ГЛАВА 14
в которой Барроу убеждается, что на ярмарке творится чёрти что
Пока работники ярмарки собирались на задворках, Кабал вернулся в поезд в надежде чем-
нибудь наспех перевязать рану и быстро переодеться. Носком ботинка он поднял крышку ящика для
одеял, но Хорста дома не оказалось. Никогда его нет, когда нужен. Кабал захлопнул крышку и
вернулся к тщательным поискам своего тонкого чёрного галстука. Когда он закончил, снаружи его
уже ждали.
Кабал встал на верхней ступеньке и обратился к поисковым группам.
— Добрый вечер. У нас две серьёзные проблемы. Во-первых, ярмарка прекратит своё
существование меньше, чем через час, а нам всё ещё не достаёт одной души. Во-вторых, по балагану
разгуливает человек, которому известно о нашем деле куда больше, чем требуется для нашего
благополучия а, следовательно, и его собственного. Этот человек натворит бед, если не будет
обнаружен и обезврежен как можно скорее. Мистер Костинз!
— Тут я.
Костлявый помахал рукой из толпы.
— Барроу удалось покинуть территорию?
— Никак нет, сэр. Пару раз его видели, но, едва он нас замечал, удирал сломя голову. — Он
нахмурился. — Никогда не понимал это выражение. Разве можно голову сломать?
— Мистер Костинз, — сказал Кабал, — будьте добры, сосредоточьтесь.
Мистер Костинз сосредоточился.
— У меня на воротах Джоуи стоит. Никуда Барроу не денется.
— Отлично. Поисковые группы собрали?
— А то, целых две. Долби, Холби и Колби с колеса обозрения — они знают, как он выглядит...
— Минуточку. И кто в таком случае за колесом смотрит?
— Пара психов из шайки Малефикара с ним управляются.
Кабал помолчал. Ему не хотелось без острой необходимости оставлять сложные механизмы на
произвол бывших товарищей по Бричестерской лечебнице
* * *
Два человека наблюдали за нескончаемым вращением колеса обозрения.
— Видишь? — сказал один. — Оно не прекращается. Вечный двигатель. Бесконечные углы.
— Точно! Уроборос во плоти! Глотает свой собственный хвост!
— Свинохвост? — переспросил первый. — Где? Где?
— Простите, — окликнула их одна из посетительниц аттракциона. — Не могли бы уже
отпустить нас? Мы катаемся уже около получаса, и становится скучновато.
Психи и ухом не повели.
— Круг завершён!
— Карта номер десять, колесо фортуны!
— Десять! Как символично!
— Да! Нет! Или это номер двадцать три?..
* * *
Кабал отогнал от себя эту мысль. Справятся.
— Кто во второй группе?
— Твари с "Поезда-призрака"... пока их нет, Деннис и Дензил на замене, — тут же добавил
Костинз, предвосхищая вопрос Кабала.
* * *
— Похоже, — сказал скелет-машинист "Поезда-призрака", наспех переименованного в
"Путешествие по лабиринтам парапсихологии", — у нас тут с вами неувязочка с разграничением
обязанностей. Я и не подумал бы лезть в кабину вашего локомотива. Пугать людей от вас требуется
вон там.
Он показал на тёмный въезд в туннель. Деннис и Дензил, еле втиснувшиеся в кабину
маленького поезда, повернули головы в указанном направлении, и шеи их заскрипели как новые
ботинки. Они снова посмотрели на машиниста и покачали головами. У Дензила из черепа доносился
такой звук, как будто там что-то перекатывалось.
— Хорошо, — сказал машинист, — не хотите по-человечески, будь по-вашему.
Деннис с Дензилом переглянулись и всё с тем же скрипом ликующе закивали.
— Конга! — обратился машинист к крыше сооружения.
Огромных размеров горилла-автоматон, что сидела на крыше аттракциона и грозила прохожим
булыжником из папье-маше (по крайней мере, прохожие на это надеялись) свесилась через парапет и
с вопросом посмотрела на него. Вниз головой она почему-то выглядела ещё более грозной.
— У меня тут проблемка с этими двумя, — закончил машинист, большим пальцем указывая на
Денниса с Дензилом.
Гигантская горилла обвела их презрительным взглядом, обнажила впечатляющие клыки и
издала рык в тональности бассо профундо, от которого зубы закачались в их иссохших дёснах. Они
вылупили то, что осталось от их глаз, и лак у них на лицах затрещал.
* * *
— Такие вот две группы. А все эти добрые люди и нелюди могут прогуляться по балагану, ну
типа, не привлекая внимания.
Кабал посмотрел на них и вздохнул. Большинство из них не смогли бы прогуляться, даже если
им учебник по этому занятию дать, не говоря уже о том, чтобы делать это не привлекая внимания. Он
также заметил, что его взгляд постоянно скользит по одному и тому же участку толпы. Усилием воли
он сфокусировался на нужном месте и наконец, заметил невысокого человека, настолько невзрачного,
что само слово "невзрачный" для него чересчур выразительный эпитет.
— А ты кто такой? — спросил он.
Вокруг человека все в удивлении начали тыкать себя в грудь, и несколько секунд ушло на "Нет,
не ты, рядом, с другой стороны, да нет, с другой стороны от него", прежде, чем до человека дошло,
что объектом внимания был он. Любопытно, что некоторые продолжали в замешательстве смотреть
сквозь него, как будто никого там и не было.
