После телефонного разговора с подругой Георгий Церадзе долго не мог успокоиться. И в летной комнате среди товарищей из дежурного звена, и в столовой он думал только о своих подозрениях: «Как-то холодно Леля ответила, когда я спросил ее: “Соскучилась ли ты по мне?” Неужели, она все-таки изменяет мне?!»

За два месяца до начала войны сорокадвухлетний грузин познакомился на свадьбе приятеля с 19-летней прелестной особой — в ту пору студенткой Инженерно-строительного института имени Куйбышева. Несмотря на огромную разницу в возрасте, девушка более чем благосклонно восприняла знаки внимания со стороны зрелого кавалера. Уже тогда Церадзе, как летчик-испытатель, получал очень приличную зарплату и имел возможность ухаживать красиво — с кавказским размахом. Он забрасывал возлюбленную букетами, дорогими подарками, регулярно приглашал ее в рестораны и театры. Каждую неделю знакомый штурман ГВФ, совершающий регулярные рейсы в Тбилиси, привозил Георгию свежие цветы и фрукты для его возлюбленной.

Юная красотка сразу обрела такую фантастическую власть над зрелым отцом большого семейства, что ради нее Георгий оставил жену и троих детей.

Их отношения развивались не постепенно, как обычный роман, а были яркой вспышкой страсти. Уже на следующий день после знакомства Георгий пригласил Лелю в кино. Во время просмотра фильма девушка слегка прижималась к Георгию или будто случайно касалась волосами его лица, когда наклонялась, чтобы шепотом что-то прокомментировать.

Потом, после ресторана, они гуляли по вечерним аллеям Парка культуры. Леля вдруг решила искупаться в пруду — давало о себе знать количество выпитого в ресторане вина. Купальника у Лели не было, поэтому она плавала в нижнем белье. Когда девушка выходила из воды, то казалась более чем голой…

Конечно, весь этот спектакль был рассчитан на горячий кавказский темперамент Церадзе. И опытный мужчина повелся на него, словно пылкий и доверчивый подросток в пору полового созревания.

То, что новая подруга в первый же вечер отдалась ему — по-животному — в кустах, не смутило Церадзе. Напротив! Его пьянила и возбуждала эротическая игра, которую новая знакомая затеяла с ним. Он терял голову, когда, попрощавшись с любимой в вестибюле ее института, вдруг замечал, что у поднимающейся по лестнице подруги под юбкой нет трусиков.

Прошла всего неделя после их знакомства, а Церадзе уже не мог ни о чем думать, кроме как о своей Леле; был готов баловать и терпеть все ее капризы.

Правда, поначалу родители Лели— простые рабочие — резко отрицательно относились к тому, что с их дочерью встречается мужчина, годящийся ей в отцы. Эти порядочные, но простые люди по наивности считали свою Лелечку идеалом чистоты и невинности.

Впрочем, достаточно было Георгию один раз появиться в их доме, и своим неотразимым обаянием он сумел завоевать симпатию и полное доверие родителей возлюбленной. «Лучшего зятя нам и не надо!» — в конце застолья поднимая рюмку, заверил гостя отец Лели.

Но до начала войны свадьбу сыграть так и не удалось. А в конце июня 1941 года на базе НИИ ВВС и Наркомата авиапромышленности для обороны столицы был срочно сформирован 401-й истребительный авиаполк. Укомплектован он был летчиками-испытателями. Церадзе, как один из ведущих тест-пилотов НИИ ВВС, тоже попал в этот особый полк. Теперь почти все время ему приходилось проводить в небе или на полевых аэродромах. В Москву — для встреч с Лелей — удавалось вырываться нечасто. Тем не менее Церадзе заботился о девушке как о законной супруге: до копеечки переводил ей свой офицерский оклад. Когда на прошлой неделе ему неожиданно выплатили две тысячи за сбитый бомбардировщик, — тоже немедленно отправил деньги Леле. Чтобы она и ее родители не голодали в связи с начавшимися в Москве перебоями с продуктовым снабжением, Церадзе старался при любой возможности отправлять им сэкономленные продукты из своего усиленного летного пайка.

