ГЛАВА 11
в которой Кабал наживается на чужом несчастье, и драма всё-таки разыгрывается
Такого просто не могло быть, чтобы балаган по прибытии в тот же вечер был готов к приёму
публики. Тем не менее, ценой небольших хлопот и времени меньшего, чем требуется, чтобы достать и
разложить стол для пикника, балаган со всей мишурой, с тридцатью аттракционами, палатками,
каруселями и выставками горел огнями и был готов открыться. Никто не мог объяснить, как они это
сделали; так получилось, что двести пятьдесят граждан, собравшиеся на станции, в это время
смотрели в другую сторону. Все одновременно подскочили от неожиданности, когда за их спинами
заиграла каллиопа, обернулись и почти одинаково сказали "О-о-о-о-о!" Кто-то на одну "о" поменьше,
кто-то на один восклицательный знак побольше.
— Специальное предложение в честь открытия! — крикнул высокий бледный брюнет с
соответствующей харизмой, в то время как его брат, долговязый блондин с бледным лицом, который,
казалось, всегда употреблял улыбку только в качестве оружия, стоял позади, сложа руки. — Вход
бесплатный!
Честные граждане Пенлоу-на-Турсе были воспитаны на истине, что отказываться от подарка
неприлично, поэтому вежливо встали в очередь под разноцветную полированную деревянную арку с
лампочками. Барроу шёл вместе со всеми, пока не оказался прямо под аркой и посмотрел вверх. На
секунду ему показалось, что там написано "Оставь надежду, всяк сюда входящий", но в следующий
момент она уже точно гласила о том, как тут, там и повсюду разные коронованные особы называли
этот балаган идеальным досугом для тех, у кого от роду богатые родители и бедная наследственность,
— в некоторых углах провинции это якобы считалось хорошей рекламой. Барроу решил, что ему
показалось, но его подсознание пыталось что-то ему сказать. Он вошёл внутрь, предупреждённый и
вооружённый.
Йоханнес Кабал, некромант и, поневоле, балаганщик, смотрел на толпу и заметно нервничал.
Сегодня был их предпоследний вечер, и дела шли... как-то не так. Он не мог понять, что именно было
не так. Толпа держалась плотно и переходила от палатки к карусели, от карусели к аттракциону, как
огромная семья. Кроме непрерывной игры каллиопы и бодрых выкриков зазывал не было слышно ни
звука. Люди просто останавливались, смотрели и шли дальше. Маленькая сенсация произошла, когда
кто-то купил у лотка сахарное яблоко.
— Что с ними такое? Я думал, что я теперь буду героем. Почему они такие подозрительные?
Рядом появился Хорст, хотя секунду назад его определённо здесь не было.
— Они побаиваются. Может я и дал им объяснение ситуации, но это не значит, что оно
пришлось им по нраву. Это место напоминает им, что случилось нечто недоброе, нечто
необъяснимое, из ряда вон выходящее. Посмотри правде в глаза, Йоханнес. Сомневаюсь, что здесь
происходило что-нибудь необычное с тех пор, как давным-давно какой-то прохожий крестьянин
подумал, что неплохо бы основать город на этом месте. Видел, сколько шуму подняли из-за сахарного
яблока? Продавай мы заливное из язычков жаворонка, они и то так не удивились бы. Возможно, здесь
нас ждёт неудача.
— Неудачи быть не может. Это последняя остановка. Две души. Нужнодобыть две души, или
вся эта затея — пустая трата времени.
— И девяноста восьми душ.
— Девяноста девяти. Мы поспорили на мою жизнь.
Хорст резко на него посмотрел.
— Что? Ты ничего об этом не говорил!
— Как это ни странно, но я не любитель распространяться о подобных вещах. Какая разница?
Если я не верну себе душу, то не смогу продолжать исследования.
— За тобой тянется след из метафизических катастроф, ты превратил невесть во что свою
жизнь, мою жизнь, жизнь всех тех, кого ты сгубил за восемь лет и тридцать семь дней, что я
проторчал на кладбище, а теперь решил замолвить словечко ещё за сотню? И ради чего?
— Сам прекрасно знаешь.
Хорст в бессилии покачал головой:
— Нет, не знаю. — Он начал трясти пальцем перед лицом брата. — Я раньше знал. Я тебе даже
симпатизировал, такой я идиот, и видишь, что со мной стало? А ради чего теперь? Я не знаю. Думаю,
и ты не знаешь. Ты продолжаешь жить так только потому, что если бы ты остановился и спросил
себя: "Как же так, Йоханнес, почему я стал для всех распоследней сволочью?" — думаю, ты не смог
бы дать себе честный ответ.
