ГЛАВА 13
в которой Ярмарка Раздора открывает свои врата в последний раз, а дела идут хуже некуда
Остаток дня Кабал провёл в попытках оградить свой разум от разных мыслей. О поражении в
пари, о проклятии.
И о Леони Барроу.
Сначала он поработал над фокусами. Трюк с исчезновением карты, который он применил,
чтобы убрать лишний билет, предложенный Барроу, технически был выполнен правильно, но в плане
артистизма никуда не годился. Так не пойдёт. Он сел перед зеркалом с колодой карт и начал усердно
и методично работать над их исчезновением, пока карманы и рукава не заполнились до отказа. Затем
он их вытряхнул и начал всё заново. Потом ещё раз. И ещё. После чего, разнообразия ради,
потренировался делать так, чтобы карты исчезали и тут же появлялись. Пиковая дама мелькнула у
него в руке и тут же испарилась. В отражении он внимательно следил за движением пальцев. Он
специально повернул зеркало так, чтобы видеть только руки. Видеть своё лицо у него не было
никакого желания.
Когда карты начали сминаться и становиться гнутыми как тосканская черепица, он обратился к
другим предметам, лежавшим на столе. Авторучки, карандаши и линейка по очереди загадочно
исчезли, затем триумфально появились вновь. Он был доволен тем, как ловко заставил исчезнуть
протокол с признанием той женщины из полицейского участка.
Вспомнив о нём, Кабал достал документ из кармана вместе с подписанным контрактом и начал
их рассматривать. Ниа — так её звали. Он сомневался, встречался ли ему раньше кто-нибудь по
имени Ниа. Имя было приятным на слух и он, на секунду прервав мысли, представил, как оно звучит
у него в голове. Затем он достал маленький ключик из кармана своего жилета, открыл ящик стола и
положил её контракт под стопку других. Наверху оставался единственный чистый бланк. Во что бы
то ни стало, нужно сделать так, чтобы его подписали до полуночи. Кабал положил коробку назад,
тщательно запер ящик и снова взял признание. Он пробежался по нему глазами и был в душе удивлён,
насколько оно близко к истине, при том, что рассудок у девушки помутился. Документ исчез у него в
руках ещё несколько раз, после чего он разорвал его в клочья и скормил печке в углу.
Он откинулся на спинку стула и постучал пальцами по столу. Ещё пара часов до захода солнца.
Чем бы заняться? Хорст обещал довести до ума план работ по приведению ярмарки в более
приемлемый вид для тяжёлого на подъём населения этого города, однако, по всей видимости, к своим
бумагам он так и не притрагивался. Кабал вспомнил вчерашний разговор с Хорстом и почувствовал
необъяснимое беспокойство. Хорст говорил о чём-то важном. О том, что явно имело для него
значение, но Йоханнес думал о другом и не уловил о чём именно. Остаётся надеяться, что это не
слишком важно.
В поисках занятия, на которое можно отвлечься, он окинул взглядом кабинет, заметил свою
широкую тетрадь и взял её в руки. Каллиопа играла какое-то произведение, причудливую,
спотыкающуюся мелодию, которая вместе с тем казалась смутно знакомой.
Может, если записать её на бумаге, получиться вспомнить, где он её слышал. Не будучи
человеком, склонным растрачиваться понапрасну, он, тем не менее, со спокойным сердцем взял
карандаш и линейку, аккуратно расчертил станы и начал записывать ноты.
Время шло в тишине, без конца нарушаемой только хрустом точилки для карандашей — Кабал
ненавидел работать тупым инструментом. Снаружи рабочие воплощали недоделанные планы Хорста
в полнейшем молчании. Им не нужно было даже дышать, разве что иногда вздохнуть для вида.
"Палата физиологических уродств" стала "Пристанищем для людей с генетическими недугами", а тон
вывески сменился с "Испытайте ужас..." на "Пополните ваши знания...". "Зал мучений: пытки всех
времён!" превратился в "Людскую бесчеловечность: галерея совести", а "Монстры! Монстры!
Монстры!" — в "Неизвестную природу: чудеса криптозоологии". Сам Кабал начал ловить себя на
интересе к тем зрелищам, мимо которых ходил целый год.
Кабал закончил запись и взглянул на дело своих рук. В мелодии не было ничего знакомого. Не
помог даже лёгкий наклон головы ни на тот, ни на этот бок. Затем, следуя внезапной догадке, он
расчертил ещё несколько станов и записал ту же мелодию снова, на этот раз в обратном порядке. Она
выглядела чересчур жизнерадостной, совершенно не подходила этому месту, и всё же Кабал её не
узнавал. Он попробовал насвистывать произведение и убедился, что слышал его раньше. Тем
временем солнце уже висело над самым горизонтом.