В телефонных разговорах Леля благодарила Георгия за заботу, но с некоторых пор Церадзе не чувствовал в ее словах прежнего тепла и кокетства. Не понимая, в чем причина такой перемены, мужчина всей душой рвался в Москву, чтобы попытаться вернуть ускользающую любовь, но воинской долг требовал его присутствия здесь — на фронте. Оказалось, что душевную боль переносить гораздо труднее, чем физическую…

В конце обеда Георгий подошел к знакомой официантке и нежно полуобняв ее за талию, бархатным голосом попросил достать ему водки.

— Георгий Вахтангович, вы же на дежурстве, — изумилась подавальщица. — И потом, сами знаете: водкой заведует старший повар.

— А ты поговори с ним, Любочка. Тебе он точно не откажет. Поверь — во как надо! — Георгий сделал характерный жест возле своего горла.

Официантка была удивлена и одновременно заинтригована: если такой серьезный малопьющий мужчина просит дополнительное спиртное, значит, с ним произошло нечто экстраординарное. И конечно, со свойственным женщинам любопытством она жаждала услышать какие-нибудь душещипательные подробности личной драмы импозантного красавца-мужчины. Но Георгий не оправдал ее ожиданий. Прозвучал сигнал тревоги. Он залпом выпил принесенную официанткой водку и, не закусывая, бросив девушке на бегу «Спасибо, Любочка, за мной коньяк и розы!», поспешил к самолету.

По дороге Церадзе еще раз забежал в штаб и снова позвонил в деканат института, где училось Леля. Ему важно было хотя бы услышать ее нежный голосок. Но на другом конце провода ответили, что студенты четвертого курса только что уехали на строительство укреплений. «Ничего, — решил Церадзе, — вот вернусь с задания, сразу пойду к комполка с просьбой отпустить меня на сутки по личному делу в Москву. Он поймет».

Истребитель МиГ-3 часто напоминал Церадзе своим стремительным «кинжалоподобным» силуэтом о профессии его отца — профессионального танцора-кинжалиста. Отец мечтал и из сына сделать артиста редкого эстрадного жанра. На всем Кавказе осталось всего два мастера, владеющих секретами полузабытого искусства. В детстве Георгий много гастролировал с отцом, однажды даже выступал на даче самого Сталина под Сухуми. И все-таки изображать джигита, втыкая зажатые в зубах бутафорские кинжалы в сцену, ему быстро наскучило. Горячая кровь предков-абреков заставляла искать по-настоящему рискованное мужественное ремесло. Если бы Георгий не стал летчиком, то все равно нашел дело, связанное с постоянным риском и оружием.

Немецкие бомбардировщики, на перехват которых их подняли по тревоге, истребителям так и не встретились. Зато в районе села Сычевка они заметили на дороге длинную колонну немецкой пехоты и техники. Чтобы не возвращаться на базу с неизрасходованным боезапасом, командир группы принял решение штурмовать.

Какое это было удовольствие — расстреливать с бреющего полета в панике разбегающихся фашистов! В азарте Церадзе снижался до высоты 10–15 метров, уничтожая все, что попадалось в прицел: танки, машины, пехоту. В его кровь выплеснулось такое огромное количество адреналина, что он и без водки опьянел бы.

Вскоре дорогу заволокло густым черным дымом. Это горели подбитые бензовозы.

На МиГах стояли радиостанции, так что летчики поддерживали между собой связь.

После того как командирский истребитель в очередной раз выскочил из полосы дыма, его пилот запросил одного из своих ведомых:

— Георгий, ты где?

— Я на втором развороте, восьмерка идет следом за мной, — тут же услышал в наушниках шлемофона командир. Это означало, что штурмовая карусель продолжается, и скоро от вражеской колонны, двигавшейся маршем на Москву, будут напоминать лишь догорающие остовы машин и усеянные трупами обочины дороги.

