Книга: Считанные дни, или Диалоги обреченных
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

Единственная лампочка, свешивавшаяся с потолка, рассеивала по комнате мертвенно-бледный свет. Растянувшись на полу, Антонио курил трубку с гашишем и наблюдал за тем, как Чаро стаскивает с себя майку.
Ванесса и Лисардо грызли сливочное печенье, принесенное Антонио, и смотрели принесенный им же телевизор.
Угарте неспешно листал потрепанный журнал «Мотор 16».
— Уф! Я раздеваюсь догола. Попрошу без грязных шуточек, а кому невтерпеж, может отвернуть свою блудливую физиономию, — предупредила Чаро.
Антонио безучастно махнул рукой, давая понять, что нагота его не волнует. Чаро быстро скинула юбку и стала наносить крем на ляжки, живот и ягодицы. Закончив, она вытерла руки о волосы в паху.
Несколько дней тому назад Антонио случайно заметил, как в приоткрытую дверь лаборатории вбежала огромная крыса. Черная и волосатая, она внимательно на него посмотрела и исчезла, шмыгнув за ванночку с проявителем. Шкурка на крысе была влажная и блестящая, будто она только что окунулась в воду. Ее вид навел его на мысль: между городской клоакой и зданием, где он снимал квартиру, существует потайной ход. Теперь густо заросший лобок Чаро напомнил ему ту черную волосатую крысу.
Между тем девушка, совершенно не подозревая, какие ассоциации вызывала у фотографа, уютно устроилась на стуле и стала ждать, покуда крем не впитается в кожу.
— Дайте же мне закончить. Настал день, и Альфредо сделал мне предложение. С тех пор прошло довольно времени. Вы слушаете?
Каждый занимался своим делом. Один Антонио вяло ответил: да, он ее слушает, и Чаро продолжила:
— …а я ему говорю, ведь мы еще несовершеннолетние и поэтому не сможем пожениться. Он мне ужасно нравился, понимаете? Можно сказать, я его сильно любила, так сильно… И в конце концов ответила: «Хорошо, мы сойдемся, коли ты так настаиваешь». Тогда Ванесса стала готовиться к свадьбе. Она обожает такие вещи. Организовала грандиозный пир, назвала кучу друзей и повела меня в магазин купить новую одежду. Мы выбрали чудесное розовое платье, длинное — до пят. И я сказала Альфредо о своем желании иметь детей, одного или двух как минимум. Но прежде надо было слезть с иглы, так как дети рождаются порченые, со СПИДом… Не знаю… Мы промучились без уколов шесть или семь дней, точно не помню. И умирали от ломки — страшно вспомнить! Я продержалась еще дня три-четыре, а Альфредо сорвался и пошел колоться по новой.
С Пласы через слуховое окно доносился уличный шум: обрывки разговоров, гул моторов, голос, который настойчиво кого-то звал.
Чаро критически осмотрела свое тело: крем еще недостаточно впитался, а потому можно было рассказывать дальше.
— Теперь, когда вернется Альфредо, я попытаюсь уговорить его сделать еще одну попытку. Мне бы хотелось родить девочку, маленькую, светловолосую. Конечно, если получится. Хочу назвать ее Агатой, но Ванессе больше нравится Дженифер. Верно, Ванесса? Должно быть, где-нибудь вычитала. Можно назвать Каролиной или, положим, Эмилией — тоже неплохо звучит. А если будет мальчик, назовем его Альфредо. Хотите, я вам еще что-нибудь расскажу?
— Валяй, ври дальше. А я буду на тебя смотреть. Ты сейчас такая красивая, похожа на сдобную булочку. Или нет. Пожалуй, больше на пирожное с кремом.
— Что тебе рассказать?
— Что хочешь.