Кабал разозлился и откинул руку Хорста в сторону.
— Плевал я, что ты там думаешь. Мне в высшей степени безразлично твоё мнение.
Хорст пожал плечами.
— Отлично. Покуда мы понимаем друг друга.
— Нет, мы друг друга не понимаем. Уж тебе меня точно не понять. Ты никогда ни к чему не
стремился в жизни. Тебе не понять, что такое отдать чему-то всего себя. Тебе не понять, что значит
засыпать и просыпаться с одной и той же мыслью, которая не идёт из головы.
— Это не самоотдача.
— А что же?
— Одержимость.
— Вот как ты пытаешься понять меня? Ярлык повесил. Что и следовало ожидать.
— Это не ярлык. Взгляни на себя. О, боги, Йоханнес, ты же врачом собирался стать! Хотел
помогать людям!
— Врачи. Мошенники и шарлатаны. Лишь пытаются отогнать тьму, а если не получится, у них
всегда наготове пара оправданий. Им не хватает то ли ума, то ли духу, чтобы вновь вернуть свет. Но
не мне. Не мне! Я буду Прометеем современности, что бы ни пришлось делать, какими бы тёмными
делами не пришлось заниматься, чтобы постигнуть тайну.
— А что, если никакой тайны нет? Что, если это за рамками понимания смертных? Что тогда?
Что будешь делать?
— Должна быть, — ответил Кабал. При этом он выглядел очень старым и уставшим. — Должна
быть.
Хорст взял младшего брата за плечи.
— Послушай, у нас есть двадцать четыре часа — даже меньше, учитывая светлую часть суток
— но время есть. Можно придумать выход. — Кабал непонимающе заморгал. — В этих контрактах
всегда где-нибудь да найдётся лазейка. Должно быть, это традиция. Сожжём контракты, освободим
тебя от пари, а затем отыщем лазейку в договоре, что ты подписал, продав душу.
— В моём договоре нет никакой лазейки, — сказал Кабал. — Я отказался от души в обмен на
основы некромантии.
— И это всё?
— Не знаю. Мне нужна была "тайна жизни после смерти" — всё как обычно.
— Ты попросил именно это?
— Что-то вроде того.
— Тогда всё просто! Разве не понимаешь? Ты хотел узнать тайну жизни после смерти, а
получил пару формул, которые позволяют тебе возвращать людей к жизни жалкими подобиями тех,
кем они были. Тебе ещё пришлось выполнить большую часть работы, чтобы этому научиться. Они не
смогли выполнить свою часть сделки!
— Ты просто придираешься к определениям.
— Да ладно тебе! Думаешь, Сатана упустил бы такую возможность, если бы ситуация была
обратной?
— Какой мне прок от его души?
— Я не это имею в виду. Он у нас в руках. Это философское минное поле!
Кабал на мгновение представил себе, как Аристотель неожиданно исчезает в огненном облаке
посреди чистого поля, а Декарт и Ницше с ужасом это лицезреют. Он взял себя в руки.
— Меня ведь наделили силой использовать формулы. Вот и вся выгода.
— Это тебя ни к чему не привело. Брось эту затею. Начни заново.
— Я... я не знаю.
Он прикинул, сколько исследований понадобится, чтобы нагнать потерянное в схватке с
дьяволом время. По всему выходило, что немало.
— Йоханнес. Сделай это. В качестве искупления.
Хорсту Кабалу казалось, что его брат, Йоханнес, выглядит так же, как и в шестилетнем
возрасте, когда у него умерла собака. Та же оцепенелая неспособность осознать что произошло.
Йоханнес Кабал посмотрел на пол, на ночное небо и, наконец, на брата. Он выглядел растерянным.
— Я не знаю, — прошептал он.
Хорст раскрыл объятия. Он не обнимал младшего брата с тех пор, как тот был ребёнком. Они
никогда не были близки, а когда Кабал признался, что ненавидел Хорста, стало ясно почему. Но даже
сейчас, даже в этом месте, кровь, как и раньше, гуще воды.
— Эй! Босс! — из ниоткуда появился Кости. За мгновение, что Хорст переводил взгляд с
Йоханнеса Кабала на мистера Костинза и обратно, его брат испарился — на его месте стоял Кабал,
некромант.
— Что? — бросил Кабал.
— Мне кажется, у нас клиент, — сказал Кости, широко улыбнувшись.