На выходе из следующего захода командир вновь запросил Церадзе. Но на этот раз в наушниках было тихо, только потрескивали радиопомехи. Командир забеспокоился.

— Георгий отзовись! Ты где есть? Я тебя не вижу, генацвали.

Не обращая внимания на обстрел с земли, командир снизился до минимальной высоты и несколько раз прошелся вдоль шоссе, но самолета товарища нигде не увидел. И вдруг с некоторой задержкой отозвался второй ведомый:

— Командир, Георгий погиб. Я сам видел… Его подбили из танкового пулемета, и он таранил бензовоз…

Церадзе выполнял разворот для очередного захода, когда его подловила зенитка. Очередь прошила двигатель. Мотор вспыхнул, словно свечка. Также в результате попадания малокалиберного снаряда сорвало с кабины фонарь.

Пожар разгорался очень быстро. Бензин затекал в кабину и тут горел. Снаружи кабины длинные оранжевые языки пламени, вырывающиеся из-под капота двигателя, в отсутствие фонаря тоже «облизывали» пилота. Будь Церадзе в обычном комбинезоне, он бы очень быстро превратился в хорошо прожаренный окорок, но кожаное пальто-реглан сопротивлялось огню, даря летчику драгоценные минуты, необходимые для того, чтобы покинуть самолет. Тыловика, который продал Церадзе «из-под полы» это пальто, потом поймали на какой-то махинации и за распродажу госимушества расстреляли по приговору трибунала. Но зато теперь его реглан оттягивал для Церадзе страшную смерть и давал возможность спастись.

Впрочем, пока прыгать было нельзя — высота не позволяла. Да и куда прыгать, если внизу немцы?! Попадешь в плен, прежде чем коснешься ногами земли.

Прикрывая лицо от огня рукавом пальто, Георгий пытался набрать высоту и уйти подальше от дороги в сторону лесного массива. Но самолет горел слишком быстро…

Вот тут у Церадзе промелькнула перед глазами вся жизнь: мать, купающая его маленького в корыте во дворе их дома. Вспомнил он, как ходил с пацанами на рыбалку; первые отцовские уроки танца…

А в кабине дым и огонь, ноги горят, пламя лижет лицо. Когда Георгий начал глотать пламя, появились мысль, что раз спастись нельзя, то надо хотя бы продать свою жизнь подороже….

Решение таранить врага показалось единственно возможным. Водка и ударная доза адреналина в крови помогли побороть естественный инстинкт самосохранения. Выбрав в качестве цели еще не подбитый бензовоз, Церадзе спикировал на него. В последние секунды перед столкновением Георгий успел пожалеть родителей, которые будут плакать, узнав о его гибели…

Но далее произошло то, что изредка случается на войне, а именно — чудо. Человек — одновременно удивительно хрупкое и добротно сделанное природой существо: с одной стороны, его может убить обыкновенная простуда, но с другой — люди не так уж редко выживают там, где плавится броня и крошится сверхпрочный бетон.

У Церадзе был всего один шанс из миллиона уцелеть, и он ему выпал! Как только МиГ врезался в бензовоз, произошел взрыв. Но за мгновение до этого от резкого столкновения с препятствием лопнули привязные ремни, удерживающие летчика в кресле. А еще раньше сорвало фонарь кабины истребителя. Если бы не первое обстоятельство — летчик бы сгорел вместе со своим самолетом. Не сорви же шальным снарядом колпак — выброшенного из кресла человека просто размазало бы о его стальной переплет.

А так Церадзе «благополучно» выкинуло из самолета за секунду до того, как МиГ разлетелся на куски. Описав в воздухе широкую дугу, летчик упал всего в нескольких метрах от дороги. Сколько именно он провалялся в поле в бессознательном состоянии — полдня, сутки, двое, — Церадзе так и не узнал. Его заметили и подобрали свои же пленные красноармейцы, которых колонной гнали на Запад.