— А, — сказал человек тихим, бесстрастным голосом, — вы обо мне, что ли?
— Да, — ответил Кабал, изо всех сил стараясь удержать взгляд на собеседнике. — Кто ты
такой? Не помню, чтобы видел тебя раньше.
— Меня зовут Альфред Симпкинс, сэр. С вашей стороны было очень любезно принять меня и
моих коллег, когда мы сбежали из Лейдстоунской тюрьмы.
— Ты один из тех маньяков?
— Да, сэр.
— Один из серийных убийц?
— Да, сэр.
— Итак... — Кабал посмотрел на бледного человечка — короткие усы, маленькие очки, волосы
зачёсаны на лысину, одет в кардиган и дешёвый костюм с заплатками на локтях. — Что тебе здесь
нужно?
— Вы ведь ищете отставного инспектора Фрэнсиса Барроу, не так ли? Не так давно я видел его
в Павильоне Убийц, он всё шнырял да разнюхивал.
Его щёк как будто коснулся румянец. Несколько его соседей наконец заметили его и
вскрикнули от удивления. "Любопытно, — подумал Кабал, — когда он выражает эмоции, он
становится отчасти видимым. Иначе его и не заметишь".
— Это он арестовал тебя?
— Да, сэр. И, с вашего позволения, я бы его убил.
Он произнёс это так, как иные сказали бы: "Мне ещё одну пинту и баночку йогурта".
— Найдёшь его — сообщишь остальным. Мне он нужен живым. — Мысли Кабала не
отрывались от последнего неподписанного контракта. — Никаких личных разборок, мне дело нужно
делать.
— Слушаюсь, сэр, — ничего не выражающим тоном сказал Альфред Симпкинс.
Кабал пробежался глазами по остальным и удовлетворённо кивнул.
— Отлично. Вы знаете, кого искать. Найдите его. Свободны.
Как только они ушли, Кабал разыскал мистера Костинза.
— Мистер Костинз, вы моего брата не видели? Не знаете, где он бродит последний час?
— Боюсь, что нет, босс. Если увижу, сказать, что вы спрашивали?
— Да, будьте добры. Спасибо.
* * *
Барроу спрятался за аттракционом "Ракушки" и начал обдумывать свой следующий шаг. Одну
ужасную тактическую ошибку он уже допустил, когда не свалил с балагана, пока была возможность.
Однако ему удалось убедить себя, что помощь можно найти здесь, это и было ошибкой. Он не увидел
ни одного человека, от которого можно было ждать разумного поведения или такого, который
согласился бы рискнуть. Когда он это наконец понял, он направился к выходу и наткнулся на
здоровенного типа, чья голова напоминала оживший камень — тот стоял на воротах и внимательно
рассматривал уходящих. Барроу понимал, что надеяться выстоять против камнеголового,
вооружившись чем-нибудь легче противотанкового ружья, не стоит. Беглый осмотр забора, что
окружал "Ярмарку Братьев Кабалов", показал, что этим путём ему тоже не выбраться: двадцать футов
в высоту, колючая проволока. Он-то полагал, что глупо было наклонить забор вовнутрь, что его не
той стороной поставили. В конце концов, таким образом он скорее не давал людям выйти, чем войти.
Теперь Барроу был не так уверен в глупости этой идеи. Получается, он в ловушке. В этом случае
остаётся только прятаться до рассвета. Насколько он заметил в свой прошлый утренний визит,
большинство обитателей ярмарки не были в восторге от солнечного света. Несколько минут назад он
видел группу порхающих тёмных существ, что пробирались по крышам и вывескам. Их можно было
увидеть, только потому, что он сам находился вдали от ярких огней; горожане внизу оставались в
полном неведении о вприпрыжку бегущей ораве чудовищ всего в нескольких футах у них над
головами, скрытых сверкающими огнями, неоном и люминесцентными лампами, которые ещё больше
сгущали темноту вокруг.
Барроу вспомнил то неприятное ощущение, будто должно случиться что-то дурное, которое
преследовало его почти весь день, ощущение, которое он именовал словом "страх", и улыбнулся. Нет,
то был так, мандраж. Вот теперь он испугался. На поиски бросали все ресурсы, а значит и существ,
которым место разве что в церковных книгах. Существ, которые ни в какое сравнение не шли с теми
чудовищами рода людского, которых всю свою карьеру он преследовал и предавал правосудию. Эти
мысли помогли ему; быть может, ему удастся найти силы, вспомнив тех хищников, которых он
вырвал из толпы и засадил за решётку? Надо попробовать.
Смит, страховой агент, которому доставалось гораздо больше прибыли, чем необходимо. Да, он
до сих пор помнил выражение лица Смита, когда ему огласили приговор — как у избалованного
ребёнка, шалость которого раскрылась. Джонс, доктор, который возомнил себя Богом и лишал жизни
пациентов, которые ему не нравились. Сложное было дело — Джонс участвовал в расследовании в
качестве привлечённого эксперта, и имела место подмена улики, что заставило Барроу внимательнее
присмотреться к доктору; а не причастен ли он? Какого же труда ему стоило убедить начальство
тщательнее изучить историю Джонса. Браун, шляпник с частной коллекцией бюстов, на которых он
выставлял свою продукцию. Если кто-нибудь когда и наслаждался собственным помешательством,
так это Браун. Он и в шляпники пошёл только из-за ассоциации с безумием. Когда его приговорили,
он попросил своего пленителя поговорить с глазу на глаз. Пока его дожидалась полицейская машина,
он близко наклонился к Барроу и, тихонько посмеиваясь, прошептал: "Вообще-то я не сумасшедший.