* * *
Барроу сидел у себя в саду, смотрел, как гаснет день, и невзначай спрашивал себя, доживёт ли
он до утра. Сегодня вечером ему придётся пойти в балаган и попытаться найти то подлое и недоброе
нечто, которое не давало ему покоя. Ему не хотелось это делать, совсем не хотелось, ни капельки, он
просто чувствовал, что обязан это сделать. Более того, он чувствовал, что просто обязан как-то
воспрепятствовать этому. Жаль, что не к кому обратиться за помощью. С другой стороны, у него
было очень странное чувство, что если он кому-то сообщит, что братья Кабалы — Йоханнес в
особенности — не просто владельцы балагана, но, по сути вещей, средоточия зла, на которых должны
найтись сияющие рыцари креста, например, он сам, то, скорее всего, ещё до рассвета его лишат
подтяжек и шнурков, и ос ним будет разговаривать добрый психиатр.
Ему вспомнилось то, что он сказал Леони. Он боялся за неё, боялся как никогда раньше. Он
боялся и за себя. "Это просто страх, — подумал он, — страх не может ранить. Какой-нибудь придурок
с топором — вот о чём стоит побеспокоиться". Он попытался представить, как Кабал нападает на него
с топором, с ножом, с ломом, — и улыбнулся. Мистер Кабал, с его-то холодным умом, ведёт себя по-
бандитски? И правда смешно. Затем он вспомнил мёртвый, застывший взгляд Кабала, когда тот
увидел Леони, — и ему сразу стало не до смеха. Через поля до него долетели звуки балаганной
каллиопы: противные, издевательские ноты. Барроу понял, что музыка заиграла в тот самый момент,
когда зашло солнце. Он этому ничуть не удивился.
* * *
Не обращая внимания на каллиопу, Кабал продолжал насвистывать мелодию задом наперёд. Да
как же она называется?
— Я рад, что ты так думаешь, — сказал у него за спиной Хорст.
Кабал обернулся, свист замер у него на губах.
— О чём это ты?
— Ты насвистываешь "Счастье вновь пришло в наш дом" из фильма "В погоне за радугой". У
тебя какое-то извращённое чувство юмора. — Хорст надел пальто и цилиндр. — Прощу прощения, но
мне не слишком нравится здешняя обстановка.
Дверь открылась и закрылась, а Йоханнес Кабал снова остался один, во всех смыслах этого
слова.
Он с недоверием посмотрел на свои станы. Наклонился и поставил палец на первую ноту.
— Сча-астье вновь при-ишло в наш дом, — тихо пропел он, ведя пальцем от ноты к ноте.
Да, Хорст абсолютно прав. В порыве внезапного отвращения он вырвал страницы с мелодией и
швырнул в корзину.
— Очень смешно. Обхохочешься.
Надев пальто и шляпу, он вышел искать Хорста. Где-то слышался чей-то смех.
Своим широким шагом Хорст расхаживал между палатками, павильонами и аттракционами,
намеренно не обращая внимания на рабочих, что подходили к нему за разъяснениями некоторых
пунктов в недописанных им планах. Йоханнесу не составило труда его отыскать; он просто пошёл по
следу из недовольных людей с поникшими клочками бумаги в руках. Кабал нагнал Хорста у
"Египетских тайн", где его умудрилась задержать Клеопатра. Подойдя ближе, он услышал, как та
распинается.
— Что это тогда, а? — завопила она, размахивая листом бумаги у Хорста под носом.
— Твой новый сценарий, — с несвойственным ему раздражением сказал Хорст. — Выучи его.
Сейчас же.
— Со старым чё не так было?
Она сменила пластинку, и её голос зазвучал чувственно и медоточиво.
— "Имя мне", — эти слова она прошептала, и с многозначительным видом продолжила, —
"Клеопатра, царица Египта, владычица Нила. Идём со мной, и познаешь ты удовольствия... и ужасы
древнего мира".
Меньше чем за секунду из знойной соблазнительницы она обратилась в торговку рыбой из
района Биллинсгейт.
— Во как! Чё не так было, а? В смысле, обалденный же был текст. А теперь ты мне эту дрянь
всучил?! — Она замахала листом бумаги у него перед лицом. — Что за чушь про династии какие-то?
Людям про такое неинтересно. Им про оргии подавай, про убийства, да про то, как мозги через
ноздрю вытаскивают.
Хорст никогда не был груб с женщинами. К несчастью для Клеопатры, она мало того что
определённо не была женщиной, но даже технически не могла считаться человеком.
— Заткнись, — холодно прошипел Хорст. Он заговорил прямо как брат. — Просто заткнись.
Пробьёт полночь, и ты обратишься в кучку пепла, как и весь этот бродячий ночной кошмар, так что
до твоего мнения мне нет никакого дела. Ты учишь сценарий, который я тебе дал и исполняешь его в
точности. Зайду сюда позже и увижу, что старый исполняешь или что нарочно коверкаешь новый, и
до полуночи не протянешь. Поняла меня?