До первой остановки товарищи по несчастью посменно на руках несли сильно покалеченного и находящегося в бессознательном состоянии летчика. На ночь конвойные солдаты загнали пленных в здание полуразрушенного колхозного коровника.

Когда Георгий очнулся, рядом находились двое командиров. Познакомились. Одного звали Николаем, он был младшим лейтенантом, танкистом. Второй — капитан артиллерии.

— Ребята, у меня все горит, я плохо вижу, найдите, пожалуйста, врача, — попросил их Церадзе.

Вскоре к нему подошла девушка. Назвалась медицинской сестрой. Сделала перевязку индивидуальным пакетом.

На какое-то время Георгий остался один. Он снова впал в бессознательное состояние. В это время к нему бесшумно приблизился человек в солдатской гимнастерке и стал бесцеремонно снимать пальто, потом ботинки. Заметив на груди раненого летчика орден Боевого Красного Знамени, попытался сорвать его с гимнастерки.

— Что ты делаешь? — придя в себя, тихо спросил Церадзе. У него обгорели губы и все лицо, и каждое слово давалось иеною сильнейшего приступа боли.

— Я тебя узнал, — безумно округляя глаза и скаля зубы, прошептал мародер и тихо засмеялся. — Ты раскулачивал моего отца, проклятый комиссар! Ну вот и свиделись… Сейчас я тебя придушу, сволочь!

К счастью, на выручку Церадзе вовремя подоспели его новые друзья. Они жестоко, до полусмерти, избили мародера.

И все же среди пленных оказался тайный предатель, который выдал немцам летчика.

Утром к строю пленных подошел офицер в сопровождении двух автоматчиков. Он приказал солдатам взять пилота. На грузовике Церадзе привезли в какое-то село. По дороге он не чувствовал ни боли, ни страха, все было словно в тумане. Солдаты внесли Георгия в избу. Здесь витал больничный запах. В центре пустой комнаты стоял белый хирургический стол, на который и положили Церадзе. Сильно воняло карболкой. От этого запаха сознание раненого прояснилось.

Вошел немец-врач с ассистентом. Они стали снимать бинты с лица раненого. Бинты присохли к ранам, когда их отрывали — боль была страшная. Георгий и стонал и матерился. Но немецкому врачу почему-то даже в голову не пришло предварительно смочить бинты марганцовкой, чтобы они легче отходили.

Затем немец длинными ножницами разрезал на Георгии комбинезон и ощупал распухшее правое плечо. У врача были руки скорее коновала, чем врача — грубые, торопливые. А может быть, он просто не считал необходимым особо церемониться со сбитым летчиком, которого требовалось всего лишь немного подлечить для допроса.

Его ассистент был из русских — военнопленный или предатель. Это был высокий худой человек с удлиненным лошадиным лицом, плохими зубами и крупными хрящеватыми оттопыренными ушами. По ходу медосмотра он лишенным эмоций, механическим голосом переводил Георгию слова врача.

— Герр Баум говорит, что у тебя вывихнуто правое плечо, перелом обоих лодыжек, возможно, имеются разрывы внутренних органов.

Что-то быстро переспросив у немца, ассистент единственный раз за весь медосмотр позволил себе эмоции: ухмыльнувшись, он сообщил Церадзе:

— Герр Баум не знает: выживешь ты или нет, но как самец ты точно уже не будешь пользоваться успехом у русских женщин: у тебя нет носа, а рот сварился.

После того как Георгию обработали раны и сделали перевязку, конвойные солдаты перенесли его в другой дом. Там за пленного летчика взялись два офицера полевой жандармерии дивизии СС. Начался допрос. Церадзе врал, как мог, — называл липовые номера частей, фамилии командиров. Но эсэсовцы оказались матерыми профессионалами и быстро сообразили, что пленный водит их за нос. Фельджандармы снова сорвали с Георгия бинты. Гауптштурмфюрер кавалерийским стеком принялся копаться в его ранах, постоянно повторяя через переводчика свои вопросы. Георгий быстро потерял сознание. Часовые перенесли его в сарай и бросили на сено. Утром допрос должен был возобновиться. Эсэсовцы быстро замучили бы его до смерти, но на удачу Церадзе в эту же ночь на занятое немцами село налетел советский кавалерийский корпус, совершающий глубокий рейд по немецким тылам.