Чаро принялась рассматривать следы от уколов на сгибе рук и тыльной стороне ладони, будто видела их впервые. Потом снова завела:
— О чем это я? Так вот, в детстве, учась в школе, я не расставалась с тетрадкой для рисования, которую никому не показывала. Это было моей тайной. Мне очень нравилось рисовать. Очень. И учительница советовала мне продолжать, поскольку и вправду у меня неплохо получалось. Я рисовала массу вещей, все, что попадалось на глаза, но особенно хорошо у меня получались корабли. Я рисовала много кораблей, больших, обязательно с отцом на палубе, и, пока рисовала, думала только о нем. Представляла, как он возвращается из плаванья, нагруженный подарками. Мне казалось: если я буду так думать, то отец действительно привезет нам что-нибудь. Но он никогда ничего не привозил.
Антонио привстал с пола и взял «Лейку». Клик, клик, клик — снимал он Чаро.
— Опять ты за свое! Мало тебе ванны? Сейчас не время, я плохо выгляжу.
— Ты говори, Чаро, говори. А я буду тебя фотографировать. Мне это доставляет удовольствие.
— Хорошо, будь по-твоему… — Она пожала плечами. — Помню, как мать, ожидая возвращения отца, всегда напоминала нам о внешнем виде. Мы не заставляли себя долго упрашивать, с удовольствием мылись, причесывались, надевали туфли. Потом прилипали к двери и ждали, когда появится отец, а мать на нас ворчала — не хотела, чтобы мы слишком ему надоедали. Он, мол, вернется уставшим, измученным: работа в море — не сахар… Послушай, Антонио, я ужасно выгляжу, не в форме. — Она пригладила волосы рукой. — Не снимай меня такую.
— Не бери в голову, продолжай рассказывать. Для меня ты хороша во всех видах.
— Этот тип все время щелкает ее в чем мать родила, — пробурчала Ванесса с набитым печеньем ртом.
— Делать ему нечего, — отозвался Лисардо.
— Так вот… Наконец приезжал отец, входил в дом, бросал где придется свои пожитки и, не сказав двух слов, уходил к себе. Когда из спальни доносился храп, мать открывала его дорожный мешок, вытаскивала грязное белье и другие мелочи, а напоследок деньги и отцовскую складную бритву. Она открывалась автоматически и казалась мне такой большущей. А моя сестренка Энкарнита — тогда еще совсем крошка — картавя, с трудом выговаривала: «Он опять ничего нам не привез», а мать в ответ: «Замолчи, детка. Смотри, он дал нам деньги, у нас теперь много денег», — и уходила на кухню плакать…
Антонио присел на корточки и фотографировал ее блестящее от крема тело с нижнего плана. Чаро слегка наклонила голову, глаза у нее казались сонными.
— …он никогда ничего нам не дарил. — Она задумалась и замолчала. Некоторое время слышалось только щелканье камеры: клик, клик, клик.
— Но я всегда ждала и надеялась… пусть бы привез хоть что-нибудь, пустячок какой. Лишь бы подарок… Похоже, мы, девочки, сильно его раздражали. Сейчас до меня дошло, что он очень хотел мальчика, не знаю… Наверное, иметь только девочек унизительно для любого мужчины. — Она понизила голос, и Антонио едва различал слова.
— А мне все едино. Будь то мальчик или девочка. Нет, все-таки лучше девочка… Послушай, Антонио! Тебе должен понравиться мой Альфредо, вот увидишь. Скоро он вернется. Обязательно. Он обещал. А уж если Альфредо обещает, то обязательно выполняет. На него можно положиться.
— Безусловно, он мне понравится. Уверен. Ну-ка поверни немного голову. Вот так. Хорошо, Чаро.
Ванесса встала с постели и взяла в руки банку с кремом, который купила Чаро.
— Коллаген… Что это такое?
Чаро прочла аннотацию.
— Этой смесью натирают кожу, и она делается чачипирули, как новая. Здесь написано, что им пользуются все «звезды» и даже принцесса Монако Каролина.
— Коллаген, или как его там, не вывел мне прыщики со спины. Интересно, пройдут ли они к субботе?