Клеопатра моргнула.
— Хорошо, — тоненьким голоском сказала она.
— Хорст, — окликнул брата Кабал и подошёл к нему, — что на тебя нашло?
Клеопатра с ужасом посмотрела на них обоих.
— Свободна, — сказал Кабал, и она убежала в свой павильон, как испуганный кролик с
размалёванной мордой.
— Что на меня нашло? — Хорст взглянул на тёмное небо. Когда он снова посмотрел вниз, его
лицо выражало откровенную неприязнь. — С чего бы начать?
Мозг Кабала быстро заработал, стараясь определить событие, которое могло вызвать столь
резкое ухудшение отношений.
— Это из-за вчерашней девушки, да? Той, что с ребёнком?
— Да, из-за девушки. Той, что с ребёнком. Что ты с ней сделал? Какой грязный трюк ты
провернул?
— Я выполнил её желание. Вот и всё.
— И за это она продала свою душу.
— Нет. Не за это. Она продала душу, чтобы я забрал то желание назад. Она хотела, чтобы
ребёнок умер, Хорст. Она не ангел.
Хорст покачал пальцем у Кабала перед лицом.
— Нет, вовсе она этого не хотела. С ума сойти, Йоханнес, да ей всего-то нужно было чуть-чуть
помочь. Разве не понимаешь? Чуть-чуть помочь. Няня ей нужна была, а не план убийства.
— Мне. Плевать. Что. Ей. Было. Нужно, — сказал Кабал, чувствуя, что заводится. — Она была
готова расписаться за то, что получила. Это самое главное.
— Это самое главное? Вовсе нет, ни в коем случае. Она — личность, живой человек, из плоти и
крови. А не очередное имя на одном из твоих контрактов. Ты испортил ей жизнь, ты в курсе? Знание
о том, что её ждёт, будет висеть над ней до самой смерти.
— Что-то я не припомню, чтобы ты такой шум поднимал из-за...
— Повнимательнее, Йоханнес! Разница в том, что она не совершила ничего плохого, пока её на
это не подтолкнул ты. Ты! Вот наконец ты и стал тем, кем и должен был быть всё это время.
Шестое чувство Кабала запоздало начало трепыхаться. У него возникло едва уловимое
ощущение, что кто-то его дурачит, дурачил весь последний год, и что от этого кого-то ощутимо несёт
серой.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил он.
— Какой же ты болван, — сказал Хорст. — В этом-то и заключался смысл всей этой затеи. Я
полагал, ты давным-давно до этого додумался. Старому Бесу там внизу дела нет до кучки душ,
которые он и так бы получил. Ему нужно было заставить забрать чью-нибудь душу тебя. Развратить
её. Та история с Билли Батлером была разыграна для того, чтобы ты отчаялся, чтобы забыл, что где-то
внутри, — голос Хорста надломился, — живёт хороший человек. Мой младший брат, Йоханнес.
Теперь всё кончено. Ты больше не пытаешься одолеть дьявола. Ты делаешь за него работу. Ты мне
больше не брат. Я не могу... не буду тебе больше помогать.
Хорст развернулся и пошёл прочь.
— Хорст? — сказал Кабал тихим, неверящим голосом.
Хорст справился с чувствами и уходил всё дальше.
— Ты нужен мне, Хорст. Один я не справлюсь. Я почти у цели. Хорст!
Его брат ничуть не сбавил шаг. Кабал и в лучшие времена не отличался особой сдержанностью,
и сейчас он чувствовал, что готов взорваться. На этот раз, однако, всё происходило иначе. Было кое-
что ещё: волна беспричинной жестокости поднялась по груди и нашла выражение на языке слабым
привкусом аниса.
— Ты будешь помогать мне, Хорст, — сказал он, его голос окреп, — или останешься таким
навсегда.
Хорст остановился. Некоторое время он неподвижно стоял, а затем повернулся.
— Что, — тихо произнёс он, — ты только что сказал?
"У тебя есть власть над ним", — сказал себе Кабал, хотя часть его засомневалась, не управляет
ли кто-то другой его мыслями. — "Как он смеет так с тобой разговаривать?!"
— Я сказал, что ты будешь делать, что говорят, или останешься паразитом до конца времён.
Хорсту понадобилось некоторое время, чтобы обдумать эти слова. Он направился прямо на
брата, пока они не стали нос к носу, и сказал:
— Да пошёл ты, Йоханнес!
Внезапно подул ветерок — это воздух устремился в ту часть пространства, которую до этого
заполнял собой Хорст. Кабал, моргая, смотрел по сторонам. Он был один одинёшенек.
"Кому он вообще нужен?" — произнёс тихий голосок где-то внутри. — "Мозг операции — ты.
Принимайся за дело. Осталась одна последняя душа. Хорст лишь тормозил тебя своими дурацкимии
угрызениями совести. Теперь тебе ни к чему осторожничать и искать того, кто не прочь отдать душу.
