Глава 2
Я начал вспоминать, что со мной произошло. Около пяти дня, сидя в ресторане «Монте-Кассино», я находился в обычном расположении духа, ничто не предвещало бурных событий, участником которых я оказался.
Бафф сидела напротив, рядом со своим отцом, доктором наук, а Моник — справа от меня. Обе были настолько хороши, что все мужчины, находившиеся в зале, откровенно сверлили их взглядами. Однако девушки не обращали на них никакого внимания и спокойно вели беседу. Вдруг я заметил продавщицу сигарет, которая удивительно плавной походкой передвигалась между столиками. У меня сложилось впечатление, что вместо тазобедренных суставов у нее были шарниры. Продавщица, проплывая мимо столиков, повторяла:
— Сигареты? Сигары?
Голос ее звучал настолько мягко и вкрадчиво, что, предложи она мне гашиш, я бы тоже не отказался. Надо сказать, что не только походка продавщицы сигарет привлекла мое внимание. Из огромного выреза того, что отдаленно напоминало блузку, выпирали пышные груди, которые грозили вот-вот вывалиться наружу. Так что поднос с сигаретами, который она держала перед собой, мог оказаться как нельзя кстати.
Моник ущипнула меня за колено.
— Ах да, — тут же произнес я. — У меня закончились сигареты. Может быть, кто-нибудь хочет закурить. Моник? Бафф? Доктор? Как насчет пачки «Белмонтса»?
Бафф, подперев подбородок тыльной стороной ладони, подалась корпусом вперед. Прядь светлых волос упала ей на лицо и прикрыла один глаз.
— Шелл, у вас же оставалось еще полпачки, — улыбаясь, сказала она. — Так что уделите внимание... нам.
— Да... но я такой заядлый курильщик, — ответил я и взглянул на Моник.
Та, выпятив щеку кончиком языка и слегка подняв изогнутую дугой левую бровь, молчала.
Обе эти девушки поразительно отличались друг от друга. Бафф — девятнадцатилетняя блондинка, мягкая в общении, правда, немного шаловливая. У нее была белая тонкая кожа, пепельного цвета улыбающиеся глаза, длинные белокурые волосы и ярко-красные губы, с которых всегда был готов сорваться смех. Нельзя сказать, что Бафф была красавицей. Просто молодость, свежесть и здоровье, которое излучала она, делали ее весьма привлекательной. Девушек с фигурой, как у нее, в журнале «Вог» не увидишь, а вот для «Плейбоя» она подходила как нельзя лучше.
Если блондинка Бафф казалась мне натурой открытой, то брюнетка Моник с вьющимися волосами, наоборот, загадочной. Эта носила короткую стрижку, и глаза ее были темно-зеленого цвета. Глядя на ее чувственный рот, пухлые, с лиловатым отливом, темно-красные губы, я постоянно ощущал в ней какое-то внутреннее напряжение. Вот и сейчас, выпячивая щечку языком и водя им вверх-вниз, Моник игриво смотрела на меня и молчала. Если дочь доктора можно было бы сравнить с весной, с ее теплым и нежным солнцем, под которым начинает просыпаться природа, то Моник больше напоминала мне жаркое лето.
— Как неприлично с вашей стороны, — вдруг произнесла она. — О чем вы подумали?
— Когда?
— Сами знаете.
— А-а! А то вы не поняли. Лучше пейте свое молочко, как хорошая девочка.
— Это не молочко, а виски. Так что хорошая девочка из меня не получится.
Мне показалось, что она вовсе не пошутила. Правда, я ее мало знал и мог ошибиться. Моник прибыла в Мексику вместе с Баффингтонами, и, хотя я знал, что девушки всего менее двух месяцев назад познакомились на вечеринке в Глендейле, в штате Калифорния, меня не покидало чувство, что они — родные сестры. Не мои, конечно.
Сам доктор, специалист в области биохимии, работающий над проблемой инфекционных заболеваний в Юго-Западном медицинском институте, расположенном неподалеку от места моего обитания, то есть Лос-Анджелеса, был невысок ростом, худощав, носил козлиную бородку и из-за морщинистого лица казался старше своих пятидесяти. К тому же он был лыс, поэтому эта бородка «клинышком» делала его лицо сильно вытянутым и очень узким. Глядя на доктора, складывалось впечатление, что все волосы с его головы сползли вниз и прилипли к щекам и подбородку.
Жена доктора Баффингтона скончалась два года назад от паралича спинного мозга после того, как ей ввели третью дозу вакцины Салка. Смерть супруги имела двойной эффект на доктора: он ушел с головой в работу, пытаясь найти действенные средства для борьбы с этим недугом, и всю свою любовь обрушил на их единственную дочь — Бафф.