Ванесса вдруг обернулась и прикрыла лицо руками:
— Эй, послушай! Не суйся ко мне с камерой. — Она с ненавистью посмотрела на Антонио сквозь раздвинутые пальцы и затопала ногами. — Не смей меня снимать! Я же сказала: хочешь фотографировать — гони телек!
Антонио отложил «Лейку» на стул и примирительно поднял руки вверх.
— Хорошо, больше не буду.
— Хочешь фотографировать — гони телек или бабки. А на халяву — не выйдет, можешь не суетиться. Ванесса обратилась к Чаро: — Думаешь, через три дня я буду в порядке?
— Мне так сказали в аптеке.
Ванесса успокоилась и вернулась на кровать к прежнему занятию — грызть печенье.
Чаро оделась. И тут Антонио услышал неясный звук, похожий на приглушенный гул самолета. Но то был не самолет. Должно быть, его издавало какое-то насекомое, случайно залетевшее в комнату. Может, оса или шмель. Смутная тень промелькнула у него перед глазами, потом исчезла.

 

Тусклый свет падал на стол, отражаясь в стеклянной пепельнице, доверху забитой обрывками фольги. Здесь же находились две использованные иглы со следами крови, бутылка минеральной воды и пакет с остатками сливочного печенья; на нем изображался лес и розовощекий мальчуган, который гонялся с сачком за большими разноцветными бабочками.
Угарте покончил с чтением журнала «Мотор 16» и отложил его в сторону.
— Вы как хотите, братцы, но Ибрагим нагоняет на меня страх. Я слышал, он служил инструктором в иранской армии и дослужился до сержанта. Что-то вроде Рембо. У него клешни — что твои кувалды, разят наповал. А финка! Видели бы вы, как он управляется с финкой! Перебрасывает ее с руки на руку с быстротой молнии. С ним не сладишь — он может полоснуть исподтишка, когда ты меньше всего ожидаешь.
— Все равно, нет ничего на свете лучше доброго ствола, — возразил Лисардо. — В момент делает человека сговорчивым. Против него не устоят ни финка, ни карате.
Лисардо вынул из куртки короткоствольный револьвер и потряс им в воздухе.
— Видали, недоумки? Куда тут Ибрагиму! Пара выстрелов — и вперед ногами. С этой штукой человек всегда прав, всегда хозяин положения.
— Ну, это уже перебор, прямо помешался на своем стволе. Корчит из себя мачо! Спрячь его подальше, пока не натворил бед, с оружием не шутят, — пытался урезонить его Угарте.
Лисардо покрутил револьвер вокруг указательного пальца на манер ковбоя из вестерна и спрятал его назад, в куртку.
— Недавно я взял на пушку одного таксиста. Клянусь! Приставил расческу к горлу и сказал: «Слушай сюда, сукин сын! Выкладывай все, что у тебя есть, а не то — прирежу…» Видали бы вы этого пачкуна — чуть не обмочился со страху. Выложил из кармана восемь кусков, и я оставил его еле живого. А мне — как с гуся вода. При мне ствол, и я спокоен.
Ванесса, сидя в постели, засыпанной крошками печенья, красила ногти ног фиолетовым лаком.
— Помните, как Ибрагим отдубасил того легавого? Вот было зрелище!.. Правда, я сама не видела, но мне рассказывали. Едва не прикончил. — Она встряхнула флакончик, пропитав кисточку остатками лака.
— Перво-наперво ткнул ему двумя пальцами в глаза, потом стал молотить ногами и ребром ладони: вот так. — Угарте продемонстрировал несколько пасов карате.
— Альфредо все видел. Он как раз находился рядом, когда к Ибрагиму прицепился легавый, — уточнила Чаро. — Кажется, тот не предъявил сразу документы или что-то в этом роде, и Ибрагим едва не пришиб его до смерти. Отнял у него жетон и пистолет, а потом отнес их прямо в суд, чем и спасся. Поскольку, заявись он с этим добром в участок, его бы забили дубинками. Тогда он сказал, будто сначала не понял, с кем имеет дело. Но все равно его засадили на несколько дней в каталажку, потом допрашивали и поставили на учет как наркоторговца.
