ГЛАВА 12
в которой Кабал узнаёт, что есть места, где замечательно жить, но куда лучше не ездить на прогулку
Кабал пощупал карман, в котором лежал только что подписанный контракт, чтобы
удостовериться, что он не исчез вследствие какого-нибудь злосчастного происшествия на квантовом
уровне. На месте. Он вздохнул; какая-то часть его всё-таки надеялась, что он исчезнет. Он устал,
устал сильнее, чем когда-либо на его памяти, а для человека, считающего сон злом, с которым
необходимо мириться, это означало очень сильно. Несмотря на это, его не тянуло прилечь. Значит, он
уже давно миновал то состояние, при котором легко засыпается. Кроме того, вдруг будут сниться
сны?
Он поправил на носу свои тёмно-синие очки и огляделся. Он находился в городе Пенлоу-на-
Турсе во второй раз, и то, что он видел, огорчало его. Полнейшая идиллия, именно такое место, в
какое нормальные люди мечтают переехать после выхода на пенсию, пока не обратятся за справкой в
свой пенсионный фонд и не получат в итоге загородный домик и психованного соседа-тубиста с
собакой и бейсбольной битой. В связи с этим возникал вопрос: куда переезжают пенлоуцы после
выхода на пенсию? Кабалу было всё равно. Это место необъяснимым образом беспокоило его.
Мимо пронёсся почтальон на велосипеде, улыбнулся, поздоровался и помчался дальше к
перекрёстку. Несмотря на то, что на дороге не было никого кроме него самого, почтальон
притормозил, глянул по сторонам и посигналил, прежде чем свернуть на главную дорогу. В этом
месте велосипедисты, включая почтальонов, соблюдают правила дорожного движения. Кабалу
пришлось повидать много странностей, из которых ходячие мертвецы были наименьшей. Он спасал
свою жизнь, убегая от хранителей Ключа Соломона, прятался от внимательного взгляда гаргульи Бок,
рассматривал — правда, осторожно, чтобы не заставить звучать — бронзовый свисток с жирной
надписью "QUIS EST ISTE QUI VENIT", выгравированной на нём. Однако, ничто не наполняло его
таким чувством скрытой опасности и тревоги, как этот вежливый и улыбчивый почтальон.
— Встретить бы ещё приветливого викария, и я точно в опасности.
Он обернулся и налетел на священника, деликатного, благообразного мужчину лет
шестидесяти-семидесяти.
— Прошу простить меня, сын мой. Я раздумывал о моей проповеди и...
Он не договорил и взглянул на Кабала поверх своих полукруглых очков.
— Да вы, должно быть, один из тех людей из бродячего балагана, смею заявить! Как
поживаете? Я очень рад знакомству с вами. Я викарий из церкви Святого Олава — это вон там.
Он указал в сторону маленькой приходской церкви, берущей за душу мастерством
архитектурного исполнения, на живописном, как с открытки, месте. Э
— Вы останетесь до воскресенья? Не хотели бы прийти на службу? Гостям у нас всегда хватит
места.
— Нет, боюсь, это не представится возможным.
— Конечно же, поедете дальше. В молодости меня такая разъезжая жизнь очень сильно
притягивала. А теперь, вот...
Он развёл руками и улыбнулся настолько ласково, что Кабал разрывался между двумя
порывами: ударить его или заключить в объятия.
— Да, мы уедем, — ответил Кабал, — но я бы всё равно не стал приходить. — Он улыбнулся.
— Я сатанист.
Викарий улыбнулся в ответ. Кабал ощутил необходимость глянуть на свою улыбку в зеркальце,
чтобы убедится, что она ещё производит тот устрашающий эффект, которого он добивался не один
год.
— Ничего себе, — сказал священник, к злости Кабала, не удивившись.
С тем же успехом можно было заявить о том, что предпочитаешь лето весне или питаешь
слабость к диетическому печенью.
— И как, счастливы?
Вместительный колчан с остроумными ответами неожиданно опустел. Кабал был готов почти к
любой реакции, кроме проявления сочувствия.
— Нет, — выдавил он наконец, — Не счастлив. Так получилось помимо моей воли. Это скорее
профессиональное. Намерен покончить с этим как можно скорее.
— Не стану оспаривать ваше решение. Видит Бог, не стану. Я не в силах его оспорить. Решение
ваше представляется мне очень мудрым. Что ж, надо идти. Доброго вам дня, сэр.
Кабал и не заметил, что жмёт священнику руку, благодарит за беспокойство и желает ему
приятного утра.