Притворяюсь, только и всего!" Когда его уводили, он шипел на Барроу — впоследствии это стало их
дежурной шуткой.
И Симпкинс, человек, который убивал, потому что мог. Его взяли по подозрению в пятнадцати
убийствах, а в комнате для допроса он спокойно заявил, что есть ещё тридцать два человека, которых,
наверное, стоит включить в этот список. Барроу до сих пор помнил, как Симпкинс сидел на скамье
подсудимых, когда зачитывали обвинения, не выказывая ни малейшей эмоции, напустив на себя
сдержанный, если не скучающий, вид.
— Вы признаёте себя виновным?
Симпкинс поправил очки, слегка улыбнулся, показывая, что просто хочет помочь, и сказал:
— Да, безусловно.
На допросах он говорил только с Барроу, пропуская мимо ушей вопросы всех остальных, даже
в присутствии последнего.
— Почему важно говорить именно со мной? — спросил Барроу в конце концов. — Это весьма
обременительно.
— Потому что вы видите меня, инспектор Барроу. Другие через некоторое время начинают
терять интерес. Вы, что приятно, видите меня постоянно.
— Не понимаю.
— Моя жизнь не более чем заметка на полях, написанная мягким карандашом, едва видимая.
Меня обходили стороной, не замечали, не обращали на меня внимания. Для меня это стало большим
потрясением, не передать насколько болезненным. С детства я был последним, о ком вспоминали,
если вспоминали вообще. Меня всегда считали тихоней, хотя я вставал во весь рост и кричал: "Вот он
я!" Меня никогда не любили, никогда не презирали, вообще не испытывали ко мне никаких чувств.
Альфред Симпкинс — невидимка. В скором времени это стало меня раздражать. Вот тогда я и начал
привлекать к себе внимание людей.
— Вы начали их убивать.
— Да, убивать. И даже это принесло разочарование. Я надеялся вызвать сильные эмоции у тех,
чьи жизни отнимал. В конце концов, быть убитым, потому что бледного вида коротышка — я не
питаю иллюзий по поводу того, каким вам представляюсь — хочет что-то доказать, надо думать,
кого-то это по меньшей мере разозлит. Было бы обидно, разве нет? Но всё, что я получал — лишь
слабое удивление. Думаю, они и не замечали, что я их убил. Казалось, они недоумевают, расценивая
это как неудачу, как судьбу. "Ух ты, мне перерезали сонную артерию бритвой. Надо было сократить
употребление жирной пищи", "Вот незадача, меня изрубили боевым топором четырнадцатого века.
Как так вышло?" Я стоял перед ними с автоматом или шёл на них с фрезерным культиватором или
ещё с чем и кричал: "Я Альфред Симпкинс! И я вас убиваю! Не соизволите обратить хоть немного
внимания?" Они не обращали. Так что я продолжил. Надежда ведь умирает последней.
— Вы хотели, чтобы вас поймали?
— А как иначе? Сами посудите, я сидел у себя в гостиной, с ног до головы в крови, прижимая к
груди орудие убийства — уже помеченное как "вещественное доказательство №1" — а ваши коллеги
меня допрашивали. Не видел ли я последнее время свою соседку? Вообще-то, видел. Чуть меньше
трёх часов назад, когда до смерти забил её вот этой самой дубинкой, офицер. Что ж, сэр, у нас есть
другие дела. Всего доброго. Они не заметили. Никто меня не замечает. Кроме вас, инспектор Барроу.
Вы меня замечаете. Как только вы увидели меня, вы поняли, что это сделал я. Хотите узнать, чего бы
я хотел больше всего на свете, инспектор Барроу?
— Нет.
— Я бы хотел убить вас. — Барроу уставился на Симпкинса. — Не из ненависти. Просто
потому что вы заметите, что вас убивают. Это стало бы небольшим подтверждением моего
существования. После такого мне больше не придётся этим заниматься.
Барроу отказал Симпкинсу в просьбе и отказ этот вежливым не был. Симпкинса отправили в
Лейдстоун на такое количество пожизненных сроков, что даже при хорошем поведении он вряд ли
вышел бы до следующего ледникового периода. Отношение Симпкинса к нему с тех пор изменилось,
приобрело личный характер.
Барроу осёкся. Ему стало любопытно, почему он думает о Симпкинсе именно сейчас.
Возможно, из-за того коротышки, которого увидел в толпе. Тот был вылитый Симпкинс; сходство и
породило все эти мысли, что вертелись у него в голове. В криминалистическом плане было, конечно,
приятно вспомнить о тех делах, но они никак не помогали ему ни найти безопасное место, ни
помешать Кабалу. Легко сказать два слова "помешать Кабалу", а вот понять, что они подразумевают
оказалось ужасно сложно. Помешать ему делать что? Как помешать? Когда? "Всему своё время", —
подумал он и вышел из укрытия.
С видом человека, имеющего на это полное право, он зашёл в один из павильонов через
служебный вход. "Мне нужен лишь тёмный уголок, — думал он, — место, где можно..." Он
помедлил, втянул носом воздух. Что за запах? Странный кислый аромат чего-то синтетического.