— Вышел сухим из воды, — прибавила Ванесса.
— Уф! А меня в тюряге пальцем не тронули. Ко мне со всем уважением — даже поесть принесли. Но я запустил миску с едой в стенку, — вставил Лисардо.
— С тобой они смирные из-за твоего папашки. Не пудри нам мозги! — возмутился Угарте.
— Ничего подобного. Если бы они узнали о моем отце, то ходили бы вокруг меня на цырлах, пылинки бы сдували. Я просто объяснил, что не буду давать никаких показаний и что те три грамма героина, с которыми меня поймали, предназначались для личного потребления. Сказал им: дескать, я не дилер, а торчок, хе-хе-хе! А так как я только что сбежал тогда из лечебницы, мне поверили. Потом спросили, знаю ли я Ибрагима, и я ответил: он в тюрьме.
— У меня при виде Ибрагима кишки сводит, — вздохнула Ванесса.
— Я тоже его боюсь. Когда он на меня смотрит, я чувствую себя будто под гипнозом. И все больше молчит. Отвечает, точно режет: да, нет. Альфредо не советовал с ним связываться. Похоже, и вправду, он был инструктором в иранской армии, — развила тему Чаро.
— А я с ним дружу. Мы часто беседуем о том о сем. Тут недавно попросил его научить меня обращаться с финкой и показать несколько приемов карате, и он сказал, мол, хорошо, научу.
Ванесса закрутила крышку флакона и пошевелила пальцами ног, любуясь результатом.
— Знаешь, как тебя прозвали, Угарте? Ибрагимовой собачонкой. Стоит ему свистнуть, как ты стремглав бежишь к нему, виляя хвостом.
Угарте встал и пошел на нее грудью.
— Я?! Собачонка? Сама ты сука! — Он угрожающе занес над ней руку. — Душу из тебя вытрясу к такой-то матери.
Ванесса презрительно скривила рот и отвернулась.
— Скучно-о-о! Скучно мне-е-е! — завыла она в голос.
Лисардо вытащил из штанов член, мягкий, длинный, с темным отливом.
— Кстати о собачках. Эй, Бобики! Показывайте свои хвостики! Устроим конкурс. Посмотрим, у кого длиннее.
Угарте протянул Антонио замызганный «Мотор 16». На обложке красовалась блестевшая хромом «Ямаха 6000».
— Посмотри. Она развивает скорость до двухсот десяти километров в час плюс двойной карбюратор плюс двойное впрыскивание… Это лучшая из японских марок и самая мощная машина в мире. Стоит всего полтора лимона, и можно купить ее в рассрочку. Нужна лишь справка о зарплате, но ее я мигом достану. Два месяца назад мне намекнули в конторе, что скоро переведут на постоянную работу. Знаешь, я ведь на хорошем счету, вхожу в пятерку самых толковых посыльных. И с поручениями справляюсь быстрее, чем другие. А на этой развалюхе «Гучи Испания», какая у меня сейчас, далеко не уедешь. Ты любишь мотоциклы, Антонио?
— Мой брат очень любит. Помню, как однажды отец купил ему «Харлей Дэвидсон», огромный такой… Брат даже не позволил мне на него взобраться. А я так мечтал прокатиться, хотя был в ту пору совсем маленьким.
— «Харлей Дэвидсон» — хорошая машина. Да, сеньоры, прекрасная, — многозначительно проговорил Угарте, косясь на Ванессу с Лисардо.
— Эй, Антонио! А у тебя какой? Длиннее, чем у Лисардо? Давай, не стесняйся, вытаскивай! — крикнула Ванесса.
— У меня стандарт. В длину и в ширину, — ответил Антонио.