Кабал смотрел, как священник удаляется в направлении своей образцовой церкви, и был
уверен, что проповедь пройдёт остроумно, весело и интересно. Людям понравится ходить в церковь.
Он вдруг понял, что завидует им. Он остановился на этом ощущении, чтобы изучить. В чём же
проблема? Он уселся на удобно расположенную, не тронутую вандалами скамейку и принялся
приводить мысли в порядок. Он чуть ли не обрадовался, когда на другой конец скамейки села
маленькая девочка. Детей он терпеть не мог, поэтому был рад, что хотя бы в этом он всё ещё может
доверять своим ощущениям.
— Здрасьте, — сказала девочка, и улыбнулась ему щербатой улыбкой.
Кабал внезапно приуныл. Безумное желание найти женщину, где-нибудь осесть, завести пару
детей — по одному каждого пола — посетило его словно в кошмарном сне.
Поднявшись на ноги, он пробубнил нечто бессвязное насчёт разговоров с незнакомцами и
поспешил прочь. Нужно найти место потише, где он мог бы взять себя в руки. Короткая вылазка на
церковный двор закончилась спешным отступлением, так как его подошвы начали дымиться. Он и
забыл, как опасна освящённая земля в его бездушном состоянии. Ещё одно неудобство, от которого
он избавится тотчас же, как найдёт кого-нибудь. Ещё одного человека. То, что он забыл об опасности,
взволновало его: горящая обувь — опыт, который запоминается на всю жизнь. Однако, именно так и
случилось — он беспечно обо всём забыл, соблазнившись безмятежностью этого места. С каждой
минутой его плохое предчувствие усиливалось.
— Здравствуйте, мистер Кабал, — сказал Барроу, заметив его в конце короткого ряда
магазинчиков. — Позвольте заметить, у вас нездоровый вид.
— Не позволю, — сказал Кабал, словно из внутреннего источника черпая желчь. — Я
постоянно бледный. Я, — вдохновение ловко сделало пируэт в сторону, — склонен к бледности.
— Я заметил, — без упрёка ответил Барроу. — Я не о цвете лица. Я о том, как вы выглядите. У
вас растерянный вид.
Кабал подозрительно взглянул на него.
— А если и так? Что вам до этого?
Барроу улыбнулся. Кабала уже тошнило от того, что люди ему улыбаются. Его тошнило ещё
больше от желания ответить тем же.
— Это мой город, — сказал Барроу. — Мы здесь чувствуем себя ответственными за гостей.
— Да ну? Правда что ли?
Кабал подумал, что начинает говорить как старик: вроде бы и ворчит, а настоящей злобы не
испытывает. Его запал начинал гаснуть. Желание сбежать обратно на ярмарку, где он немедленно
окажется в скверном расположении духа, несомненно, посетило его, но было уравновешено, даже
перевешено, инерцией остаться в Пенлоу.
— У меня хорошие новости, — продолжил Барроу. — Я собирался на ярмарку зайти, подумал,
вам понравится, а вы здесь. Так что, вы избавили меня от лишней прогулки.
— У меня были дела, — сказал Кабал, одновременно думая: "С чего это я оправдываюсь?"
— Предложили девушке помощь с судебными расходами. Да, знаю. Очень мило с вашей
стороны. — Кабал побледнел. Барроу продолжил, — Я только что из полицейского участка. Сходил
туда, услышав новости от доктора Гринакра.
— Те самые хорошие новости.
— Да.
Кабал выжидающе на него посмотрел, но никаких уточнений не последовало.
— Какие же?
— Простите, — сказал Барроу, качая головой и улыбаясь своей треклятой улыбкой. — У меня
очень странное предчувствие, что вы и так уже знаете.
— Знаю что? — спросил Кабал, заранее зная ответ.
— Ребёнок оправился.
— Оправился от смерти? Любопытно. Дети такие живучие.
— Начнём с того, что доктор полагает, что ребёнок и не умирал, и что ядом оказался наркотик,
вызывающий кататоническую кому. Как вам такое?
— Ну надо же. А что с девушкой?
— Я не юрист, так что точно не знаю. Возможно, её привлекут к суду за покушение на
убийство.
— Вы сказали "возможно"?
— Да, когда я приехал, в полицейском участке было довольно суматошно. Её показания
потерялись.
— Неужели?
Кабал осторожно перевёл вес с одной ноги на другую. Ему не хотелось, чтобы контракт и ещё
один документ, который он унёс из участка, вдруг зашуршали друг о друга.
— Речь о показаниях, в которых она признаёт свою вину?