Дальше был госпиталь. Здесь Церадзе провел несколько месяцев. Губы и то, что осталось от носа, — то нарастали, то снова сходили. Каждый раз Георгий просто снимал с лица наросшую корку и отбрасывал. Вначале боли были такие, что заснуть он мог только после укола морфия.

Когда же Георгий просыпался, медсестрам приходилось долго протирать обожженные веки борной кислотой, чтобы он мог их разлепить. Кормили Церадзе с помощью особой спринцовки, так как рот у него сварился. И все-таки силы быстро возвращались к нему.

Первые недели Георгий каждый день ждал прихода Лели, ведь госпиталь находился в Сокольниках — всего в трех трамвайных остановках от ее дома. Церадзе надиктовал медсестре письмо для любимой, в котором честно сообщил, что в результате ранения у него сильно изуродовано лицо, но в то же время врачи говорят, что ему не грозит инвалидность и, возможно, даже он снова сможет летать. Заканчивал свое послание Георгий такими строками: «Внешность в семейной жизни — не главное. Даже к самой ослепительной красоте быстро привыкаешь. Сердце же мое принадлежит только тебе. Надеюсь, что и твоя любовь ко мне не заржавела за время нашей разлуки».

Отослав письмо, Георгий с нетерпением стал ждать прихода любимой. В это время он получил очень теплое письмо от своей бывшей жены, которая искренне жалела его и хотела вернуться. Но он вожделел только одну женщину!

Воображение ярко рисовало Церадзе, как она войдет в палату — юная, очаровательная, легкая, похожая на ворвавшийся весенний ветерок. Почему-то он был уверен, что Леля обязательно придет, ведь на войне люди быстро узнают цену настоящим отношениям. Ведь он не погиб и даже не стал инвалидом — чудесным образом выбрался из чудовищной переделки почти здоровым, разве что уже не прежним чернобровым красавцем с орлиным профилем.

Но шли дни, а Леля все не появлялась. Зато однажды его навестили сослуживцы. Бывалые мужики старательно скрывали свой ужас при виде лица Церадзе. Но, конечно, раненый все видел. И буквально на следующий день после визита сослуживцев, после затяжной паузы пришел наконец ответ от Лели. Девушка писала, что очень сочувствует ему и желает скорейшего выздоровления, но отношения между ними закончены, так как она полюбила другого человека.

Вот тогда Георгий затосковал по-настоящему. Целыми днями мужчина лежал на своей койке, почти не разговаривая. Будь у Церадзе под рукой пистолет, он бы, наверное, совершил непоправимую глупость — встретил в Лелином подъезде и застрелил ее ухажера или пустил пулю себе в висок. Но свой ТТ Георгий потерял, когда в бессознательном состоянии оказался в колонне военнопленных.

Однажды бессонной ночью Георгий осознал, за что его так стеганула судьба. Влюбившись, словно кобель, в Лелю, он, не задумываясь, предал жену, с которой до этого прожил без малого двадцать лет, детей, которых так любил. За все в этой жизни приходится платить. А вскоре пришла трагическая весть: жена вместе с детьми погибла под руинами разбомбленного немцами дома. Душевная боль Георгия стала невыносимой.

Но на этом злоключения Церадзе не закончились. После выписки из госпиталя он на некоторое время вернулся в свой полк. Правда, Георгий слышал, что есть приказ всех бывших в плену отправлять на проверку. И хотя командир полка пообещал, что не отдаст его, но вскоре пришел приказ — и комполка только развел руками.

А потом лоснящийся от сытой тыловой жизни следователь НКВД обвиняюще допытывался у человека с изувеченным в бою лицом: «Почему ты не застрелился, а сдался в плен?»