Хорст вздохнул. Момент упущен. До сих пор непринуждённая улыбка и добродушие мистера
Костинза ему даже нравились. До сих пор было очень легко забыть, что он всего лишь частичка Ада,
которую принесли на Землю и одели в шляпу. Эта улыбка изменила всё. Речь шла о том, чтобы
забрать чью-то душу — и это был повод для радости.
— Где?
— В зале с автоматами. Она там просто торчит без дела, да и выглядит очень даже несчастно. У
нас наверняка для неё что-нибудь найдётся.
— В зале с автоматами? В кои-то веки это место оправдало затраты.
Кабал зашагал вперёд, Костинз за ним. Хорст растворился в воздухе и прибыл раньше них.
Зал игровых автоматов неизменно служил отличной приманкой для людей, жаждущих
избавиться от лишней мелочи, а вот в сборе душ проявлял себя слабо. Сейчас, как и всегда, он был
забит детишками и подростками, что играли в багатель и одноруких бандитов, мерялись силой с
медной рукой, и созерцали жутковатые сценки в механических вертепчиках. Хорст лихорадочно
смотрел по сторонам. Они скоро дойдут, и он потеряет свой шанс увести отсюда потенциальную
жертву. Люди вокруг мешали ему передвигаться на большой скорости, и ему приходилось тактично
проталкиваться через толпу. Он не видел никого, кто бы подходил по описанию, пока орава
подростков не бросила попытки достать мягкую игрушку из автомата и не отошла. Девушка.
Наверное, ей даже двадцати нет. Хорст редко видел, чтобы горе так сильно отпечатывалось на лице.
Её окружали люди, но не касались её — несчастье было почти что материальным. И ей, должно быть,
казалось, что они умышленно его избегают. Хорст решительно двинулся сквозь толчею.
— Прошу прощения, мадам.
Он стоял рядом с ней. Она подняла взгляд. Столько ночей без сна. Столько ночей в слезах. Он
посмотрел в сторону входа. Видно было, как приближаются его брат и Кости. У него не оставалось
времени на изысканные манеры и даже на то, чтобы зачаровать её и вывести оттуда.
— У вас несчастный вид. Могу я чем-то помочь?
Она лишь слабо, неуверенно улыбнулась.
— Меня зовут Хорст Кабал. Я один из владельцев. Невыносимо видеть, как кто-то...
Кабал и Костинз были уже почти у входа.
— Слушай, что стряслось? Может, деньгами помочь? У нас денег полно, не знаем, куда девать.
Дам столько, сколько нужно.
Её улыбка поникла, она растерялась. Времени больше нет. Он наклонился и шепнул ей на ухо:
— Делай, что хочешь, только не поддавайся искушению. Обещаешь?!
Он выпрямился, она непонимающе на него смотрела.
— Не поддавайся, — еле слышно повторил он, и пропал.
Кабал осмотрел помещение. Полным-полно женщин, которые то ли и вправду горевали, то ли
следуя моде, делали невыразительное лицо. Если он когда и обладал способностью заметить горе, она
давно уже атрофировалась от нечастого использования.
— Кто? — спросил он Костинза.
— Вон та, босс. Лицо у неё — печальнее не придумаешь
Кабал внимательно на неё посмотрел. Честно говоря, она выглядела немного озадаченной.
— И чего же она хочет?
Костинз некрасноречиво пожал плечами.
— Не знаю.
Кабал раздражённо выдохнул и попытался вспомнить, как работает это место. С другими
аттракционами было куда проще. Там можно было просто спросить. Он поискал, кого бы спросить
тут, и его взгляд упал на механическую гадалку. Из своего стеклянного ящика Госпожа Судьба
обещала поведать будущее наивным клиентам на небольшом куске картона — и всё за один пенни.
"От неё был толк в прошлом", — припомнил он. — "Может, будет и сейчас?"
Кабал подошёл к ней и незаметно стукнул кулаком по ящику рядом с прорезью для монет.
Ничего не произошло.
— Плати-ка сама, Судьба, а то устрою тебе свидание с ножовкой, — сказал он грубым
шёпотом.
Манекен немедленно задвигался, услужливо посмотрел в хрустальный шар, и остановился.
Мгновение спустя в лоток упала карточка. Кабал взял её и прочитал:
ГОСПОЖА СУДЬБА ВСЁ ВИДИТ И ВСЁ ЗНАЕТ.
ТЫ ВСТРЕТИШЬ ЖЕНЩИНУ, У КОТОРОЙ ЕСТЬ ТО, ЧТО ЕЙ НЕ НУЖНО.