— Да. Странно это. Без показаний её не признают виновной, потому что теперь она всё
отрицает. И всё же, возможно, это маленькое приключение приведёт её в чувство. Она не злодейка,
просто не смогла справиться с ситуацией. Она чувствовала себя несчастной и держала всё в себе.
Теперь, когда люди знают об этом, ей помогут. В Пенлоу очень тесные отношения, —
многозначительно закончил он.
"Тесные, — подумал Кабал, — задохнуться можно".
Он заметил, что Барроу смотрит куда-то мимо него и проследил за его взглядом.
— Как правило, животных я люблю, — сказал Барроу, — но в воронах есть что-то пугающее.
Вороне, видимо, наскучило болтаться по ярмарке и она решила исследовать город. Она сидела
неподалёку, на стене, которая как-то сразу потускнела. Она посмотрела на них, сначала левым глазом,
потом правым. Затем, чтобы показать, что отличается от других ворон, снова посмотрела левым.
— Эй, ворона, лети сюда, — сказал Кабал.
С радостным криком "Кар!" птица вспорхнула со стены, и, хлопая крыльями с шумом большим,
чем орнитоптер, сделанный из складного зонтика, приземлилась ему на плечо, и самодовольно
огляделась.
Барроу был впечатлён.
— Никогда бы не подумал, что вы ладите с животными, мистер Кабал.
— Вовсе нет.
Он наклонил голову вбок, к вороне, которая только что хотела клюнуть его в ухо, но тут же
передумала.
— Есть два способа заставить животных подчиняться. Первый — с помощью доброты, но...
Он грозно посмотрел на ворону. Почти непреодолимое желание улететь вместе с его славными
блестящими очками внезапно испарилось. Вместо этого она попыталась выглядеть очаровательной,
безобидной вороной, которая не собирается воровать очки. Вышло так себе.
— ...есть и другой способ, — мрачно закончил Кабал.
— Жестокость? — неодобрительно спросил Барроу.
Кабал искренне удивился.
— Нет, — ответил он. — Угрозы.
— Я думал, угрозы — для трепачей и трусов.
— Да, когда имеете дело с людьми. Однако животные, кажется, воспринимают их как есть. —
Барроу удивлённо на него смотрел.
— Ну, или я так понял, — немного нерешительно закончил он.
— Ясно. Что ж, — Барроу посмотрел по сторонам, думая как бы сменить тему, — вам нравится
город, мистер Кабал?
— Нравится? — Кабал задумался. — Не уверен, что использовал бы слово "нравится". Вместе с
ярмаркой я побывал во многих городках и деревнях, и могу честно сказать, что это место —
уникально. Здесь так хорошо.
Он произнёс это как проклятие.
— Здесь и правда хорошо, — ответил Барроу, предпочтя не обращать внимания на тон Кабала.
Пробили часы церкви святого Олава; ворона, испугавшись, вспорхнула в воздух.
— Уже десять?
— Что? — Кабалу не верилось, что так быстро стало так поздно.
— Счастливые часов не наблюдают, а?
Не будь Кабал так ошарашен, он одарил бы его тяжёлым взглядом.
— Этого не может быть. Я только что пришёл сюда.
— Пивная ещё долго не откроется, но мы с вами можем посидеть в кафе, попить чая с
плюшками, — сказал Барроу.
Кабал с трудом мог вспомнить, когда в последний раз бывал в кафе, да он и не имел желания
изменять своему утончённому старосветскому вкусу.
И всё же, по выпавшей из его памяти причине он, ни разу не пикнув, позволил взять себя под
локоть и завести в церковную чайную.
Разговор с официанткой, заказ чая с плюшками и ещё кое-чего по вкусу пришлось взять на себя
Барроу. Платить, как он догадывался, тоже придётся ему. Не то, чтобы он считал Кабала
прижимистым по натуре, нет, просто нужно знать, для чего нужны деньги, чтобы разбираться, важны
они для вас или нет. Барроу сомневался, что Кабала вообще волнует этот вопрос.
Они хранили ненапряженное, но прохладное молчание. Наконец вернулась официантка,
поставила ни столик чайные приборы и побежала обратно в кухню рассказывать маме, что мистер
Барроу разговаривает с одним из чудаков из балагана.
Кабал снял свои синие солнцезащитные очки, аккуратно сложил и поместил в нагрудный
карман. Он выглядел очень уставшим.
— Ну... и как вам эта жизнь? — спросил Барроу.
— Эта жизнь? — тихо произнёс Кабал. — Как клуб дыма, уносимый бурей.
Повисла долгая пауза, в течение которой Барроу смотрел на Кабала, а Кабал — на горшочек с
кремом из взбитых сливок, так, как будто ждал, что с ним что-то произойдёт.