Теперь ты можешь сам найти подходящего кандидата и забрать её".
* * *
Фрэнк Барроу на удивление незаметно крался в тени за вывесками. Он не знал, что именно
ищет, но был твёрдо уверен, что это не лежит у всех на виду. Перед этим он подошёл к турникетам,
отдал свой пригласительный билет, отметил, что такой же был почти у каждого, кто стоял в очереди,
и, с хмурым лицом человека, который ждёт, когда его уже начнут развлекать, прошёл на территорию
ярмарки. Он остановился у проулка между "Путешествием по лабиринтам парапсихологии" ("Поезд-
призрак") и "Разумом социопата" ("Комната страха", по самую крышу забитая восковыми фигурами
знаменитых убийц) [4] и разыграл целый спектакль, показывая, что заводит часы. Выбрав момент,
когда на него никто не смотрел, он исчез в тени. Он стряхнул пыль со своих давних навыков
маскировки и наблюдал за всем, что попадалось ему на глаза. Ему попались братья Кабалы, которые о
чём-то спорили, но он не смог подобраться достаточно близко, чтобы понять, о чём именно. Однако,
вот что странно: в какой-то момент он был уверен, что Хорст вот-вот ударит Йоханнеса по лицу;
Барроу моргнул — и Йоханнес вдруг оказался один. Он не знал, куда мог деться Хорст, и Йоханнес,
судя по тому, как он оглядывался по сторонам, тоже. После чего Йоханнес Кабал призадумался, и на
его лице начала расплываться очень неприятная улыбка, как быстро растущая меланома. Это тоже
было странно и само по себе, и вообще, потому что Кабал по какой-то причине стал выглядеть совсем
иначе, почти как другой человек. Затем, с внезапной целеустремлённостью, вселившей в Барроу
тревогу, Кабал прошагал на главную улицу балагана.
Теперь Барроу перемещался неслышно, вдали от чужих глаз, но то, что он видел, служило
поводом для беспокойства. За свою жизнь он провёл много времени в местах, где идёт тяжёлая
физическая работа и привык к их ритму и нюансам. Здесь же ничего подобного не было. В городе,
зайдя в пивную, он спросил хозяина, что за люди их рабочие? Тот только пожал плечами — он
понятия не имел. К нему ни один не заходил. Барроу решил, что это в высшей степени ненормально.
Если только Кабалы не нанимали в свой балаган одних квакеров, мусульман и всяких прочих
трезвенников, он не знал, как это объяснить. Разве что, как дико это не звучит, они попросту ничего
не пьют. Доверившись чутью, он заодно зашёл в продуктовую лавку и задал там пару вопросов. Да,
ярмарка закупала продукты, но далеко не в том количестве, какое могло потребоваться для такого
большого числа сотрудников.
— Они сидят на голодном пайке, — с жалостью сказал торговец. — Тем, что они купили, и
двадцатерых не прокормить.
Взглянув на двоих крепышей, стоявших около колеса обозрения, он нашёл мысль, что здесь
кто-то голодает, очень сомнительной. Он смотрел, как они улыбались и махали толпе проходящих
мимо подростков. Затем произошла ещё одна любопытная вещь.
Едва толпа пропала из виду, рабочие неподвижно застыли. Барроу решил, что они что-то
увидели, и прикрыл глаза от яркого, разящего света гирлянд, но смотреть было не на что, и через
секунду он понял, что они и не смотрели никуда. Там не было ничего и никого. Не для кого
притворяться, не перед кем изображать живых людей.
Барроу мог бы дождаться кого-нибудь ещё, чтобы проверить свою гипотезу. Он мог бы
походить мимо них, обойти вокруг и посмотреть, как они будут реагировать на его перемещения. Мог
бы, но не стал. Эта затея вызывала у него не больше охоты, чем мысль прополоскать горло
очистителем для унитазов. По своему обширному опыту он знал, что "от греха подальше" – чудесное
место, пребывать в котором полезно, и хотел сохранить право на его аренду так долго, насколько это
в человеческих силах. Метания в разные стороны перед парой огромного роста существ, у которых
есть руки и ноги, и которые правдоподобно изображают из себя людей, могут быть истолкованы как
провокация. “Поспешишь — людей насмешишь” — таков был неофициальный девиз служащих
полиции, во времена, когда у него ещё было удостоверение. А если эти люди выглядят так, будто
запросто откусят тебе голову и выплюнут назад шею, это крайне полезный совет.
Вместо этого он снова скрылся во тьме, чтобы собрать больше информации. Он не мог строить
предположения без фактов. Уж если Фрэнк Барроу выстраивает версию преступления, то и
миллиарду адвокатов не под силу его развалить.