ПРЕДЛОЖИ ЕЙ СРЕДСТВО ОТ ЭТОГО, И ОНА НЕ ПОСКУПИТСЯ.
СОВЕТ ГОСПОЖИ СУДЬБЫ:
О ЧЕЛОВЕКЕ СУДЯТ ПО МАНЕРАМ.
Кабал прочёл карточку дважды, затем смял её. Он наклонился к кабинке, как будто хотел
бросить монетку.
— Вот от этого как раз никакого толка, — прошептал он. — От чего она хочет избавиться? От
болезни? Вшей? Своеобразного и раздражающего смеха? Дай мне нечто конкретное и прибереги
бессмысленные обобщения для посетителей.
Человеку с фантазией показалось бы, что манекен поджал губы. Несомненно, она проделала
свои нехитрые предсказательские манипуляции в лишённом достоинства темпе. Автомат выплюнул
карточку с такой злобой, что Кабалу пришлось поймать её, чтобы та не упала на землю. Вот что на
ней было:
ЛАДНО, ЛАДНО.
ГОСПОЖА СУДЬБА И ВСЁ ТАКОЕ.
У ЭТОЙ ЖЕНЩИНЫ РЕБЁНОК, И ОН СВОДИТ ЕЁ С УМА.
НЕ ПРЕКРАЩАЕТ РЕВЕТЬ. МУЖА НЕТ.
СЕГОДНЯ ЗА НИМ ПРИСМАТРИВАЕТ ЕЁ МАТЬ.
ПРЕДЛОЖИ ЕЙ ВЫХОД, И ОНА ОТДАСТ ТЕБЕ СВОЮ ДУШУ. ВСЁ ПРОСТО.
СОВЕТ ГОСПОЖИ СУДЬБЫ:
В БУДУЩЕМ ПОПЫТАЙСЯ СКАЗАТЬ "ПОЖАЛУЙСТА", НАХАЛ.
За исключением совета, как раз эти новости Кабал и надеялся получить.
— Костинз, я хочу, чтобы отсюда эвакуировали всех, за исключением этой женщины.
— Будет сделано, — ответил Костинз, и тихо и незаметно начал ходить по комнате, раздавая
бесплатные билеты всем без разбора. Через пять минут в зале не осталось никого, кроме Кабала и
женщины, которая медленно скармливала монетки автомату под названием "Потехе час". А точнее,
так казалось Йоханнесу Кабалу, который не знал, что кое-кто стоит в углу, держась в прозрачном
состоянии. Хорст с надеждой наблюдал за происходящим.
В ряду автоматических вертепчиков один был накрыт брезентом с табличкой "Не работает"
спереди. В действительности, он стоял пустым, так как у Кабалов на нём закончились идеи. Теперь
Кабал подошёл к нему, сконцентрировался, беззвучно произнёс: "Заклинаю тебя", — и снял чехол.
Внутри ящика оказался вертепчик, изображающий комнату. В этой комнатке была малюсенькая
механическая кукла, поразительно похожая на эту грустную девушку. Комнатка была обшарпанной
спаленкой с распахнутой дверью, через которую было видно ванну и висящие над ней на верёвках
простыни. Механическая кукла стояла у колыбельки, в которой лежала крошечная куколка ребёнка.
Может, она была и маленькой, но каким-то образом имела достаточно деталей, чтобы показать, что
такого ребёнка вряд ли кто-то мог полюбить. Вертепчик назывался "Материнское избавление".
Свернув на руке чехол, Кабал отошёл в дальний конец зала и сделал вид, что разговаривает со
стариком в разменной будке. В действительности, он наблюдал за женщиной. Впрочем, не он один.
Девушке стал надоедать "Потехе час", которая начала выдавать лимоны с жестокой
регулярностью. Вскоре у неё стали заканчиваться монетки, и такой поворот удачи её расстроил. Она
оставила автомат и пошла вдоль строя его собратьев. Она знала, что скоро уже надо будет идти
обратно домой, и хотела получить на ночь ещё одну маленькую частичку удовольствия. Она увидела
ряд автоматических вертепчиков и стала их по очереди рассматривать. Они все были кошмарными, с
историями об убийствах, казнях, злых призраках и жестоком правосудии, — обо всём этом ей не
хотелось знать. Она уже собиралась уйти, когда её взгляд упал на последний автомат в ряду. Было
дело в названии или в поразительном сходстве куклы с ней, или вертепчика с её собственной
спальней, никто из Кабалов не мог сказать, но он неотступно притягивал её.
