Нижеследующие строки представляют собой отчет о боевых действиях полицейской части, произошедших до ее переброски в Холм.

Сначала была опробована необычная процедура. Их связывали попарно. Похоже, что для этого имелся некий смысл, хотя все продолжалось недолго, всего несколько минут. Какая же цель преследовалась?

Это неважно. Позднее, со временем, были опробованы самые разные процедуры. Очевидно, подобную систему невозможно когда-либо усовершенствовать. Лишние хлопоты никому не нужны. Это был всего лишь вопрос облегчения процесса, если, разумеется, допустимо подобное выражение. Было бы точнее употребить другое выражение — «придание более плавного характера производственному процессу». Они понимали это на основании обретенного ими практического опыта.

Сначала была опробована необычная процедура — один человек из их команды уводил за собой человека из большой толпы людей, находившихся на огромной поляне. Каждый член команды уводил или тянул за собой выбранную им жертву в чащу лесу на полянку поменьше. Вообще-то это была даже не полянка, а просто небольшое открытое пространство между деревьями.

Все занимало лишь пару минут. Когда дело было сделано, человек из команды возвращался обратно, забирал очередную жертву и уводил ее туда же. Это снова занимало всего несколько минут, если дело было хорошо отлажено. Таких ходок туда и обратно было очень много, и в конечном итоге они отнимали очень много времени. Поэтому такая процедура казалась забавной. Она действительно отнимала много времени. Но так казалось только вначале. Первые несколько раз, первые несколько дней. Затем наступало привыкание.

Привычными становились пары — человек из команды и выбранная им жертва. Я сторож брату моему Эта окрашенная черным юмором фраза пришла кому-то в голову не сразу, позднее, когда первое потрясение от происходящего было забыто.

Несколько унтер-офицеров оставались возле группы жертв, это они производили отборку, это они освобождали исполнителей от необходимости выбора. Поэтому возвращающегося из леса исполнителя уже ждала очередная жертва, и ему не нужно было тратить драгоценные секунды на ненужные раздумья.

Сначала отбирали мужчин, хотя к концу дня обычно заканчивали со всеми. Но казалось естественным начинать с мужчин, чтобы облегчить исполнителям осуществление поставленной перед ними задачи.

Однако по мере того как шло время, унтер-офицеры начали отбирать женщин и детей, несмотря на то что с каждым часом жертв становилось все меньше и меньше. Ничего необычного в этом не было. В конце концов, любой унтер в любой военной части или подобном военизированном формировании считал, что большая часть его служебной деятельности должна быть посвящена работе с личным составом. Ее следует осуществлять максимально слаженно, и поэтому любое задание или боевую операцию в казармах, на плацу или в поле нужно проводить как можно более тщательно. Вне всякого сомнения, краеугольным камнем подобной слаженности является дисциплина. Однако имелась целая масса прочих вещей, которые любой унтер-офицер понимает или интуитивно распознает и запоминает и буквально нутром чувствует малейшие оплошности и трудности еще до того, как они возникают, неся потенциальную угрозу требуемому уставом ходу службы. Он инстинктивно организовывает или преобразовывает обстоятельства так, что дела идут дальше требуемым уставом образом, максимально плавно и гладко, так сказать, без сучка без задоринки.

Все это предполагает абсолютное подчинение приказам начальства и не допускает ни малейших отклонений от них. Дух и буква приказа соблюдаются неукоснительно, как им и надлежит соблюдаться. Однако никакой приказ не способен предусмотреть тех мельчайших нюансов реальной жизни, которые могут возникнуть в любом месте в самое непредсказуемое время.

Таким образом, несмотря на то что казалось вполне естественным начать отборку жертв с мужчин, они начали понимать, по мере того как день клонился к вечеру, что не следует оставлять целую массу женщин и детей до самого конца. Чтобы закончить этот долгий и суетный день и покончить с немалым количеством женщин и детей, придется придумать что-то новое. Почему бы и нет? Еще до завершения операции нужно было внести в ее ход легкие спонтанные изменения, и поэтому стали отбирать наугад ребенка в одной части толпы, женщину — в другой, чтобы еще один человек мог составить компанию исполнителю, уходившему по тропинке в чащу леса. Это вносило разнообразие в монотонный процесс.

Исполнители были покрыты кровью, частичками мозгового вещества и крошечными осколками костей, что объяснялось производимыми ими бесконечными выстрелами в затылок жертвы — стреляли практически в упор. Это тоже следовало как-то изменить. Придумать что-то полезное сегодня будет очень сложно, размышления придется отложить на более поздний срок.