Вглядываясь во тьму и прислушиваясь у приоткрытых дверей, он не обнаруживал никаких
признаков вполне ожидаемой закулисной жизни. Всё казалось мёртвым, когда горожан не было
поблизости. Никто не разговаривал, никто не двигался (хотя, он был уверен, что услышал, как
несколько человек одновременно выдохнули, когда компания посетителей покинула комнату с
убийцами в "Разуме социопата"). Всё казалось мёртвым. Окоченевшим. Шестерёнки идеи, которая
начала формироваться чуть раньше, стали сцепляться друг с другом. Ему совсем не нравился вид
механизма, что они собой составляли. Он выглядел чересчур фантастичным, как кардиостимулятор,
сделанный из пробкового дерева и жевательной резинки. Здесь наверняка какая-то ошибка. Вот
только где — непонятно. В конце концов, если ты видишь существо с четырьмя лапами, оно лает и
хочет быть лучшим другом твоей ноги, то тогда, вероятнее всего, это собака. Барроу полагал, что у
него достаточно косвенных доказательств, и что, если бросить резиновую кость, эта отдельно взятая
мысль принесёт ему её всю обслюнявленную. У Барроу возникло неприятное ощущение, что он всё-
таки правильно понял, что здесь происходит.
— Я знаю вас, — тихо произнёс голос у него за спиной.
Барроу резко обернулся и увидел Хорста.
— Вы Фрэнк Барроу. — Хорст примирительно поднял руки. — Я не причиню вам вреда,
честно.
Барроу только затем осознал, что принял боксёрскую стойку. Смутившись, он что-то буркнул и
выпрямился. Хорст скептически на него посмотрел.
— Я почему-то думал, что вы мэр Пенлоу или вроде того. В ваши обязанности входит шнырять
по ярмаркам?
— Как давно вы за мной следите? — спросил Барроу нарочито грозно для пущего эффекта. Ему
требовалось время, чтобы прийти в себя от удивления.
— Я? Да я просто гуляю. То тут, то там...
Тут глаза словно подвели Барроу: Хорст превратился в продолговатое размытое пятно, и вот он
уже стоит на расстоянии двадцати футов.
— Повсюду, — сказал он, внезапно появившись всего в двух шагах от него.
Барроу вытаращил глаза. Он и раньше видел ловкие трюки, но этот затмил их все.
— Как вы это делаете? — выдавил из себя он.
Хорст пренебрежительно пожал плечами, как будто это было не сложнее, чем пошевелить
ухом.
— Практика. Природный талант. Сверхъестественные способности. Кто знает? Кого это
волнует? Меня — нет, и вас не должно. А вот ответить на мой вопрос не мешало бы
— Я не делал ничего плохого, какое вам дело?
— Может, ничего плохого вы и не делали, но вполне вероятно хотите. Некоторые авторитетные
источники считают, что в моральном отношении мысль эквивалентна её осуществлению. Как по мне
— это что-то из устава фанатичных самобичевателей. Можете ли вы назвать себя человеком высокой
морали, мистер Барроу?
— Что? — Барроу обдумывал пути отхода, и вдруг понял, как бессмысленно пытаться убежать
от человека, который может преодолеть звуковой барьер в домашних тапочках. — Когда-то я служил
в полиции.
Хорст поднял брови, демонстрируя вежливый интерес.
— В самом деле? Это, конечно, хорошо, но на мой вопрос вы не ответили.
Барроу безропотно исправился:
— Думаю, да. А вы, мистер Кабал?
— Это брат мой — "мистер Кабал". Меня называйте Хорст. И да, я человек высокой морали.
Он повторил эти слова ещё раз, как будто только сейчас понял их справедливость.
— Я человек высокой морали. Некоторые вещи нужно сделать, какими бы сложными они ни
были. Забыв пословицу про воду и кровь. Мне нужно об этом забыть. А вы, — он посмотрел Барроу в
глаза, и внезапно тот понял, что не может двигаться, что едва способен даже дышать, — почему вы
пришли сюда, раз так напуганы?
Барроу хотел было сказать что-нибудь отважное, но его мышцы отказывались повиноваться.
Хорст продолжил.
— Только не надо этих трактирных разговоров, мол, вас уже ничем не возьмёшь. Я чую страх,
и вы стоите с наветренной стороны. Что привело вас сюда, раз вы так напуганы? Моральные
ценности?
Хорст смягчил взгляд, и Барроу снова смог говорить.
— Да, наверное. Я... — В данный момент ему показалось, что это прозвучит глупо. Глупо, но
оттого не менее правдиво. — Я пришёл остановить вас.
Хорст выказал удивление, даже в грудь себя ткнул.
— Меня? В таком случае, боюсь, вы зря потратили время. Я уже и так со всем завязал.
Окончательно. Вы и половине моего рассказа не поверили бы.
— Ниа Уиншоу. Вам это имя о чём-нибудь говорит? — резко спросил Барроу.
— Нет. А должно?
