Глава 16
В первую в своей жизни боевую командировку Борис отправился через территорию сразу нескольких иностранных государств. Все для него в этой поездке было необычно: и то, что ехал чуть ли не через половину капиталистической Европы один — без бдительного сопровождающего из серьезной конторы, да еще и под чужим паспортом; и что маршрут его пролегал через загадочный полумифический Париж. В этом городе когда-то провели свой медовый месяц его родители…
На осмотр местных достопримечательностей у Нефедова было примерно полдня — в 16.30 с парижского вокзала «Аустерлиц» уходил поезд в сторону франко-испанской границы, на который у Бориса был заранее куплен билет в купе второго класса. А до этого времени необходимо было успеть пропитаться впечатлениями.
В первом же попавшемся ему газетном киоске Борис приобрел туристический буклет — и с ним в руках начал свое путешествие.
Стоило ему бросить взгляд на текст путеводителя, как сразу вспомнились выученные в детстве уроки. Оказалось, что благодаря родителям он неплохо знает французский: пока жива была мать, она разговаривала со своим мальчиком больше на основном языке русского дворянства, нежели по-русски. Отец тоже при любой возможности занимался с Борисом языками и старался дома общаться с ним на французском или английском. Отец считал, что будущий профессиональный военный, каким он видел сына, обязан знать, как минимум, два иностранных языка.
Вначале Борис пытался совершать «правильную» экскурсию, планомерно осматривая все главные достопримечательности города. Для этого он постоянно сверялся с картой. Но вокруг было столько всего интересного, что молодой человек постоянно отклонялся от маршрута. В конце концов он плюнул на рекомендации бумажного гида и беспечно двинулся в людском потоке. Борис гулял по тенистым бульварам, глазея на импозантные особняки местных богачей за высокими витыми оградами с позолоченными фамильными гербами на чугунных решетках. Кормил голубей на солнечных площадях. Его поражало изобилие товаров в витринах многочисленных магазинов.
Накаченный советской пропагандой Борис с удивлением обнаружил, что крайне редко встречает на улицах нищих и плохо одетых людей. Непонятно было, куда подевались сотни тысяч жестоко эксплуатируемых капиталистами пролетариев, о которых так много рассказывали на политзанятиях комиссары.
Парижанки в массе своей выглядели более элегантными по сравнению с москвичками. Большинство советских женщин после сворачивания Сталиным НЭПа носили одежду из ситца, так как других тканей в продаже просто не было. Разглядывая модниц, прогуливающихся по парижским бульварам в платьях с загадочными и волнующими воображение древнеегипетскими символами и тропическими цветами, Борис с грустной иронией вспомнил украшающие одежду многих его соотечественниц индустриальные рисунки, на которых были изображены трактора, сеялки, подшипники и т. д. Лишь достаточно обеспеченным советским барышням было по средствам приобрести стильный заграничный жакет, пару иностранных чулок, коробку приличной пудры «Коти».
Француженки же одевались гораздо более разнообразно и со вкусом. Практически все женщины, которые попадались Борису на глаза, обладали искусством создания собственного образа благодаря мастерскому подбору аксессуаров. Создавалось впечатление, что уважающая себя местная дама просто не выйдет из дому без чулок цвета загорелой кожи, подобранных в тон платью туфелек, шляпки и сумочки оригинального дизайна.
В маленьком уличном кафе неподалеку от площади Согласия Борис заказал чашку кофе с горячими круассанами. Впереди на горизонте в голубой дымке маячила Триумфальная арка, а за соседним столиком расположилась шумная компания молодых людей — судя по их импозантному виду, свободных художников. Временами Борис ловил себя на том, что все еще не может до конца поверить в происходящее: он сидит в парижском кафе и глазеет на проходящую мимо толпу сытых, вполне довольных собой обывателей. И в это же время — за несколько тысяч километров отсюда — идет жестокая война: сгорают заживо в подбитых самолетах его товарищи… Но именно туда — в самое пекло боев — лежал его путь.
Выйдя из кафе, «турист» прокатился на прогулочном кораблике по Сене. Затем долго выбирал на блошином рынке сувениры, которые собирался подарить своим близким после возвращения из командировки, если, конечно, ему повезет уцелеть.
К вокзалу Нефедов шел неспеша — вдоль реки, мимо пришвартованных к набережной барж. К каждому такому плавучему дому, через маленькую калитку, устроенную прямо в чугунном ограждении набережной, вели сходни. И у каждого дома имелся свой почтовый ящик…
Перед тем как взять такси до вокзала, Нефедов спустился по каменным ступенькам к самой воде и некоторое время постоял там, пытаясь запомнить свои чувства. Под ногами неторопливые воды Сены несли опавшие листья, рядом — после лежащей на мостовой шляпы — играл маленький оркестр уличных музыкантов. А на противоположном берегу возвышался знаменитый собор Нотр-Дам-де-Пари.
Борис вдруг подумал, что если бы судьба подарила ему хотя бы две недели романтических каникул в этом городе — вдвоем с Ольгой, то даже смерть в 23 года не показалась бы жестокой несправедливостью: «Поселились бы мы на такой вот барже, — размечтался Нефедов. — И каждый день швартовались бы на новом месте, меняя вид из окна!»
* * *
В отличие от военных специалистов, перебрасываемых в Испанию советскими торговыми судами, их отправляемым «сухопутным путем» коллегам представлялся уникальный шанс, может быть, единственный раз в своей жизни испытать, каково это — быть буржуем. Для поездки добровольцам выделялись солидные командировочные в валюте тех стран, через которые им предстояло следовать транзитом. Для них заранее — через зарубежные дипломатические структуры — бронировались железнодорожные билеты и гостиничные номера. Особое внимание обращалось на то, чтобы класс вагонов и уровень гостиниц соответствовал легенде, по которой тот или иной военнослужащий пересекал иностранную территорию. Как «обеспеченный чешский турист» — по паспорту Франтишек Мартиш — Борис Нефедов передвигался от самой Праги только в элитарных международных поездах.
Когда Нефедов впервые попал в вагон Трансъевропейского общества спальных вагонов, он испытал культурный шок. Это был настоящий отель на особых — международных рессорах: двухместные купе, стены которых были отделаны красным полированным деревом и обтянуты зеленым бархатом, мягкие диваны с высокими спинками, расшитый пейзажами в японском стиле абажур настольной лампы на столе, и тут же тяжелая хрустальная пепельница. Пахло здесь очень приятно — как в хвойном лесу.
Все эти зеркала во весь рост и мраморные ванны в гостиничных номерах (и даже в вагонах!), ковровые дорожки, тяжелые парчовые гардины на окнах, идеальной белизны скользкие прохладные простыни, подчеркнуто услужливые портье и проводники вызывали чувство конфузливого смущения у привыкшего к неприхотливому казарменному быту летчика. Во время этой поездки Борис впервые познакомился с такими достижениями западной промышленности, как холодильник и пылесос. А вот диковинная для большинства граждан СССР радиола в квартире у приемных родителей Бориса — Фальманов — была.