Она остановилась у ящика и заглянула в него. Это было странно, будто во сне. Как будто кто-то
взял её жизнь, воссоздал её в дереве, проволоке и краске и поместил сюда на всеобщее обозрение. На
полосках бумаги, старых и пожелтевших несмотря на то, что в действительности им не было и десяти
минут, приколотых к полу вертепчика, было написано соответственно "Несчастная мать" и
"Неугомонный ребёнок". Глаза у неё стали влажными. Всё-таки она не одинока. Кто-то ещё страдал
так же, как она, если эта история была рассказана здесь. Когда она полезла в карман за одной из
немногих оставшихся монеток, поблизости ещё одни глаза стали влажными и тихо заплакали.
Она должна была узнать, она должна была увидеть, что стало с этим другим человеком.
Вертепчик ведь назывался "Материнское избавление". Как? Как она нашла избавление? Ей,
неизвестно почему, поскорее надо было это узнать. Она вставила монету в щель и разжала пальцы.
Вертепчик со стрёкотом ожил. Ручки ребёнка то поднимались, то опускались в механическом
ритме, а его головка вращалась из стороны в сторону, — плача, чего-то требуя, не замолкая ни на
секунду. Одновременно с ребёнком мама приставила ручки к ушам и затрясла головкой. Её нервы
готовы были лопнуть. Не проходило и дня, чтобы она не думала о самоубийстве. Женщина прижалась
лбом к холодному стеклу и закусила губу.
Послышался отчётливый щелчок, и пол совершил треть оборота против часовой стрелки, меняя
сценки. Теперь мама стояла в ванной. Используя мойку как стол, она что-то мешала. Порошки и
жидкости из стенного шкафчика. Странная вещь, но хотя самая большая бутылочка в её ручках и
была не больше ногтя, надписи на ярлычках явственно читались. Ложечка того, щепотка этого — всё
отправлялось в ступку и тщательно размешивалось. Закончив, малюсенькая механическая мама
вылила раствор в детскую бутылочку. Смысл был предельно ясен. Когда она прочитала табличку с
названием сценки: "Средство появляется", — её ни разу не смутила поразительная человечность
движений куклы. Она сама жила внутри этой маленькой драмы. Она чуть не застонала в голос, когда
— щёлк! — сценка начала поворачиваться, меняясь на третью и последнюю. Это будет наказание,
земное или небесное. Она повидала чересчур много этих автоматов, чтобы усомниться в том, что
конец будет нравоучительным. Но... нет. Финальная сценка изображала кладбище. Мама стояла в
трауре, и её лицо сияло, в то время как скорбящие опускали крошечный гробик в тёмную могилу. А
под носовым платком у неё — неужели признак улыбки? Кукла смотрела из ящика прямо в её глаза, и
в них она увидела своё лицо. Своё счастливое лицо. Неизбежная надпись на табличке, прикреплённой
к удобно расположенной могиле, гласила: "Материнское избавление".
Машина сделала ещё один щелчок и вернулась к невыносимой первой сцене. Не успело
жужжание остановиться, как она скормила ей ещё одну монету. На этот раз, когда появилась вторая
сцена, её губы шевелились — она запоминала ингредиенты.
* * *
Полиция приехала за час до рассвета. Кабал был безукоризненно вежлив с ними, пока они
суетились и задавали множество банальных вопросов. Куда меньше он был рад приезду Барроу.
— Я не знал, что вы работаете в местном участке, мистер Барроу, — подавляя зевок, сказал он.
— Вовсе нет. Я просто заинтересованная сторона, — ответил Барроу.
— В таком случае, — сказал Кабал сержанту, — думаю, я имею право попросить мистера
Барроу покинуть нас.
— Нет, не имеете, — сказал сержант. — Бывший следственный инспектор Барроу здесь по
моей просьбе, в этом деле он выступает в качестве консультанта.
— Бывший следственный инспектор, значит? — удивлённо произнёс Кабал. — А вы
многогранная личность. Вы сказали "в этом деле". О каком деле речь?
— Произошло убийство. Крайне жестокое. Подозреваемая утверждает, что эта ярмарка имеет к
нему отношение.
— Убийство? — с невинным удивлением в голосе спросил Кабал.
— Если быть точным, детоубийство — сказал Барроу. — Мать убила собственного ребёнка.
Она утверждает, что в вашем зале есть автомат, содержащтй оецепт яда.
— Да что вы говорите! В самом деле?
— Хотите сказать, что знать не знали, что в вашем зале представлен такой автомат?
— Что вы, и не подумал бы. Такого автомата у нас нет. Я просто удивлён, что кто-то сумел
сочинить такую диковинную историю. И что кто-то в неё поверил.