— Она утверждает... утверждала, что эта ярмарка сыграл важную роль в клинической смерти её
ребёнка.
— Женщина из зала игровых автоматов, — сказал Хорст самому себе.
— Верно. Она сделала удивительное признание.
Хорст не выглядел удивлённым. Барроу, никогда в жизни добровольно не совершавший
мысленных прыжков от одного умозаключения к другому, аккуратно подставил лестницу к одному из
них и осторожно полез.
— Надо полагать, её история правдива?
— Не знаю, я её не слышал. Но что бы в ней ни говорилось, да, это правда.
Несмотря на своё чутьё, Барроу был шокирован, обнаружив, что неординарная история Нии
Уиншоу — хотя бы отчасти правда. И вместе с этим открытием мысль, которая потихоньку
формировалась весь последний день, наконец обрела законченный вид, и во всём своём великолепии
вырвалась наружу.
— Боже мой. Йоханнес Кабал — некромант, — медленно произнёс Барроу, опешив от ужаса.
Это многое объясняло, но в то же время осознать это было сложно. Да, в мире есть магия, но
она редко встречается в наши дни. Несколько раз он имел с ней дело, но даже тогда речь шла лишь о
второсортных ведьминских шалостях. Некроманты занимаются самым экстремальным направлением
в мировой магии; встречаются они крайне редко, а каждый раз, когда их вычисляют органы
правосудия — государственные или народные — их становится и того меньше.
Хорста это даже немного впечатлило.
— Неплохо. Должно быть, вы были хорошим полицейским. Ещё какие-нибудь выводы,
Эркюль?
— Я проверил дело Руфуса Малефикара...
— Так нечестно. Если люди будут проверять подлинность фактов всякий раз, когда я рот
открываю, зачем мне вообще что-то говорить?..
— Опасный тип, конечно, но некромантом он не был, что кстати не означает, что он не
пробовал им стать. Однако ваш брат и вправду его убил. В Мёрсло он прямо местный герой. Я послал
телеграмму тамошнему старшему инспектору. В то же время произошло ещё несколько событий. Они
убедили себя, что шайка Малефикара всё ещё на свободе и продолжает чинить разбой. Самое
смешное, что после того, как Малефикар поймал три пули, ни один из умалишённых не был найден.
Что, по-вашему, произошло?
— Это же очевидно, они стали работать на ярмарке.
— Очевидно. Ваш брат сказал мне ровно то же самое, откровеннее некуда. Для вас это
очевидно, только потому, что вы их покрываете.
— Я? — рассмеялся Хорст. — Что заставляет вас думать, что я вообще здесь что-то решаю? Я
не покрываю их, просто в какой-то момент они начали на задних лапках перед Йоханнесом ходить,
как овечки пришибленные. Если только пришибленные овечки умеют ходить на задних лапках. Что
представляется маловероятным, посему не будем об этом.
Барроу был не в настроении анализировать зыбкие сравнения.
— Почему? Чего ваш брат надеется достичь? Зачем это всё?
— А вот это я вам рассказать не могу. Всё-таки кровь гуще воды. Я ни за что сознательно не
буду подавать вам своего младшего брата на блюдечке.
— Младшего? Но он выглядит старше вас.
— Представляете, как раз на днях об этом думал. Полагаю, что он в какой-то момент обошёл
меня в соревновании, кто быстрее постареет.
Во время разговора шестерёнки мыслительной машины Барроу крутились вовсю: она
анализировала и сортировала каждую порцию информации и тут же подавала на выход чудесные
умозаключения в заманчивой подарочной упаковке. Только что поступившие данные были как
следует обработаны и спустя мгновение появился результат, а на нём этикетка "Возможно, Хорст
Кабал с какого-то момента пребывает в мёртвом состоянии".
— Вы мертвы, — сказал Барроу, надеясь, что правильно понял, что представляет собой
личность Хорста.
— Технически, я нежить. Йоханнес тут ни при чём, спешу добавить. Во всяком случае, не
напрямую. Когда-то он пообещал найти способ вернуть меня в мир живых. Не то, чтобы я сейчас где-
то ещё, понимаете? Фигурально выражаясь. Теперь же я не уверен. Мне нужно немного подумать.
— Не понимаю вас.
— Боюсь, я и сам не понимаю. Потому-то мне и нужно подумать. Так или иначе, сегодня ночью
вся эта затея подойдёт к логическому завершению. А что делать с Йоханнесом, я больше не знаю.
Хочу, чтобы вы помнили одно, — Хорст подошёл ближе и заговорщицки прошептал, — это
отчаявшийся человек. Больше, чем вы могли бы подумать. Гораздо больше, чем думал я.
— Почему бы вам не остановить его?
— Я его брат. Я не могу. Просто не могу. Я сделал, всё, что в моих силах и это ни к чему не
привело. Вам, однако, быть может, удастся сделать что-то, пока ещё не поздно. Пока не поздно, —
повторил он, как будто поделать уже ничего нельзя. — Мне пора. Удачи, мистер Барроу.