Угарте пошел красными пятнами от бешенства:
— Заткнись, шлюха! Не видишь, мы разговариваем.
— А тебе и показать нечего. Все знают, что у тебя сморчок. Ха-ха-ха!
Лисардо запрыгал, раскачивая членом в такт движению: вверх — вниз.
— У кого он и впрямь большой, так у Альфредо. — Чаро издала довольный смешок. — Поначалу у меня все там ломило от боли.
Ванесса с красными от смеха глазами никак не могла остановиться:
— А я… Предпочитаю толстенькие… Тогда они сидят во рту как влитые. Давай, Антонио, твой черед. Доставай свою свистульку! Представь, что ты у врача.
Антонио криво улыбнулся. Гашиш, который он выкурил, парализовал ему мускулы лица.
— Я уже сказал, он у меня что ни на есть самый обыкновенный.
Ванесса приступила к нему вплотную и попыталась расстегнуть ширинку.
— Отойди! Оставь меня в покое! — Антонио подался назад.
— Посмотрим. Поглядим на твою свистульку.
Ванесса продолжала истерически хохотать. Угарте сильно толкнул ее в грудь.
— Это уже свинство! — закричал он.
— Ты меня ударил, педрило! — Она бросилась к Лисардо и обняла его.
— Как? Как ты меня назвала? Повтори! — Угарте вытащил нож.
Ванесса прыгала вокруг Лисардо, тряся его членом, как колокольчиком, и приговаривала: «Тилин, тилин, тилин».
— Я когда-нибудь прикончу вас обоих. Клянусь Девой Марией, я с вами разделаюсь. Чтобы в другой раз неповадно было обзываться.
— Ух ты! Ах ты! Прямо петух. Чистой воды педераст, — не отставал Лисардо.
— Лучше не доводи меня. Перестань оскорблять. Ты меня еще не знаешь!
— Ребята, довольно хорохориться! — вмешалась Чаро.
— Говорю, лучше не доводи, болван! Все кишки выпущу наружу. Будешь у меня харкать кровью.
— Давайте ширнемся, братцы! — предложила Ванесса. — По граммулечке. А то у меня опять в глотке свербит.

 

— Когда я куплю мотоцикл, то прямиком — на шоссе и мотану в Севилью. Только меня тут и видали! По автостраде туда можно добраться за каких-нибудь шесть часов. Надо будет купить комбинезон, ну такой — из особой кожи, и шлем Спринт Пилот. Говорят, он лучший из тех, какие есть: его делают специально для гонок, и он точь-в-точь повторяет форму головы. Ванессе тоже куплю.
— Отец подарил мотоцикл брату, когда тому исполнилось девятнадцать, как раз по окончании третьего курса. Он у нас тогда учился на экономическом факультете. Такие мотоциклы были в ходу у американских копов. Отец купил его в Торрехоне. Брат с приятелями тут же укатил на побережье Коста-де-лас-Пердисес обкатывать подарок Представляешь, у всех у них были мотоциклы, у всех без исключения. Думаю, именно поэтому отец и разорился на покупку. А мне пообещал, что подарит такой же, когда я подрасту.
Антонио в задумчивости вновь набил трубку смесью из светлого табака с травкой и глубоко затянулся. Угарте уставился на него с серьезным видом, напрягая мозги, что бы такое сказать ему в ответ.
— Ну и что? Купил? — решился он наконец.
