Глава 18
В Испании советским добровольцам первое время приходилось воевать на допотопных «бреге», «ньюпорах», «фоккерах». Главными же их противниками были: немецкий истребитель «Хейнкель-51», на котором летали пилоты из легиона «Кондор», и итальянский «Фиат CR.32». Это были современные машины. Не удивительно, что, несмотря на мужество русских пилотов, вначале они гораздо чаще терпели поражение, чем сбивали вражеские самолеты.
Гибель товарищей Борис переживал очень тяжело. Каждый раз трудно было привыкнуть к мысли, что молодой здоровый парень, с которым ты еще утром дурачился по дороге из казармы в летную столовую или делился сокровенными мыслями — лежит в сухой испанской земле. Утешением летчикам, пережившим очередной полетный день, могли служить слова лидера испанских коммунистов — легендарной «Пассианарии» — Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». И они сражались, часто имея весьма призрачные шансы вернуться на базу.
В эти месяцы Нефедов много раз бывал на волосок от гибели и долго не мог добиться победы. Он даже начал сомневаться в своей способности сбивать самолеты противника: «Одно дело классно летать в мирном небе и стрелять по учебным мишеням, — порой думал он, пребывая в мрачном настроении, — и совсем другое — точно поразить настоящего врага».
Страшно ли ему было? Еще как! Как человек с развитым воображением Борис невольно примеривал на себя судьбу Васьки Гаранина, которому в госпитале удалили правый глаз после неудачной аварийной посадки, Петра Савченко, расстрелянного вражескими пилотами, когда он, выпрыгнув из подбитой машины, опускался на парашюте, Филипчука Михаила, погибшего четыре дня назад…
Да, Борис испытывал страх перед возможной смертью или тяжелым увечьем как любой нормальный человек. Но умел забывать о своих переживаниях, садясь в кабину самолета и полностью переключаясь на предстоящую работу. Если бы он садился в кабину старенького самолета с ощущением, будто залазит в гроб, его бы обязательно сбили в одном из первых вылетов.
В те первые — самые тяжелые недели испанской командировки Борис вывел для себя правило выживания в самой безнадежной ситуации: «Как бы ни было хреново — держи хвост пистолетом и веди себя как победитель!»
А чтобы обрести полную уверенность в себе, Борису, как воздух, была необходима победа!
На своем «Спаде XIII» он почти каждый день вылетал на задание — полный надежд и боевого задора, но всегда возвращался злой от ощущения собственного бессилия.
Если ему встречались немецкие бомбардировщики «Юнкерс-52» с тремя мощными моторами, то на своем «Спаде» Борис просто не мог их догнать!
От вражеских истребителей уже сам Нефедов не мог убежать. Воевать же с ними на равных он не имел технической возможности. Франкисткие самолеты были гораздо маневренней его «этажерки» и лучше вооружены. Вдобавок ко всему несколько раз в бою у Нефедова заклинивало пулеметы. Борис даже стал брать в полет молоток, чтобы быстро «чинить» старенький «Виккерс» ударами по затвору.
«Хейнкели» и «Фиаты» гоняли Нефедова и его товарищей по эскадрилье, как хотели. Порой пилоты вражеских истребителей откровенно издевались над ними, подходя крыло в крыло и показывая рукой, мол: «Давай вниз, сдавайся! Штык в землю, если хочешь жить». В ответ Борис демонстрировал неприятельским асам кулак и тут же попадал под огонь их пулеметов.
После первого такого «избиения» он вернулся на родной аэродром в самолете, напоминающем дырявое корыто. Механикам всю ночь пришлось «штопать» серьезно пострадавший аппарат.
Со своим персональным техником — маленьким толстым испанцем — баском по национальности, внешностью и характером напоминавшим Нефедову Санчо Пансо, Борис жил душа в душу. Механик, как все коротышки, мнил себя немножко Наполеоном, а потому с видом знатока давал советы не только коллегам-технарям, но и пилотам — как им следовало вести бой, чтобы не привозить домой дюжину пробоин.
Впрочем, свое дело он знал крепко и машину содержал в идеальном порядке; дневал и ночевал у самолета, если требовался серьезный ремонт. В редкие минуты досуга механик учил Нефедова испанскому языку, а Борис, в свою очередь, снабжал толстяка самыми ходовыми русскими фразами. Особенно испанцу нравились крепкие матерные выражения, которые почему-то были понятны почти каждому в этой стране…
* * *
Вторая встреча с недавними «немецкими друзьями» по Липецкой авиашколе тоже чуть не стоила Борису жизни. Скорее всего, в штабе авиации фалангистов заранее знали, когда и каким маршрутом должны пролететь самолеты республиканцев, и устраивали им засады. Борис много раз имел возможность убедиться, что шпионаж и саботаж — чрезвычайно развиты в штабах правительственной армии. Недаром один из соратников Франсиско Франко — генерал Эмилио Мола заявлял, что помимо четырех армейских колонн, находящихся у него под ружьем, он располагает еще одной — в тылу противника…
Шесть «хейнкелей» неожиданно атаковали с тыла звено, в составе которого летел Нефедов. Товарищей Бориса «хейнкели» сбили с первого захода. Бориса же спасло то, что с первых дней боев у него обнаружилась чрезвычайно ценная для истребителя способность — хорошо видеть воздушную обстановку вокруг себя. Как правило, необстрелянным пилотам в первых вылетах не хватает самого важного — осмотрительности в воздухе. Если ты первым заметишь врага, то у тебя появится шанс; прозеваешь — будешь сбит раньше, чем поймешь, что произошло. Десятки молодых летчиков из СССР погибли, засмотревшись на необычно яркое южное небо Испании и необычный пейзаж под крылом.
Если некоторые сослуживцы Нефедова, следуя к цели, даже ни разу не оглядывались — проверить, что у них за спиной, то Борис постоянно крутил головой, чтобы не проморгать внезапную атаку. В крейсерском полете он то и дело заглядывал в зеркала заднего вида, слегка отворачивал самолет, чтобы осмотреться, ну и конечно крутил головой «на 360 градусов». Бывало, за вылет так накрутит головой, что шея красная, — летал-то он в комбинезоне с целлулоидным воротничком. Это позднее, уже став асом этой войны, Нефедов приоденется в шикарную американскую летную куртку, будет носить белый шелковый шарф из трофейного парашютного шелка, а вначале он порой до крови натирал шею. Но зато благодаря быстро выработанной привычке — постоянно сохранять бдительность — его не убили в те первые — самые трудные дни, как многих его товарищей…
И все-таки положение в том поединке было практически безнадежным для Нефедова. На второй минуте боя он остался один против шести врагов. Причем, в отличие от пилотов армии Франко, кадровые немецкие летчики обладали великолепной подготовкой. Каждый из них имел не менее 500 часов налета и в совершенстве владел самолетом. К тому же им попалась легкая мишень, и было бы крайне непрофессионально и даже оскорбительно позволить ей выскользнуть.
В крыле самолета Бориса появилась огромная дыра, через которую можно было наблюдать проносящиеся внизу холмы и рощи. Но страха не было. Только горечь за погибших друзей и лютая ненависть к их убийцам. Борис почувствовал на подбородке кровь. Нет, это была не рана. Просто в приступе гнева, оттого что у тебя на глазах так запросто прикончили твоих ребят, Борис прокусил губу.
Сам умереть он не боялся. К перспективе быть сбитым на войне привыкаешь быстро. У них в эскадрилье даже было принято прощаться перед вылетом. Считали, что если вернемся, то отлично, тогда вечером выпьем и потанцуем. Если же нет, значит, такая судьба…
Впрочем, и отдавать свою жизнь просто так Нефедов не собирался.
«Мать твою в душу! Что делать? — лихорадочно соображал Борис. — Убежать нельзя — догонят и сожрут. Вот так фокстрот!»
Принимать бой на виражах на стареньком «Спаде» — означало полностью уступать инициативу немцам и просто ждать: кому из неприятельских охотников первому удастся прошить пулеметной очередью кабину или мотор его самолета. Путь же на спасительную вертикаль Борису был наглухо закрыт дежурившей на высоте парой «хейнкелей». Это была профессионально организованная западня для угодившей в нее «куропатки».
Оттягивая неизбежный финал, Борис начал крутиться с неприятельской шестеркой. Используя преимущество в скорости и маневренности, немцы по очереди заходили республиканскому «Спаду» в хвост и методично расстреливали его. Вокруг самолета Нефедова то и дело мелькали дымные «веревки» трассирующих пуль…
Вот за его спиной появляется похожий на большого комара самолет. Борис уже успел познакомиться с огромными и свирепыми испанскими комарами, которые атаковали людей со всех сторон. Чтобы спастись от полчищ кровожадных насекомых, русским добровольцам приходилось даже в тридцатиградусную жару надевать куртки, пиджаки и шляпы. Немецкие самолеты своими силуэтами и свирепой тактикой напоминали Борису этих крылатых тварей…
Борис видит, что сейчас сидящий в «хейнкеле» пилот откроет по нему огонь, и в последнее мгновение резко бросает машину в сторону. Пулеметные трассы проходят в стороне.