Тем не менее, несмотря на непроходящее чувство неловкости, Борис старательно изображал из себя путешествующего состоятельного бездельника: придирчиво выбирал «Вдову Клико» в предложенной ресторанным сомелье винной карте, вознаграждал обслугу положенными чаевыми и вообще делал вид, что привычно чувствует себя в твидовой шкуре изнеженного наследника преуспевающего фабриканта. Хотя вряд ли Борис справился с выпавшей ему ролью, если бы не воспоминания об уроках родителей и не врожденный вкус потомственного дворянина.
* * *
Оставив вещи в купе, Борис вышел из вагона. Прогуливаясь по перрону, он вдруг увидел во главе состава отполированных до блеска коричневых вагонов чудо современной техники. Нефедова буквально потянуло к невиданному локомотиву. Длинный котел и большая часть внешних механизмов паровоза для улучшения его аэродинамических свойств были упрятаны под сварными листами огромного капота-обтекателя. От этого локомотив имел необычный сигарообразный вид. Влюбленный в скорость Борис понял, что перед ним скоростная машина.
Пока мощный магистральный пассажирский паровоз сдержанно сипел горячим паром и лишь изредка выдыхал из высокой трубы клубы молочного дыма. Но очень скоро, по гулкому сигналу вокзального колокола, локомотив издаст торжествующий рев и плавно тронется с места, постепенно убыстряя свой бег…
— Я вижу, мсье нравится «Голубой кит», — указал взглядом на паровоз коренастый человек с пышными усами, бакенбардами и большим красным мясистым носом. Его костюм очень напоминал форму офицера флота: широкие штаны-клеш, темно-синяя куртка с двумя рядами крупных блестящих пуговиц, небольшие квадратные погончики на широких плечах, фуражка с двумя золотыми галунами и вышитой кокардой на околыше. К тому же на запястьях и кистях «моряка» имелись наколки, свидетельствовавшие о его бурном прошлом. Да и вообще выглядел усач бывалым «морским волком».
Впрочем, по въевшейся в веки этого человека угольной пыли и по тому, как по-хозяйски он положил руку на паровозные поручни, опытный глаз сразу распознал в нем машиниста.
— «Голубому киту» нет равных в мире, — горделиво повторил название своей машины усач.
Локомотив действительно был выкрашен в темно-синий цвет, за что, видимо, и получил свое прозвище. Создавалось ощущение, что поверх краски огромное стальное тело машины было дополнительно покрыто лаком (возможно, для меньшего трения с воздухом на больших скоростях), отчего оно и в самом деле блестело, словно бока и хвост вынырнувшего из воды кита.
Со знанием дела Борис стал задавать словоохотливому машинисту технические вопросы, касающиеся эксплуатации его машины, а тот с удовольствием отвечал на них. Оказалось, что передняя и задняя двухосные тележки паровоза позволяют безопасно проходить на больших скоростях кривые участки железнодорожного пути, а для облегчения деталей движущего механизма они выполнены из особой легированной стали.
— О! Мсье — настоящий знаток моего ремесла! — восхищенно воскликнул француз. Он настойчиво начал предлагать искушенному в железнодорожном деле пассажиру осмотреть кабину своего «Голубого кита». Нефедов с благодарностью принял приглашение и был поражен, когда узнал, что данный новейший локомотив работает не на угле, а на нефти и развивает на отдельных участках пути фантастическую скорость в 150 км/час и даже больше.
— Хотите прокатиться со мной до ближайшей крупной станции? — вдруг предложил Нефедову машинист. — По пути я покажу вам, как мой «Голубой кит» с легкостью обгоняет самолеты. Уверяю вас, такого вы еще не видели!
Борис сбегал в свой вагон, взял из чемодана две купленные в Варшаве бутылки «Зубровки», договорился с проводником, что вернется в купе на следующей станции, после чего, переходя от нетерпения с быстрого шага на бег, вернулся в кабину поразившего его воображение локомотива.
Отмечать знакомство новые друзья начали еще до отхода поезда. А после того как прозвучал вокзальный колокол, сигнализирующий об отправке состава, за управление паровозом взялись молодой помощник машиниста на пару с кочегаром. Постепенно пьянеющий усач только подгонял их суровыми окриками.
Принесенная Нефедовым настойка закончилась довольно быстро. Вообще-то Борис не рассчитывал, что француз покажет себя столь заводным выпивохой, но, коль уж пошло такое соревнование, молодой русский не собирался уступать «мусью». Вскоре выяснилось, что в хозяйстве собутыльника специально на такой случай припасено еще спиртное. Застолье продолжилось…
Когда поезд уже покинул парижские предместья и за окном паровозной кабины замелькали сельские пейзажи, над придорожным лесом вдруг показался самолет. Похоже, это был «Бреге-19» — лучший французский бомбардировщик, развивающий в крейсерском полете скорость свыше 200 км/час. Он летел в одном направлении с экспрессом, быстро обгоняя его. Порядком захмелевший машинист тут же заявил, что сейчас покажет авиации, кто нынче король скорости. Пошатываясь, он направился к левому сиденью и, согнав с него помощника, сам взялся за управление. Кочегар тут же услужливо распахнул дверь кабины, чтобы начальство приятно обдувало свежим ветерком.
Паровоз быстро стал набирать скорость. Но и самолет, к тайной радости Нефедова, продолжал уходить вперед, хотя уже и не так быстро, как при встрече.
Приняв после некоторого колебания все же сторону авиации, Борис принялся подначивать мсье механика, говоря, что, мол, напрасно он сравнил свой самовар с легкокрылой стальной птицей. Одновременно Нефедов искренне нахваливал невидимого коллегу-пилота. Борис заявил, что поставит ящик пива, если паровознику удастся обойти летуна.
Глаза машиниста налились кровью, лицо его сделалось багровым, а еще недавно благопристойно свисающие усы яростно топорщились. Механик принялся орать во всю свою луженую глотку какую-то похабную песню. При этом он то и дело прикладывался к горлышку бутылки рисовой водки. Войдя в раж, машинист упер рычаги регулятора и реверса в ограничительную красную черту. Стрелка скорости на спидометре перевалила за отметку в 150 км/час и начала подбираться к 200 км/час. От невероятной скорости поезд трясся, раскачивался и прыгал на рельсовых стыках так, что, казалось, вот-вот улетит в кювет. Перепуганные помощник с кочегаром с ужасом следили за показаниями давления пара в котле. В любую секунду мог произойти взрыв, и тогда от всех, кто находился в кабине, в лучшем случае остались бы оплавленные ременные пряжки.