Памятью Барроу обладал жадной, потому как единожды испытанное ощущение сохранялось в ней
навсегда. Он понял, что уже чувствовал нечто подобное раньше. К сожалению, его жадная память ещё
и крепко держалась за детали, отказываясь передавать их в когнитивные центры, поэтому он не мог
вспомнить, где это было. Он осторожно отодвинул занавес, заглянул в просвет, и остолбенел от
увиденного. Он находился по другую сторону верёвки из бархата, которая отделяла посетителей от
показа, если можно так выразиться. Хотя в данном случае иначе это определённо не назовёшь. Ей
определённо было что показать.
По ту сторону верёвки Барроу разглядел неясные силуэты расплачивающихся клиентов. Они
держались участков со слабым освещением — от тускло мерцавших электрических свечей, которое
лишь очерчивало формы, деталей было не разобрать — не желая быть увиденными и узнанными. Это
место из тех, что многие хотят посетить, но ни один не хочет, чтобы его там застали. Причина такого
преступного интереса томно и грациозно возлежала на кушетке, взирая на вытаращившуюся и
потеющую людскую массу с безразличием, выходящим за рамки человеческих возможностей. После
двух сегодняшних бесед с Кабалами, у Барроу с глаз будто спала пелена. Например, он сходу понял
(так же, как и Хорст чуть раньше), что кем бы Резиновая Лейла ни была, она точно не женщина. Она
даже не человек.
В её манере двигаться — медленно, осторожно, без всякой видимой помощи такой
свойственной людям безделицы, как суставы, было что-то от рептилии, и в то же время она
достаточно напоминала млекопитающее, чтобы вызвать "белый шум" желания — заставить
восторженную публику вздыхать и истекать слюной. Кожа её была тёмно-серой, гладкой и слегка
отражающей свет, как у молодого тюленя, который только что вылез из воды. Когда она двигалась,
слышался шуршащий органический звук — кожа тёрлась о кожу. Барроу снова втянул носом воздух.
Кислый запах — резина, другой чуть послаще — тальк. "Она, должно быть, ежедневно фунты
порошка на себя тратит", — подумал он. Гладкая кожа покрывала каждый дюйм её тела, кроме шеи и
головы, которая вылезала из облегающего платья как раскрашенная часть бронзовой статуи. Пока он
за ней наблюдал, он без особого удивления заметил, что между плотью и резиной не было отчётливой
границы: они будто бы сливались друг с другом. Единственной деталью на её теле были высокие
каблуки, которые, казалось, органически вырастали у неё из ног, как часть её анатомии — впрочем,
так оно и было. Всё остальное не было чётко очерчено, даже ногти.
Досадно. Больше деталей позволило бы ему закрыть весь балаган по нравственным
соображениям. Не тут-то было; Кабал не допустил бы такой ошибки. И всё же Барроу поймал себя на
том, что думает об этих деталях. Тело как у неё мог бы вообразить Альберто Варгас, знаменитый пин-
ап художник, в одну из особенно влажных ночей. Он зажмурил глаза и сказал себе, что снаружи, а
возможно и внутри, есть люди, которые с радостью его убьют, и немного концентрации не помешает.
Лейла высокомерно, но с удовольствием, взирала на публику. Типичная толпа: по большей
части мужчины, несколько женщин — причём некоторые явно не понимают что они здесь забыли.
Она втянула воздух, чтобы почуять их феромоны, несомые лёгким ветерком, который лениво
проплывал по павильону. Пахло слабее, чем обычно, потому что ветер был с севера, но она уловила
кое-что ещё, нечто изысканное. Она отследила частицы другого запаха, витавшие в воздухе, и
старательно подобрала их кончиком своего стремительного языка под одобрительное бормотание
поклонников, затем не спеша провела им по нёбу как ценитель хорошего вина. Страх. Некто боялся за
свою жизнь, и вкус этого чувства был бесподобен. Она закрыла глаза, и вкус расщепился на
составляющие: мужчина; средних лет; покуривает трубку; стоит позади неё. Она знала всё о
сегодняшних поисках, а теперь узнала и точное местонахождение Барроу. Она знала и то, что на
существование у неё осталось меньше часа. По правде говоря, следовало предупредить Йоханнеса
Кабала. Это был бы правильный поступок. С другой стороны, её породила кровь самого Сатаны, а
значит, то, что было правильно, не всегда претворялось в жизнь. Пусть Кабал побесится. Зато она
повеселится.
Барроу наблюдал, как Лейла сделала знак телохранителю, который стоял сбоку от неё, и
шепнула ему что-то на ухо.
— Всё, представление окончено, — заревел он на публику, выпрямляясь. — Пойти вам что ли
некуда?
Его манера речи предполагала, что если кому-то и вправду некуда, он знает неплохую
больницу, где можно провести недельку-другую. С единодушным вздохом и тоскливыми взглядами
они начали уходить, телохранитель за ними.
С роковым щелчком закрылся главный вход. Барроу не знал, хорошо это или плохо. А вот
Лейла, вроде как, прекрасно знала. Она легла на спину и вытянула ногу и лодыжку, любуясь, как свет
отражается на её бедре, голени и стопе единой непрерывной полосой. Она медленно поворачивала
голову до тех пор, пока не посмотрела прямо на Барроу.
— Здравствуй, Фрэнсис, — сказала она.