— Нет. — Антонио легонько покачал головой. — Не купил. Я окончил колледж в тот год, когда умер Франко. И началось светопреставление. Все словно с цепи сорвались, и я, естественно, в первых рядах: бесконечные тусовки, компании и все такое… Да что тебе рассказывать — ты сам, наверное, помнишь. Учебу забросил совсем. Прошел только курсы фотографии — тогда это считалось престижным и на первых порах меня хоть как-то поддерживало. Не спал совершенно, трахался с утра до ночи — словом, жил как в угаре. Это было черт знает что такое! Однако нет худа без добра: на тусовках мне удалось познакомиться со многими известными личностями… С Гарсией Аликсом, Оукой Леле, с Сепульведой… Но я потерял много времени, принимал наркотики… упустил свой шанс, а другие не упустили. Другие успели хорошо упаковаться. Теперь — это люди с положением, понимаешь? Их имена у всех на слуху, они знаменитости и живут с размахом, меж тем как я в полном дерьме. Даже мой брат — и он смог прекрасно устроиться. Тот еще субчик! Наш пострел везде поспел: походил в коммунистах, антифранкистах, сидел в тюрьме и все такое. Он старше меня на десять лет. Высокий, красивый. Светловолосый… Не знаю, в кого он только уродился… Море обаяния, и конечно же бабник, каких мало. Мы с ним хорошо ладим. В первые годы демократии он занимал пост Генерального директора телевидения.
— Я так и не понял: у тебя что, никогда не было мотоцикла?
— Нет, и с учебой тоже ничего не получилось. Ушел с первого курса университета, вернее, с двух первых курсов, потому что поступал дважды на разные факультеты. Потом увлекся фотографией и окончил эти самые курсы.
— Я бы тоже пошел учиться… Послушай! А это дело, ну, фотография, прибыльное? Жить можно?
— Да, кое-что она дает. Но несколько лет назад я зарабатывал гораздо больше. А сейчас пресса в загоне. Кризис, видишь ли.
— Послушай, друг. Когда я куплю мотоцикл, сфотографируй меня за рулем, ладно? Я пошлю карточку матери вместе с письмом. Хочу ее порадовать. Когда у меня будет мотоцикл, Ванесса перестанет заниматься свинством. Она меня любит — я знаю.
— Я сделаю с тебя кучу снимков. Сколько пожелаешь, не волнуйся.
— Ты парень что надо! Крутой! И понимаешь обращение. Мне нравится разговаривать с тобой.
— Дерьмо я вонючее. Так ничего путного и не добился. Единственный раз мне представился случай сделать настоящую фотографию, которая могла бы меня прославить и открыть двери в любой крупный журнал, и я его упустил. Если бы не брат, я бы просто пропал… Извини, сам не соображаю, что несу. Лабуду всякую.
— Нет, друг. Вовсе не лабуду. Мне с тобой хорошо. Ты легко сходишься с людьми.
— Пресса в загоне. Раньше фотограф чувствовал себя свободным художником и мог прилично зарабатывать. А сейчас нет. Сейчас таких фотографов — пруд пруди. И все гоняются за скандальными снимками, поскольку от них этого ждут… извини, я что-то поплыл… Намешал коки, гашиша, таблеток. — Он потянулся к бутылке с виски. — Почему никто не пьет? Почему я пью один?
— Спокойно, друг. Все в порядке.
— Знаешь, Угарте. Ты неплохой малый, позволь, я тебе скажу… Да, неплохой, сеньоры… Мне нравится с тобой беседовать… не знаю… Сам-то я не больно разговорчив, понимаешь. Никто ни с кем не хочет говорить — вот в чем проблема… Я ни разу ни с кем не разговаривал по душам, даже с братом. Тебя это удивляет? Ни с отцом, сеньоры, ни с матерью… — Он понизил голос и отпил виски прямо из бутылки. — Мать хотела сделать из меня дипломата. Хорош бы я был, дипломат хренов!
— А мне хотелось стать гонщиком, и обязательно на машинах класса двести пятьдесят. Прекрасная тачка, верно? Маленькая, но мощная, — прямо зверь… Это было бы круто! Я так думаю, если бы мне удалось стать гонщиком, Ванесса относилась бы ко мне совсем по-другому, я хочу сказать, с большим уважением.
— А мне, знаешь, чего бы мне хотелось? — Антонио обнял его за плечи.
— Не знаю. Скажи.
— Эй, люди! — взвыл Лисардо. — Я торчок! Законченный наркоман!