— Подождите! Секунду! — Барроу пока не хотел, чтобы Хорст снова проделал свой трюк с
исчезновением. — Я ещё кое-чего не понимаю. Что делает ваш брат? Почему он здесь?
— Предлагаю спросить об этом мисс Уиншоу.
— Она ничего не скажет.
— А нужно ли?
Барроу восстановил в памяти всё, что знал о её деле. Факты не проливали света на эту
ситуацию. Возможно, он смотрит слишком пристально. Когда её задержали по подозрению в
убийстве, она выглядела потрясённой содеянным. Сам этот поступок вызывал в ней ужас. Она во
всём немедленно призналась, очевидно, надеясь на своего рода искупление в том, что выбрасывает
свою жизнь на помойку. Ей как будто бы полегчало, как только она подписалась под признанием.
Затем явился Йоханнес Кабал. И тут, одно за другим: её ребёнок оказывается не таким уж и
мёртвым, как полагали двое опытных врачей, признание её чудесным образом исчезает, а сама она
начинает всё отрицать. Что ещё? А, ну конечно же! Её поведение полностью изменяется. Теперь её
абсолютно точно что-то гнетёт. Если она и выказывала какое-то оживление, так по поводу
выздоровления ребёнка. Не потому что это означало снятие с неё обвинений, а потому лишь, что
ребёнок её был жив. Для неё самой собственные перспективы вырисовывались яснее некуда. Что
помешало им осуществится? Что такого мог сказать Кабал? Что мог сказать некромант? Что было
предметом их сделки? Жизнь и смерть.
— Ему нужны души, — наконец сказал Барроу.
— И у нас победитель, — сказал Хорст.
Он помолчал и огляделся.
— Вот теперь будьте крайне осторожны, — спешно произнёс он и растаял в ночи.
Барроу не пришлось долго гадать над молниеносным исчезновением Хорста.
— Мистер Барроу, что вы здесь делаете?
Он повернулся на звук голоса Йоханнеса Кабала.
— Да так, прогуливаюсь, мистер Кабал. Осматриваю достопримечательности.
Кабал слегка улыбнулся и обвёл рукой вокруг.
— Осматривать здесь нечего, мистер Барроу. Только всё веселье пропускаете.
Он поглядел по сторонам.
— Где же ваша дочь, мистер Барроу? Где прелестная Леони?
Барроу совсем не понравилось то, как он это произнёс.
— Леони дома. Она просила передать, что вынуждена отклонить приглашение.
— Вынуждена отклонить приглашение. Звучит очень формально, мистер Барроу. Ну, конечно,
вы ведь служили в полиции.
— Я в отставке.
— Да, в отставке. Некоторым, по всей видимости, бывает очень сложно распрощаться со
старым занятием. Старые профессиональные привычки постоянно дают о себе знать. Взять, к
примеру, — он посмотрел вокруг, как будто примеры летали в воздухе; нашёл он его, однако, прямо
перед собой, — вас. Никогда не ловили себя на том, что ищите преступление там, где его нет? На том,
что вам трудно при встрече с людьми не предположить, а не задумали ли они чего подлого? На том,
что тайком пробираетесь, куда не просят?
— Нет, — честно ответил Барроу. — Не в этот раз.
Двое мужчин стояли в тени павильонов, должно быть, в полудюжине ярдов друг от друга, их
разделяли полдюжины ярдов травы. Барроу это казалось бездной между галактиками. Но ему и такое
расстояние казалось недостаточно большим. Между человеком, который стоял сейчас перед ним и
тем, с которым он говорил сегодня утром, была какая-то неуловимая разница. В том Кабале было что-
то несовершенное, что-то человеческое. Этот же вёл себя как театральный злодей. Его лукавые
манеры и склонность к словесному фехтованию начинали раздражать Барроу. Нужно быть
осторожнее — запросто можно сболтнуть лишнего. Почему бы просто не устроить Кабалу показ
слайдов под названием "Всё, что я о вас знаю", раз он так этого хочет?
— Только если дело того стоит.
— Экая загадочность. А я был уверен, что мы пришли к определённому взаимопониманию. И
вот вы что-то вынюхиваете на задворках, когда вокруг ни души.
— Выходит, нечем вам поживиться, — сказал Барроу, и тут же выругался, едва эти слова
сорвались с губ.
Если он ожидал от Кабала остроумного выпада в ответ, то он ошибался. Кабал просто ринулся
на него. Когда он преодолел половину расстояния, Барроу услышал звук, который не слышал со
времён своих нарядов по городским воровским притонам — отчётливый щелчок пружинного ножа, и
понял, что Кабал намерен убить его здесь и сейчас. Когда Кабал, вытянув руку вперёд наподобие
копья, увенчанного тремя дюймами острой, как скальпель, стали, добежал до него, Барроу начал
наклоняться вбок. Он схватил Кабала за руку, в которой тот держал нож и поставил подножку. Кабал
сделал в воздухе "колесо", приземлился на кончики пальцев и растянулся на земле лицом в дёрне.