— Послушайте, Бафф, — обратился я к дочери доктора с улыбкой, — так на чем мы остановились?
— О! Вы с папочкой спорили так, что были готовы порвать друг другу глотки, и совсем не обращали на нас с Моник никакого внимания.
Это она преувеличивала. Мы действительно спорили, но по-дружески. Доктор Баффингтон — хорошо известная в Штатах личность, и не только как ученый, но и как пацифист, ярый сторонник защиты мира любой ценой, большой интеллектуал из числа современных либералов. Он поражал способностью с жаром спорить о вещах, о которых не имел ни малейшего понятия. Ему казалось, что коль он преуспел в работе с разными там микробами и бактериями, то уж и в делах человеческих он разбирается не хуже других. Согласно такой логике специалист, досконально изучивший сексуальную жизнь крокодилов, автоматически становился первоклассным ткачом гобеленов или мостостроителем. Я уже однажды имел случай встретиться с подобным специалистом по крокодилам, который, к моему удивлению, ничего не смог мне поведать о половой жизни аллигаторов. Но тем не менее Баффингтон мне нравился. Он был выразительной натурой, обаятелен, имел широкий круг интересов. В общем, приятный собеседник и отличный малый. Лично у меня доктор вызывал симпатии, но, несмотря на его явно неординарный интеллект и искренность суждений, он, как и большинство высокообразованных людей, казался мне несколько твердолобым. Возможно, из-за своей работы, направленной на спасение человеческой жизни, он вот уже на протяжении многих лет использовал любую возможность, чтобы выступить с протестом против гонки вооружений, потребовать запрещения атомной бомбы или ослабления международной напряженности. Пару лет назад, после одного из своих пламенных выступлений, в котором он призывал американцев возлюбить своих русских братьев, фотография доктора Баффингтона появилась на обложке журнала «Тайм». Несколько недель спустя «Лайф» посвятил ему четыре страницы, на которых автор статьи похищался его «мужеством и неистовым человеколюбием». После публикации этой статьи доктор словно сорвался с цепи. Очертя голову он кинулся путешествовать по стране, сам воздвигал трибуны, с которых произносил зажигательные речи в защиту мира. Часть своих бредовых идей Баффингтон за обедом выплеснул и на меня. Я имел неосторожность с ним не согласиться, и мы заспорили. Свой сентябрьский отпуск доктор специально приурочил к проводимому в сентябре в столице Мексики Международному форуму мира. Сегодня днем он выступал на нем с речью. Бафф, Моник и я присутствовали в зале «Беллас-Артес» и слушали, о чем говорит этот пламенный борец за мир. А говорил он о необходимости мирного сосуществования с Россией, что само по себе представляло полную нелепость. Любому, имевшему дошкольные знания о той агрессивной политике, которую проводят коммунисты, речь доктора должна была показаться сущим бредом. За обедом мы затронули тему его выступления, и между нами вспыхнул спор. Наш пацифист уже приложился к четвертому стакану виски со льдом и теперь с жаром отстаивал свои идеи.
— Доктор, — сказал я, — вне всякого сомнения, ваша речь на открытии форума была воодушевляющей. В своих выступлениях вы умело расставляете акценты и увлекаете аудиторию. Но мирное сосуществование с коммунистами, к которому вы призывали, — полный абсурд, поскольку...
— Вот-вот! — прервал он меня. — Видите, с каким раздражением вы об этом говорите? Почему же такая нетерпимость?
— У кого? У меня?
— Да. Но неужели нельзя быть более благожелательным?
— К кому?
— Шелл, образумьтесь. Мы должны с ними мирно сосуществовать. Или вы не верите, что Хрущев хочет мира с американцами?
— Хочет, — ответил я.
Увидев, как доктор Баффингтон удивленно заморгал, я улыбнулся:
— Только Хрущев под словом «мир» подразумевает еще кое-что. А выходит так. Коммунист говорит своему соседу: «Отдай мне свой дом, деньги, жену, мебель, даже перегоревшие электрические лампочки, и тогда между нами наступит мир. Не отдашь, дам тебе по голове чем потяжелее и заберу все сам». А если сосед с ним не соглашается, коммунист начинает вопить: «Ты не хочешь мира!» Так неужели, доктор, до вас еще не дошло, что с советскими психами и лжецами говорить на языке разума бесполезно? Что...
— Ну вот! — снова прервал меня собеседник, с силой дернув при этом себя за козлиную бородку. — Вы всегда произносите слово «советские» словно бранное. И вот в этом-то наша главная проблема. Она — внутри нас. Пока мы не добьемся взаимопонимания и доброго отношения друг к другу, всегда будет угроза войны.