Барроу решил, что дело всё-таки плохо. Он отошёл от занавески и открыл заднюю дверь, через
которую сюда проник. Открывшись едва ли на пару дюймов, дверь резким ударом была закрыта с
другой стороны, и он услышал, как поворачивается замок. Он застучал в дверь и услышал смех. Затем
телохранитель сказал: "Приятно вам провести время, мистер Барроу", и ушёл, не прекращая смеяться.
Барроу был из тех людей, что наделены умом, который в стрессовой ситуации работает
быстрее. Сейчас он работал стремительно, пытаясь найти то, что поможет ему предсказать характер
Лейлы, её возможное поведение. Когда он ещё носил форму, он участвовал в облаве на — прелестная
старомодная формулировка — дом терпимости. Девочки — не важно, сколько им лет, они всегда
"девочки" — проявили некоторое безразличие по поводу облавы, расселись на лестнице, покуривая и
приветливо болтая с молоденькими и легко краснеющими полицейскими. Барроу был поражён
выраженным отсутствием у них сексуальности; несмотря на разную степень раздетости, высокие
кожаные сапоги и хлысты, несмотря на девушек в школьной форме, в форме медсестёр и, что
смущало, в полицейской форме, дом всё равно производил впечатление рабочего места. Они сдавали
на прокат своё время, своё тело и свои актёрские способности, вот и всё. У него состоялся разговор с
высокой брюнеткой в длинном пеньюаре поверх другого элемента одежды, который при движении
угрожающе трещал. Она попросила у него прикурить, и пока они ждали, когда операция, которая по
какой-то причине остановилась, сдвинется с места, они потолковали о том о сём. Движимый неясным
этическим негодованием — он ведь, в конце концов, был полицейским и ещё верил в то, что его
работа служить совестью общества — он спросил у неё, почему она этим занимается. Она удивилась.
— Почему я этим занимаюсь вообще? Само собой, ради денег. Почему я это делаю именно это?
— В этот момент она открыла платье и, не успев отвести глаза, он увидел что-то вроде византийской
ковки в коже. — Потому что мне вообще не нужно прикасаться к джентльменам. Они делают это
сами на другой стороне комнаты, а я говорю им, как плохо они себя вели. Хороший график, отличные
деньги и, за исключением полнейшей скуки, это лучшая работа, которая у меня была. В этот момент
появился начальник полиции округа, в пижаме и наброшенном поверх плаще, и потребовал
объяснить, почему облава была спланирована без его ведома. Операцию спешно свернули и всех
отправили по домам. Интересно то, что высокая брюнетка в трещащем белье, похоже, знала
начальника полиции по имени, хотя и назвала его один раз "Патрицией".
Барроу почему-то сомневался, что сигаретка и дружеская беседа смогут расположить к нему
Лейлу. Нужно было выбраться оттуда до того, как она его найдёт. Он заглянул в коридор между
тяжёлыми занавесками и стенами временного помещения. Надеясь, что передняя дверь закрыта не так
надёжно, как задняя, он рысью бросился к ней. Из главной части постройки ничего не было слышно, и
он представил, что Лейла идёт за ним прямо по пятам. И что ему делать в таком случае? Он никогда
не бил женщин (ну, было один раз, но та шла на него с бензопилой) и, несмотря на сомнения насчёт
человечности Лейлы, сейчас начинать не хотел. Он дошёл до конца коридора и без колебаний вышел
из укрытия, за несколько шагов добравшись до двери. Дёрнул за ручку. С той стороны насмешливо
загремели цепи и замок. Ему показалось, что за спиной кто-то есть, и он обернулся.
Он был один. Лейлы и след простыл. Он не обольщался, уйти она не могла. Возможно, она сама
теперь находится за занавесками и ищет его. Отлично, это даст ему пару мгновений в одиночестве в
главной части помещения. В сумраке над головой он заметил что-то вроде закрашенного слухового
окна. Не густо, но идеи у него заканчивались, и он перешагнул через шёлковую верёвку, чтобы
посмотреть поближе. Действительно окно, но Барроу сомневался, что сможет дотянуться, даже если
станет на кушетку. Однако ему всё равно не оставалось ничего другого. Он перетащил диванчик на
пару футов вбок, пока тот не встал прямо под тёмным слуховым окном, поднялся на него и протянул
руку. И близко не было. Он попробовал прыгнуть, но и это не приблизило его к цели. Он замер; что-
то врезалось в занавеску. Он присел, складываясь как гармошка, чтобы стать как можно меньше. Он
почувствовал мышцы в ногах, представил, как сильно они напрягаются, чтобы подбросить его;
представил, как его руки цепляются за задвижку, ударом открывают её. Затем ещё один прыжок,
чтобы схватиться за раму, подтянуться и толкнуть окно плечами. Он бы выполнил этот
впечатляющий трюк, если бы ему было двадцать, или он не так хорошо отдавал бы себе отчёт о
грозившей ему опасности. Ему нужна убийственная сила человека, одержимого смертельным страхом
и яростью, сила десятерых, в существовании которой он убедился, так как видел такую не раз. Он
посмотрел вверх — вот бы окно было пониже — и подпрыгнул.
Когда его тело распрямилось, диванчик предательски покачнулся от толчка. Барроу уже и не
думал о том, чтобы достать до окна, и попытался хотя бы остаться в вертикальном положении. Из-за
смены приоритетов прыжок получился низким, а мебель опрокинулась набок. Он полетел вниз, не
нашёл точку опоры и неуклюже упал. Он приземлился параллельно кушетке, и та в довершение ко
всему с громким стуком снова встала на ножки.