Сержант возмутился.
— Мы должны проверять все зацепки, сэр.
— Конечно, конечно. Я прекрасно вас понимаю. Итак, чем ещё могу помочь? Даю слово, что на
моей ярмарке нет автомата, подходящего под ваше описание. Я даже не слышал о таком.
— Она сделала очень сильный яд, сэр. Ребёнок умер в агонии.
— Ужасно.
— Судя по всему, она была уверена в том, что его невозможно выявить, — сказал Барроу. —
Самая обыкновенная девушка. Думаю, по большей части она говорит правду.
— И в чём правда?
— Вчера вечером она приезжает на ярмарку. Той же ночью она готовит яд и применяет его по
назначению. Не думаю, что она могла стать Лукрецией Борджиа за такой короткий срок без помощи
профессионалов.
— На что вы намекаете?
Сержант кашлянул.
— Покажите нам зал, сэр. С вашего позволения мы бы хотели взглянуть на автоматы.
— Хорошо, но вы напрасно теряете время.
Кабал повёл трёх полицейских и Барроу в сторону зала. Он отпёр большой замок, на который
была закрыта входная дверь, и отступил.
— Прошу вас.
Полицейские вошли и столпились у двери, а Кабал обошёл вокруг здания и открыл ставни.
Взгляд Барроу упал на место, где стояли вертепчики, и он отправился рассмотреть их поближе,
полицейские — за ним. Кабал прислонился к стене, изображая безразличие. Барроу шёл вдоль ряда
вертепчиков, между делом читая названия:
— "Дом Синей Бороды", "Колодец и маятник", "Двор Ивана Грозного", "Спальня с
привидениями", "Тайбернское дерево" — Прямо Гран-Гиньоль, мистер Кабал, — сказал он
неодобрительно.
— Людям нравится, — ответил Кабал, — мистер Барроу.
Барроу подошёл к концу ряда, к автомату, накрытому брезентом, на нём висела табличка.
— Не работает? В чём дело?
— Не знаю. Что-то сломалось. Я в этом не разбираюсь.
— Мы бы хотели взглянуть, сэр, если вы не против, — сказал сержант.
— Думаю, не стоит. Даю слово, что автомата, подходящего под ваше описание, нет. Разве этого
не достаточно?
— Мы бы хотели посмотреть сами, сэр. Снимите, пожалуйста, брезент.
— Я и правда не думаю, что это хорошая идея.
— Может и так, сэр. Прошу прощения...
Сержант быстро развязал брезент и откинул его.
Автомат застрял на середине действа. На залитой лунным светом улице, по садовой дорожке
возле дома за офицером полиции гнался чей-то разгневанный муж. В окне верхнего этажа изображала
истошные крики женщина с неправдоподобно большой грудью. Примечательно, что форменные
штаны болтались у офицера вокруг лодыжек. Машина называлась "Изменила с полисменом".
Сержант покраснел. Маленький полицейский выглядел в точности как он сам, и сходство это не ушло
от внимания его констеблей. Хуже того, женщина была очень похожа на миссис Бленхайм с
Макстибл Стрит, муж которой часто работал в ночную смену.
— Что ж, думаю, на этом всё, — спешно сказал он, пытаясь снова накрыть автомат брезентом.
Тот, как будто по собственной воле, продолжал спадать. — Мы пойдём, сэр. Спасибо за содействие.
Вы были очень терпеливы.
— Не за что, сержант, — любезно сказал полицейскому Кабал, глядя, как тот уходит, подгоняя
ухмыляющихся подчинённых.
Кабал посмотрел им вслед и поправил очки.
— Интересное место, эта ваша ярмарка, мистер Кабал, — сказал Барроу у него за спиной.
— Спасибо, мистер Барроу, — поворачиваясь, ответил Кабал.
— Это вовсе не комплимент. Просто комментарий: интересное место. Взять хотя бы этот зал.
— Вот как? — Кабал поднял брови. — Чем же он интересен?
— Автоматы эти. — Барроу указал на вертепчики. — Ужас и смерть без конца. Тут мы
подходим к последней — той самой, в которой, по сведениям полиции, содержался рецепт яда — а
там чистой воды комедия. Странно, вы не находите? Ни к месту.
— Люди такое любят, — ответил Кабал. — Так мне сказали. Этот автомат был добавлен
позднее.
— Позднее так позднее. — Барроу пошёл к двери и задумчиво посмотрел на балаган. — Не
нравится мне ваша ярмарка, мистер Кабал. Она внушает мне отвращение.