— Чепуха. Опять вы за свое. О каком взаимопонимании или добрососедских отношениях может идти речь? Доктор, неужели вам это не понятно? Сколько этих коммунистов во всем мире? Начнем с Советского Союза с его республиками. Прибавьте туда поляков, чехов и словаков, болгар, румын, венгров. Это же несколько сотен миллионов воинствующих коммунистов. А еще Китай с его полумиллиардным населением плюс Северная Корея, Северный Вьетнам, Восточная Германия, Тибет. Теперь вот и Куба. Я уже не говорю о коммунистах, которые в открытую не заявляют о своей принадлежности к партии. Их же везде полным-полно. И в самих Штатах, и здесь, в Мексике, в Лаосе, в Ираке, Уругвае, Боливии — во всей Латинской Америке, а также в Японии, Турции, Африке, Индии. Черт возьми, да какую страну ни назови, они там. С ними опасно заигрывать — задушат в объятиях.
Доктор хранил молчание.
— У вас получилось целое выступление, — заметила Бафф.
— Похоже, что да, — усмехнулся я.
— Не понимаю, о чем идет разговор, — отозвалась Моник.
— Да он и сам этого не понимает, — с некоторым раздражением произнес доктор Баффингтон.
— Между прочим, я ни словом не обмолвился о русских, — смеясь, заметил я. — Я говорил только о коммунистах, а в России их всего лишь четыре процента, доктор. Даже меньше, чем во всех ее союзных странах. Дело в том, что там красные у власти, хотя антикоммунистов, сидящих в концентрационных лагерях, в России, наверное, вдвое больше.
— Возможно, что это именно так, но наше правительство имеет дело с тем меньшинством, которое правит в этой стране. И я тем не менее настаиваю на том, чтобы нашим единственным оружием в борьбе за мир была правда и только правда.
— Отлично, но здесь вы заблуждаетесь. Согласен, правда — средство, способное обуздать гонку вооружений, и к тому же единственное. Только с ее помощью невозможно заставить хитрого лжеца не лукавить, особенно когда лжет он каждый день. Вы ученый, доктор, и знакомы с опытами Павлова. Так вот, он с помощью звона колокольчика смог выработать у своей собаки условный рефлекс — она выделяла слюну. Так же и с человеком. Если ему постоянно говорить одно и то же, он начнет в это верить. И не забывайте, что Павлов был русским.
— Но... — начал было доктор, но прервался, и его лицо приняло сердитое выражение.
Бафф, желая успокоить отца, похлопала его по руке, встала из-за стола и посмотрела на Моник. Та, поняв взгляд подруги, поднялась, и они молча направились в туалет. У меня давно сложилось впечатление, что женщины в одиночку в это место не ходят. Причем всегда, будь они вдвоем или числом побольше, идут они туда с гордо поднятой головой, словно на параде.
Я проводил их взглядом, а затем отпил из своего стакана.
Доктор Баффингтон пристально посмотрел на меня и с таким видом, будто наконец-то нашел ответ на самый волнующий его вопрос, произнес:
— Шелл, я начинаю подозревать, что маккартистам удалось промыть вам мозги.
— Да полно вам, доктор. Я опираюсь только на факты. Маккартисты здесь ни при чем. В Штатах — в прессе, на телевидении и радио, в издательствах и на киностудиях, школах и правительственных учреждениях — засели те, кто, формируя общественное мнение, ведет прокоммунистическую пропаганду. Они пичкают нас соответствующей информацией, а мы спокойно заглатываем ее...
— Чепуха! Коммунистической пропагандой наш народ не одурачить.
— А коммунистической ее никто из них не называет. Все это преподносится как точка зрения простого американца. В противном случае красным успеха не видать. Так что действуют они осторожно, не оглушают нашего обывателя звоном «Царь-колокола», а легонько позванивают в розовый колокольчик и вырабатывают у него нужный им рефлекс. В этом они большие мастера.
Доктор нахмурился:
— Шелл, как ученый я прекрасно знаю, как можно воздействовать на подопытных животных и даже на людей. Но то, о чем вы говорите, может, вероятно, произойти в полицейском государстве, но никак не в Соединенных Штатах.
Я глубоко вздохнул:
— Ладно, доктор. В следующий раз, когда из Советского Союза или любой страны коммунистического блока поступят какие-нибудь сообщения, посмотрите, как наши красные отреагируют на них. Малейший успех коммунистов они преподнесут как эпохальное событие, не забыв упомянуть, что у американцев в этой области одни провалы. Причем о любых неудачах русских в другой сфере и успехах в ней американцев сообщено никогда не будет. Естественно, что у многих наших сограждан начнет складываться впечатление, что русская мышь размером со слона, а американский слон размером с мышь. Вот какого эффекта они добиваются, и вы, доктор, между прочим, своим сегодняшним выступлением во многом этому способствовали.