Он воткнул себе в шею иглу и закружился по комнате в причудливом танце. Потом остановился и быстро укололся.

 

Лисардо привстал на кровати.
— Кто объяснит мне один сон, который я видел, когда лечился в Центре? — спросил он и, не дожидаясь ответа, стал рассказывать. — Значит, сплю и вижу во сне, будто я лежу в койке и сплю, а около меня стоит отец и молча, не отрывая глаз, на меня смотрит. Я тоже на него смотрю и хочу что-то сказать, но не могу. Открываю рот — ни звука… Тогда отец расстегивает рубашку и показывает грудь, хе-хе-хе… Женскую, с сосками и все такое. Любопытно, правда?
Никто не отозвался. Лисардо продолжил:
— А потом вдруг понимаю, что не сплю вовсе, а будто бы я умер. Лежу мертвый, в гробу, вокруг цветы. Много цветов.
Чувствовалось, как в комнате сгустилось молчание. Никто не нашелся, что ответить. Антонио сделал очередной глоток виски. Угарте догрыз последнее печенье.
Немного погодя он предложил:
— Давай я приготовлю тебе один укольчик, Антонио! Сладенький, один из моих фирменных. Ты такого еще не пробовал.
— Укольчик. Сладенький… — передразнил его Лисардо. — Все-таки ты педераст, Угарте.
— Обзываешь? Ну-ну, валяй дальше в том же духе. Но помни: смеется тот, кто смеется последним. — Он повернулся к Антонио. — Вот увидишь. Укольчик — лучше некуда, пальчики оближешь!
Он вскрыл пакетик и высыпал порошок на ложечку с кривой ручкой, которую только что использовали по назначению. Потом налил в ложку несколько капель воды и пристроил снизу зажигалку.
— Только коняшку зря расходовать. Этот тип, поди, не колется, — пожалел Лисардо. — Ну не педрило ты после этого, Угарте? Так переводить добро…
— Заткнись.
— Стойте! Ширяться — не по моей части. Я с детства боюсь уколов. Когда к нам приходили из поликлиники, я всегда забивался под кровать.
— Видали хлюпика! Маменькин сынок, правильно я о тебе думала, — подначивала его Ванесса.
— Не беспокойся, Антонио, — вмешалась Чаро. — Будет не больно. Кроме того, Угарте — мастер своего дела.
— Я делал уколы матери, — подтвердил Угарте.
— Может, ограничимся косячком? — Антонио пожевал губами. — Сейчас у меня нет настроения колоться. К дьяволу! Я слишком много выпил, точнее сказать, пьян вдрызг. И вообще, однажды я уже пробовал, и мне не понравилось. Стало плохо. Это было в доме одной певички, клянусь, мужики…
— Закрой фонтан, фотяра! Выпендривается ровно Шарль Буайе! — прикрикнул на него Лисардо. — Что теперь прикажешь делать, выбросить?
Смесь в ложечке закипела. Угарте показал Антонио пластиковый стерильный пакет со шприцем.
— Смотри, Антонио. Никто им не пользовался. Новенький, специально для тебя.
Придерживая шприц одной рукой, Угарте ловко наполнил его жидкостью. Лисардо подкрутил левый рукав рубашки выше локтя, потом нащупал вену и сильно надавил на нее всеми пальцами.
— Надо, чтобы смесь была горячей, — пояснил Угарте, — но не слишком, иначе разорвет вену.
— Чем ближе к сердцу, тем быстрее доходит, — добавила Чаро.
— Смотрите-ка, у него нет следов! Я же говорил, он не колется, — удивился Лисардо.
Угарте растер ему предплечье, а Лисардо перекрыл вену на уровне плечевого сустава.
Антонио, вспомнив, как это делали до него, принялся сжимать и разжимать кулак. Укол он едва почувствовал, но на всякий случай закрыл глаза. До него, словно из пустоты, донесся голос Угарте:
— Осторожно… полегоньку… полегоньку… Пошел!