Но на удачу Церадзе, пока он лежал в госпитале и проходил проверку, произошло советское контрнаступление под Москвой. И, в частности, была освобождена и деревня, где его допрашивали эсэсовские фельджандармы.

Надо было также отдать должное следователю, ведущему дело Церадзе, он не поленился лично съездить на место событий и нашел дочь хозяйки избы, в которой размешался отдел полевой полиции. Выяснилось, что, пока шел допрос советского летчика, девочка лежала на печи в соседней комнате и все слышала. Она показала, что немцы страшно злились, что летчик их обманывает, и всячески издевались над ним.

Эти показания решили все дело. Как прошедшего проверку Церадзе выпустили из НКВД, но, тем не менее, клеймо «бывший в плену» уже прочно прилипло к нему. В Управлении кадров ВВС Георгию сообщили, что есть распоряжение бывших пленных даже после проверки не восстанавливать на летной работе. В лучшем случае он мог рассчитывать на должность преподавателя теоретической дисциплины в авиаучилище или мелкого исполнителя в БАО. Но Георгий желал воевать! Только занимаясь боевой работой можно было забыть о личной драме и ощутить себя не изувеченным калекой-уродом, а нужным для дела специалистом. Честно сражаясь, он мог искупить свой грех перед близкими людьми.

После очередного отказа Церадзе случайно столкнулся в коридоре Штаба ВВС со знакомым еще по испытательной работе летчиком. Тот теперь командовал бомбардировочной бригадой. Оказалось, что приятель наслышан об истории Церадзе, и даже вполне согласен с тем, что ему не дают направление в летную часть:

— Ты, Георгий, на меня не обижайся, но я бы тебя тоже в свою бригаду не взял. Ну сам посуди: приходит молодое пополнение: парням надо летать, вживаться, а они, глядя на тебя, будут думать о том, что и с ними такая беда может приключиться.

Также приятель был полностью согласен с руководством и в том, что нельзя по-прежнему доверять тому, кто однажды нарушил присягу и сдался в плен:

— Если будем добренькими — армия развалится… Нет, генацвали, тебя теперь разве только какой-нибудь анархист к себе летать возьмет… Хотя постой! — спохватившись, вдруг хлопнул себя по лбу знакомый. — Как же я сразу не докумекал! Тебе же нужен Анархист — Нефедов Борис! О его штрафной банде шальная слава по всем фронтам идет. Такое вытворяют, циркачи, что туши свет! Может, он тебя и возьмет. У Нефедова во всем — особый фасон. Цыганистый мужик. Хотя летчик и командир — от бога!

В качестве анекдота про упомянутую личность советчик тут же поведал Георгию нашумевшую историю про то, как однажды Нефедов пригнал на свой аэродром немецкий «мессер» и вынудил полностью деморализованного пилота-словака совершить посадку. А потом целый месяц летал на добытом «мессершмитте» за линию фронта — на разведку и свободную охоту. «Завалил» пятерых немцев.

Но в конце концов в штабе армии прознали про трофей. Нефедову пришел приказ: немедленно передать немецкий истребитель для испытаний в НИИ ВВС.

— Прибыл забирать «мессер» летчик из соседнего гвардейского полка, важный такой майор, — в лицах продолжал свой рассказ знакомый Церадзе. — И решил он, перед тем как отогнать самолет в Москву, тоже разочек слетать на нем на «свободную охоту». Уж больно соблазн был велик — по-легкому записать на свой счет пару побед. И потом, какой летчик откажется от возможности хотя бы раз полетать на машине с мерседесовским мотором. Но немцы к тому времени уже спохватились и вели охоту за «русским “мессером”». В общем, при подходе к линии фронта майора сшибают, а на земле ему, горемыке, еще и пехота крепко по зубам и ребрам добавляет. Хорошо еще, что не убили. Но самое интересное, что по этому поводу командующий изрек следующее: «То, что позволено Анархисту, лучше от греха подальше не повторять никому другому».