— Вы — воинствующий реакционер, Шелл. Все, что я сегодня говорил на конференции, было проявлением моих искренних убеждений и исходило из глубины души...
— Я бы предпочел, чтобы вы свою душу...
— И даже такой сумасшедший, как вы, не может отрицать, что русские, пусть даже и коммунисты, тоже люди. Или вы и с этим не согласны? Они же нам братья! А братьям мы должны помогать!
— Возможно, — улыбнулся я. — Но в том, что наш русский брат нуждается в помощи, я нисколько не сомневаюсь.
Лицо доктора стало багроветь. Он взял со стола стакан с виски и залпом допил его. Я обвел взглядом ресторан, увидел официанта и жестом показал, чтобы тот принес нам еще по порции. Молодая мексиканка, продавщица сигарет, в этот момент, слегка склонившись над столиком в конце зала, предлагала свой товар. Боже, она и оттуда отлично смотрится, подумал я и мысленно послал к черту всех коммунистов. Оторвав взгляд от красотки, я посмотрел на доктора и заметил, что тот задумчиво смотрит в глубь зала. Поначалу мне показалось, что он обижен. Но это оказалось совсем не так — доктор Баффингтон наблюдал за Бафф и Моник, которые с довольными лицами направлялись к нам.
— Все еще грызетесь? — поинтересовалась Бафф, когда девушки присели за столик.
— Да, не прекращали, — ответил я. — Но уже собирались закончить.
— Глупец, — незлобно произнес доктор Баффингтон, но было видно, что он еще не успокоился.
— Черт возьми, доктор, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Сформировать общественное мнение по международным вопросам или внутренней политике большого труда не составляет. Надо только установить контроль над средствами массовой информации, чтобы те говорили и печатали только то, что вам нужно, и вскоре большая часть населения страны поверит любым вашим небылицам. Вы заставите людей поверить в то, что Чан Кайши, Батиста и Трухильо — диктаторы-коррупционеры, а Мао Цзэдун — всего лишь сельский реформатор, Кастро — кубинский Робин Гуд, а стоящие у власти в некоторых странах красные — демократы-реформаторы. Ведь именно этого и добиваются красные. Они хотят, чтобы мы отвернулись от своих настоящих друзей и раскрыли объятия врагу. Разве не так? С помощью слова можно развязать новую войну или убедить людей бороться за мир, напугать атомной бомбой или военной мощью Советского Союза. Тогда многие из нас будут готовы снять с себя последнее и остаться в чем мать родила.
Моник прыснула от смеха. Я вопросительно посмотрел на нее.
— Мне представились улицы, по которым бродят толпы голых людей, — пояснила она.
— Согласен, что это было бы забавное зрелище. Но только не для ханжей и блюстителей нравственности.
— Вроде меня, — подчеркнула Моник.
— Да, дорогая, вроде вас, — согласился я.
«Сигареты? Сигары?» — послышалось совсем рядом с нашим столиком. Я машинально повернул голову туда, откуда донесся мягкий женский голос, и увидел приближающуюся к нам продавщицу сигарет. Я уставился на нее такими глазами, словно передо мной вдруг из морской пены появилась сама Афродита.
— Желаете сигареты? — поймав мой взгляд, спросила мексиканка.
— Да, конечно, — ответил я.
Наконец я остановил свой выбор на «Белмонтсе», и продавщица, потянув за узкую красную полоску на целлофановой обертке, открыла пачку, кончиками пальцев вытянула наполовину одну сигарету и протянула пачку мне. Вот это сервис, подумал я, снимая с пачки оставшуюся часть целлофана. При этом я сломал торчащую из пачки сигарету, ту, которую вытащила мне продавщица. Девушка, отсчитав сдачу с моего двадцатипесового банкнота, удалилась.
— Могу поклясться, что торговля сигаретами у нее идет успешно, — сухо заметила Бафф.
— Шелл, вам пришлось дать ей на чай десять песо? — удивилась Моник.
— Да, — подтвердил я. — Это разве деньги? Пачка «Белмонтса» обошлась мне всего в каких-то восемьдесят центов. Так что я просто поделился с ней тем, что сэкономил. Эта бедная пчелка-труженица...
Обе дружно захохотали. Когда Бафф и Моник успокоились, я сказал им, что немного пошутил над ними: продавщица получила от меня сверх всего-то один песо. Мы еще немного поговорили, а затем заказали обед. На горячее мне подали фазанью грудку.