Вначале Нефедов пытался уворачиваться от вражеских атак только в классической манере: виражил, уходил скольжением, крутил бочки. Но такими приемами не всегда удавалось стряхнуть с хвоста противника, искушенного в искусстве воздушного боя. Уже несколько раз вражеские пулеметные очереди прошивали крылья и фюзеляж «Спада». К счастью, пока не были затронуты жизненно важные узлы самолета, да и сам Борис до сих пор избегал ранений. Но долго так везти не могло.
Действуя строго по наставлениям из учебника, летчик-одиночка был обречен. В бою нельзя поступать по шаблону. Каждая новая ситуация требует оригинального решения.
Поэтому, заметив, что немцы приспособились к его манере, Нефедов сменил тактику: когда позади возникал очередной противник, он резко убирал газ. «Спад» словно зависал в воздухе, и «хейнкель» проскакивал вперед. Борис давал ему вслед очередь, но не особенно целясь, чтобы не подставиться под удар очередного палача. Это был рискованный прием, ибо противник тоже мог успеть погасить скорость и без труда сбить потерявший ход истребитель.
И все-таки с помощью такого трюка отважный одиночка несколько раз удачно финтанул наседающих врагов. Но Борис снова и снова обнаруживал у себя в хвосте «хейнкели», от которых все труднее становилось оторваться. Тогда он начинал стрелять в небо. Дым от выстрелов и, возможно, удары стреляных гильз о фюзеляж летящего следом самолета наводил вражеского пилота на мысль, что он столкнулся с диковинным истребителем, имеющим заднюю огневую точку. Обескураженный преследователь немедленно отваливал в сторону. Впрочем, немцы быстро раскусывали его сюрпризы и находили противоядие против всех уловок…
В конце концов за спиной у Бориса оказался, видимо, самый опытный пилот в их стае. Как Нефедов ни старался — он никак не мог сбросить методично расстреливающего его «эксперта». Борис кидал машину из стороны в сторону, делал крутые виражи, но враг крепко держался сзади, повторяя все его маневры. Одна из очередей угрожающе задела машину, барабанной дробью простучав по обшивке кабины и капоту мотора. Пули уже несколько раз попадали в приборную доску, свистели возле самого уха русского летчика. Борис чувствовал, что немец уже не отцепится, а только корректирует прицел, чтобы прикончить его последним разящим ударом.
И тут Нефедов вспомнил о секретном приеме, которому его когда-то научил Хан…
Уже в облаках по дороге домой Борис злорадно вспоминал, как удивленно крутился на одном месте неожиданно потерявший его вражеский ас и как потом дружно «хейнкели» бросились в погоню за ловкачом. Но было уже поздно, вырвавшийся из плотного кольца врагов Борис успел «дотянуться» на своем израненном «Спаде» до облаков и укрыться в них, прежде чем его настигли преследователи…
* * *
В те дни Нефедову довелось встретить одного бывшего липецкого однокашника. В штаб авиационной бригады для допроса привезли немецкого пилота, выбросившегося с парашютом. Борис сразу узнал знакомого инструктора из соседней эскадрильи. Невольное уважение вызывало самообладание этого человека. Раненый, в обгоревшем комбинезоне, избитый местным населением, он не мог надеяться на милость своих победителей и, тем не менее, держался с большим достоинством; вел себя очень мужественно, отказываясь делиться с допрашивающим его испанцем секретной информацией.
В конце концов несуетливая циничная манера пленного отвечать на вопросы окончательно вывела из себя вспыльчивого контрразведчика. Он начал орать на немца; достал пистолет и, направив оружие на парашютиста, заявил, что сейчас пристрелит его, если «мерзкий наемник Франко» немедленно не начнет говорить. И тогда неожиданно для всех пленный ас, спокойно глядя в пистолетное дуло, вдруг начал насвистывать какую-то веселую мелодию. Нефедов лишний раз убедился, с каким серьезным противником приходится иметь дело в этой войне.
Борис спас немца от самосуда — уговорил испанского товарища оставить пленного в живых для будущего обмена на республиканских пилотов, оказавшихся в плену у франкистов. Когда немец через переводчика узнал, кому обязан жизнью, он сдержанно поблагодарил Нефедова. И тут Борис решил напоследок «вмазать» коллеге:
— Доволен ли герр своим русским учеником, который сегодня сдал ему экзамен? — спросил он через переводчика.
Немец понимающе ухмыльнулся и поднял большой палец:
— Гут!
Переводчик сообщил Нефедову:
— Он говорит, что вы, русские, все схватываете налету, и обещает при случае послать вам и тому парню, что его сбил, по бутылке коньяка.
* * *
Вскоре после того, как на корабле из Одессы в испанский порт Картахена доставили в ящиках первую партию разобранных истребителей Поликарпова — И-15 и И-16, — инициатива в воздухе начала переходить к республиканским ВВС.
Пересев с «летающего гроба» на новенький «ишачок», Борис наконец «отведал вкус вражеской крови». Причем первый, по-настоящему удачный для него бой поначалу складывался по так любимому неприятельскими «охотниками» сценарию. Эскадрилью Нефедова как раз только что перебросили с Северного фронта под Мадрид.
Утром того дня Бориса послали за линию фронта — произвести «силовую разведку». Это означало, что командование настолько верило в профессионализм летчика и боевые качества его новой машины, что отправило за линию фронта одного с расчетом, что разведчик сумеет прорваться через все неприятельские заслоны и вернуться с нужными сведениями.
Недалеко от линии фронта Нефедов снова угодил в засаду. Причем в этот раз Борис не увидел подкрадывающихся к нему сзади и снизу врагов, в открытой кабине «ишачка» он учуял их… по запаху двигателей. Уловив в воздухе дым из выхлопных труб чужих двигателей, Борис быстро оглянулся и к своему ужасу обнаружил, что сзади к нему пристроился чуть ли не целый эскадрон «фиатов». На борту фашистских истребителей красовались оскаленные морды черных пантер.
Похоже, что итальянские наемники генерала Франко, заметив одинокий самолет в оранжево-красной республиканской окраске, решили по привычке немного позабавиться, прежде чем уничтожить разведчика. И тут новая машина Нефедова продемонстрировала, на что способна. Итальянцы никак не ожидали столкнуться с самолетом, сравнимым в маневренности с их «фиатами». Оказалось, что маленький моноплан может развернуться буквально «вокруг столба». Выпустив посадочные щитки для уменьшения радиуса виража, Борис энергичным манером крутанул машину на 180 градусов и с ходу дал длинную очередь по самолету ведущего группы. Прошитый пулеметной трассой биплан исчез в огненном облаке взрыва. Борис довернул машину и атаковал ведомого. Тот зашатался, как пьяный, клюнул острым носом и пошел к земле. Его пилот едва успел выброситься с парашютом из обреченной машины. Остальные «пантеры», потеряв своего командира, в панике бросились в разные стороны. Это напоминало приятный сон, в котором сбываются самые сокровенные мечты. Борис гонялся за вражескими самолетами, поливая их очередями.
Впрочем, вскоре ему пришлось проснуться — по неопытности Нефедов слишком быстро сжег все патроны. Дело в том, что на «ишачке» не был предусмотрен счетчик боеприпасов, чтобы летчик мог контролировать их расход. А ведь пулемет ШКАС выпускал 1800 пуль в минуту. Сумасшедшая скорострельность! Достаточно было чуть-чуть передержать гашетку— и все! В итоге «собачья свалка» воздушного боя только началась, а Борис уже остался с пустыми зарядными коробками.
«Ничего сказать, — хорош — «хозяин воздуха»! — ошарашенно присвистнул он, с опаской поглядывая на далеко разлетевшиеся «фиаты». — Наделал шороху, а что дальше? Сейчас сеньоры опомнятся после заданной им взбучки, поймут, что у тебя кончились патроны и заставят станцевать тарантеллу на собственных похоронах…»
Не самое героическое правило воздушного боя гласит: «Если не можешь драться — беги!» Словно маленькая гоночная машина, И-16 на огромной скорости понесся к своему аэродрому. Итальянцы пытались его преследовать, стреляли в надежде хотя бы издали зацепить беглеца шальным свинцом, но все было тщетно. Борис легко оторвался от преследователей.
Перед тем как приземлиться, он низко прошел над своим аэродромом, крутанув подряд две бочки в честь своих первых воздушных побед. Как ему хотелось поделиться радостью с Ольгой, Латугиным, симферопольским инструктором Лапатухой, машинистом Степанычем, Близняком — всеми, кто ждал от него вестей на далекой Родине! Но перед отъездом в Испанию Борис дал штабному особисту подписку о неразглашении информации, относящейся к предстоящей командировке.