Вдруг машинист издал торжествующий вопль. Паровоз начал обходить крылатого соперника. Прошло еще пять минут, и Борису пришлось по пояс высовываться в окно кабины, чтобы увидеть далеко позади состава жалкий силуэт безнадежно отставшего аэроплана.
Это была безоговорочная победа «Голубого кита» и его капитана. Как положено, проигравшая пари сторона должна была проставиться перед победителем по случаю столь впечатляющей виктории. Но на ближайшей станции пьяную паровозную бригаду встречал усиленный наряд жандармов.
Оказывается, уже целый час извещенное о ЧП на перегоне железнодорожное начальство в панике ожидало, чем закончится страшная гонка. На ноги были подняты все оперативные службы того городка, куда должен был прибыть «взбесившийся» экспресс.
Полицейским пришлось штурмом брать локомотивную кабину. Усатый машинист отчаянно отбивался кочегарской лопатой от лезущих в его владения «фараонов». А однажды даже опрокинул обступивших паровоз полицейских на землю, дав по ним «артиллерийский» залп грязно-серого пара из продувочного крана Эверластинга. С большим трудом жандармам удалось повязать буйного механика, а заодно и всех, кто находился в паровозной будке…
* * *
— Очень жаль, мсье, что мы вынуждены прервать ваше путешествие, — сочувствовал задержанному иностранцу молоденький блондин в форме младшего капрала полиции. Заполняя протокол, он старательно шевелил выпяченными губами и постоянно поправлял сползающие с переносицы очки. — Насколько я знаю, господин комиссар сразу же хотел вас отпустить как лицо, непричастное к этому происшествию. Но помощник машиниста и кочегар в один голос показали, что это вы споили их старшего, отчего он утратил способность управлять поездом. Это действительно так, мсье?
Держащая перо рука участливого капрала зависла над бланком протокола, ожидая ответа задержанного. «Эти чертовы лягушатники еще чего доброго сорвут мне командировку, — размышлял Нефедов. — Вот анекдот получится, если вместо аэродрома под Мадридом года на три припишусь «за хулиганку» в местной тюрьме, словно малолетний баклан какой-нибудь. Впрочем, сам хорош, ведь в том, что у этого машиниста «сорвало тормоза», действительно есть и моя немалая заслуга. Но кто же мог предполагать, что мужик с такими серьезными усищами и наколками совсем не умеет пить!»
Больше всего Нефедов опасался, что полицейские пошлют запрос его «папаше-фабриканту» в чешский город Пльзень. Тогда выяснится, что в руки жандармов попал офицер чужой армии, нелегально въехавший в их страну по поддельным документам. А по сравнению с таким серьезным преступлением история с хулиганством на паровозе — просто детская шалость.
Надо было срочно придумывать себе какое-то алиби, но Борису было противно спихивать всю вину за случившееся на «коллегу»-машиниста. Поэтому Нефедов особенно не отпирался. Он признавал, что да, грех на нем есть — он действительно принес спиртное в кабину паровоза. Но только потому. что хотел отблагодарить машиниста за то, что тот любезно показал ему свой локомотив. И выпил с ним за знакомство. Злого же умысла специально спаивать железнодорожника у него, конечно, не было…
К счастью, допрашивающий Бориса очкарик оказался симпатичным парнем. Его добрая искренняя душа недалеко находилась под профессиональной скорлупой. Блондин сразу проникся симпатией к «чеху» и всеми силами старался помочь и по-своему утешить «туриста»:
— Да вы не волнуйтесь. Правда, одну ночь придется провести в камере нашего участка. К сожалению, таков порядок. Но уже завтра вас переведут в окружную тюрьму, где условия намного лучше. Там вы и будете ожидать решения суда.
После унылого заполнения бесчисленных полицейских протоколов, анкет, постановлений о взятии под стражу и общения с местным адвокатом, который объяснил, что будет опекать господина Мартиша до того момента, как он сам выберет себе защитника, Бориса повели в камеру. В специальной комнате под бдительным присмотром пузатого седого ветерана с хмурым недобрым лицом и его широкоплечего атлета-напарника Борис вытащил из ботинок шнурки. Пришлось также сдать брючный ремень и все, что находилось в карманах. Нефедова обыскали, после чего в его присутствии была составлена подробная опись временно изъятых вещей.
Перед тем как закрыть задержанного в камере, хмурый толстяк вручил Борису шерстяное одеяло, бутылку минеральной воды и сверток с двумя сочными сэндвичами. Такая забота о заключенных и щепетильность властей в обращении с ними ошарашила Нефедова. Все это так не вязалось с тем, что Борис до сих пор знал о капиталистическом мире.
Поначалу немного угнетал сам вид решеток, желтовато-тусклый свет тюремной лампочки. Впрочем, неоднократно бывавший на родине в камерах милицейских отделений и воинских гауптвахт Нефедов довольно быстро адаптировался: не гостиничный люкс конечно, ну да ему не привыкать к спартанским условиям жизни. К тому же здесь было довольно комфортно — имелась кровать, которую язык не поворачивался назвать нарами, и даже ватерклозет.
В камере через коридор напротив приходил в чувство машинист. Те три часа, что Борис объяснялся с жандармами и заполнял протоколы, механик проспал богатырским сном. Теперь он проснулся — немного протрезвевший, с сильной головной болью, — и принялся громко и жалобно причитать по поводу того, что теперь его выкинут из железнодорожной компании и он не сможет кормить свою большую семью.
После банковского кризиса в США 1929 года, вскоре поразившего всю капиталистическую экономику, Западная Европа еще не оправилась от Великой депрессии. Во Франции, как, впрочем, и в Англии, Германии и Италии, миллионы людей едва сводили концы с концами, получая жалкое пособие по безработице. Иметь хоть какую-нибудь постоянную работу считалось большой удачей и настоящим счастьем. Нефедову было искренне жаль усача. Борис испытывал угрызения совести, что невольно стал причиной его несчастья. Но чем он мог помочь бедняге-машинисту… За такими мыслями Борис и не заметил как заснул.
Проснулся Нефедов оттого, что кто-то осторожно тормошил его за плечо.
— Проснитесь, мсье. Из Парижа приехал ваш адвокат — мадам Смольская.
Отрыв глаза, Борис некоторое время с удивлением разглядывал склонившегося над ним полицейского и окружающие декорации тюремной камеры, не понимая, где он. Но потом в памяти всплыли события последних суток. Арестант поднялся с кровати и последовал за жандармом.
Так получилось, что Борис раньше заметил приехавшую за ним молодую женщину, чем она его. Сопровождающий жандарм остановил «чеха» на пару минут в самом начале длинного коридора, а сам по какому-то срочному делу заглянул за дверь ближайшего кабинета. Так что Борис имел возможность издали спокойно рассмотреть явившуюся по его душу даму, пока она ворковала с важным полицейским чином.