— Я имел в виду, — сказал Барроу, — как вам жизнь балаганщика?
Кабал начал было говорить: "С чего бы мне знать?", но у него получилось:
— С чего бы мне начать? Непросто. Очень непросто. Судьба... — он произнёс это слово резко,
как будто был с ним не в ладах, — ...постоянно подбрасывает то один сюрпризик, то другой.
Стараешься всегда быть готов...
Он посмотрел на Барроу, и тот удивился, что впервые в его взгляде совсем не было злости.
— Ожидать неожиданностей?
Кабал почти что улыбнулся.
— Избитое выражение и к тому же надуманное. Я сохраняю ясность ума и стараюсь оставаться
гибким. Но будущее остаётся загадкой вплоть до того момента, когда становится настоящим.
— Я заметил в вашем зале автомат, предсказывающий судьбу. Не помогает?
— Не особо. И никакие уговоры не действуют.
Он взглянул на репродукцию, изображающую сцену охоты девятнадцатого века и замолчал.
Барроу не был уверен, было ли только что сказанное шуткой. Он почему-то сомневался.
Кабал ни с того ни с сего сказал:
— Я против охоты.
Затем, ни говоря ни слова, бросил в свою чашку кусочек лимона и налил в неё "Ассам". После
чего, слегка удивив этим Барроу, проделал то же самое и с его чашкой. Ему, видимо, даже в голову не
пришло, что Барроу так чай не пьёт. Барроу счёл парадоксальным то, что Кабал был готов налить ему
чай, но не удосужился уточнить, с молоком тот любит или с лимоном. Раз уж это произошло, он
особо не возражал. Кабал сделал глоток.
— Как вам чай? — спросил Барроу.
— Очень вкусный, спасибо.
Кабал наблюдал, как несколько крошечных чаинок, проскочивших через ситечко, оседают на
дне чашки.
— В юности мне нравился Лапсан Соучун...
Он посмотрел Барроу прямо в глаза, и тот ожидал, что он добавит "теперь вы знаете мою тайну
и должны умереть". Вместо этого Кабал закончил так:
— ...не могу представить, почему. Сейчас я не выношу его запах.
Он поставил чашку и принялся густо намазывать булочку кремом.
Наблюдая за аккуратными, уверенными движениями рук Кабала, которые по-прежнему были в
чёрных лайковых перчатках, Барроу думал, что его действия напоминают действия хирурга. Не имея
заранее продуманной линии разговора, он начал развивать эту мысль:
— По вам не скажешь, что вы имеете отношение к ярмаркам, мистер Кабал.
Сливочный нож застыл в воздухе на пару мгновений, затем продолжил свою работу.
— Я в своей жизни встречал достаточно много разных людей и, думаю, научился судить о них
по внешнему виду.
— Я слышал, вы ушли в отставку, мистер Барроу, — сказал Кабал.
Он сделал необычное движение кистью руки, когда проводил ножом по кромке горшочка, и все
остатки крема удалились с него, как будто его начисто вымыли. Затем погрузил кончик ножа в джем,
зачерпнул небольшую порцию с клубничкой внутри и поместил на самую серединку булочки. Вышло
так точно, как будто сработала машина. Кабал повторил действие с ножом и положил его,
чистенький, на блюдечко. Он поднёс булочку к губам:
— Видимо, от старых привычек трудно избавится, — и осторожно надкусил.
Барроу проявил упорство.
— Вы очень серьёзный человек, мистер Кабал. Склонным к легкомыслию вы не кажетесь.
Играй я в игру, в которой угадывают профессию человека по внешности, и за тысячу лет не
додумался бы назвать вас владельцем ярмарки. Даже за десять тысяч.
— Тогда вам не стоит играть в неё на деньги. Но ради интереса...
— Вы доктор, — отрезал Барроу, предвидя вопрос.
— Стало быть, я произвёл на вас впечатление непревзойдённым врачебным тактом?
— Патологоанатом, если быть точным.
Кабал серьёзно на него посмотрел.
— По-вашему, я мог бы работать с мертвецами?
Барроу подлил себе чая.
— Не так уж сложно такое представить. Взгляните на себя. Расхаживаете с видом, будто вот-
вот покончите с собой, весь в чёрном, и, откровенно говоря, обаяния вам не достаёт. Даже директора
похоронных бюро должны уметь общаться с людьми. — Барроу улыбнулся. Кабал нет. — Самое
смешное, что по моему опыту, патологоанатомы зачастую приятные, весёлые люди. У них мерзкая
работа, но это всего лишь работа. Они забывают о ней, когда вечером идут домой. Другое дело вы. Я
не думаю, что вы оставляете свои дела на работе.