Мгновение Барроу лежал, переводя дух, после чего заставил себя принять сидячее положение и
прислонился к дивану. Всё шло не очень хорошо. Он посмотрел вверх и понял, что всё шло из рук вон
плохо.
— Ой, Фрэнсис, у тебя беда, — делая шаг к нему, Лейла отпустила занавеску, и та упала у неё
за спиной, — Дай-ка, поцелую...
Ещё шаг. Может быть, из-за угла обзора, из-за искривлённой перспективы казалось, что она
занимает больше места, чем может человек.
— ...и всё пройдёт.
Она стояла над ним. Он поднял на неё глаза и, когда она направила на него всю мощь своей
внешности, в его мозгу начали происходить странные вещи. Части рептильного мозга, что окружают
мозговой ствол, начали подавать необычные сигналы. Барроу едва не стошнило от накатившей волны
густой, приторной похоти, окрашенной той разновидностью стайного поведения, из-за которой фраза
"Я всего лишь выполнял приказ" стала любимым оправданием военных преступников всего мира.
Беспричинное желание и беспрекословное подчинение: выигрышная комбинация для более развитого
хищника.
* * *
Лейла появилась на свет всего пятьдесят недель назад, но никогда не отметит свой день
рождения. Ну и пусть; за это короткое время она увидела больше, чем большинство за всю свою
жизнь. Компоненты, из которых она состояла, заготовленные в пятисотграммовой банке из-под кофе
с надписью "Лейла", нашёл Хорст Кабал. Он отнёс показать банку Йоханнесу.
— Видал? — спросил он, вытряхивая содержимое Кабалу на стол. Кабал некоторое время
смотрел на предметы, затем сказал:
— Ну и что это?
— Судя по надписи и содержимому, можно предположить, что это Резиновая Лейла. Помнишь,
я показывал тебе вывеску? Должно быть, она один из немногочисленных актёров балагана, которых
отобрали до того, как закрыть проект.
— Что ж, тем меньше тебе работы. Я-то здесь при чём?
— Ты при чём? Да ты просто взгляни, Йоханнес. Не хочется мне её оживлять.
Кабал вопросительно посмотрел на брата, взял карандаш и начал разгребать то, что было в
банке. Ни костей, ни тряпок. Вместо этого — несколько резиновых предметов, в большинстве своём
узнаваемых, иногда — не очень. Кабал заметил небольшой лист латекса, где-то с две дюжины
ластиков, пару предметов, которыми он, к своей радости, никогда не пользовался, и несколько других,
глядя на которые, он подумал, что иным дизайнерам бывает тяжело объяснить в приличном обществе,
над чем конкретно они работают. Из волос — длинный распущенный конский хвост, завязанный на
одном конце в узел. Он поднёс его к свету и подивился многообразию цветов. Аналога костям вроде
бы не было, но потом Хорст указал на тюбик с силиконовым гелем.
— Вот тебе на, — сказал Йоханнес, чтобы вообще хоть что-нибудь сказать.
Затем пошли вырезки из газет. Скреплённые казначейской скрепкой они представляли собой
пёструю коллекцию старых пожелтевших объявлений, рекламирующих корсеты, высокие каблуки и
чулки. Далее — страницы, вырезанные из разделов о женском белье в более современных каталогах,
фотографии стен в общественных туалетах, покрытых неумелыми рисунками и густо исписанных
всякими выдумками, копии чересчур подробных анонимных писем. Кабал закашлялся и убрал
предметы обратно в банку.
— Людям такое нравится, ты сам говорил.
— До того, как я увидел вот это. Я сомневаюсь.
— Нет времени сомневаться, — сказал Йоханнес, высыпал содержимое банки на пол и в тот же
миг призвал Лейлу.
Кабал вскоре обнаружил, что Лейла — во всех смыслах звезда ярмарки и часто прибегал к её
помощи для достижения лучших результатов. Но находиться рядом с ней он не любил. Она
определённым образом воздействовала на него, а он не хотел поддаваться влиянию столь низкого
уровня.
Ибо Лейла была наилучшим примером, физическим воплощением преступного эротизма: духа
подглядывания, того чувства, когда смотришь украдкой вверх, проходя под стремянкой в библиотеке,
заляпанных открыток, подавленных желаний, дурманящей безвкусицы, запретного возбуждения. На
всём этом в отдельности были сделаны состояния. Собранное в одном теле, нарисованном тысячей
миллионов пылких фантазий и увенчанное лицом, которое пришлось бы по вкусу большинству
мужчин, да и многим женщинам, это производило без преувеличения сногсшибательный эффект.
Мужчины приходили к ней, обнаруживая позднее, что их кое-чего лишили. Лишили достоинства.
Самоуважения. В её присутствии сложная дорожная карта среднего интеллекта упрощалась до шоссе
с односторонним движением без съездов и поворотов. Всё становилось до опасного просто.
* * *
В данный момент всё становилось до опасного просто для Барроу. Он начал смотреть на неё с
восхищением. Как вообще можно было подумать, что в ней не было ничего примечательного, когда
везде, куда бы ни упал его взгляд — обнаруживались детали: натуралистичные, идеальные,
возбуждающие и прямо-таки гипнотизирующие? Высшие мозговые центры Барроу, его Эго и Супер-
Эго были в курсе, что дела плохи, и колотили в дверь рубки управления его мозгом. К сожалению,
гадкий мистер Ид гостей сегодня не принимал, так что Барроу просто сидел, дрожа, обливаясь потом,
и едва дыша.