На вид ей было примерно столько же лет, сколько и Борису, или даже немного меньше. Но, несмотря на свою юность, эта особа привычно пускала в ход тонкое кокетство, а ее собеседник буквально светился от счастья.
Грациозная, с тонкой талией, светлой кожей и забранными в пучок русыми волосами рыжеватого оттенка, она не могла не вызывать мужского восхищения. Особенно красивы у нее были ноги — длинные, точеные. Одета дама была чрезвычайно элегантно, но без претензий на шикарность. Впрочем, при ее фигуре и королевской осанке даже скромный деловой костюм выглядел воплощением вкуса. В участок она явилась с небольшим кожаным портфельчиком.
В какой-то момент женщина почувствовала, что некто разглядывает ее тайком и делает это непозволительно долго. Ее вопросительный, чуть раздраженный взгляд отыскал наглеца. И дама тут же направилась к Борису.
— Здравствуйте, господин Мартиш, — чуть насмешливо поприветствовала она Нефедова. В смоляных, умных глазах молодой леди вспыхнули веселые огоньки — этакие, выплясывающие джигу, энергичные, дурашливые бесенята.
Борис осторожно пожал протянутую ему узкую, немного прохладную ладонь и поразился белизне и нежности ее кожи.
— Поволновались же мы за вас, — продолжала дама. — Вначале появилась информация, что с поездом произошло крушение. Мы боялись, что с вами случилась беда. Но потом выяснилось, что вы всего лишь решили немного пошалить… Прошу меня извинить, господин Мартиш, обычно мы не позволяем себе давать советы клиентам. И все-таки, должна вам сказать, что на этот раз вы немного переборщили с развлечениями…
У госпожи Смольской было интересное лицо, что называется — с изюминкой. Хотя, несмотря на правильный овал, его нельзя было назвать идеальным из-за длинноватого носа. Скорее это было лицо сильной и умной женщины, о чем «говорили» высокие скулы, гладкий, в меру широкий лоб, хорошо очерченный подбородок и уверенный с лукавым прищуром взгляд больших глаз.
Они прошли в кабинет начальника полицейского участка, и дама официальным тоном обратилась к его хозяину:
— Господин комиссар, должна вам сообщить, что мой патрон — мэтр Контэ урегулировал все спорные моменты с господином префектом, руководством железнодорожной компании и господином окружным прокурором. В дальнейшем наша адвокатская контора будет представлять интересы господина Мартиша во всех судебных инстанциях. А пока я предлагаю вам освободить моего клиента из-под стражи. Вот постановление судьи на этот счет и банковское поручительство о переводе денежного залога…
Борис получил изъятые у него при определении в камеру вещи. Перед тем как покинуть полицейский участок, он после короткого раздумья вытащил все деньги, которые имелись в его кошельке, и протянул их жандарму-очкарику:
— Прошу вас. мсье, передайте их машинисту, когда он будет освобождаться. Боюсь, благодаря нашему знакомству у его семьи могут наступить тяжелые времена…
За углом потемневшего от времени двухэтажного здания полицейского участка — на тихой, мощенной булыжником улочке, впритирку к мшистой каменной изгороди стоял одинокий автомобиль. На этом неброском на вид «ситроене» и приехала Анастасия Смольская (так звали девушку). Открывая машину, она сообщила Борису, что сейчас им необходимо вернуться в Париж и уже оттуда она отправит Нефедова другим поездом к границе.
Его спасительница мастерски вела машину, то и дело кого-то обгоняя. Можно сказать, что она была водителем-асом. Борис собрался было отпустить комплимент по этому поводу, но передумал. Его немного смущали ироничные взгляды, которые прекрасная спутница время от времени бросала на него.
— Наверное, считаете меня алкоголиком? — прямо спросил Нефедов девушку-адвоката.
— Нет, не считаю, — усмехнулась Настя. — Просто, как говорит мой патрон: надо быть хоть немножечко французом, чтобы с непривычки не опьянеть, вдохнув вольный парижский воздух… Из России сюда приезжают, как правило, очень дисциплинированные серьезные люди. Насколько я знаю, в Испанию у вас посылают не всех желающих, а лишь лучших из лучших… Опасность заключается в том, что перед поездкой эти люди обычно долго служат в какой-нибудь тихой провинции, где нет стольких соблазнов. Можно понять мужчину, который имеет в кармане деньги и видит буквально на каждом шагу все эти казино, кабаре и более пикантные заведения. Большинство имеют волю пройти мимо назойливых зазывал и манящей рекламы, но кто-то…
Анастасия, словно анекдот, поведала Нефедову, как однажды ей пришлось выручать из третьесортного борделя совершенно голого полковника. Мощный загул стоил бедняге не только всех командировочных денег, но и одежды, которую он в пьяном забытьи заложил за выпивку и девочек.
* * *
Когда вопрос с гостиницей был решен, Борис вышел на улицу — проводить девушку. Возле своей машины Настя вновь, как при встрече, протянула ему руку для прощального рукопожатия. Неожиданно для нее Нефедов осторожно задержал нежные пальчики в своей ладони и сбивчиво заговорил:
— Послушайте, через несколько дней я, видимо, попаду на войну. Там все очень зыбко… Утром никогда не знаешь, вернешься ли вечером на свою койку… Да и просто некогда думать о посторонних вещах… А вообще, не умею я красиво говорить. Одним словом, подарите мне вечер в этом городе. Только не подумайте ничего плохого. Я не собираюсь за вами ухлестывать.
Тонкая бровь девушки удивленно изогнулась:
— Что-то я не пойму, вы хотите меня куда-то пригласить?
— Ну да! — решительно кивнул Борис. — Только, извините, я плохо знаю этот город, так что выбирать ресторан, куда мы пойдем, придется вам. Но пускай это будет лучшее заведение.
Девушка внимательно посмотрела в глаза Нефедову и чуть нахмурилась. Возникла короткая пауза, на протяжении которой Борис уже пожалел, что «зашел в лобовую атаку» на прекрасную парижанку. Но потом взгляд Насти вновь сделался ироничным. Девушка улыбнулась:
— Понимаю. И даже разрешаю вам сегодня немного, как вы выразились, «поухлестывать» за мной… Не знаю, как это принято в Красной армии, а во времена моего деда и отца офицеры слыли галантными кавалерами.
— Я постараюсь, — Борис наклонился к все еще удерживаемой им девичьей ладошке и осторожно прикоснулся губами к кончикам длинных трепетных пальчиков. — И благодарю вас за согласие!
* * *
До назначенной встречи оставалось чуть более восьми часов. За это время необходимо было где-то достать довольно приличную сумму, чтобы провести вечер с прелестной дамой в заведении для состоятельной публики. Так же надо было успеть купить или хотя бы взять напрокат костюм, подходящий к такому случаю — не пойдет же он в ресторан в охотничьем пиджаке и в брюках-гольф с манжетами под коленом! Значит, нужен смокинг. А между тем все имевшиеся у него деньги Борис отдал жандарму для передачи машинисту.