— Да, — сказал Кабал. — Я всегда беру работу на дом. Под кроватью у меня несколько
клоунов, а в платяном шкафу человек, который отрыжкой может воспроизвести гимны двенадцати
стран.
— Мы возвращаемся к главному вопросу: это и есть ваша работа?
— Конечно. Вместе с братом я управляю ярмаркой. Вы не могли её не заметить. Такая большая
штука неподалёку от железнодорожной станции.
Он допил свой чай и, с неприятным звоном, чашка опустилась на блюдце.
— Собственно, там мне и следует сейчас быть. Спасибо за чай, мистер Барроу. Было очень
приятно. Вы обязаны в ответ посетить ярмарку. Когда она не закрыта, для разнообразия. — Он достал
карточку из воздуха ("Выучи пару магических трюков, — сказал ему Хорст. — Людям такое
нравится") и дал её Барроу. — Пригласительный билет, любезность от владельцев.
Барроу кивнул и взял билет. Прочитав те несколько слов, что были на нём написаны, он
спросил:
— Можно мне ещё один? Моей дочери, Леони, нравятся ярмарки.
Кабал достал ещё два билета.
— Сами приходите, других приводите, — сказал он, не меняя интонации. — И жену вашу не
забудьте.
Барроу взял из руки Кабала один билет и убрал его вместе с первым.
— Я вдовец, мистер Кабал.
Кабал положил лишний билет в карман. Билет должен был исчезнуть, но у него было так мало
практики в этом фокусе, что для неопытного глаза всё выглядело так, будто он кладёт билет в карман.
— Мне жаль, — сказал он и, вроде бы, сказал искренне.
— Спасибо, — сказал Барроу.
Кабал некоторое время наполнял чашки, по-видимому, забыв о своём намерении уйти. И снова
он не спросил Барроу, как тот любит пить чай. Взяв щипчиками ломтики лимона с блюдца, он тихо
спросил:
— Скучаете по ней?
На Барроу он прие этом не смотрел.
— Каждый день, — ответил Барроу, подвигая к себе чашку. — Каждый день. Жизнь бывает
жестокой.
— Не жизнь забрала её у вас, — сказал Кабал, глядя прямо на него.
В его взгляде была ровная напряжённость, как у человека, который собрался с духом, чтобы
войти в комнату, где его ждёт нечто ужасное.
— Что тогда, судьба?
— Смерть. Смерть — вот ваш враг. Мой враг. Жизнь бывает жестокой, это правда. Смерть же
жестока всегда.
— Смерть приносит облегчение, — сказал Барроу.
Слушая Кабала, он испытывал ощущение, схожее с тем, что возникает, когда пытаешься
открыть китайскую шкатулку с секретом. И поломать голову над ней интересно, и что лежит внутри
узнать любопытно.
— Облегчение? — ядовито переспросил Кабал. — Да будь оно проклято, это облегчение.
Отговорка врачей на случай неудачи. "Зато теперь они обрели покой", "Они отправились в лучший
мир" — всё это ложь. Знаете, что нас там ждёт?
— Узнаю уже скоро, — сказал Барроу. — Но пока могу, буду наслаждаться жизнью.
Кабал наклонился вперёд.
— А я знаю уже сейчас, — сказал он, осторожность исчезла. — Одним местом управляет
скучающий, обиженный садист. В другом... Знаете, что такое духовное преображение? Это когда у
вас отбирают всё, чем вы когда-либо были, и обращают в столб света, на который и не взглянешь —
слишком яркий.
Он бессознательно теребил лежащие в нагрудном кармане очки.
— Самая что ни на есть однородная масса. Можете себе представить? Вот оно какое Небесное
Воинство: бесчисленные столбы света. Что там, что в Аду — души везде горят огнём. Ваша личность
исчезнет навеки. Говорят, души бессмертны. Ещё чего! Они погибли навсегда. Их принесли в жертву
идеальному порядку. — Он обвёл взглядом заведение, его отвращение было чуть ли не осязаемым. —
Привели как ягнят на заклание.
Барроу поставил чашку.
— Почему вы так сильно ненавидите смерть?
Кабал вроде хотел что-то сказать, но не стал.
— Я не питаю ненависти к смерти. Это же не человек. Зловещего скелета с косой не
существует. Я по возможности избегаю ненавидеть то, что абстрактно, это пустая трата сил.
— Минуту назад казалось иначе. Вы говорили как человек, которые убил бы смерть, если бы
мог.