По мере того как один день сменялся другим, некоторые члены расстрельной команды начали выходить из строя, будучи не в силах смириться с ужасным характером выполняемой работы. Этого не выносил ни их разум, ни их желудки; в отдельных случаях имело место и то и другое. Некоторые из них, возможно, убедили себя в том, что способны смириться с необходимостью убивать, но признавали, что существуют какие-то более достойные способы выполнения служебного долга.

Среди последних были командир и несколько других офицеров, в числе которых имелось несколько энтузиастов, и тем не менее все они в значительной степени несли ответственность за проблемы, возникающие в ходе операции. Они с самого начала ощущали в себе решительность и готовность выполнять приказы начальства и были более чем внимательны к опыту своих подчиненных. Однако впоследствии были опробованы другие способы.

Я — сторож моего еврея. Появились грубоватые шутки, которыми перекидывались исполнители. Они возникли после того, как начальство отказалось от некоторых особых процедур, вроде той, первой, когда каждый член команды уводил одну жертву по тропинке в лес, затем еще одну, затем еще и еще.

Командир прекрасно отдавал себе отчет в происходящем и с ходом времени проникался все более глубоким чувством ответственности. В самом начале, в тот вечер, что предшествовал первой акции, он обратился к своим подчиненным и заявил, что те из них, кто не желает участвовать в завтрашней операции, имеют полное право отказаться. Интуиция помогала ему находить правильные слова, потому что в глубине души он хотел показать своим подчиненным, что делает это предложение не ради красного словца. Те, кто примет его предложение, могут остаться в части и заняться текущими обязанностями, их никто не станет преследовать за их отказ, не станет презирать или наказывать.

Он дал команду разойтись, чтобы у подразделения было время немного подумать над сказанным. Через час он собрал подчиненных снова и повторил свое предложение. Шесть человек вышли из строя. Возможно, они не поверили, что их никто не станет преследовать за отказ, не станет презирать или наказывать. Или, может быть, они поверили в это, потому что хотели верить своему командиру. В любом случае, они сделали свой выбор.

Командир не проявил ни тени неудовольствия. Это было отнюдь не то предложение, которое делается компании светских щеголей. Нет, он был совершенно искренен.

Этих шестерых освободили от задания, или, если быть точным, от их обязательств, или еще точнее, от обязательств они были избавлены еще до того, как их наделили ими. Они несли другие обязательства, причем необязательно подобострастные или холопские. В любой военной части в любом месте военнослужащие выполняют некое количество рутинных служебных обязанностей.

К этим шести через несколько дней присоединились те, кто принимал участие в первых расстрелах, однако больше не смог убивать.

Через пару недель такой процесс отсева практически закончился. В расстрельной команде остались те, кто мог и дальше равнодушно отнимать жизни у других людей, или те, кто не мог признаться в том, что не способен и дальше стрелять в затылок беззащитным жертвам. Было установлено, что первые шесть человек не изменили своего первоначального решения.

С другой стороны, те, кто присоединился к ним позднее, отказавшись дальше участвовать в расстрелах, через несколько недель вернулись в расстрельную команду, постепенно заразившись, образно говоря, обычным солнечным светом и кровью этой альтернативной вселенной, которая подобно любой другой вселенной, была в конце концов единственной из существующих. Имея столь много общего с любой другой вселенной, она неизбежно начала казаться не столь альтернативной или незнакомой. Рвота и ужас, только и всего.

Эмиль Хауссер говорил правду. Он знал это и был готов свободно признаться в этом самому себе. Возможно, он признался бы в этом Кордтсу или еще кому-нибудь, если бы прожил чуть дольше и когда-нибудь снова встретился с ним.

Он был близок к истине даже тогда, когда солгал незнакомому пехотинцу в ту холодную ночь, когда температура упала до минус тридцати градусов. Он тогда подумал, что это не имеет никакого значения и, вообще, совершенно неважно. В его сознании отсутствовали эти два противоположных понятия, как отсутствовали и все прочие мысли, кроме мыслей о себе самом. Но даже такое примитивное признание казалось ему слишком сложным.

Он расстреливал их в затылок в течение нескольких дней, ставя жертвы на краю рвов в нескольких разных местах, где мертвые тела валились друг на друга и кучи убитых становились все выше и выше. Затем он отказался участвовать в расстрелах вместе с еще несколькими полицейскими.

Это не имело ничего общего с реакцией его организма. Похоже, у него был крепкий желудок. Он не мучился рвотой. Возможно, он испытал несколько странных мгновений, когда красная приливная волна отвращения неожиданно обрушивалась на него. Ну и что из этого? В любую минуту долгого летнего дня такое может произойти с кем угодно, даже с самыми ярыми ненавистниками евреев и любителями расстрелов.