Назначая свидание, Нефедов помнил об этом обстоятельстве, просто в свойственной ему авантюрной манере решил действовать по принципу: «главное ввязаться в бой, а там поглядим». В конце концов, в прошлом ему неоднократно приходилось начинать серьезную игру без козырей. «Стоп! — Борис радостно поймал краешек перспективной идеи. — Конечно же! Как он мог забыть о верном способе быстро разжиться наличностью. Карточный фарт никогда не изменял ему. Как-никак в тех местах, где проходила юность Нефедова, карточная игра была главным развлечением блатной шпаны».
Возле гостиницы Нефедов остановил такси. Его водитель оказался русским эмигрантом. По акценту Бориса и еще каким-то, только ему одному ведомым признакам он сразу распознал в Нефедове земляка и ответил потенциальному клиенту на родном для них обоих языке:
— Да, я знаю место, где можно обменять вещи на живые франки. Садитесь…
Дело в том, что Борис решил заложить кое-какие имеющиеся у него вещи. Таким образом, он собирался получить деньги, с которыми можно начать игру. Перед отправкой из Союза на складе Главного управления вещевого снабжения ВВС РККА «испанцу» выдали все необходимое для далекого путешествия: начиная от двух костюмов и роскошного чемодана престижной немецкой фирмы, заканчивая нательным бельем и комплектом туалетных принадлежностей. Теперь часть этого богатства должна была перекочевать к парижскому скупщику. Но Борис без всякого сожаления был готов расстаться с шикарным немецким фотоаппаратом (врученным «туристу» для поддержания легенды), парой шелковых рубашек и прочими излишествами. Зачем все эти вещи ему в Испании? Он же солдат, а не дипломат. Шмотки никогда не имели над ним власть. В спартанских условиях полевого аэродрома вполне достаточно одного выходного костюма, надежных наручных часов, бритвенного набора, добротной обуви и сменного белья.
Получив в ломбарде наличность, Борис попросил таксиста отвезти его туда, где играют на деньги. Шофер молча кивнул и завел мотор. При этом он уже не в первый раз как-то странно посмотрел на пассажира в зеркальце заднего вида. Борис решил, что эмигрант видит в нем приезжего из СССР и потому так удивленно рассматривает. Вначале Нефедов отнесся к такому плохо скрываемому интересу со стороны таксиста к собственной персоне с легкомысленной иронией: «Они тут, небось, были уверены, что красные должны появиться в Париже в буденовках, матросских бушлатах и русских сапогах. А тут нате вам: молодой повеса в твидовом пиджачке и по-французски “шпарить” горазд! Да еще и в картишки перекинуться “на интерес” желает. Купец первой гильдии какой-то, а не большевик!»
Вскоре автомобиль свернул с освещенной улицы в какую-то подворотню и начал пробираться по темным закоулкам. Встречные машины им почти не попадались. Борису стало не до шуток. Только теперь он подумал о том, что таксист выглядит подозрительно. Длинный шрам на его щеке явно был оставлен сабельным клинком. Выправкой и лицом он скорее походил на офицера, чем на какого-нибудь бывшего присяжного поверенного или приват-доцента. Не сложно было догадаться, чем этот «кавалер» занимался в России до эмиграции и как он может относиться к приезжему с бывшей родины? Конечно, не слишком осторожно было ехать с ним вдвоем в здешние трущобы. Но, с другой стороны, вряд ли любой парижский таксист согласится отвезти Нефедова туда, куда он просит…
Глядя в коротко стриженный затылок сидящего «за баранкой» человека, Борис пытался понять, что у него на уме. Нефедов слышал, что многие парижские таксисты с разрешения полиции имеют при себе огнестрельное оружие — для самообороны от грабителей. Не решит ли шофер пустить его в ход против севшего в его машину «товарища»? Борис стал размышлять над тем, как будет действовать, если «офицер» вдруг попытается его шлепнуть. Молодой человек так увлекся прокручиванием в собственном воображении различных вариантов рукопашной схватки с таксисом, что был даже немного разочарован, когда автомобиль снова выехал на освещенный и запруженный транспортом и пешеходами проспект. Оказалось, что водитель просто срезал по темным дворам часть маршрута. Вскоре он остановил машину перед ярко освещенным фасадом какого-то заведения.
— Куда мы приехали? — удивленно спросил таксиста Нефедов, который рассчитывал попасть в игорный притон.
— В казино… В это пускают мужчин без смокинга. Из менее респектабельного заведения вас просто не выпустят живым с выигрышем.
Поблагодарив сквозь зубы «извозчика» за столь трогательную заботу о его безопасности, Нефедов рассерженно хлопнул на прощание автомобильной дверцей…
Большинство карточных игр, которые предлагались посетителям казино, были Нефедову незнакомы. К тому же против профессионального крупье одной ловкости пальцев и знания некоторых шулерских приемов было мало. Прекрасно зная уловки катал и особенности игры с ними, оказавшись в настоящем казино, Борис не понимал психологию партнеров по покеру и блэкджеку, по-французски — «vingt-et-un». А без понимания всей механики игры на крупный выигрыш надеяться было глупо. Это все равно что заходить в хвост бомбардировщику неизвестной конструкции, не зная наверняка — установлен ли на нем кормовой оборонительный пулемет или нет.
Борис быстро сообразил, что в этом заведении ему не пригодится опыт, полученный от классных игроков в первый год своей армейской службы, когда в связи с отсутствием полетов он много времени проводил за карточным столом и значительно поднял свою квалификацию. Ведь то была подпольная игра в «волчьих ямах», где рисковым одиночкам часто везет, если у них достаточно куража и отваги. В казино же Борис почувствовал бездушную отлаженную машину, которую с наскока не прошибешь.
Зато, впервые в жизни увидев настоящую рулетку, молодой человек решил, что в этой игре результат зависит только от везения. А он в своей удаче не сомневался. Впрочем, как оказалось, напрасно…
В нешуточном азарте Нефедов не отходил от магического колеса, пока не проиграл все деньги, что у него были. И только потеряв на неудачной ставке последние фишки, Борис сообразил, что у него в кармане не осталось даже нескольких франков, чтобы взять такси до гостиницы. «Самонадеянный болван! Что ты теперь скажешь Насте? — со злостью говорил себе Борис, направляясь к выходу из игрового зала. — Даже пропивший исподнее полковник, о котором она рассказывала, не пал так низко в глазах этой восхитительной девушки, как падешь ты, выставив себя в образе обыкновенного трепача».
В конце концов Борис решил, что срочно отправится в гостиницу, заложит все, что у него осталось, и вернется в чертово казино, чтобы отыграться! Не в его правилах было долго скулить и убегать, поджав хвост.