Кабал взглянул на карманные часы.
— Терпеть не могу пустые траты. Вот и всё.
— Нет, не всё, — сказал Барроу и сразу понял, что переступил черту.
Кабал встал и разгладил пальто.
— Хорошего дня, мистер Барроу, — холодным официальным тоном произнёс он. — Приятно
было поболтать, но у меня остались дела на ярмарке. Так что прошу меня простить.
Он развернулся и ушёл.
Барроу покачал головой. У него возникло сильнейшее чувство, что Кабалу действительно было
нужно чьё-то прощение, но явно не его. В своё время Барроу встречал всяких людей, но никто и
близко не был похож на Йоханнеса Кабала, и он начинал думать, что до сих пор судьба была добра к
нему. Он бросил деньги на стол и вышел вслед за Кабалом.
На улице он увидел как Кабал решительно шагает в сторону станции. Он обдумывал, не
последовать ли ему за ним, но его прервал крик: "Папа!". Он повернулся и увидел свою дочь, Леони
— она выходила из магазина скобяных товаров. Ему не составило труда догадаться, что она покупала
петли к сараю, на которые он вчера жаловался со словами "Когда-нибудь надо будет заняться". Для
Леони "когда-нибудь" обычно наступает на следующий день, за исключением случаев, когда это
происходит сегодня же.
Радостно улыбаясь, она подошла, и к Барроу, который в ходе недавней беседы получил
неожиданный укол экзистенциального страха, вернулась уверенность в том, что он живёт не зря.
Однако, как ни странно, что-то — будто одна маленькая, но непроницаемо тёмная тучка на лике
солнца — омрачало знакомое чувство счастья, что вызывала в нём Леони. Он медленно повернул
голову в сторону Кабала.
Тот неподвижно стоял на дальней стороне городской лужайки, уставившись на него.
Напряжённая, немигающая прямота его взгляда нервировала Барроу.
Однажды он один на один столкнулся с бешеной собакой. Он понимал, что его смерть будет
медленной и мучительной, стоит этому животному укусить его хоть раз. Их разделяло каких-то
десять футов. Они смотрели друг на друга всё то время, пока Барроу медленно, на ощупь открыл,
перезарядил и закрыл свою двустволку. Собака продолжала смотреть на него, а он поднёс оружие к
плечу и аккуратно прицелился. От ощущения, которое он тогда испытал, ужасного ощущения, когда
безумие воспалённого, хаотичного разума собаки передаётся ему через её взгляд, будто взгляд
василиска, он до сих пор просыпался ни свет ни заря в холодном поту. Сейчас, когда Кабал стоял
перед ним, не двигаясь, глядя на него, сверля его взглядом, Барроу вспомнил это ощущение и
невольно поёжился.
Осознание, что Кабал смотрит вовсе не на него, вывело его из оцепенения. Осознание, что
Кабал смотрит на Леони, ни с того ни с сего смутило его. Будучи не в силах делать какие бы то ни
было заключения, он положился на условный рефлекс. Возможно, к несчастью, в этот момент он был
склонен к вежливости.
Взяв Леони за руку, Барроу подошёл туда, где Кабал, по всей видимости, врос в землю.
— Мистер Кабал, — сказал он. Кабал не отводил глаз от лица Леони. — Я хотел бы
представить вам свою дочь, Леони.
— Вы владелец ярмарки! — сказала Леони, узнав имя. — Я так их обожаю!
— Мистер Кабал был очень добр и дал нам билеты, — сказал Барроу, похлопывая по карману, в
котором они лежали.
— Спасибо, мистер Кабал, — сказала Леони. — Я и правда обожаю ярмарки. Хотя к нам разве
что небольшие бродячие балаганы заезжают. Крупным профессиональным бизнесом это не назовёшь.
Жду не дождусь вечера.
Кабал пристально смотрел на неё. Плавно, будто по собственной воле, его рука потянулась к
нагрудному карману, достала очки, встряхнула их, чтобы открыть, и надела. Едва увидев мир сквозь
дымчатые стёкла, он стряхнул с себя паралич воли.
— Спасибо, мисс Барроу. Я... мы весьма польщены интересом с вашей стороны.
Говорил он медленно, со странной интонацией, как будто думал о чём-то другом.
Барроу внимательно за ним наблюдал. Леони выглядела прекрасно. Даже если откинуть
отеческую гордость, это было ясно как день. Уж не влюбился ли в неё Кабал? Мысль о том, что в
зловещем мистере Кабале можно найти романтическую жилку не укладывалась в голове и была ему
отвратительна, тем более, раз объектом внимания стала его дочь.