* * *
С получением новых машин жизнь советских летчиков в Испании начала налаживаться: потери они несли уже не так часто, как раньше, заметно улучшилось и снабжение добровольческих частей. А главное, теперь повстанцы-националисты очень дорого платили своими летчиками и техникой за каждый сбитый республиканский самолет. Как выражались вскоре прибывшие на театр военных действий американские пилоты, нанятые республиканским правительством: «русские наконец показали всем, что в квартале появилась новая собака».
С появлением на авиабазе янки жизнь здесь забурлила. Борис быстро подружился со многими «солдатами удачи». На Родине американских пилотов только недавно был отменен «сухой закон», так что после дневных полетов они первым делом «утоляли жажду» в баре авиабазы, а уже потом растекались по увеселительным заведениям Мадрида.
На улицах прифронтового города на удивление много встречалось хорошо одетых людей, работали многочисленные магазины и лавки; кафе были полны посетителей; по вечерам из-за дверей увеселительных заведений доносились ритмы фламенко, танго, быстрого фокстрота. Кстати, в Испании Борис увлекся танго. Даже брал уроки у профессионального учителя этого танца.
Улицы утопали в зелени садов: вокруг цветущие каштаны, сирень и черт знает что! Можно подойти на улице к дереву и запросто сорвать апельсин, как в России яблоко. Естественно, что в атмосфере непрекращающейся фиесты молодой русский парень не мог жить только полетами. Тем более что местное население с восторгом принимало русских пилотов, не раз имея возможность наблюдать с земли, как они расправляются с идущими на город франкистскими «бомбовозами».
«Комарадос советикос», «Салуд, комарадос!» — то и дело слышали в свой адрес от встречных прохожих Нефедов и его товарищи по эскадрилье. Американцы такой славы пока еще не добыли, поэтому с удовольствием совершали вылазки в город вместе с русскими. И местные красавицы начинали так же улыбаться и им. Янки были в восторге!
Было еще одно обстоятельство, укрепившее штатовских знакомых в их симпатиях к Борису. Дело в том, что многие американцы прибыли в Испанию без летной униформы и личного оружия. Борис уговорил Смушкевича, с которым имел хорошие отношения, помочь союзникам с экипировкой. Американцы получили в подарок комбинезоны, летные очки, пистолеты и т. д. После этого Нефедов окончательно стал у них своим парнем.
Вместе с новыми американскими и испанскими приятелями и приятельницами Борис развлекался, пил и танцевал ночи напролет. Но утром предстояла работа. Чтобы вернувшийся из очередного загула его русский пилот мог твердо держаться на ногах перед начальством и уверенно управлять самолетом, сообразительный механик «Санчо Пансо» давал Борису подышать кислородом через маску высотного оборудования самолета. Достаточно было получасовой «процедуры», чтобы живительная смесь отлично «провентилировала» мозг пилота после бурно проведенной ночи…
Особенно близко Нефедов сошелся с худощавым жилистым техасцем Мэрионом Джойсом. Что-то роднило этих внешне непохожих людей. Американец напоминал Борису ковбоя из вестерна: загорелое обветренное лицо, тонкие правильные черты истинного англосакса, волосы с проседью, узкие глаза «воина прерий».
Борис неплохо знал английский, так что языкового барьера между ними не возникло. Пятидесятилетний ветеран почти дюжины больших и малых войн с большим уважением отнесся к молодому русскому, хотя и снисходительно называл его «бой» (на самом деле в Испании у Нефедова было удостоверение на имя капитана республиканской армии Антонио Галарса):
— Война, это бизнес, бой. А с твоим талантом воздушного панчера можно еще до тридцати лет успеть заработать первый миллион. Хочешь, когда здесь все закончится, я стану твоим менеджером и найду для тебя другую денежную работенку?
Когда в ответ Борис отшутился, что пока не планирует менять работодателя, Джойс произнес с доверительной хрипотцой в голосе:
— Запомни, бой: профессионал не должен драться за идею. Воевать надо только за деньги — это профессионально. Коммунисты, нацисты, монархисты — все они заинтересованы получить пушечное мясо для достижения собственных целей. И на здоровье! Пока миром правят чьи-то неудовлетворенные амбиции, крутые парни вроде нас с тобой без работы не останутся… Boт сколько тебе платят испанцы за то, что ты ежедневно рискуешь ради их идей своей башкой?
— 150 песет, — пожал плечами Борис.
— Ого! — изумленно воскликнул Джойс. — Они не слишком щедры к вам. Я и другие американские пилоты получаем от республиканского правительства ежемесячное жалованье в 500 песет. Еще по 150 дополнительно нам начисляют за каждый сбитый самолет. По отдельной таксе идут боевые вылеты, бомбежки, штурмовки, уничтоженные автомобили и остальное по мелочи. С вами же, как я понял, рассчитываются благодарностями и лозунгами. Так где же справедливость, бой? Ведь всем известно, что «сталинским соколам» нет равных на этой войне. Выходит, «красные кабальерос» используют вас почти задаром. Извини, бой. но, по-моему, ты и твои приятели просто наивные дураки, если рискуете жизнью и здоровьем на таких условиях. Послушай меня, бой: когда ты станешь таким же высушенным перцем, как я, то твой партбилет не сможет так согреть тебе душу, как несколько сотен тысяч баксов, отложенных в банке на спокойную старость.
Джойс только вернулся из Китая, где воевал по контракту против японцев. До этого он успел послужить военным советником у нескольких латиноамериканских и азиатских диктаторов. Когда серьезной работы по специальности не было, Мэрион подрабатывал вышибалой в ночных клубах, дрался на ринге, возил контрабандный виски через мексиканскую границу и даже полгода снимался воздушным трюкачом в Голливуде.
А еще раньше — в 1920-м — под Варшавой Джойс оказался в плену у буденовцев, когда сбили его «Альбатрос». Американского наемника не расстреляли только потому, что Джойс сумел убедить красноармейцев в своем пролетарском происхождении, а также в том, что завербоваться к полякам его вынудила испытываемая на родине крайняя нужда.
На самом деле Мэрион был сыном преуспевающего фабриканта, закончил престижный колледж. Когда папочка оплачивал его занятия в аэроклубе, он никак не предполагал, что наследник, вместо того чтобы сидеть в офисе и вникать во все тонкости семейного бизнеса, выберет малопочтенную стезю наемника. На этой почве отец и сын вдрызг разругались, и родитель выставил неблагодарного отпрыска из фамильного особняка, одновременно лишив его наследства…
Несмотря на весь свой показной прагматизм, Джойс не был примитивным «псом войны». Скорее его можно было назвать искателем приключений, рисковым романтиком. Ему нравилось летать, ощущение опасности Мэрион считал лучшим лекарством от жизненной скуки. Само же убийство не доставляло американцу никакого удовольствия, даже наоборот. Если пилоту сбитого им самолета не удавалось покинуть падающую машину с парашютом, остаток дня Мэрион ходил мрачный, сторонясь шумных компаний. Очередной грех он замаливал, долго простаивая на коленях перед иконой Девы Марии, а потом заливал неразбавленным виски в аэродромном баре. Грешить же опытному охотнику приходилось часто…
Считая свое ремесло грязным, Джойс презирал тех, кто хвалится загубленными жизнями. Наблюдая однажды, как его молодой земляк шумно празднует в баре одержанную победу, Джойс зло поинтересовался у него:
— Радуешься, что в чей-то дом сегодня по твоей милости пришла беда?
— Этот парень чуть не прикончил меня! — только и смог в свое оправдание промямлить растерявшийся пилот. — Таких волков нельзя отпускать живыми, иначе завтра он снова прыгнет кому-нибудь из нас на загривок…
— И все-таки, в следующий раз, Майки, — своим хриплым голосом неприязненно посоветовал Джойс, — когда решишь расстрелять парня, выбросившегося с парашютом, вспомни, что у него тоже есть мать. И ей точно так же будет больно получить известие о гибели сына, как и твоей канзасской мамаше.
Вот такой это был парадоксальный характер…
Погиб Джойс нелепо. Все началось с того, что на глазах у всей американской эскадрильи был сбит их товарищ по фамилии Шорт. Этот летчик сблизился со звеном вражеских бомбардировщиков и дал длинную очередь по головной машине, но на выходе из атаки его достали немецкие «охотники» из «Легиона Кондор». Один «Хейнкель» атаковал американца сзади сверху, другой — снизу. Все видели, как Шорта тряхнуло в кабине и бросило на приборную доску. За подбитым самолетом потянулся прозрачный след вытекающего из пробоин топлива. Затем машина с убитым, а может быть, и еще живым летчиком сорвалась в почти отвесное пике и загорелась…
Страшная смерть Шорта, случившаяся у них на глазах, потрясла его земляков. Когда несколько часов спустя после этого случая испанский комманданте приказал американцам вылететь на штурмовку позиций мятежников, те вдруг отказались, сославшись на туман и плохую видимость. При этом у взрослых бывалых мужиков были такие испуганные лица, словно их гнали на убой.