После того как мы опробовали самые изысканные блюда ресторана, славившегося на весь Мехико своей кухней, наш разговор вновь оживился. Теперь заговорил доктор, который стал рассказывать о своей работе.
Два года назад, похоронив жену, скончавшуюся от полиомиелита, доктор Баффингтон начал собирать всю информацию об этой болезни. Он изучал статистику смертных случаев как среди пациентов, которым была введена противополиомиелитная вакцина, так и среди больных, не прошедших вакцинацию.
— За это время я тщательно исследовал случай в Каттере, эпидемии в Массачусетсе, Де-Мойне, Род-Айленде — в общем, везде, где с пятьдесят пятого года отмечались вспышки полиомиелита. В результате я пришел к выводу, что во многих случаях вакцина Салка не способствовала образованию у человека иммунитета против полиомиелита, а напротив, заражала этой болезнью.
— Да? — удивился я.
— Обычная реакция организма, — печально улыбнувшись, сказал доктор. — Такова моя точка зрения. Факты свидетельствуют, что большинство пациентов, заболевших полиомиелитом, причем самой тяжелой его формой, получили три, а то и более доз вакцины Салка. Некоторые умерли, и процент смертности среди вакцинированных просто поражает. Вызывала ли вакцина болезнь или же не стимулировала выработку иммунитета — об этом можно спорить. Но количество случаев смертельного исхода у вакцинированных пациентов, даже если их считать простым совпадением, заставляет серьезно задуматься. Более того, в последнее время резко возросло число заболевших этим недугом, и особенно самой тяжелой его формой.
Далее доктор перешел к статистическим данным и существующим методам лечения полиомиелита. Большую часть научной информации, изложенной Баффингтоном, я так и не запомнил. Решение проблемы в лечении болезни он видел в применении химических препаратов. Доктор пытался разработать такой нетоксичный лекарственный препарат, который бы при введении больным временно активизировал их защитные силы, и те справлялись бы с болезнью точно так же, как люди с неослабленной иммунной системой.
— Результаты моих исследований показали, что если такой подход к лечению полиомиелита окажется эффективным, то мою методику можно будет успешно использовать и для борьбы с другими заболеваниями. От такой перспективы у меня дух захватывает.
К этому заявлению доктора я отнесся скептически.
— Хотите сказать, что если вы победите полиомиелит, то можно будет легко покончить со всеми болезнями? — поинтересовался я.
Баффингтон улыбнулся.
— Ну, не со всеми, Шелл. Но возможно, что с большинством из тех, которые вызываются вирусами и бактериями, — ответил он. — Основная задача моей работы заключается в том, чтобы не вводить в организм здорового человека ослабленный вирус и не заражать его, а с помощью химических лекарственных средств на некоторое время усиливать его иммунную систему с тем, чтобы та смогла справиться с вирусом.
— Вы — врач, доктор Баффингтон, вам виднее. Но ваша теория понятна даже такому глупцу, как я.
Доктор самодовольно улыбнулся.
— И как ваши успехи? — спросил я его.
— Исследования близятся к завершению, и можно сказать, что закончатся очень скоро. Испытания на животных уже дали потрясающие результаты. Еще год-другой — и все... Правда, были у меня и неудачи — животные часто погибали.
Доктор продолжал рассказывать о своих опытах над обезьянами, а я, проведя взглядом по залу, заметил огромного мексиканца приятной внешности, который пылкими глазами посматривал в нашу сторону. В том, что наш столик привлекал повышенный интерес, ничего удивительного не было. На таких куколок, как Бафф и Моник, составлявших нам с доктором компанию, можно было любоваться часами. Вероятно, глупо было с нашей стороны сидеть с такими обворожительными дамами и вести разговор об обезьянах, умерших в экспериментальной лаборатории доктора Баффингтона, подумал я. Тем не менее мне было все же интересно узнать, как и при каких обстоятельствах гибли подопытные животные.
Два месяца назад доктор Баффингтон ввел нескольким шимпанзе свой новый препарат, после чего движения животных стали резкими, они потеряли ориентацию, бродили по клеткам, натыкались на металлические прутья, падали на пол, у них развивались судороги, и в конце концов они умирали. Доктор еще раз тщательно исследовал введенный им препарат и понял, что ошибся с составом. Многое из того, что говорилось Баффингтоном, не доходило до моего сознания, но он увлеченно продолжал рассказывать мне о каких-то отростках нервных клеток и межклеточных контактах, в результате нарушения функций которых у животных происходило разрушение нервной системы. Правда, я понял, что эти межклеточные контакты, или синапсы, как он их называл, служили мостиками, через которые должны передаваться нервные импульсы, но под действием введенного доктором препарата такие мостики разрушались. В результате сигналы или команды от головного мозга к пораженной болезнью части тела не поступали. По этой причине и погибали те подопытные обезьяны.