После этого бойцовские навыки противника уже не сильно волновали Барроу, однако Кабал может
призвать, и, несомненно, призовёт на помощь свою маленькую армию отморозков. Осторожность
превыше всего — Барроу побежал в сторону ярких огней. Возможно, если ему удастся найти
полицейского не при исполнении, шансы у него появятся.
Прошла почти минута.
Йоханнес Кабал перекатился на спину и медленно достал нож из одежды. Ему очень и очень
повезло. Лезвие тупо чиркнуло его по боку, запуталось в жилете и рубашке и отклонилось. Он с
отвращением бросил окровавленный нож на траву, его перчатки быстро присоединились к ножу. Он
потрогал рану кончиками пальцев и вздрогнул. Очень повезло. Он накрыл порез платком и надавил,
стараясь привести в порядок мысли. Он взглянул на кровь на другой руке. Что на него нашло?
Насилие отвратительно, но временами необходимо; с этим у него проблем не возникало. Но это? Он
стоял и нёс какую-то чушь, потом Барроу неблагоразумно сболтнул лишнего (Как он узнал правду о
ярмарке? Без разницы, сейчас есть вещи поважнее), и вот он с ножом в руке бежит на Барроу, будто
член одной из этих ребяческих уличных банд, о которых был наслышан. На него это так не похоже.
Конечно, Барроу пришлось бы покинуть этот мир, но это можно было осуществить чуть более
обдуманно. Теперь же его здесь нет, он сбежал и сеет теперь вокруг страх и тревогу. Получилось,
будто бы Кабал навредил сам себе.
— Ах вот оно что, — резко сказал он. — Всё ясно.
Несколько минут спустя, Кабал объявился возле палатки с попкорном и окровавленными
пальцами зачерпнул из коробки с солёным. Нереализованные пока заказы немедленно сменились с
солёного попкорна на сладкий.
— Изыди, — яростно рявкнул он, и бросил соль через левое плечо.
Поражённые очевидцы могли бы поклясться, что услышали в разреженном воздухе визг. Кабал
приосанился, будто у него с плеч сняли что-то тяжёлое. Его нёбо покинул неотступный привкус
аниса.
— Так. Где Костинз? — потребовал он ответа у торговки, после чего скрылся в толпе.
* * *
Позже, в Аду, Астрепаг Бельфохур с вежливым интересом наблюдал, как бес Мерзавка Мимбл,
известная своим до крайности склочным характером, промывала раздражённые глаза тёплым солевым
раствором.
— Безрезультатно?
— Да какого нехра мне знать, а? — ответила Мимбл с откровенной бестактностью, за которую
обычно продвигают по службе. — Вот редьмо. Делаю болданую работу и — обана! — в оржу
швыряют бёрганую соль. Олабдеть, меня изгнали! Полный дзицеп! [5]
— Не строй тут из себя, — сказал Астрепаг Бельфохур. — На одержимость ты не способна, так
что нельзя назвать это изгнанием. Ты не могла управлять его действиями, только эмоционально
окрашивать их.
"Да и с этим не особо справилась", — подумал он.
— Тебя скорее "выселили".
Мимбл не оставила у генерала Бельфохура сомнений в том, что разница между изгнанием и
выселением — ничтожная, и дело до неё разве что штабным генералам, которые не поднимают свои
огромные жирные...
На этой ноте Астрепаг Бельфохур, который и близко не был таким утончённым, как хотел
показать, большим пальцем раздавил Мерзавку Мимбл, превратив в пятно с запахом аниса, и ушёл с
докладом к Сатане, оставляя пятно наедине с не на шутку мрачными мыслями на срок в шестьсот
шестьдесят шесть лет, пока будет длиться восстановление.
[4] При ближайшем рассмотрении можно было увидеть, что несколько восковых фигур дышат,
моргают и вообще выглядят взволнованно. Всё потому что это живые люди. Поход за клубникой,
организованный для крыла Лейдстоунской тюрьмы, в котором содержались серийные убийцы, обернулся
для прогрессивного управляющего досадным разочарованием. В то время ярмарка как раз была
неподалёку, и в обмен на укрытие от бежавших каторжников естественно потребовали заполнить
несколько документов. В конце концов, всё честно. Кабал не соизволил упомянуть, что не пройдёт и года,
как их убежище исчезнет. Вот ведь незадача.
[5] Беспокойство вызывает тот факт, что все проклятия и ругательства Мимбл действительно что-то
значили, и каждое из них было в разы хуже, чем всё то, что разрешено было выпустить в мир людей.
— Всему есть предел, знаете ли, — заявил тогда Сатана.