— Конечно, вы имеете право отказаться, — с улыбкой согласился республиканский комиссар, расстегивая револьверную кобуру, — но в этом случае по нашим законам полагается расстрел.
В итоге за своих товарищей вызвались лететь Мэрион и еще один его земляк. Но вернулся с задания только один пилот. Он сообщил, что на обратном пути с самолетом Джойса случилась какая-то поломка, и он разбился на территории, занятой мятежниками. Необходимо было без промедления вылететь в район катастрофы, чтобы вывезти раненного пилота или хотя бы забрать его тело для достойного погребения.
И снова вконец деморализованные американцы стали выдумывать разные причины, лишь бы только не подниматься в воздух.
За другом отправился Нефедов. Полетел он не на истребителе, а на стареньком связном биплане, в котором не было оружия, зато имелась вторая кабина для пассажира.
Место, где упал самолет американца, Борис нашел на удивление быстро. У него было странное ощущение: тишина, только стрекочут в траве цикады да перекликаются на разные голоса птицы в ближайшей оливковой роще, вокруг красотища — уходящие к горизонту живописные холмы, желтые луга, — и тут же следы смерти.
В результате аварии самолет Джойса превратился в груду искореженных деталей. Мотор с погнутыми лопастями пропеллера валялся далеко в стороне. Пилот был мертв. Его изуродованный труп зажало в кабине. Нефедов долго не мог извлечь его оттуда. В том подавленном состоянии, в котором Борис собирался в этот полет, мысль захватить с собой специальные инструменты просто не пришла ему в голову. А между тем поблизости в любой момент мог появиться вражеский патруль, случайная машина или самолет.
Борис торопился — с ожесточением отламывал части обшивки кабины, распутывал тросы тяг, которые обмотали труп. Это была тяжелая и морально очень тягостная работа.
Когда, наконец, все было закончено, Борис осторожно взял тело американца на руки, словно тот был еще жив, и понес его к своему самолету…
Этим же вечером гроб с телом Джойса в сопровождении почетного караула и оркестра пронесли через весь город и похоронили на престижном аристократическом кладбище. А через неделю республиканская контрразведка обвинила нескольких испанских офицеров-снабженцев в том, что они якобы изобретали разные смеси, продавая «сэкономленный» авиационный керосин на сторону — спекулянтам. Многие, знавшие Джойса, увидели в таком продолжении его истории кривую насмешку судьбы: тот, кто так любил порассуждать о том, что война это всего лишь выгодный бизнес, погиб из-за мелкой аферы.
Арестованных снабженцев без долгих разбирательств с так любимой республиканскими «чекистами» помпой — на глазах у приглашенных «на мероприятие» летчиков и сотен зевак — расстреляли возле могилы погибшего по их вине «американского товарища».
Хотя для Бориса так и осталось загадкой: действительно ли несчастные снабженцы пострадали из-за своей страсти к коммерции или может они были франкисткими шпионами. Впрочем, этих людей вообще могли поставить к стенке безвинно, так сказать — «в профилактических целях». Республиканцы часто устраивали публичные казни лиц, якобы связанных с путчистами — католических священников, троцкистов, нелояльных им представителей интеллигенции.
На сомнения Нефедова наводили продолжившиеся и после разоблачения снабженцев ЧП с керосином. Борис сам однажды чуть не разбился из-за того, что в полете двигатель его самолета вдруг начал работать с перебоями. Вместо ровного гула летчик вдруг услышал, как мотор «зачихал»: пых, пых, пых. Резко упали обороты, машина начала дергаться и заваливаться на крыло. Пришлось, едва взлетев, с ходу разворачиваться и садиться. Перед посадкой Борис энергично покрутил «шарманку» выпуска шасси. Это на новейших немецких истребителях шасси выпускались гидравликой одним поворотом специального крана. А на И-16 необходимо было сделать 43 оборота, чтобы вышли колеса.
Приземление получилось крайне неудачным. Одна стойка шасси сломалась. Раз, и летчик оказался в положении вверх ногами. Слава богу, что перевернувшийся самолет не загорелся, иначе Нефедов не успел бы из него выбраться.
Когда, отстегнув привязные ремни и парашют, откинув шторку кабины, Борис с трудом выбрался из-под своего опрокинувшегося навзничь «железного коня», он увидел бегущих к нему товарищей. Первым к молодому человеку подбежал его запыхавшийся, мокрый от пота и перепуганный механик. Он сразу принялся ощупывать руки и ноги Бориса, проверяя, целы ли они. Затем и командир эскадрильи подоспел. Глянув на самолет, он воскликнул:
— Да ты в рубашке родился! Не пойму, как тебя не раздавило?
Когда стали разбираться, выяснилось, что вместо нормального бензина в баки «ишачка» залили самодельное эрзац-топливо, или в просторечии — «авиаконьяк» — жуткую смесь из низкопробных суррогатов. На аэродроме вновь появились контрразведчики с безжалостными лицами фанатиков. Но на этот раз виновных они почему-то не нашли и история не получила продолжения.
А оставшиеся в живых американские наемники вскоре после гибели Джойса, разорвав контракты, отправились на поиски менее рискованного заработка…
* * *
Для русских же летчиков война продолжалась. Даже после получения новой машины, Борис частенько прямолинейно ввязывался в маневренные бои с «фиатами» и «хейнкелями» и порой сам бывал крепко бит неприятелем. Так бывало, когда вчерашнему уличному хулигану не удавалось охладить свой мальчишеский пыл. Часто при виде вражеских самолетов у него просто кулаки чесались от предвкушения знатного «мордобоя». Синдром «выпустить когти, шерсть дыбом» подвел под монастырь многих излишне горячих пилотов.
Но по мере набора фронтового опыта Борис становился более хладнокровным и расчетливым бойцом: вместо того, чтобы, как прежде, ввязываться в рискованные разборки на виражах с маневренными истребителями противника, забирался повыше и внезапно атаковал жертву из-за облаков, используя преимущество в высоте и избыток скорости; прибегал к разным хитростям: уходил от противника в сторону солнца, чтобы затруднить преследование, умело использовал для скрытного подкрадывания к цели складки местности, притворялся подбитым, выпуская в крутом падении черный дым из работающего на форсаже «движка» или «замертво» опрокидываясь в штопор, и т. д. Счет его побед стал быстро расти…
После того, как Борис «завалил» десятый самолет противника, комбриг Смушкевич наградил его «маузером» с дарственной гравировкой. Да и со стороны испанского командования Нефедов и его товарищи чувствовали постоянно растущую симпатию. Хотя платили русским добровольцам по-прежнему в несколько раз меньше, чем наемникам из Англии и Франции, но зато здесь, в Испании, советским друзьям многое позволялось.
Однажды аэродром посетили командующий республиканскими ВВС Де-Сиснерос и лидер испанских коммунистов Долорес Ибаррури. Осматривая самолеты, эта стройная брюнетка вдруг повернулась к Нефедову и поинтересовалась через переводчика, что за рисунок изображен на моторе его самолета. Борис ответил, что это герб его рода и что все его предки по мужской линии служили России — везде, где требовалось отстаивать интересы Отечества. Это был, мягко говоря, неожиданный ответ от человека, сражающегося за идеалы мирового коммунистического Интернационала против националистов.
Но Ибаррури лишь мягко улыбнулась, в ее больших сверкающих черных глазах читалось любопытство. Она что-то быстро сказала сопровождающим ее людям, и ее слова вызвали дружный смех в толпе сопровождающих. Но переводчик делегации не успел донести до Нефедова смысл слов высокой гостьи. Зато, когда делегация уехала, к Борису подошел командир его эскадрильи Павел Рычагов.
— Ты что же меня позоришь, Анархист, мать твою! — рассерженно спросил он. — Гербы тут он, понимаешь, малюет, а мне за тебя отдувайся перед испанскими товарищами. А если тебе завтра в голову втемяшит голую бабу на капоте изобразить, мне что, каждый раз твой самолет брезентом от посторонних закрывать?!
Оказалось, несмотря на то что ответ советского летчика сильно удивил Долорес Ибаррури, она быстро нашлась, как прокомментировать услышанное соратникам: «Вот видите, товарищи, — сказала она, — теперь у нас тоже есть свой красный Барон. А значит — «No pasaran!»
И все-таки, несмотря на все фортели, которые регулярно выкидывал Нефедов, командиры симпатизировали ему и доверяли. Когда возникла необходимость устроить экскурсию приехавшим в Испанию — фотокинорепортеру и по совместительству корреспонденту «Известий» Роману Кармену и журналисту «Правды» Михаилу Кольцову — Смушкевич попросил именно Бориса стать их гидом.
Два дня корреспонденты провели на аэродроме, беседуя с летчиками и наблюдая за их повседневной работой. Нефедов даже провез Кармена с его громоздкой аппаратурой на двухместной машине над линией фронта, чтобы известный кинооператор мог из первой кабины сделать панорамную киносъемку боев.