— Вот так, вот так, — приговаривала Лейла, как всегда, одерживая верх.
Она медленно опустилась на колени, сев на него верхом, и взяла его голову в руки. Он слабо
ощущал, как её ногти впиваются в кожу на затылке. Откуда у неё ногти? Её руки ведь покрыты
латексом.
Супер-Эго Барроу, встав на плечи его Эго, голосило через вентиляцию: "Нам крышка, если ты
не сделаешь что-нибудь, олух волосатый! Драться или бежать! Драться или бежать!" Ид естественно
не слушал. Просто сидел в капитанском кресле с неприличным возвышением у себя в шортах и как
дурак смотрел Лейле в глаза, два колодца колдовского зыбучего песка, из которого мало кто спасся.
Когда её губы разомкнулись, и она наклонилась, чтобы поцеловать его, Барроу не шелохнулся,
да он и не мог. Даже когда её рот начал эластично и так изящно растягиваться, он просто сидел себе и
ждал, когда она сделает то, что задумала. Даже когда её губы добрались до его переносицы и
подбородка, окружая всё, что между ними, он лишь отрешённо подивился — и где только таким
трюкам учатся. Так прошло несколько мгновений, пока он вдыхал её дыхание и вспоминал, как ему в
семь лет вырывали зуб, усыпив газом. Её язык резвился на его губах, игриво щекотал ноздри.
Затем мощное мышечное сокращение от горла до живота высосало воздух у него из лёгких.
Она устала претворять в жизнь людские фантазии, она просто хотела убить кого-нибудь для
разнообразия.
Мозг Барроу вернулся в рабочее состояние, хотя и поздновато, чтобы чем-то помочь. Он
схватил её за волосы и со всей силы потянул назад, бил её по голове кулаками, силясь хоть как-то
ослабить её хватку. Всё тщетно, она в буквальном смысле была дьявольски сильна. Пока он отбивался
и вырывался, она не шевелилась, просто смотрела ему в глаза с холодным отстранённым
удовлетворением, в ожидании того момента, когда жизнь покинет его. Он чувствовал, что слабеет, в
то время как его лёгкие пытались выжать немного жизненной силы из жалких остатков воздуха.
Комната становилась всё менее различимой по мере того, как туннельное зрение всё больше и больше
ограничивало ему обзор вплоть до полного затмения, потери сознания и смерти. Его кулаки слабо
ударялись о её тело. Такое ощущение, что бьёшь по шине — эта мысль показалась ему смешной, но
засмеяться он не мог, лишь подумал, будет ли это его последней мыслью, он надеялся, что нет,
потому что хотел, чтобы последняя мысль была о Леони и о том, кто за ней присмотрит, когда его не
станет, хотя она ведь уже взрослая женщина, и не темновато ли здесь, взрослая женщина и могла
бы могла бы могла бы...
* * *
Мозг Барроу с сожалением перекрыл все речевые функции и дожидался момента вырубить и
всё остальное.
...свежий воздух ценишь только после того, как тебя на целый день заперли на шинном заводе,
хотя слабый запах ещё остался, и вообще, на что это ты уставился?
У Барроу помутнело и вновь прояснилось в глазах. Он всё ещё смотрел на Лейлу, а она всё ещё
смотрела на него, но что-то изменилось, и глаза Лейлы почему-то выражали смутное разочарование.
Вдруг он вспомнил, что она пыталась его убить и ему надо бы продолжать с ней бой. Он оттолкнул её
тело, но рука его не встретила сопротивления. Он попробовал похлопать её по лицу и, неожиданно,
она позволила ему это сделать, как будто так и надо. Слабое, но благодарное удивление увеличилось
в несколько раз, когда он увидел, как её голова отскочила и остановилась на расстоянии в нескольких
футах. Он вскрикнул и попятился назад, пока не упёрся в диванчик. Тяжело дыша, он бешено
посмотрел вокруг в попытках сориентироваться. Он по-прежнему был в павильоне, по-прежнему на
полу. Голова Лейлы лежала неподалёку, в то время как с другой стороны корчилось, до сих пор стоя
на коленях, её обезглавленное тело. Позади, чем-то похожим на хлебный нож, невзрачный невысокий
человек одной рукой безрезультатно скрёб по бесцветной слизи, которая покрыла почти всю
переднюю часть его пиджака.
— Да уж, — непринуждённо сказал человек, когда заметил, что на него смотрит Барроу. — Не
думаю, что она сойдёт.
— Здравствуйте, мистер Симпкинс, — хрипло сказал Барроу.
— Здравствуйте, отставной инспектор Барроу, — сказал человек и продолжил скрести пятно. —
Знаете, к пятнам крови я привык, но вот это для меня в новинку.
Он указал на разнородные части, из которых состояла Лейла.
— Я вообще-то не собирался обезглавливать барышню, только глотку перерезать. Но с ней это
не прошло. Едва лезвие коснулось того, что язык не поворачивается назвать кожей — оно заскользило
дальше. Как будто немецкую колбасу нарезаешь. А потом — хлоп! — голова слетает с плеч. Мне, как
профессионалу, было бы даже приятно, если бы не брызги этой ужасной слизи. Я привык к гейзерам
крови — нужно просто относиться к ним, как к неприятной необходимости, вроде похода к
стоматологу. Но это? — Он с серьёзным видом наклонил голову, как будто собирался сообщить о
великом открытии. — Сомневаюсь, что это вещество — естественного происхождения.