— Мы не можем гарантировать, что угодим всем.
— Я не это имел в виду. Ещё на службе, во время расследования меня, как и любого другого,
посещали догадки. Иногда они были обоснованы, иногда нет. Но порой у меня возникало особое
ощущение — самый что ни на есть мерзкий вкус во рту. Противный, ни с чем не сравнимый вкус.
Сидел я однажды на допросе одного паренька, он проходил как возможный свидетель убийства.
Заметьте, всего лишь свидетель. Уважаемый человек, который, возможно, видел нечто полезное.
— И вы ощутили этот ваш волшебный мерзкий вкус?
— На полную катушку. Он и оказался нашим убийцей. Но тогда он даже подозреваемым не
был. Вот что важно. У меня не было причин его подозревать.
— Вы уверены, что взяли нужного человека, а не сфабриковали дело, потому что забыли
почистить зубы тем утром?
— Не думаю, что даже самый рьяный любитель теорий полицейского заговора поверит, что мы
подставили человека, закопав четыре тела у него за домом и разбив сверху сад камней.
— Сад камней? — Кабал представил себе эту картину. — И правда, на правдоподобную
историю не тянет. В таком случае, может, вы и были правы. Полагаю, говоря, что моя ярмарка
внушает вам отвращение, вы полагаетесь на этот необыкновенный криминалистический привкус?
— Дома я, пожалуй, выпью чашку очень крепкого чая. Надеюсь, это его перебьёт.
— Так и сделайте. Быть может, однажды, до суда будут допускать улики, основанные на
ощущениях. А пока, желаю вам хорошего дня. Я бы с радостью поспал пару часов, если это вообще
возможно.
— Хорошего дня, мистер Кабал, — сказал Барроу и направился в сторону города.
Кабал степенно зашагал к себе в кабинет, но едва Барроу скрылся из виду, бросился бежать.
Запыхавшись, он влетел в вагон, открыл ящик стола, взял из коробки верхний контракт и положил его
во внутренний нагрудный карман.
— Так она это сделала? — сказал Хорст.
Кабал подскочил.
— Я тебя там не видел, — сказал он, убирая коробку и аккуратно запирая ящик.
— Я не хотел, чтобы ты меня видел. Так она убила своего ребёнка?
— Да. Разве это не чудесно? — Он замолчал. — Не то, что она убила своего ребёнка, конечно
же.
— Нет. Не очевидно. Совершенно не очевидно. Полагаю, ты собираешься пойти к ней и
предложить выход из этого затруднительного положения?
— В этом и задумка, — сказал Кабал. Ему совсем не нравился тон брата.
Хорст долго сверлил его глазами. Посмотрел на часы.
— Солнце скоро взойдёт. К тому времени нам, существам ночи, надо быть у себя в логове.
Оставить день существам света.
— Хочешь, чтобы я почувствовал себя виноватым? Ничего не выйдет.
— Мой младший брат только что спланировал убийство ребёнка. Если после этого тебя не
мучает совесть, я уже ничего не смогу поделать. Вчера я предлагал тебе шанс всё искупить.
Ошибочка вышла, прости. Отец всегда говорил, что у меня не получается распознать безнадёжный
случай.
— Неужели? — Кабал надел пальто. — Как непохоже на отца за что-то тебя критиковать.
Хорст поднялся с того места, где сидел — на ящике с одеялами, и Кабал с трудом поборол
желание отшатнуться.
— Не будь лицемером. Будешь вспоминать о соперничестве между братьями, чтобы оправдать
каждый свой поступок? "О, не вините меня за преступления против человека, Бога и природы. Это всё
потому что мой брат такой идеальный." Да ни один суд присяжных не усомнится в твоей
невиновности.
Он улыбнулся и снова сел.
— Рассказать, что самое смешное? Год назад, когда ты пришёл за мной, я был рад тебя видеть.
В конце концов, за мной вернулся мой брат. Он не сразу удосужился это сделать, но лучше поздно,
чем никогда. Да, ты продал душу, а я стал чудовищем, но, помимо этого, всё как в старые добрые
времена.
— А теперь ты хочешь сказать, что ошибался?
— Я хочу сказать, что ошибался наполовину. Я ошибался насчёт того, кто из нас стал
чудовищем. Целый год я наблюдал за людьми, что подписывали эти контракты, и я молчал, потому
что, насколько я понимаю, они бы и так отправились в Ад, подпиши они клочок бумаги или нет.