Затем было решено совершить автомобильную вылазку на передовую.
Вообще-то такую поездку требовалось вначале согласовать с высшим испанским руководством. Тогда журналистам выделили бы машину, сопровождающего офицера и на всякий случай надежный конвой. Но Кармен справедливо опасался, что заботливые хозяева перестрахуются и отправят корреспондентов на самый спокойный участок фронта. Репортерам же хотелось увидеть настоящую войну — без прикрас. Через своих знакомых испанцев Борис организовал автомобиль и нанял переводчика.
На том участке фронта, куда они приехали, позицию держала не элитная добровольческая интербригада, а обычная пехотная часть, укомплектованная преимущественно мобилизованными крестьянами. Комиссарам приходилось под страхом немедленного расстрела гнать аполитичных фермеров в бой за непонятные им идеалы.
Впрочем, в любом полку республиканской армии на вполне законном основании офицер имел законное право расстреливать на месте отступающего подчиненного, а сержант — убить уже самого офицера, если тот приказывал подразделению отходить, не имея на то письменного распоряжения высшего начальства. Но если в интербригадах этим правом редко кто пользовался, то в обычных частях подобные самосуды случались не так уж редко и способствовали созданию обстановки взаимного страха и недоверия.
Естественно, что революционным энтузиазмом здесь и не пахло. Грязные и усталые, живущие от атаки до атаки — солдаты угрюмо смотрели на пижонов, прикативших в легковом авто из Мадрида. Сразу стало ясно, что для героического репортажа эта часть мало подходит, но ехать куда-то еще времени не было — до темноты необходимо было вернуться обратно в город. Поэтому было принято коллегиальное решение работать здесь.
Оказавшись в окопах, московские журналисты сразу принялись за дело. Кармен — живой, подвижный, как ртуть, в репортерской кепочке с пуговицей на темечке и в куртке с многочисленными карманами, обвешанный фото- и киноаппаратурой, феноменально общительный — быстро разговорил нескольких солдат; затем, не жалея пленки, принялся снимать фронтовые будни.
Кольцов действовал более вдумчиво, держался ближе к командирам и больше слушал, нежели сам задавал вопросы, тщательно все записывая в свой маленький блокнот. Нефедов же оказался не у дел и скучал. Он впервые наблюдал наземную войну с ее тошнотворным трупным запахом, окопными вшами, усталыми до отупения, безразличными ко всему липами, и сам себе завидовал: летный труд, хотя тоже тяжел и опасен, но не так удручающе прозаичен. Впрочем, победы в воздухе мало чего стоили сами по себе — без упорства удерживающей фронт — часто в нечеловеческих условиях — пехоты…
После того как журналисты отработали, командир батальона пригласил их отужинать. В рощице, метрах в пятидесяти от передовой позиции, был оборудован блиндаж. Здешние условия по фронтовым меркам можно было назвать вполне комфортными, особенно в сравнении с окопной жизнью рядовых чинов батальона. В полевой квартире комбата даже имелся патефон.
По приказу офицера его ординарец принялся хлопотать над ужином. А миловидная женщина в форме медицинской сестры — видимо, военно-полевая жена хозяина блиндажа — накрывала стол.
Комбат принадлежал к профессиональному военному сословию. Когда-то он командовал батальоном в армии короля Альфонса XIII, а теперь за очень высокое жалованье служил республиканцам.
Возле входа в блиндаж к дереву был привязан великолепный арабский жеребец. Он был оседлан. Пока шли приготовления к ужину, комбат стал рассказывать гостям, что перед ними трофейная лошадь командира табора марокканской кавалерии, убитого во время неудачной для туземной конницы утренней атаки.
— Пока не решил, что с ним делать, — признался офицер. — Лошадь-то больших денег стоит, а я не кавалерист.
Он с гордостью продемонстрировал русским журналистам саблю неприятельского командира в богатых, украшенных драгоценными камнями серебряных ножнах. Взяв в руки клинок, Нефедов сразу обратил внимание, что в нескольких местах его остро заточенное лезвие имело сколы и зазубрины. Судя по этим боевым отметинам, перед смертью погибший марокканец от души порубил саблей по каскам и черепам республиканских солдат.
Внезапно со стороны франкистов начался минометный обстрел. Снаряды с омерзительным воем стали падать и в рощу — поблизости от блиндажа. Лопаясь, они разбрызгивали осколки в радиусе десятков метров вокруг. Журналисты заволновались, и комбат предложил гостям переждать артналет в своем блиндаже. Сам он собрался идти на позицию. Но тут со стороны окопов прибежал солдат. Вид он имел весьма растерянный. Боец что-то взволнованно стал говорить командиру. Бывший вместе с журналистами переводчик вполголоса переводил, и тон его речи становился все тревожней:
— Погиб комиссар, сержанта и лейтенанта тяжело ранило. Первая рота уже побежала. Вторую роту тоже некому удержать — ее командира убило накануне.
Как человек военный, Борис ожидал увидеть, как кадровый офицер без промедления поспешит на позицию, чтобы лично восстановить порядок во вверенном ему подразделении и отразить неприятельскую атаку. Но вместо этого комбат вдруг большими нелепыми прыжками перепуганным зайцем бросился в глубь леса, срывая с себя на бегу знаки различия. За ним тут же устремились сестра милосердия, беглый солдат и ординарец. Немного поразмыслив, примеру земляков последовал и испанский переводчик гостей. Трое русских остались в одиночестве — в чужом лесу, на пути вражеского прорыва. Неожиданное бегство испанского командира на какое-то время повергло их в шок. Первым опомнился Борис:
— Вот что, — обратился он к журналистам, — укройтесь пока подальше в лесу.
— А может, успеем к машине, — неуверенно предложил Кольцов.
Автомобиль стоял на проселочной дороге, петляющей вдоль линии траншей. Ясно было, что, раз республиканская пехота уже побежала, про этот вариант можно забыть. Борис вновь настойчиво предложил корреспондентам быстрее уходить подальше от передовой.
— А как же вы? — спросил Роман Кармен.
— Немного повоюю и сразу обратно, — шутливо пообещал кинооператору Борис, направляясь к нервно мечущемуся от близких разрывов на привязи скакуну.
— Послушайте! Вы же летчик! — осуждающе крикнул Кольцов уже запрыгнувшему в седло Нефедову. — По-моему, на войне каждый должен заниматься своим делом. Глупо проявлять кавалергардский героизм без пользы.
Борис ничего не ответил газетчику, хотя журналист был прав — не его это дело. Но с другой стороны, если тот, кому это положено по чину, сбежал, командование обязан принять любой оказавшийся на месте событий офицер.
Пока Борис верхом преодолевал полсотни метров до передовой, ему попалось десятка три охваченных паникой солдат. Большинство из них уже побросали свои винтовки и выглядели перепуганным стадом. Нефедов стал опасаться, что весь батальон уже поддался панике. Тогда его попытка спасти положение действительно окажется столь же нелепым геройством, как сражение Дон Кихота с ветряными мельницами.
Выскочив на пригорок, всадник не сдержал счастливой улыбки: в змеившейся под копытами его скакуна траншее еще находилось достаточно много бойцов, оставшихся верными присяге. Они вели энергичный огонь по наступающим вражеским пехотным цепям и, судя по всему, не собирались драпать, как многие их товарищи. Набрав в легкие побольше воздуха и выхватив саблю из ножен, Борис заорал:
— За мной, комарадос! Даешь республику, мать вашу, растак!
И тут же, не дожидаясь, пока пехота подхватит его порыв, Борис заставил коня перепрыгнуть через траншею и погнал его по склону холма навстречу неприятелю. За спиной прозвучал чуть запоздавший вой, вырвавшийся из десяток глоток. И трудно было сразу понять, чего в нем больше — гибельного ужаса, гнева или торжества людей, в едином порыве поднявшихся под пули.
От восторга перехватило дыхание, стук копыт несущегося во весь опор скакуна сливался с оглушительным биением собственного сердца. Не дожидаясь пехоты. Борис увлеченно летел навстречу франкистким солдатам. Он видел, как в него целятся и стреляют, но не думал о том, что ведь могут и попасть. В наслаждении лихой кавалерийской атаки молодой романтик начисто забыл про осторожность и осмотрительность летчика-истребителя.
Испугавшись встречной штыковой атаки республиканцев, мятежники начали быстро отходить. Борис на полном скаку догнал нескольких убегающих вражеских солдат, плашмя ударил саблей по плечу одного из них, конем сбил с ног другого и, не оглядываясь, помчался дальше.
Опомнился он, лишь когда оказался один в глубокой балке — во вражеском тылу. В стороне непрерывно стрекотал пулемет, изредка ухали артиллерийские орудия. В складках сильно пересеченной местности отчаянного кавалериста потеряли и свои, и чужие.