— Сам увидишь, какой это кайф, — сказала Чаро.
Сначала он ощутил тепло. Жгучее тепло, которое распространялось волнами от локтя к груди. Он все еще узнавал голос Лисардо, понукавший Угарте быстрей заканчивать. Тепло ударило в голову, заполнило глаза, рот, проникло в желудок, в живот и добралось до члена, вызвав эрекцию. Затем пошло ниже и мурашками разбежалось в ногах.
Когда Угарте вытащил иглу, Антонио почувствовал, как в его теле образовалась огромная брешь, сквозь которую потекла холодная воздушная масса. Холод быстро проникал внутрь и вытеснял тепло. Он проделал тот же путь, но в обратном направлении, двигаясь от груди к макушке. Достигнув головы, холод хлынул в мозг мощным потоком, сопровождаемым ослепительными разрядами. Сердце учащенно забилось. Антонио сделал попытку вздохнуть, наполнить легкие кислородом, однако не смог, попробовал приподняться, но не сдвинулся с места. Только бы открыть рот, получить хоть глоток воздуха! Среди пульсирующих вспышек он едва различил шедший издалека шепот Чаро:
— …мудаки, всадили слишком большую дозу и почти неразбавленного. Он же не привык, может концы отдать. Смотрите, стал белый как мел.
Другой голос вторил:
— …нет пульса… Он не дышит.
Антонио не помнил, сколько прошло времени. Наконец он открыл глаза. По комнате плыли тени, они плавно двигались в кровавом тумане и, удаляясь, взрывались белыми шарами. Потом он стал слышать нарастающий гул голосов, который смешивался с шумами внутри его тела.
Сердце зашлось от нестерпимой боли.

 

Я проваливаюсь в бездонную пропасть. Скольжу вниз. Перед глазами лопаются сгустки света. Слышатся крики каких-то людей. Кто они?
А я все лечу и лечу.
Вижу мать и брата Паскуаля, потом Эмму и учительницу французского… Появляется отец, он улыбается… Господи, какая невыносимая боль в груди! Кто-то бьет меня по лицу и приговаривает: «Вставай, вставай, вставай…»
А я лечу дальше и не могу остановиться. Но я должен, должен. Меня крутит в воздухе. Голову еще раз пронзает ослепительная вспышка — дальше темнота.
— Выпей, — проговорил Угарте, поднося к его губам стакан воды. — Отколол ты номер, парень. Чуть не загнулся. Похоже, мой укольчик пришелся тебе не по вкусу — слишком чистый героин. Все ушли в бар Пако пить пиво.
Во рту чувствовалась сухость, точно его забили песком. Сердце колотилось в груди раненой птицей. Пустую комнату заливали потоки солнечных лучей. Линии потолка и стен смягчились, стали округлыми. Пришло ощущение огромного вселенского покоя.
«Так вот это как происходит!» — подумал он.
Вода вошла в горло, потом стала опускаться по пищеводу в желудок, и он все это видел, словно его тело стало вдруг прозрачным.
— Сигарету, — прохрипел он. — Дай мне сигарету, пожалуйста.

 

Он опять увидел себя под виадуком. Женщина, как в замедленной съемке, падала вниз. Оголенные ноги били по воздуху, скрюченные руки прижимали к телу младенца, к земле стремительно приближалось искаженное судорогой лицо с прямой линией рта. Потом глухой удар. Разбитая вдребезги голова. Раскиданные вокруг ошметки детского тельца. Крики людей. Единственный шанс в жизни — и он его упустил.
Сидевший рядом Угарте протягивал ему зажженную сигарету.
— …внесу первый взнос, пол-лимона, и мне продадут мотоцикл в кредит, хотя потом придется платить по пятьдесят кусков в месяц. Но это ничего, мне только потребуется поручительство. Ведь ты за меня поручишься, да, Антонио? Я буду давать тебе покататься, когда захочешь… да? А ты меня сфотографируешь за рулем… для матери, ладно?
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6