— Что теперь, мистер Симпкинс? — спросил Барроу.
Симпкинс вопросительно наклонил голову.
— Вы сказали, что убьёте меня в один прекрасный день. Этот день — сегодня?
— А, вы о том старом деле? — пренебрежительно сказал Симпкинс. — Сегодня я спас вашу
жизнь, отставной инспектор Барроу. В некоторых культурах это означает, что ваша жизнь теперь
принадлежит мне. Так зачем мне убивать вас? Зачем забирать то, что и так моё?
— Красивая мысль, мистер Симпкинс, однако актуальна она, только в том случае, если вы
придерживаетесь одного из этих культурных мировоззрений, в чём я не уверен.
Симпкинс сдавленно фыркнул — рассмеялся.
— Конечно, вы правы. Никогда не перестаёте мыслить как детектив? Я всё равно намеревался
вас убить, но знаете, думаю, не стану. — Он вытянул руку, расставив два пальца в форме буквы V. —
На это есть две причины. Во-первых, после того, как я спас вам жизнь по, надо сказать, корыстным
причинам — я решил: если кто-нибудь вас и убьёт, то только я, — мне показалось, что не очень
красиво тут же взять и отобрать её. А во-вторых, и это гораздо для меня важнее, вы вспомнили меня.
Не знаю, заметили ли вы, но как только вы снова смогли говорить, вы сказали "Здравствуйте, мистер
Симпкинс", что очень трогательно и вежливо с вашей стороны, в наше-то время. Очень культурно.
Вы вспомнили меня, и я не сомневаюсь, что всегда будете помнить и моё небольшое участие в вашем
спасении.
— На этот счёт можете быть уверены, — сказал Барроу.
Спасение от синтетического суккуба одним из самых известных в мире серийных убийц — нет,
такое в спешке не забудешь
— Вы один из тех людей — точнее, пока что единственный их представитель — которых я
хочу сохранить. Я скорее покончу с собой, чем убью вас. А у меня, между прочим, нет суицидальных
наклонностей.
— Вы прятались в Зале Убийц, не так ли?
— Да, это был я. К моему пиджаку была приколота карточка, именующая меня Альбертом
Симмондсом, и это была далеко не единственная неточность.
— Так значит, Кабал укрывает беглецов из Лейдстоуна?
— Ну конечно. Нас больше, чем восковых фигур.
— Но зачем?
— Как зачем? Чтобы забрать у нас души. Я атеист, так что не велика потеря. — Он посмотрел
на труп Лейлы, который медленно сдувался и, что странно, расползался на кусочки одинаковой
формы. — Во всяком случае, раньше я был атеистом. К тому же, мы были обречены на вечные муки и
до того, как подписали контракты, поэтому какая разница?
— Контракты? — спросил Барроу. — У него есть контракты?
— Именно. Я прочитал свой, перед тем как подписать. Другие не стали. Думаю, тому виной их
неграмотность вкупе с облегчением быть на свободе. Очень толково составлен, хотя и приправлен
архаическими терминами. И имеет юридическую силу. Владелец документа получает все права на
душу подписавшего в случае его или её смерти. Возможно, такие контракты — обычное дело, если
работаешь на Сатану.
— Послушайте, мистер Симпкинс...
— Вы даже не забываете произносить "п"! Храни вас Бог, отставной инспектор Барроу!
— Мне нужно найти и уничтожить эти контракты. Вы мне не поможете?
— Я? Нет, прошу меня извинить, но я не герой.
— Надеюсь, вы простите меня за это замечание, но вы можете пройти незамеченным там, где
меня увидят.
Симпкинс покачал головой с видимым сожалением.
— Боюсь, не в этом месте. Вот как я впервые пришёл к выводу, что с этим балаганом что-то не
так. Многие из здешних замечают меня, хотя, если можно судить по этой девушке, замечают они меня
как раз потому, что они и не люди вовсе. На самом деле, чем меньше они похожи на людей, тем
вернее меня заметят. Нет, боюсь, напрямую помочь не смогу. Однако, если вам интересно моё
мнение, вы могли бы учинить кое-что пострашнее, чем заглянуть в стол к Йоханнесу Кабалу. Он в
вагоне-конторе поезда. — Он взглянул на нож. — Не думаю, что он мне ещё понадобится.
Он выпустил нож из руки и посмотрел, как тот несколько раз ударился об пол и затих. Он
улыбнулся.
— Легче, чем курить бросить. Доброго вам вечера, отставной инспектор Барроу.
— Доброго вечера, мистер Симпкинс, — сказал Барроу, глядя, как тот уходит через заднюю
дверь.
Он дал ему две минуты и пошёл следом, перешагивая через чудную коллекцию резиновых
безделушек и пожелтевших журнальных вырезок, подняв по дороге брошенный хлебный нож. Задняя
дверь была открыта ключом. Неподалёку валялась кость, обёрнутая тряпкой и волосами, обильно
смазанная жиром, и кусок мяса. Барроу догадался, что Симпкинс застал телохранителя врасплох.
Странное это место, но он наконец начал понимать его правила. Он посмотрел на часы. Двадцать
минут двенадцатого. Он направился к поезду.