Некоторые, может, были на границе, но не то чтобы за них стоило беспокоиться. А вот та девушка —
другое дело. Она никогда бы не сделала того, что сделала, если бы ты ей на это не намекнул. Она бы
справилась. Теперь она проклята, даже если не подпишет контракт. И это твоих рук дело. Не
сомневаюсь, у тебя есть, что ей предложить, если она согласится. Сделай одолжение, ладно?
— Одолжение?
— Сделай то, что намерен сделать, но оставь контракт здесь.
Кабал нахмурился.
— Но тогда он не засчитается.
Хорст положил подбородок на ладонь и посмотрел на брата. Он и не думал, что его брат может
быть таким непонятливым.
— В этом весь смысл, — пояснил он.
Кабал посмотрел на Хорста как на сумасшедшего.
— Тогда смысла в этом нет.
Нахлобучив шляпу, он ушёл, хлопнув за собой дверью.
Хорст очень долго смотрел на дверь, потом взглянул на песочные часы. Время почти
закончилось: в верхнем сосуде осталось несколько зёрен неизмеримо мелкого песка.
— Очень жаль, — тихо сказал он сам себе, — больше, чем ты можешь себе представить.
* * *
Кабал прибыл в полицейский участок и навёл справки. Он якобы был очень расстроен, что
несчастная женщина (в самый последний миг он ухитрился не сказать "душа") сделала нечто столь
ужасное в момент душевного потрясения. Выходит, посещение ярмарки неким образом дало,
абсолютно непреднамеренно, импульс её расстройству. Поэтому — так как принять ответственность
на себя он, естественно, не может — он от всей души хочет ей помочь всем тем, что в его силах.
Пришлось проявить настойчивость, чтобы его к ней допустили. Он был более чем уверен, что Хорст
прошёл бы без особого труда, а они бы ещё из кожи вон лезли, чтобы ему чашечку кофе сделать. В
конце концов, намекнув, что он должен оплатить её судебные расходы, ему позволили поговорить с
ней наедине.
— Что ж, приступим, — сказал он, усаживаясь за гладкий квадратный стол напротив неё. — Ну
и влипла же ты.
Девушка несчастно посмотрела на него красными от слёз глазами.
— Боюсь, за такое власти обойдутся с тобой очень жёстко. Возможно, это ты уже осознаёшь.
Она кивнула и опустила взгляд на колени, где она без конца дёргала и теребила платок.
— Тебе скажут, что на ярмарке нет автомата, похожего на тот, что ты якобы там видела.
Понимаешь?
Она не ответила.
— По-моему, он назывался "Материнское избавление".
Девушка перестала дёргаться и пристально на него посмотрела.
— Разумеется, она там была. Я избавился от неё, едва ты вышла. Стыдно признаться, это была
самая бессовестная ловушка из тех, что я был вынужден сделать. Да, вынужден. Видишь ли, я буду
очень тебе признателен, если ты подпишешь один документ. Сделаешь, и даю слово, я обращу вспять
то, что произошло. Если нет, — что ж, ты всё равно отправишься в Ад. Не подпишешь — муки
начнутся ещё до смерти, с пожизненного приговора. Я слышал, детоубийцам приходится не сладко.
Пока он говорил, его взгляд блуждал по комнате: решётка на окне, казённая зелёная краска на
стенах, рядом с дверью висит какое-то расписание. Затем, он посмотрел на неё, и подумал, что если
бы взглядом можно было убить, он был бы мёртв уже несколько секунд назад. Она впилась в него
глазами, слегка обнажив зубы, на лице — выражение неприкрытого, животного отвращения. Её голос
был таким тихим, что он едва смог понять.
— Некромант, — сказала она так, будто это худшее слово из всех, что она знала. В тот момент
так оно и было.
— Одними предположениями ничего не докажешь, — ответил он, доставая контракт. —
Хочешь вернуть себе прежнюю жизнь? Или мне уйти? Я человек занятой. Быстрое решение
приветствуется.
Она посмотрела на свёрнутый документ, как будто его чистая обратная сторона могла сказать
ей всё, что нужно было знать. Кабал расправил лист, повернул и подвинул к ней. Она уставилась в
контракт, но было ясно, что она не читает. Кабалу стало не по себе от ощущения, что она сейчас снова
начнёт плакать. Он вынул ручку и протянул ей.
— Подписывай. Сейчас же.
Она взяла ручку — её рука немного дрожала — и поставила подпись.
* * *
Кабал вышел навстречу новому дню. Последнему рабочему дню ярмарки. Ему нужна ещё одна
душа и у него есть все шансы на успех. "Но почему", — спрашивал он себя, — "я чувствую себя так
скверно?"