— Здесь что-то не так, — заметил я. — В чем заключалась причина гибели шимпанзе?
— Они погибали от удушья, от недостатка воздуха. Они не могли дышать. Но даже если бы и не это, они все равно погибли бы, — ответил доктор. — Можно сказать, что этот препарат оказался для них слишком сильным стимулятором нервной системы. В результате она просто не выдержала. Проще говоря, представьте себе, что произойдет с тонким электрическим проводом, если через него подать ток большой силы. Он перегорит. Примерно то же произошло и с нервной системой шимпанзе.
Я представил себе раскаленный добела электропровод, который уже начинал плавиться, затем миллионы гибнущих нервных клеток, и мне стало не по себе.
— Такое даже страшно представить, — заметил я.
Доктор вяло улыбнулся:
— Можете не волноваться — этого препарата уже не существует. После того случая я даже записи об этом эксперименте уничтожил. Не мог же я оставить такое сильное отравляющее вещество.
— А если бы оно к тому же было газообразным. По своему действию оно напоминает нервно-паралитический газ и могло быть использовано в военных целях.
— Несомненно, — кивнув, согласился доктор. — И это стало бы самым страшным из всех химических видов вооружения. Я ведь использовал этот препарат в микроскопических дозах. — Сказав это, он сдвинул брови. — Естественно, что о такой возможности использования моего препарата, — продолжил Баффингтон, — задумался и я. Тем более, что он относительно прост в изготовлении. Но я все уничтожил.
— Да, но после того как нанюхался его паров и чуть было не помер, — вмешалась в разговор Бафф.
Доктор поежился:
— Я был неосторожен и не обратил внимания на то, что эта жидкость оказалась сильно летучей. Даже при комнатной температуре она быстро переходила в газообразное состояние. Ну, я и надышался этой пакости. К счастью, совсем немного, но этого было достаточно, чтобы в течение нескольких часов находиться на грани смерти. Меня тогда бил озноб, тело покрылось холодным потом. Ходячий труп, да и только. Учащенные сердцебиение и дыхание, жуткая слабость и выраженное ощущение тревоги. При мысли о том, что я не могу себе ничем помочь, меня бросило в панику. Тогда я пережил самые жуткие часы в моей жизни. По сей день с ужасом вспоминаю тот страх, который я испытал, надышавшись этой гадости.
— Да, доктор, ваш препарат оказался сильнодействующим ядом, и вы признаете, что на его базе можно было бы создать страшное химическое оружие. Одному только Богу известно, какое вооружение наряду с атомными бомбами будет применяться в следующей войне. А может быть, и вместо них.
— Я много об этом думал, — после минуты молчания сказал доктор. — Естественно, что об этих экспериментах знали мои коллеги. Очевидно, разговоры о них вышли за пределы лаборатории, и ко мне дважды наведывались люди из министерства обороны. Они расспрашивали меня о препарате, о его воздействии на психику человека, возможности летального исхода в случае его применения. Один из них, полковник, приехавший из Форт-Детрика, из штата Мэриленд, где находится завод, выполняющий заказы штаба химических войск США и производящий опыты с нервно-паралитическими газами, предложил мне поехать с ним в Форт-Детрик. — Доктор Баффингтон глубоко вздохнул. — Я сказал им, что уничтожил свой препарат, лабораторное оборудование, на котором я его получил, а также все журналы проведения опытов, так что заново получить его невозможно, — продолжил он.
— Да, записи уничтожены, но вы наверняка сохранили их в памяти. И от этого мне становится жутко.
— Вы правы, Шелл, — кивнув, твердо произнес доктор. — Я им солгал, потому что не хотел на них работать. Свою жизнь я посвятил спасению людей, а служить дьяволу отказываюсь.
Баффингтон так спокойно говорил о страшных вещах, что у меня от ужаса на голове зашевелились волосы.
— Надеюсь, что никому не удастся вас переубедить, доктор, — сказал я.
Бафф нетерпеливо побарабанила по столу своими изящными пальчиками с красным маникюром:
— Ну, хватит об этих ужасах. От ваших разговоров у меня просто кровь стынет в жилах. Будете продолжать в том же духе, подцеплю себе в ухажеры какого-нибудь латиноамериканца. Вы заметили, сколько здесь симпатичных мужчин? А женщин?
— Да, — согласился я.
— Он-то уж точно обратил на них внимание, — вновь поддела меня Моник.
— Конечно, но в сравнении с такими персиками как вы...