Что касается его лично, тот он не испытывал физического отвращения, когда после выстрела в затылок жертве его лицо обдавало мелкими кровавыми брызгами. Просто несколько дней спустя он решил, что больше не хочет заниматься этим. Хотя никто открыто не выражал своего неудовольствия, такие, как он, испытывали на себе легкое и незримое давление со стороны остальных своих товарищей. Однако он чувствовал в себе силы быть выше этого, чувствовал это с поразительной будничностью. Ему не хотелось больше этим заниматься. Он сказал об этом унтер-офицеру просто для того, чтобы услышать, как сам произносит эти слова, затем другому унтеру, у которого чин был пониже. И тот, и другой посмотрели на него немного высокомерно и безразлично, слегка покачав головой. Он не мог понять, что они подумали, но ему на это было наплевать. Поэтому он отправился к командиру, к которому следовало бы обратиться с подобным заявлением гораздо раньше.

Он решил сказать, что испытывает постоянную тошноту и не может спать из-за ночных кошмаров, — действительно, кошмары у него были, правда, всего несколько раз, — потому что ему казалось, что так будет проще отказаться от участия в расстрелах. Он уже убедился в том, что те шестеро, которые сразу же ответили отказом, поверив командиру на слово, действительно не испытали на себе презрения или насмешек со стороны товарищей. Поэтому он нашел в себе силы заявить, что больше не желает участвовать в расстрелах.

Ничто не имеет постоянного характера. Обещания, данные на заре веков, могут быть нарушены в любое время. Может быть, у командира вызвали неудовольствие данные им обещания и его разозлили те, кто не отказался сразу и, так сказать, пошел на попятную.

«Хорошо. Сходите и доложите о вашем решении…» И так далее и тому подобное.

Прошел не один месяц. Время — категория относительная.

Сначала они находились в Польше, затем их перебросили в Россию.

Иногда между акциями наступали паузы, длившиеся и неделю, и даже дольше. В такие дни они занимались обычными служебными обязанностями, патрулировали оккупированную местность и так далее. В свободное время они предавались обычным грубым солдатским развлечениям. Промежутки между акциями вносили небольшое разнообразие в их выполнение.

Помимо этих фактов имелись и другие. Небольшие подробности их повседневной жизни, например слова, которыми они обменивались друг с другом. Небольшие отличия между теми, кто убивал и кто — нет. Отличия, которых командир давно опасался, способные самым радикальным образом расколоть вверенную ему часть и нарушить ее успешное функционирование как единого организма, коллектива, спаянного взаимовыручкой и солдатской дружбой. Возможно, в каком-нибудь загадочном участке или в клеточке своего тела он тайно надеялся, что это произойдет еще в самом начале, но этого так никогда и не произошло. Время шло, и неизбежно вырывались на поверхность слабые проявления презрения и недовольства, причем действительно достаточно слабые.

Его подчиненные сохраняли духовное единство, проявлявшееся довольно необычным образом. Тесно спаяны друг с другом были те, кто отказался от расстрелов, и те, кто на все сто процентов пользовались правом убивать, убивать, убивать. Ответа на эту загадку он тогда найти не мог, и вот настало время, когда ему стало ясно, что это, должно быть, является частью божественного промысла в отношении его подчиненных, которые разделились подобным образом.

Именно по этой причине он был с самого начала наделен властью, позволявшей предложить им выбор. Он опасался, что спустя какое-то время убийцы начнут отказываться от кровавых деяний и, наоборот, на их место придут те, кто еще не успел пролить чужой крови. И все же он видел, что подобного пока еще не произошло и его подчиненные по-прежнему дружны между собой, находясь как в Польше, так и в России. Казалось, будто все они выполняют некую обязательную роль и что операция, которую они выполняют вот уже несколько месяцев, с самого начала должна была осуществляться именно так.

Когда он стал понимать, что это была часть божественного промысла, то почувствовал, что не может признаться в этом вслух. Потому что знал, что это чудовищное богохульство. Ему представлялось, будто он видит, как на небе обретают зримые очертания эти самые утверждения. Довольно большое число его офицеров и нижних чинов вскоре сделались завзятыми пьяницами, и это уже больше не являлось частью какого-либо замысла, а являлось лишь чем-то еще более неизбежным, чем все это. В других частях — и было неважно, в СС или в полицейских отрядах, — даже командиры прямо на глазах превращались в законченных алкоголиков. Однако командир подразделения, в котором служил Эмиль Хауссер, на эту скользкую дорожку не ступил.

Помимо этих фактов имелись и другие. Можно было собрать больше фактов, столько, сколько нужно, и пришпилить их, как насекомых, булавкой к дощечке. Но факты, как живые люди, начали проявлять трусость, сморщиваться и исчезать, как призраки перед огнем, давая все основания считать их своего рода анти-языком.

Шли месяцы один за другим. Сначала они были в Польше, затем оказались в России.