Борис слез с коня, ласково похлопал его по вспотевшей шее. Прислушался. Где-то совсем рядом прозвучали громкие голоса. Разговаривали не по-испански. Вскоре стало понятно, что ищут именно его. В балке показались всадники. Их было четверо. Судя по одежде— мусульмане. Похоже, это были знаменитые туземные кавалеристы — марокканцы, о жестокостях которых среди республиканских солдат ходило много леденящих кровь историй. В плен к ним лучше было не попадать.
Борис прыжком вскочил в седло и погнал коня прочь. Преследователи тут же пришпорили своих лошадей и с дикими воплями помчались за ним. Лошади у них оказались свежее, и вскоре четверо марокканцев окружили Бориса. Показывая друг другу на коня, идущего под неприятельским всадником, они злобно выкрикивали непонятные Нефедову ругательства, при этом яростно округляя глаза и скаля зубы. Марокканцы, конечно же, признали лошадь своего погибшего командира и жаждали жестоко покарать его убийцу. Начался сабельный бой. Вот где Нефедову по-настоящему пригодились уроки Близняка! Не владея хитростями джигитовки, Борис лишился бы головы в считаные минуты.
А так он одновременно отражал удары нескольких вражеских клинков, уклонялся и рубил сам. Вскоре Нефедов завладел карабином одного из убитых им врагов. Лошадью он теперь управлял телом и ногами, оставив руки свободными для фехтования и стрельбы. Несколько раз в критической ситуации Нефедов делал обрыв — нырял под живот своей лошади, имитируя таким образом смерть, для того чтобы выстрелить в противника из-под конского живота.
Возвращаясь рывком обратно в седло, русский снова начинал яростную рубку. Борис все делал автоматически, используя наработанные в манеже навыки. В результате скоротечного кавалерийского боя он сумел в одиночку уничтожить трех марокканцев и вернуться к своим. Правда, когда Нефедов соскочил с коня, на нем были рассечены все ремни, исполосована клинками одежда.
Окружившие Бориса республиканские солдаты смотрели на него так, словно он прискакал с того света. Впрочем, так оно и было. Вскоре об этой истории написали многие испанские и иностранные газеты. На московских журналистов этот случай тоже произвел громадное впечатление.
— Я обязательно попробую включить этот уникальный эпизод в свою статью в «Правде», — пообещал Борису на прощание, перед отъездом в Москву, Кольцов. — Это настоящий подвиг! Советская молодежь должна брать с вас пример.
Кольцов даже процитировал придуманную накануне в гостинице ключевую фразу для статьи: «Предателям испанского народа и их фашистским наймитам недолго осталось лить невинную кровь трудящихся. Благодаря таким героям, как советский военлет Борис Нефедов, вскоре им придет конец — и в воздухе, и на земле».
— Лучше не надо, — попросил Борис, — а то меня еще чего доброго из авиации попрут. Сами ведь говорили: на войне каждый должен заниматься своим делом. Глупо проявлять кавалергардский героизм без пользы.
Гордый журналист прикусил губу и холодно произнес на прощание:
— Как вам будет угодно…
* * *
Между тем напряженность воздушных боев за Мадрид постоянно возрастала. Несколько раз на день на подходах к городу появлялись группы франкистких бомбардировщиков. На их перехват по ракете взлетало дежурное звено. Тихоходные «Юнкерсы-52» были легкой мишенью для И-16. Обычно советские истребители на бреющем полете — незаметные на фоне земли — скрытно приближались к формации неприятельских бомбардировщиков и атаковали их снизу — из незащищенной пулеметами мертвой зоны, не оставляя вражеским пилотам никаких шансов. Выкрашенные в серый цвет «ишачки» словно выскакивали прямо из земляной норы. За такую тактику И-16 получил у пилотов неприятельских бомбардировщиков прозвище «Rata» — крыса.
Основной целью атак был бомболюк — при удачном попадании в него «Юнкерс» взрывался в воздухе. В первую очередь истребители старались сбить командирскую машину. «Завалишь» лидера — группа остается без управления и распадается — каждый стремится убежать в одиночку, но редко кому это удается. Начинается бойня утративших спасительный строй «бомберов». Ведь одиночный бомбардировщик, оставшийся без прикрытия со стороны бортстрелков соседних машин, становится очень уязвимым. Таким образом, Борис за короткое время увеличил счет своих побед до тридцати и стал одним из самых результативных асов этой войны.
Но затем инициативу вновь перехватили франкистские ВВС. В очередной раз за эту войну республиканские и фалангистские пилоты поменялись местами: одни вновь стали охотниками, другие — дичью. Случилось это, когда в небе Испании появились новейшие немецкие и итальянские самолеты — скоростные и хорошо защищенные бомбардировщики «Чиконья BR-20», «Дорнье 17», «Хейнкель 111».
Но, конечно, самым неприятным сюрпризом для республиканских пилотов стал новейший германский истребитель принципиально новой конструкции «Мессершмитт Bf-109». Когда для руководителей гитлеровских люфтваффе стало очевидным, что «Хейнкели 51» «легиона кондор» проигрывают битву за господство в воздухе советским истребителям И-15 и И-16, ими было принято беспрецедентное решение: на фронтовой аэродром были отправлены опытные машины из исследовательского центра в Рехлине, пилотируемые летчиками-испытателями фирмы профессора Вилли Мессершмитта. Семь недель боев доказали всему миру, что у немцев появился лучший в мире истребитель.
В это драматичное для республиканских воздушных сил время выявились многие недостатки новых советских истребителей. Оказалась ошибочной сама философия, заложенная в их конструкцию. Заказавший эти самолеты конструктору Поликарпову маршал Тухачевский, должно быть, представлял себе воздушный бой как сражение на больших дистанциях, где успех определяется маневренностью крылатых машин. Именно на горизонтальную верткость как на главное достоинство «крылатого охотника» и была сделана главная ставка при проектировании новых истребителей. Заказанные Тухачевским самолеты даже оснащались оптическим прицелом — малопригодной для стрельбы трубкой, особенно по сравнению с мессершмиттовскими коллиматорными прицелами. Должно быть, маршал полагал, что, уворачиваясь от вражеских атак, летчик будущего истребителя сможет издали поражать неприятельские воздушные корабли, словно снайпер из засады уток.
Но на практике попасть в самолет с дистанции более чем 200 метров можно лишь случайно. А чтобы наверняка «завалить» истребитель или бомбардировщик противника, к нему надо подобраться на расстояние 20–50 метров. Причем скоростная цель будет находиться в прицеле лишь считаные секунды. Поэтому принципиальную важность приобретает «масса» секундного залпа, то есть требуется установить на истребитель много скорострельных пушек и крупнокалиберных пулеметов, чтобы мгновенно обрушить на врага шквал огня.
Поликарповские же машины по сравнению со своими основными противниками обладали преступно слабым вооружением. Малоэффективным оказалось и протектирование их бензобаков. К тому же «мессеры» были оборудованы радиостанциями, благодаря чему их пилоты могли координировать свои действия. Республиканские же летчики, в лучшем случае, имели возможность, заметив противника, покачать друг другу крыльями и обменяться скупыми жестами.
Но главное, — республиканские летчики не могли догнать «мессершмитты», потому что те летали почти на сто километров в час быстрее «ишачков». У новых немецких истребителей гораздо лучше обстояло дело и со скороподъемностью. Благодаря этому они могли вести бой на вертикалях, сразу беря инициативу в свои руки. А как только положение начинало складываться не в их пользу — немедленно уходили на высоту. Кроме того, что на восходящих траекториях «ишачок» безнадежно отставал от стремительного «мессера», из-за малой высотности мотора М-25 республиканские пилоты не могли преследовать немцев на высоте свыше 6000 метров. Для И-16 это был потолок, на котором его двигатель начинал чихать и глох. Пользуясь своей безнаказанностью, немцы спокойно выжидали на безопасной для себя высоте, и при первой возможности обрушивались на выбранную жертву, нанося ей смертельный удар.
В течение всего одной недели в эскадрилье Нефедова так погибли трое летчиков. У Бориса кулаки сжимались от ярости, когда на его глазах санитары вынимали из кабины И-15 молодого испанского паренька, сумевшего перед смертью посадить на аэродроме изрешеченную пулями машину. Как и многие погибшие в те роковые недели, смертельные ранения молодой республиканец получил в спину по причине слишком тонкой бронеспинки, не рассчитанной на защиту от крупнокалиберных пуль.
Борису тоже при встрече с 109-ми приходилось надеяться только на обещанную Ольгой при расставании защиту ангелов-хранителей и собственные рефлексы. Не раз в это время ему приходилось круто разворачивать свой истребитель и отчаянно идти в лобовую атаку на доставших его фрицев.
Но чаще, не имея возможности на равных сражаться с новыми немецкими истребителями, Борис старался затянуть их поближе к земле. Он заметил, что при всех своих достоинствах, на виражах «мессеры» уступают советским машинам. Так что, как только на поле боя появлялись остроносые немецкие хищники, Нефедов начинал акробатику «в партере».