Погруженный в свои мысли, молодой человек не обратил внимания на солидного господина в золотом пенсне, идущего ему навстречу. А между тем седовласый мужчина, издали заметив Нефедова, буквально впился в него взглядом. По мере того как Борис приближался к нему, невозмутимое лицо господина становилось все более изумленным и даже растерянным. Когда они поравнялись, мужчина вежливо обратился к Борису:
— Прошу меня извинить за бестактность, — начал он по-французски, и вдруг перешел на русскую речь, — уж не Николая ли Александровича Нефедова вы сын?
От волнения голос седовласого вибрировал. Видя недоумение и отчужденность в глазах молодого человека, неизвестный господин отрекомендовался:
— Дмитрий Александрович Нефедов. Вы должны были слышать обо мне от своего батюшки.
Борис не мог поверить, что перед ним стоит его родной дядя, которого все родные с августа 1916 года считали погибшим, когда из Галиции, где русские войска совершили знаменитый Брусиловский прорыв, пришло известие о героической гибели вольноопределяющегося 2-й роты 4-го Копорского пехотного полка Дмитрия Нефедова.
По словам дяди, он действительно был тяжело ранен под Барановичами и попал в австрийский плен. Долго лечился от последствий контузии в госпитале. Потом был лагерь для военнопленных. А когда наконец представилась возможность сообщить о себе родным через Красный Крест, в России начались революционные беспорядки:
— Я с таким трудом выкарабкался после ранения, что решил не возвращаться. Не трудно было догадаться, что отставка государя императора и игра наших доморощенных либералов в республику закончится междоусобной бойней.
Забыв о конспирации, Борис по просьбе дяди подробно рассказал ему об оставшихся в России родственниках, из которых уже никого не осталось в живых. Слушая племянника, дядя мрачнел и все более погружался в себя. Вскоре он снял пенсне и промокнул глаза платком.
В начале встречи дядя барским жестом пригласил Бориса пройти в отдельный кабинет, где никто не мог подслушать их интимный родственный разговор. Лишь однажды, вежливо постучав, в небольшое помещение с диванами бесшумно вошел лакей с подносом. Он быстро накрыл стол на дне персоны, оставил графин водки, закуску и, пожелав гостям приятного аппетита, удалился. После выпитой рюмки водки глаза дяди немного повеселели.
— Да-а, грустно, племяш, осознавать, что тех, кого ты так любил, уже нет в этом мире, — вздохнул Дмитрий Александрович. — А я ведь все эти годы мысленно разговаривал с родителями, с братом и с невестой своей — Варварой Михайловной. Мы должны были пожениться весной 17-го года…
Вскоре выяснилось, что у дяди во Франции есть жена и взрослый сын. Дмитрий Александрович не удержался, чтобы не похвалиться перед племянником успехами наследника: «Весной кончает Сорбонну. Из первых идет!»
Бориса позабавило известие о том, что, оказывается, подозрительный таксист принял его за сына своего знакомого и сообщил Дмитрию Александровичу о загуле любимого отпрыска.
— Вы удивительно похожи с моим Юрием, — сообщил Борису дядя. — Неудивительно, что приятель решил, что мой сынок собирается просадить в рулетку скромное папашино состояние, и поднял панику. Но я сразу сказал ему, что это совсем не похоже на моего мальчика. Он не так воспитан. Кстати, должен сказать, что вы, молодой человек, очень напоминаете мне брата… Очень прискорбно, что он связался с мятежниками. Надеюсь, вы извлекли урок из печального опыта родителя.
Прочитав на лице молодого собеседника несогласие, дядя недовольно хмыкнул:
— А вы, сударь, часом — не красный шпион, прибывший организовывать мировую революцию? Очень не хотелось бы видеть, как уважаемую в определенных кругах фамилию Нефедовых треплют газетчики.
— Не беспокойтесь, в этом городе я проездом.
— А я и не беспокоюсь, — с легким раздражением пожал плечами Дмитрий Александрович. — Одержимый подобным бредом фанатик вряд ли пойдет в казино. Да и вообще, согласитесь, что идеи господина Ульянова с сотоварищами — нелепы. Когда я слышу о всеобщем равенстве из уст священника, то растроганно плачу. Но когда о том же заливается господин без чина и состояния, — понимаю, что данный не имеющий понятия о чести мерзавец думает не о царстве справедливости, нет. Все эти господа из эмиграции мечтали однажды превратиться в новую красную аристократию, и к сожалению преуспели в своем намерении… К вашему сведению, юноша, до переворота 1917 года наша семья владела имением средней руки под Самарой, двумя доходными домами в Питере и одним в Москве, имела солидные пакеты акций Главного общества российских железных дорог и Волжского пароходного товарищества «Самолет». Так-то вот-с. Это, батенька мой, серьезное состояние, которое досталось нам от предков, и должно было по праву наследия перейти вам и моему сыну. Но пришли воры и силою оружия отняли все. Искренне не понимаю своего брата, который добровольно согласился служить этой шайке жуликов.
Дмитрий Александрович горячо принялся уговаривать Бориса остаться во Франции. Узнав, что молодой человек служит в военной авиации, дядя обрадованно сообщил, что хорошо знает адъютанта маршала авиации, так как раз в неделю играет с ним в теннис в аристократическом клубе.
— Я составлю вам отличную протекцию!
На это Борис спокойно без всякого пафоса ответил, что намерен служить России, под каким бы флагом она ни была.
— Что ж, похвально, похвально — задумчиво протянул дядя. — Только вряд ли большевики когда-нибудь простят вам непролетарское происхождение. Как бы преданно вы им ни служили, — всегда будете оставаться под подозрением. Это во Франции молодой русский дворянин может со временем стать генералом, а в Советской России — карьеру ему не сделать.
— Я же говорю, что служу Родине. Чины и ордена для меня не главное. Хотя стать генералом, конечно, хотелось бы.
Но, к сожалению, при моей профессии шансов дожить до больших звезд на погонах не так уж много.
Дмитрий Александрович покачал головой.
— А вы знаете, Борис, я теперь даже горжусь, что у меня такой племянник… И все же жаль, что вы не хотите принять мою помощь и остаться во Франции… Впрочем, откровенно говоря, меня не слишком удивляет, что вы и ваш отец связались с бунтовщиками. К вашему сведению, юноша: наши с вами общие предки отметились во всех дворцовых переворотах XVIII века. Один ваш родственник умер от чахотки на Нерчинской каторге, потому что в день восстания на Сенатской площади из бретерского удальства иль из самодурства — несколько раз перебегал от мятежников в лагерь Великого князя Николая Павловича и обратно. Другой за дуэль и вольнодумные вирши был разжалован в солдаты и отправлен на Кавказ в знаменитый 44-й Нижегородский драгунский полк, который имел репутацию «кавказской гвардии», потому что в него ссылали из Петербурга проштрафившихся гвардейцев…
Перед тем как проститься, Дмитрий Александрович протянул Борису стопку крупных ассигнаций:
— Незадолго до отъезда на фронт в 1915 году я взял у вашего батюшки крупную сумму. Раньше вернуть долг оказии не представлялось. Поэтому возьмите вы. Я перевел николаевские рубли по прежнему курсу во франки.