— Сколько вы здесь пробудете? — спросила Леони.
— Здесь, — глухо повторил Кабал, — сегодня наш последний вечер.
— А куда потом отправитесь?
— Потом конец сезона, — сказал Кабал.
В том, как он это сказал, чувствовалась некоторая обречённость, что наводило на размышления.
Барроу сомневался, что Кабал допустил это намерено.
Леони заговорила снова.
— Значит, нам никак нельзя упускать свой шанс. Можете быть уверены, мистер Кабал, мы
будет там сегодня вечером.
Барроу улыбнулся, но улыбка даже не коснулась его глаз. Его отвлекло то, что он вдруг с
уверенностью понял: происходит нечто, что придётся ему не по душе. Барроу почувствовал свой
знаменитый привкус, на этот раз он отдавал выброшенным на берег китом. Он искренне жалел, что
представил этому человеку Леони. Он искренне жалел, что взял билеты. Он искренне жалел, что ему
придётся огорчить Леони, заставив сегодня вечером остаться дома.
* * *
— Но почему?
Это началось уже позже, когда они пошли домой, попрощавшись с Кабалом и ещё раз заверив
его, что они обязательно придут сегодня на ярмарку. Барроу только что вскользь упомянул, что
предпочёл бы, чтобы она всё же не ходила, тщетно надеясь, что Леони согласится с его пожеланием.
Не тут-то было. Разговор превращался в одну из нечастых, а потому ещё более неприятных, ссор.
— Здесь никогда ничего дурного не случается, — сказала она.
Она казалась задетой, как будто он просил её остаться исключительно назло.
— Что-то дурное есть в этом Кабале. Как и во всей его ярмарке. Там что-то творится. Нечто
противоестественное.
— Ты ведь знаешь почему так, — сказала Леони, будто он нарочно притворялся глупым. — Это
всё некромант Руфус Малефикар. Он пытается разрушить ярмарку Кабала. Мы это знаем.
— Малефикар мёртв, — отметил Барроу.
— Он же некромант. В этом весь смысл. Продолжение жизни после смерти. Нужно было сжечь
его, а они этого не сделали. Вот он и вернулся.
— Ты и правда в это веришь?
Продолжение жизни после смерти. При этих словах в голове у Барроу промелькнула одна идея.
Из хаоса неупорядоченных данных начали формироваться шестерёнки отчётливой мысли.
— Мы же читали в газете. Это случилось в Мёрсло. Братья Кабалы там герои. Они ничего не
выдумывают.
Она пожала плечами и покачала головой — вот же упёрся! Она переняла это у матери. Всякий
раз, когда она так делала, сердце Барроу словно пронзали ножом. Он сморгнул боль утраты и
попытался выстроить свои аргументы. Те не выстраивались, так и оставаясь непослушной толпой.
— Слушай, я не собираюсь ничего доказывать. Ты не пойдёшь и всё.
— Что?
Она не могла поверить, что он мог быть таким непреклонным. Разумеется, решающим доводом
было то, что она взрослая женщина и если решила пойти, то он никак не сможет её остановить.
Впрочем, в ту минуту ей было куда важнее понять, почему он вообще пытается это сделать.
— С каких пор перестали выслушивать мнения обеих сторон?
— Ну хорошо, давай выслушаем твоё.
— А что моё? Я хочу пойти на ярмарку, вот и всё. Там весело. Я бы не отказалась повеселиться.
А вот твоё мнение мне не ясно.
— Я уже тебе говорил...
— Ты сказал мне, что тебе не нравится мистер Кабал. Ладно. Хоть я и считаю, что ты ведёшь
себя глупо, но если ты настаиваешь, буду его избегать. Я не ради увлекательной беседы с ним туда
иду.
Она увидела, как отец подавил улыбку. Кабал всё время отвечал односложно, когда она с ним
разговаривала.
— Я просто хочу прокатиться на Поезде-призраке, побросать шары в прибитые кокосы и
чуточку развлечься. Что в этом плохого?
— Ничего плохого, просто...
Она посмотрела на отца и почувствовала что её гнев немного остыл. В конце концов, он готов
умереть за неё и они оба это знали.
— Что может случиться?
Барроу вздохнул. В этом-то и была основная проблема.
— Не знаю, — признал он, — ума не приложу. Может и ничего. Но, но... — он взял её руки в
свои, — ...что-то может. Попытайся понять. Когда я ещё работал в полиции... Нет! Выслушай меня!
При упоминании о его старой работе Леони закатила глаза. Удостоверившись, что она его
слушает, Барроу продолжил.