Однажды таким образом ему пришлось одному кувыркаться с четверкой «мессеров». Вообще-то, вылетел Нефедов в составе звена из трех самолетов. Такое построение хорошо смотрелось на воздушном параде и оправдывало себя при штурмовке наземных позиций противника. Но в маневренной свалке с вражескими истребителями удержаться тройкой невозможно. В результате каждому приходиться действовать в одиночку, особо не рассчитывая на прикрытие товарища.
Немцы же вместо традиционной тактики ведения боя звеном в три самолета, стали летать парами — ведущий атакует, ведомый прикрывает его хвост. Две пары образовывали строй, названный «четыре пальца».
Борис сумел оценить эффективность такой тактики, когда одного его ведомого — испанского пилота — немцы «сожрали», как только в начале «собачьей свалки» он «отвалился» от звена. Второй ведомый, вместо того, чтобы прикрывать Борису хвост, сам полез сбивать вражеский самолет и поплатился за это жизнью. Нефедову же пришлось вначале снижаться ниже городских крыш, чтобы спастись от приклеившихся к его хвосту «мессершмиттов». Затем он минут двадцать кружил между стогами сена на крестьянском поле, порой задевая копны крылом, уворачиваясь от пулеметных трас то одного крылатого бандита, то другого. Ни один вменяемый каскадер Голливуда ни за какие миллионы не согласился бы исполнить подобный трюк. Но Борис ходил по краю пропасти не за деньги, а потому что спасал собственную жизнь. На свое счастье перед войной «воздушный хулиган» научился хорошо чувствовать землю и мог себе позволить косить пропеллером траву. Немцы так низко опускаться не смели и держались с небольшим превышением.
Пока одна пара гоняла республиканский «ишачок» внизу, вторая постоянно перемещалась на высоте, выжидая, когда республиканский пилот устанет изображать стрекозу и поднимется чуть выше — перевести дух. Вот тут-то на него и должны были внезапно свалиться со стороны солнца засадные «мессеры»!
Борис словно раздвоился: какая-то его часть автоматически «выписывала узоры» ручкой управления, синхронно выжимала педали, а другая постоянно следила за заходящими то справа, то слева преследователями. Особенно его заботила вторая пара убийц. Временами их хищные тени мелькали высоко в лазоревой синеве. Но именно высотных ястребов стоило опасаться больше всего. Приходилось до боли напрягать глаза, чтобы вовремя заметить на фоне слепящего солнечного диска несущуюся на тебя крылатую смерть…
В том бою немцы его все-таки достали напоследок. Очередь прошила левый борт «ишачка», разбила бензочасы, попала в бак. Вскоре после этого «мессеры» ушли, не став добивать Нефедова. Видимо, у них заканчивалось горючее.
Пришло время подсчитывать ущерб. Борис обнаружил, что вырван правый элерон. Сквозь пробоины в левом борту кабины свистел ветер. Летная куртка на левом боку была разорвана и забрызгана жевательной резинкой, лежащей в кармане. Чудом спасся!
Смертельно уставший, и все же счастливый оттого, что остался жив, Борис тоже заковылял домой. За его самолетом тянулся шлейф белого дыма. Приговор был подписан, но не оглашен. Пока мотор тянет — есть надежда. Нефедов знал, что его «Поликарпов» — на редкость выносливая машина.
После приземления механик, похоже, уже давно считающий своего русского друга заговоренным, долго растерянно крутил в руках снятый с самолета топливный бак. «С таким баком, напоминающим решето, пролететь 100 километров мог только человек, пользующийся услугами сильнейшего колдуна» — другого объяснения случившемуся опытный механик не находил…
* * *
Да, в техническом отношении Борис и его сослуживцы во второй раз за эту войну оказались слабее противника. К счастью, испанские инженеры и техники, как могли, пытались помочь своим пилотам, и часто довольно успешно. Из восьмимиллиметровых обрезных стальных плит они в кустарных условиях изготовили бронеспинки, которые сразу стали спасать жизни летчиков.
Вместо маломощных родных моторов М-25 на обороняющие Мадрид истребители И-16 начали устанавливать контрабандные «движки» «Райт-Циклон» SGR 1820 F-54. Оснащенные наддувом, эти моторы позволяли «ишачкам» резво взбираться на прежде недоступные им высоты. А чтобы на 8000 метров смазка пулеметов не замерзала, инженер Лопес-Смит изобрел нагнетатели, подающие нагретый воздух от двигателя на затворы пулеметов. Кислородное оборудование на многих самолетах уже имелось, хотя до этого особой нужды в нем не было.
После того как самолеты были полностью подготовлены к высотному перехвату, коллеги из других подразделений стали в шутку называть Нефедова и его товарищей «эскадрильей сосунков», имея в виду, что в полете они «сосут» кислородную смесь из специальных масок.
Но в итоге все эти новшества позволили республиканцам сделать неприятный сюрприз своим немецким коллегам из «легиона кондор», которые успели привыкнуть к своему преимуществу.
18 сентября 1938 года республиканские пилоты впервые опробовали тактику «соколиного удара». Поднятая по тревоге эскадрилья перехватчиков обнаружила противника на подступах к Мадриду. Полтора десятка «Хейнкелей 111» растянулись длинной колонной. Их сопровождали «мессеры». Немцы чувствовали себя в абсолютной безопасности, так как двигались на эшелоне 7000 метров.
По визуальной команде ведущего вдруг все «ишачки» синхронно развернулись на противника и «свалились» на вражескую эскадру с высоты 8500 метров. Атака явилась для противника полнейшей неожиданностью! Четыре «мессера» и головной «хейнкель» были сбиты с первого захода. Неприятельская группа потеряла управление и превратилась в стаю перепуганных уток. Большинство бомбардировщиков сбросили бомбы на пустыри городских окраин и в беспорядке отступали к линии фронта. Но один «хейнкель» под прикрытием четверки своих истребителей продолжал рваться к центру Мадрида. Группа перехватчиков разделилась— пока одни преследовали удирающие неприятельские самолеты, другие пытались не допустить, чтобы на центральные районы города упали бомбы.
Нефедов оказался во второй группе. Его звено снова ушло на высоту, чтобы осмотреться и повторить атаку. Самый верный способ сбить скоростной «Хейнкель 111» — это атаковать его в лоб. На этом бомбардировщике имелась вращающаяся верхняя пулеметная турель, которая отлично защищала самолет от атак сзади. Снизу «брюхо» бомбардировщика тоже прикрывали пулеметы. К тому же из пулеметов ШКАС И-16-го трудно было серьезно повредить хорошо защищенные двигатели и топливные баки новейшего немецкого бомбардировщика.
Спереди же «хейнкель» имел всего один курсовой пулемет. К тому же носовой стрелок редко успевал среагировать на атаку. И, наконец, у истребителя появлялась возможность одним ударом уничтожить вражеский экипаж, расположенный в стеклянной кабине. Правда, далеко не всякий пилот обладал достаточно крепкими нервами и отточенной техникой для такого «трюка».
Вначале на «Хейнкель» спикировал ведущий звена «ишачков». Но ему не повезло. Вражеские бортстрелки среагировали вовремя, и попавший под огонь сразу двух пулеметчиков И-16 словно наскочил на невидимую стену, совершил диковинный кульбит и стал падать осенним листом. Летчика с парашютом Борис так и не увидел.
Повторяя неудачную атаку товарища, Борис сам поражался своему нахальству. Он пикировал, и двухмоторный «амбар» рос на глазах. «Рано, рано, рано», — твердил Нефедов, усилием воли заставляя себя продолжать сближение с несущейся навстречу пятнадцатитонной махиной. Нельзя было отвернуть слишком рано, ибо патронов у него оставалось всего на одну хорошую очередь. Впрочем, запоздаешь на секунду с уходом на вираж — и конец! Вот когда Борис впервые по-настоящему заглянул смерти в самые ее ледяные глаза!
Чудовище продолжало расти в размерах, заполняя собой весь горизонт. В какой-то момент Борису показалось, что сквозь остекление носа вражеского самолета он разглядел побледневшие лица его пилотов и в то же мгновение нажал на гашетку. В кабине «хейнкеля» замелькали оранжевые вспышки. Нефедов едва успел увернуться от столкновения. Лицо обдало смрадным, горячим выхлопом из двигателей бомбардировщика. Мощным воздушным потоком из моторов вражеского самолета легкий «ишачок» подхватило, словно бабочку порывом ветра, несколько раз перевернуло. Истребитель свалился в штопор. Борис вывел машину из беспорядочного падения метрах в двухстах от земли — недалеко от крыш домов, — и сразу попал под обстрел четверки караулящих его «мессеров». Из огня, да в полымя!
Снова завертелась напряженная карусель воздушного боя: восходящие фигуры, боевые развороты, бочки, виражи. Тело сжимается в комок, голова на перегрузке вдавливается в плечи, спина прижата к бронированной спинке, ставшей после усовершенствования надежной защитой от пуль.