Борис вежливо, но твердо отказался. Тогда дядя ледяным тоном отчитал его:
— Очень прискорбно, милостивый государь, что вы в своей Совдепии так и не узнали, что есть такое для русского дворянина долг чести. Извольте немедленно взять, мальчишка! И не забывайте, что вы столбовой дворянин.
Не подавая руки, сухо поклонившись, дядя злой походкой вышел из кабинета. На столе осталась стопка франков. Борису сделалось совестно, что своей щепетильностью он невольно причинил обиду единственному своему кровному родственнику. И все же, перед тем как покинуть заведение, Борис вручил дядины деньги администратору казино, попросив его передать их мсье Дмитрию Нефедову.
* * *
Вечер с Настей прошел прекрасно. Они провели его в одном из самых фешенебельных ресторанов Парижа. Облаченный в отличный смокинг Борис часто приглашал свою даму на танец, восторгаясь ее красотой, по-новому засверкавшей благодаря шикарному вечернему платью.
Борис искренне полагал, что умеет танцевать фокстрот. Этот танец считался в СССР нэпманским, и Нефедов специально в школьные годы ездил на Воробьевы горы, чтобы с улицы наблюдать, как на открытой веранде коммерческого ресторана упитанные мужчины в клетчатых костюмах прижимали в танце пестро одетых на заграничный манер дамочек. А потом самоучка испытывал подсмотренные «па» на своих партнершах на молодежных танцевальных вечерах. Многие девушки отказывались танцевать неприличный танец. Иногда Борьку даже выводили из зала наблюдающие за порядком комсомольцы. Нарушителю порядка напоминали слова Горького о том, что фокстрот и джаз — «музыка толстых». На это Борька резонно отвечал, хлопая себя по плоскому животу, что ему лишний жир не грозит. В конце концов все заканчивалось одним и тем же — Нефедова начинали бить за «буржуйские замашки»…
Но, черт побери, разве можно было сравнить бесполый «медленный» танец в монотонном ритме со взрывом чувств, полетом, флиртом, чувственностью фокстрота! А риск схлопотать по шее и плюс к этому — совершенно особенные эротические переживания от тесного контакта с партнершей только разжигали в Борисе азарт, и он в очередной раз шел на «танцевальную провокацию».
Нефедов увлеченно рассказывал Насте, что именно фокстрот больше всего соответствует духу его профессии. Ведь в нем, в отличие от жестко регламентированных бальных танцев, есть безграничная свобода для импровизаций. Как воздушный ас постоянно изобретает фигуры высшего пилотажа, так и мастер фокстрота свободен рисовать на паркете оригинальные узоры, придумывать новые «па»…
В ответ Настя благосклонно улыбалась, дипломатично умалчивая, что на самом деле ее партнер танцует популярный в Европе фокстрот просто чудовищно…
Весь вечер молодую пару опекал величественного вида метрдотель, который незаметно для гостей, но с виртуозной ловкостью руководил ансамблем официантов. В нужный момент одни блюда заменялись другими. Стоило Борису потянуться за солью или вынуть портсигар, как тут же появлялся ловкий малый во фраке — с солонкой или зажженной спичкой в руках.
Правда, когда в самом начале вечера метрдотель воркующим голосом, употребляя незнакомые Борису названия вин и закусок, начал выяснять, что дорогие гости его заведения намерены есть и пить, Нефедов немного растерялся. От преподавателей специальных курсов, организованных разведуправлением НКВД для отправляющихся через Европу военных специалистов, он не слышал таких названий. Но Анастасия деликатно спасла положение. Очень мягко девушка дала своему кавалеру несколько рекомендаций.
При свечах за бокалом вина разговор невольно сделался задушевным. Анастасия рассказала Борису о своем отце — царском полковнике, который недавно скончался в парижском госпитале для военных ветеранов от ран, полученных им в составе Русского экспедиционного корпуса во Франции — в битве под Верденом. Поведала Настя и о своем сокровенном желании вернуться в Россию:
— Мне обещали, что, когда моя работа здесь будет закончена, я смогу обменять свой нансеновский паспорт на советский. Я даже рассталась с молодым человеком, с которым дружила пять последних лет. Нечестно его обманывать надеждой, ведь он не последует за мной в Москву.
Почувствовав в настроении девушки перемену к грусти, Борис принялся ласково и вместе с тем убежденно говорить о том, что настоящий русский человек может быть счастлив только в своем Отечестве. И что такая восхитительная девушка, безусловно, станет подарком судьбы для любого мужчины.
В ответ Настя дала ему полушутливую отповедь:
— Хотите совет: никогда не утешайте девушку, оказавшуюся в ситуации, сходной с моей. А то от одиночества она потянется к вам, ища защиты и тепла. Что тогда будете делать?
Лукаво взглянув на Бориса, Настя вдруг заявила:
— И вообще, у меня такое ощущение, что, ухаживая сегодня за мной, вы представляете на моем месте другую девушку. И должна вам сказать, Борис, что я ей по-доброму завидую…
* * *
В конце вечера метрдотель деликатно положил на край стола поднос со счетом и тут же исчез. Борис оставил деньги поверх счета, прибавив, как положено, к основной сумме десять процентов на чаевые обслуге.
На следующее утро, когда Настя заехала за Нефедовым на своей машине, Борис вышел к ней из гостиницы в одном дорожном костюме — без вещей, которые были полностью заложены накануне для оплаты ресторанных и гостиничных счетов. По отсутствию в его руках чемодана она сразу все поняла, но деликатно промолчала.
Девушка сообщила Борису, что сама отвезет его на автомобиле к границе. Такое решение приняло ее руководство. С чем это связано, Настя не пояснила. Но Борис решил, что после истории с пьянкой на паровозе начальство просто не решилось второй раз отправлять его одного поездом. Такое недоверие неприятно царапнуло самолюбие молодого человека. Но он сам был во всем виноват.
* * *
На муниципальном аэродроме, что располагался на окраине приграничного французского городка, Борису и еще шестерым прибывшим из Союза летчикам пришлось в безделье провести почти две недели. Все это время они с нетерпением ожидали прибытия самолетов. Оставив Нефедова на аэродроме, Настя сразу уехала обратно в Париж. Борис же поступил в распоряжение майора, которого полагалось звать итальянским именем Марио Луккини.
