревянный столик с облупленным лаком и на нем – здоровенный доисторический дисковый телефон. Все свободные поверхности в комнате были завалены какими-то бумажками, гадальными картами, раскрытыми книгами и молитвословами, обрывками тетрадных листов с текстом и без. Окон в этой комнате также не было.

– Садитесь, – показала рукой женщина и сама села за стол лицом ко входу, схватив в руки янтарные чётки.

Мы сели на неудобные и скрипучие стулья. Я запустил руку во внутренний карман и, не извлекая наружу весь бумажник, достал одну крупную купюру, которую я продолжал держать в руке в течение следующего диалога.

– Для начала я хотел спросить, – начал я, – насчёт вашей вывески. Там написано «Коррекция кармы». Вы – корректор?

Женщина поморщилась и наклонилась к пятну света, висевшему между столом и лампой.

– Не говорите так. Не употребляйте это слово.

– Почему? Разве вы не корректируете карму?

Она медленно покачала головой:

– Карма корректируется на гораздо более высоких уровнях.

Я ждал, что она продолжит, но она молчала.

– В таком случае, что же вы делаете?

Она запрокинула голову и театрально расхохоталась. Потом посмотрела на меня и медленно сказала:

– Я много что делаю. Я умею гадать. Я вижу карму. Я могу помочь.

– То есть вы – гадалка?

– Не только. Вы сказали, что вам нужна помощь. Говорите, какая помощь вам нужна?

– Да, хорошо, что вы спросили. Мы, собственно, ищем одного человека, который когда-то здесь жил. И надеемся, что вы сумеете нам что-то подсказать.

– Какого человека?

Я наклонился вперёд, чтобы хорошо видеть её лицо, и сказал:

– Его звали Ганс Брейгель.

В этот момент с лицом, руками, всей статью гадалки случилось что-то невероятное. Было похоже, что её с размаха ударили сзади по затылку деревянным веслом, но она стоически старалась делать вид, что ничего не происходит, и спокойно продолжать беседу.

– Как вы сказали?

– Ганс Брейгель. Вам что-то говорит это имя?

– Трудно сказать. Я знаю так много имён…

– Я вам напомню. Он жил в этом доме очень много лет назад. В квартире номер четыре. Я не думаю, что вы могли быть с ним знакомы, но мне почему-то кажется, что вы знаете, кто это.

– Вы от деда?

– Что вы спросили?

– Старый козёл! – Она вдруг резко подалась вперёд, схватила меня за кисть левой руки и отдёрнула рукав моей рубашки вверх, обнажив запястье.