— Не называйте меня персиком, — недовольно произнесла Бафф.
— Женщины всегда заставляют обращать на себя внимание, даже в Мексике, — заметил я, и это было сущей правдой.
Как мне показалось, нигде, даже в Голливуде или Лас-Вегасе, я не видел столько потрясающе красивых женщин, как в Мехико. Причем каждая из них имела грудь, а не какие-нибудь там прыщики. Но поведать этого ни Бафф, ни Моник я, естественно, не мог.
Пока девушки переговаривались между собой, я посмотрел в зал и заметил одного из «симпатичных» латиноамериканцов, о которых упомянула Бафф. Это был крупный, на вид немного грубоватый мексиканец, на которого я еще некоторое время назад обратил внимание — жгучий брюнет с кудрявыми волосами, большими усами и широкой, словно у атлета, грудью. Короче, этакий Хемингуэй латиноамериканского разлива. До этого он ненадолго куда-то выходил из зала и вот теперь, вернувшись, сидел один за соседним столиком и сверлил взглядом Бафф. И, как мне показалось, довольно нагло.
Многие мексиканские мужчины обращают внимание на красивых женщин и, в отличие парней из Калифорнии или Нью-Йорка, не скрывая своего восхищения, смотрят на них в упор. Но не так вызывающе, как делал этот малый. Теперь мне не нравилось в нем буквально все — и то, какими масляными были его глаза, скользившие по Бафф, и то, как шевелил он при этом губами, а может быть, даже и ушами.
Я пытался не обращать на него внимания, но это мне не удалось.
— Кажется, вы ему понравились, — обратился я к девушке.
— Да, похоже, — откликнулась Бафф. — Скорей бы он ушел из ресторана.
Но мексиканец не уходил. Он еще с минуту буравил глазами Бафф, а потом поднялся, подошел к нам и, слегка наклонившись над девушкой, заплетающимся языком произнес:
— Привет, крошка. Я закажу для тебя выпивку.
Он был пьян, но по-английски говорил отлично.
Бафф отвернулась от него.
— Нет, спасибо, — спокойно сказала она.
— Давай повеселимся, — предложил он. — Тебе понравится. Мы с тобой...
— Пошел вон, — оборвал я его. — Ну-ка топай отсюда.
Мексиканец медленно повернул голову и уставился на меня.
— Ты знаешь, на что нарываешься? Сказать? — злобно прохрипел он.
Я почувствовал такой прилив ярости, что даже в глазах потемнело. В висках у меня застучало, бешено заколотилось сердце. Я прикусил губу, чтобы подавить в себе гнев: мне совсем не хотелось выяснять отношения с этим подонком прямо в ресторане. Кроме того, он был в подпитии, а я с пьяными, если этого можно было избежать, старался не связываться. Мексиканец был примерно моего роста, имел спортивное телосложение, но вряд ли он владел боевыми приемами борьбы, которым меня обучили в морской пехоте. Я знал, что в случае драки я, как детектив, никакого наказания не понесу, но мне все же не хотелось громкого скандала с мордобоем.
Хоть и было странно, что какой-то посетитель ресторана из местных неожиданно подвалил к незнакомым людям и начал куражиться, я не придал этому никакого значения.
Пока я глубоко дышал, стараясь успокоиться, тот начал рассказывать, что он собирается из меня сделать.
— Дружочек, — уже спокойным голосом прервал я его, — катись отсюда к черту. Присядь где-нибудь со стаканом в руке и выпей. Только не здесь.
Мексиканец посмотрел на меня, что-то сказал по-испански, снова развернулся к Бафф и положил руку ей на плечо. Не снимая руки с плеча девушки, он, глядя на нее, забормотал. Дословно то, что предлагал этот нахал Бафф, я понять не мог. Мой испанский оставлял желать лучшего, но некоторые грязные словечки, произнесенные им, мне были знакомы. Еще минута, и я готов был взорваться. Я поднялся и оглядел зал в надежде, что, может быть, официанты придут на помощь и уведут хама. Но те не обращали на нас никакого внимания, видимо полагая, что все обстоит нормально. В зале стояла тишина. Пока...
У человека под мышкой есть очень чувствительное место. Попробуйте найти его у себя и слегка надавить на него пальцами. Вы почувствуете, будто в это место воткнули острый нож. Обхватив бицепс мексиканца, я просунул пальцы ему под мышку и сильно надавил на болезненную точку. Он взвизгнул, подпрыгнув над полом на полдюйма. Затем я развернул его лицом к себе.
— Получил? — спросил я. — Хватит приставать к девушке. А теперь линяй отсюда. Понял? Или я тебя размажу по стенам этого шикарного ресторана.