— Когда я ещё работал в полиции, я сталкивался со всякими людьми. С преступниками, в
девяти случаях из десяти, всё было понятно. Они забывают о том, что такое мораль. Я имею в виду,
настоящая мораль. Такая штука, которая позволяет нам ладить друг с другом. Они могут имитировать
её, как хамелеоны имитируют цвет листьев, но это и всё. Имитация. Они забыли, что значит думать
как все остальные, и всё понимают неправильно. Это проявляется в мелочах, но можно научиться их
распознавать. Мелкие ошибки. Всё, что они делают, всё, что говорят — испещрено и отравлено
ошибками.
Леони обеспокоенно посмотрела на него. Он не мог понять, это его слова её взволновали или
его душевное состояние.
— То есть ты намекаешь, что Йоханнес Кабал — преступник? — спросила она.
— Нет, совсем нет, не в обычном смысле. Я даже думаю, что он высоконравственный человек.
Но, полагаю, что он не пользуется той же моралью, что и все. Думаю...
Вот оно. Его воображение не оставляло ему выбора, а из-за тысячи ленивых журналистов и
политиков с искренними глазами единственное слово, которым он мог воспользоваться, давно
приобрело комично-пафосный смысл.
— Думаю... Йоханнес Кабал... это зло.
Леони с недоверием на него посмотрела. Зло. Это слово потеряло свою силу из-за чрезмерно
частого употребления. Теперь для несведущих оно означало нечто невразумительное. Барроу
хотелось объяснить, насколько комплексное это понятие, этот язык страдания, который он выучил на
бесчисленных местах преступлений и в стольких комнатах для допроса. У серийного убийцы и
серийного грабителя гораздо больше общего, нежели каждому из них хотелось бы признавать:
потребности, которые нужно утолить до следующего раза, потребности, которые приводят к
страданиям других людей, и то, как легко они находят оправдания. "А нечего было дверь не
закрывать". "А зачем было в этот переулок поворачивать?" "Никто не просил так одеваться". Барроу
слышал всё это, и каждый раз чувствовал кислый запах пропащего человека. А вот Кабал — личность
совершенно другого порядка. В порочности его духа — Барроу был уверен, что распознал её — есть
какое-то благородство. Но есть и что-то ещё. Если бы можно было просто дать этому название, Кабал
стал бы гораздо понятнее. Зло, судя по его опыту до сегодняшнего дня, всегда эгоистично. Это всего-
навсего развитие наиболее бестолкового детского поведения на игровой площадке: "Это моё, потому
что я так сказал. Это моё, потому что я это взял". Оно затем проявляется в вопросах собственности,
секса, жизни вообще. Но не в случае Кабала. Барроу мысленно перебирал слова, которыми можно
было бы объяснить Леони, что он имеет в виду. Кабал — зло, но какое? Неестественное?
Отрешённое? Бесстрастное? Равнодушное? Бескорыстное?
Бескорыстное? Как зло вообще может быть бескорыстным?
— Это противоречит самой его природе, — сказал Барроу, размышляя вслух.
— Зло, значит?
Леони очень удивило это слово. Оно было не из тех, что её отец часто употреблял. Она и
припомнить не могла, чтобы он когда-нибудь его использовал.
— Ты серьёзно?
— Я не хочу, чтобы ты ходила на ярмарку. Вот что серьёзно. — Он крепче сжал её руки. — Я
боюсь за тебя. Я боюсь за каждого, кто войдёт в её ворота.
— Ты и правда не шутишь. — Она слегка кивнула, и доверие к нему растопило между ними
лёд. — Я не пойду.
Когда она ушла, Барроу залез в карман, достал билеты и внимательно посмотрел на них.
— Ты, — сказал он одному из них, — в тебе больше нет необходимости.
Он бросил кусочек картона в огонь.
— А ты, — сказал он выжившему, — проведёшь меня сегодня на ярмарку. Там посмотрим.
Он подошёл к окну, чтобы перечитать надпись на билете.
Так как Барроу повернулся спиной к огню, он не увидел, как выброшенный билет взлетел вверх
в дымоход. Будто по волшебству он не сгорел. Более того, пока он пробирался вверх по трубе, даже
подпалины на нём исчезли. Преодолев три четверти пути по дымовой трубе, он сделал сложный
поворот и направился к одному из каминов верхнего этажа. Леони сидела возле окна, глядя вдаль
через поля, в том направлении, где по идее должна была раскинуться ярмарка. Незамеченным пересёк
он комнату и приземлился на столе. Оказавшись на хорошем, видном месте, он принялся выглядеть
заманчиво.