Но на этот раз на стороне пилотов «мессершмиттов» не было преимущества в скорости и скороподъемности. Спеша записать на свой счет победу, немцы нарушили строй, и Нефедов не замедлил этим воспользоваться. Он зашел в хвост одному «Ме-109» и очередью с дистанции 15 метров, то есть фактически в упор расстрелял его. От немецкого истребителя полетели куски хвостового оперения. Борису пришлось уворачиваться от летящих в него обломков.
Получив болезненный урок, нацистские пилоты стали действовать более осмотрительно. Один истребитель, в кабине которого по всей вероятности сидел самый опытный летчик, продолжал вести бой с Нефедовым. А пара его коллег ушла на высоту. Стоило Борису хорошенько прижать своего противника или самому оказаться в невыгодной позиции, как на него тут же дружно наваливалась верхняя пара «сто девятых». Это была довольно подлая тактика, но вполне оправданная в воздушном поединке, где не принято придерживаться джентльменских правил.
Вынужденный отбиваться от назойливого фрица и постоянно оглядываться на его где-то поблизости кружащих дружков, Борис начал уставать. Сказывалось страшное напряжение непрерывных боев последних недель. В какой-то момент он допустил ошибку: обнаружив перед собой два вражеских истребителя, Борис решил проскочить между ними. Однако не рассчитал маневр. И-16 сильно тряхнуло. Ручка управления вырвалась из ладоней и провалилась под приборную доску. Истребитель устремился к земле. Борис оглянулся и испытал шок, когда обнаружил, что задняя часть его самолета просто испарилась. В результате столкновения с одним из «мессеров» тот винтом обрубил «Поликарпову» заднюю часть фюзеляжа с килем и хвостовым оперением…
Истребитель падал с ужасающей скоростью. Встречный поток прижимал пилота к креслу, не позволяя покинуть обреченный самолет. Удивительно, но в такой жуткой переделке Борис соображал достаточно спокойно, словно впереди у него было не десяток быстро тающих секунд, а как минимум час на спокойное обдумывание сложившейся позиции. Но время действительно словно остановилось. Не имея возможности перевалиться через борт кабины и перевернуть самолет, чтобы вывалиться из него, Борис расстегнул привязные ремни и рванул за кольцо, раскрывая парашют прямо в кабине. Интуитивно он принял единственно возможное решение. Потоком воздуха летчика вытянуло из кабины. Раздался хлопок раскрывшегося парашюта. При этом Бориса тряхнуло так, что с него слетел один сапог.
Медленно опускаясь, молодой человек видел, как упал и взорвался его самолет. Еще в нескольких местах раскинувшегося под ним — от горизонта до горизонта — огромного города в небо поднимались столбы черного дыма. Похоже, это догорали сбитые самолеты — свои и чужие. Под ногами у Нефедова каменные громады домов, шпили соборов, улицы, запруженные народом. И все лица повернуты в его сторону. С земли на парашютиста показывают пальцами, словно он архангел, решивший спуститься на грешную землю.
Вдруг за спиной послышался нарастающий рев приближающегося самолета. Борис испуганно оглянулся: прямо на него мчался «мессер». Это был один из тех истребителей, с которыми Нефедов только что жестоко рубился. Борис определил это по мультяшному рисунку на его капоте.
«Мессершмитт» облетел парашютиста. Причем Борис смог достаточно хорошо разглядеть лицо того, кого в бою воспринимал весьма абстрактно, как некую одушевленную составляющую вражеской машины. Это был молодой парень с мальчишеским лицом, на котором не было заметно злости. Немец смотрел на русского пилота с таким же любопытством, как и Борис на него. Похоже, они были ровесниками, воспринимающими в силу своей молодости войну лишь как жесткий мужской спорт. Немец даже улыбался, разглядывая русского в одном сапоге. Казалось, еще чуть-чуть, и он приветливо помашет Борису рукой, мол: «Ты отлично дрался, приятель, рад, что тебе повезло дожить до финального гонга».
Когда их глаза впервые встретились, Нефедов интуитивно почувствовал, что этот парень не будет его добивать. Но следом за первым «мессером» на парашютиста налетел второй вражеский истребитель. Его пилот еще издали начал стрелять по Нефедову, торопясь прикончить парашютиста в воздухе. Это было ужасное ощущение: ты беззащитный качаешься под белым зонтиком, а по тебе лупят из крупнокалиберных пулеметов.
Вдруг обожгло ногу. «Попал-таки подлюга!» — отметил Борис. Через несколько секунд его сильно ударило о край крыши. На мгновения молодой человек потерял сознание. Но к счастью, это столкновение не погасило полностью купол. Сбитый летчик достаточно плавно спарашютировал с высоты пятого этажа, и приземлился прямо на руки восторженных испанцев.
Нефедова тут же плотным кольцом окружили люди. Все вокруг галдели, некоторые женщины причитали и даже плакали. Наверное, решили, что он разбился. Еще бы: так навернулся с крыши! К тому же, выяснилось, что на парашюте Нефедова перебиты семь строп. Еще чуть-чуть, и он бы разбился. Когда испанцы увидели, что нога у летчика в крови, поднялся еще больший шум.
Молоденькая синьорина, сорвав с головы цветастый платок, склонилась над летчиком и осторожно перевязала Борису ногу. Но, несмотря на ранение, многочисленные ссадины и ушибы, Борису не было больно. Где уж там, столько адреналина! Нефедов не успевал жать все протянутые ему руки и отвечать на похвалы и дружеские похлопывания: «Грасиас, амиго!», «Грасиас!..»
Каждый желал хотя бы дотронуться до молодого героя, сказать ему слова восхищения и благодарности. Понимающие толк в мужественности испанцы, не сговариваясь, вдруг начали называть Нефедова тореро. Затем, подхватив летчика на руки, толпа понесла его вдоль улицы, как своего — народного героя.
Владелец какого-то магазина подарил Борису пару отличных новеньких ботинок. А хозяин ресторана, мимо которого несли Бориса, настойчиво приглашал летчика к себе. Нефедов стал знаками показывать, что благодарен за приглашение, но не голоден. Тогда ресторатор приказал своим служащим в честь подвига русского пилота выносить угощение прямо на улицу и кормить всех желающих. На прощание хозяин ресторана вручил Борису какой-то вексель. Впоследствии выяснилось, что этот документ гарантировал Нефедову пожизненное обслуживание по высшему классу в нескольких ресторанах, принадлежащих данному бизнесмену.
До госпиталя раненого русского взялась довезти на своем лимузине какая-то богатая дама лет тридцати пяти. Она хорошо говорила по-французски и по дороге в госпиталь взволнованно рассказывала Борису, как завороженно следила за воздушным боем, совершенно забыв про назначенную деловую встречу и про все на свете. Особенно ее потряс выход русского в лоб бомбардировщику:
— Это так похоже на корриду! — страстно воскликнула она. — В такой ситуации лишь один из сотни сумеет выждать до последней секунды, инстинктивно не отвернуть, подпустив «быка» вплотную к себе…
Бориса удивило, что молодая женщина так хорошо понимает психологию боя. Но оказалось, что стройная брюнетка была замужем за самым успешным организатором коррид в Испании, а после его смерти, случившейся семь лет назад, унаследовала прибыльный бизнес. Так что ее восхищение было во многом профессиональным.
— Я хорошо успела узнать мужчин. — на прощание сказала летчику дама. — На словах они все герои. Но лишь немногим дано стать классными тореро. И техника здесь — дело десятое.
А первое — то самое, без чего нет настоящего бойца и «звезды» арены, — называют по-разному: храбрость, талант, стиль, искусство. Наш испанский поэт Гарсия Лорка, убитый националистами Франко, называл это словом «дуэнде» — «таинственной силой», которую все чувствуют, но никто не может найти ей рационального объяснения. Вы можете гордиться, что люди назвали вас тореро. У нас это высшая похвала мужчине…
На следующий день началось настоящее паломничество в госпитальную палату, где проходил лечение Нефедов. Нескончаемым потоком шли высокопоставленные чиновники, сослуживцы, репортеры, совершенно незнакомые Борису люди, желающие лично высказать пилоту слова признательности.
После обеда в палату вошел важный, богато одетый человек. Он пылко приветствовал Бориса, поздравил его с победой, а в заключение заявил, что дарит советскому летчику целый пароход лимонов и апельсинов.
— Зачем мне столько? — удивился Нефедов.
— А это уже ваше дело, — улыбнулся испанец. — Вы теперь очень богатый человек и вправе поступать с подарком по своему усмотрению.
В итоге ценный груз отправился детям советских детдомов. А вскоре и русских пилотов отозвали на Родину. Для Бориса бой над Мадридом стал последним на этой войне. В результате ранения была задета кость, и понадобилось более длительное лечение, чем он ожидал. В СССР Борис вернулся с пижонской тросточкой, без которой пока не мог обходиться, так как сильно прихрамывал, и имея в активе более чем достаточное количество самолетов, чтобы именоваться асом.