Я отпустил его руку. Некоторое время он, скривив губы, стоял и злобно смотрел на меня, потирая больное место. Затем парень двинулся было к выходу, но остановился, словно поджидая меня.
— Что, мало? Еще хочешь? — подойдя к нему, спросил я.
— Встретимся на улице.
— Никаких встреч. Не будь болваном.
Он что-то сказал по-испански, а потом добавил:
— Жду на улице.
С этими словами мексиканец указал рукой на дверь и вышел из ресторана. Я вернулся к поджидавшей меня компании и сел за столик.
— Ну, я уже подумала, что мы вас больше не увидим, — сказала Моник. — Он ушел?
— Думаю, что да, — ответил я, не совсем веря, что этот дурак отказался свести со мной счеты, и мысленно послал его к черту.
— Спасибо, Шелл, — поблагодарила меня Бафф.
— Не стоит, — ответил я.
— Шелл, а почему он показал на дверь? — спросила Моник.
Я посмотрел на нее, но ничего не ответил. Переспрашивать она не стала. Мы вернулись к теме нашего разговора, прерванного наглым мексиканцем, но оживленной прежней беседы у нас не получалось. Я уже начал постепенно успокаиваться, но тут увидел, что этот болван вернулся в ресторан. Он подошел к продавщице сигарет, пошептал девушке на ухо и сунул ей что-то в руку. Та кивнула, посмотрела в нашу сторону и взглянула на часы. После ухода мексиканца продавщица, как я заметил, стала то и дело поглядывать на свои наручные часы. Спустя некоторое время она подошла к нашему столику и остановилась около меня. В руке продавщица держала сложенный листок бумаги.
— Мужчина, с которым вы недавно разговаривали, просил меня передать эту записку блондинке, — обратилась она ко мне.
Я взял листок, поблагодарил ее, и она ушла. Хоть записка предназначалась для Бафф, я развернул ее и пробежал глазами. Этот подонок вызывал Бафф на улицу, чтобы поговорить с ней наедине. Последующий текст записки пестрел всякими непристойными выражениями.
Разорвав записку на клочки, я сжег ее в пепельнице и поднялся из-за стола.
— Через пару минут я вернусь, — сказал я.
Все разом удивленно посмотрели на меня, но ничего не сказали. Я вышел на улицу Генова, где должен был ждать меня мексиканец.
Я наивно предполагал, что через пару минут вернусь обратно. Было почти темно, и накрапывал дождь. Мексиканец стоял, в ожидании прислонившись к стене здания, и посматривал на дверь ресторана. Увидев меня, он выпрямился и самодовольно улыбнулся, оскалив зубы. Похоже, он совсем не удивился, что вместо Бафф на улицу вышел я. Именно этого парень и хотел добиться, послав записку девушке.
Прежде чем выяснять наши отношения на кулаках, я решил сначала с ним поговорить, и оказалось, что с моей стороны это было ошибкой. Как только я направился к нему, он, ни секунды не колеблясь, с решительным видом шагнул мне навстречу. Приблизившись ко мне, мексиканец сжал левую руку в кулак и резко, словно профессиональный боксер, выбросил ее вперед. Я попытался увернуться от неожиданного удара, но не совсем удачно. Его кулак скользнул мне по уху. Ответный удар левой я нанес мексиканцу в живот, а когда он согнулся, ребром правой ладони врезал ему по почкам. Прикрывая рукой солнечное сплетение, я начал наносить ему один удар за другим. Неожиданно что-то чиркнуло по моей скуле, и через мгновение я почувствовал в плече острую боль. Моя левая рука повисла, словно парализованная.
Мой противник уже готов был свалиться с ног, и до меня не сразу дошло, что этот внезапный удар я получил сзади. Поняв, в чем дело, я, не разжимая правого кулака, резко развернулся и увидел перед собой высокого мужика, взметнувшего над своей головой дубинку. Мой удар пришелся ему прямо в зубы.
Тот, хоть и не отключился совсем, сначала осел, помотал головой, выплюнул на землю пару выбитых мною передних зубов и снова поднялся на ноги. Только теперь мне удалось рассмотреть моего второго противника. Одет он был в униформу. Сомнений быть не могло — это был полицейский.
Тут я вспомнил, что у меня за спиной остался тот малый из ресторана. Но это уже было не важно, поскольку вокруг я увидел несметное количество полицейских. Они, наставив на меня свои пистолеты и угрожающе размахивая дубинками, неистово что-то кричали по-испански. Возможно, их и было-то человек шесть-семь, но мне показалось, что все блюстители порядка столицы Мексики разом собрались здесь, чтобы хорошенько отдубасить меня.