Пока решался вопрос с поставками республиканскому правительству Испании новейшей военной техники из СССР, советская разведка через подставные фирмы закупала в Европе списанные самолеты. Нефедову и его товарищам предстояло контрабандно перегнать через Пиренеи три стареньких «Фоккера D VII», два «Авро 504» и один «Спад SXIII». В ожесточенных боях заключительного периода Первой мировой войны эти истребители стяжали славу лучших, но к началу тридцатых годов уже безнадежно устарели. Тем не менее срочно требовалось обеспечить республиканские ВВС хоть какой-нибудь боевой техникой, чтобы они могли противостоять налетам фалангистской авиации и их итальянских союзников.
То, что предстоит лететь на старенькой безоружной машине над горами — в сложных погодных условиях, а затем над территорией, занятой противником, Нефедова и его товарищей не особенно беспокоило. Лишь бы скорее закончилась пытка ожиданием и началась серьезная боевая работа, по которой все они так соскучились. За время, пока летчики жили вместе — в одном аэродромном домике, — они успели крепко сдружиться. Тем более что все время приходилось находиться в одном замкнутом мирке. Дело в том, что майор категорически запретил летчикам покидать территорию аэродрома, чтобы не привлекать к себе внимания местных жителей, а особенно полиции.
Особую симпатию Бориса вызывал добродушный курский парень. Он с таким непосредственным детским восхищением не переставал радоваться тому, что благодаря армии получил возможность «поглядеть мир» и что «вскоре попадет на войну и обязательно там отличится», что невольно заражал окружающих своим неиссякаемым оптимизмом.
Наконец в один прекрасный день самолеты прилетели. Их пригнали французские пилоты. За час до приземления долгожданных крылатых машин на летном поле аэродрома сюда вновь приехала Анастасия Смольская.
После удачной посадки истребителей она попросила Бориса помочь ей в одном деле. По просьбе Насти Нефедов вытащил из багажника ее «ситроена» большой и очень тяжелый чемодан и вслед за девушкой отправился с ним в домик, где собрались французские летчики. Посторонних здесь не было — только Смольская, французы и Борис. Настя велела Нефедову положить чемодан на стол. Девушка открыла ключом его замки и откинула крышку. Чемодан оказался до краев наполнен толстыми пачками наличных банкнот. Кажется, кроме франков там еще были доллары и британские фунты. Борис догадался, что это была плата за купленные самолеты и гонорар перегонщиков.
Потом Борис проводил Настю до машины. Они очень тепло попрощались:
— До встречи в России, — сказала Нефедову девушка.
При этих ее словах у Бориса отчего-то неприятно сжалось сердце. Но он тут же отогнал дурацкое чувство и предложил обязательно, как только они оба вернутся в Москву, отметить это событие.
— Я познакомлю вас с отличными людьми, — моими друзьями, — пообещал Нефедов. — Уверен, что они станут и вашими друзьями…
Впрочем, этим планам не суждено было сбыться. Сотруднице советской разведывательной резидентуры во Франции Анастасии Смольской так и не удастся до начала Второй мировой войны вернуться в СССР, а в 1942 году за связь с французским Сопротивлением она будет арестована гестапо. 4 июня того же года девушка будет казнена на гильотине.
* * *
Сразу после прибытия самолетов началась их подготовка к длительному перелету. Этим занимались четверо специально нанятых французских механиков. Борису предстояло лететь на «Спаде». Это было крайне рискованное предприятие, ибо открытая, не оборудованная нужными приборами кабина самолета совсем не подходила для высотного полета над горами — в непредсказуемых климатических условиях. К тому же давно выработавший свой ресурс мотор «Испано-Сьюза» мог заглохнуть в любой момент. Но Нефедов старался не думать о возможных неприятностях, караулящих его на маршруте. В конечном итоге — приказ на то и приказ, чтобы его выполнять, а не подвергать бесполезным сомнениям.
За час до вылета командир разбудил пилотов. Шутливо подтрунивая друг над другом, летчики неспеша оделись.
Вообще-то для такого полета требовалось специальное обмундирование, чтобы не получить переохлаждения и даже обморожения в открытом кокпите: несколько слоев шелкового и шерстяного белья, толстый свитер, утепленный комбинезон, меховые чулки и утепленные ботинки. Ничего этого у Нефедова и его товарищей не было — организаторы перегона то ли не догадались обеспечить пилотов всем необходимым, то ли посчитали траты на дополнительное снаряжение излишними.
Наскоро перекусив, молодые люди взяли дорожные вещи, парашюты, маршрутные карты и направились к самолетам.
Подойдя к своему «Спаду», Борис ласково провел ладонью по его узкому лакированному фюзеляжу. В этой тесной люльке ему предстояло провести несколько часов над безлюдными горами. Случись серьезная поломка, — помощи там ждать неоткуда…
Механик как раз только что залил горючее в дополнительный подвесной бак самолета и сообщил летчику о готовности машины.
— Как моя птичка — не подведет? — шутливым тоном осведомился у техника Нефедов.
— Смотря куда мсье собирается на ней лететь, — без особого энтузиазма ответил о чем-то, видимо, догадывающийся француз, давая понять, что его дело — сторона.
Такие слова прозвучали не слишком обнадеживающим напутствием, но Нефедов привычно отмахнулся от тревожных мыслей.
* * *
После двух часов полета над горами Борис ничего не чувствовал, кроме изматывающего, сводящего с ума холода. Чтобы немного согреть руки, молодой человек поочередно прижимал то правую, то левую ладонь к нижней части приборной доски, которая нагревалась от работающего мотора. В своем обычном дорожном костюме он вот-вот должен был превратиться в сосульку. Борис невольно представил себя после приземления в виде огромной островерхой сосульки и криво улыбнулся.
С каждой минутой все труднее и труднее становилось дышать. Даже привычный к высотным полетам организм без специального оборудования на пределе своих возможностей не выдерживал такого марафонского испытания на выносливость. Последствия длительного кислородного голодания все более ощутимо давали о себе знать. Из тела словно выкачали всю энергию, а взамен влили апатию, душевное равнодушие. Совсем не хотелось двигаться. Даже простые движения ручкой управления и повороты головы требовали серьезных волевых усилий.
К тому же здесь, на высоте около шести тысяч метров, мозг получал так мало кислорода, что мысли ворочались в голове с тяжеловесностью чугунных пушечных ядер. Клонило в сон. Хорошо еще, что не надо было заботиться о прокладывании курса — достаточно было просто держаться за самолетом лидера, который пилотировал майор, ориентируясь по зеленому фонарю, закрепленному на руле поворота его «Авро-504».
А между тем ведущий продолжал набирать высоту. Быть как можно выше — главное условие ночного полета над неизвестной гористой местностью. Вот когда пригодилась выносливость, добытая Борисом в ходе его самодеятельных тренировок на высотные полеты…
Вдруг резко тряхнуло. Противно заскрипел старый самолетный такелаж. От неожиданности Борис вздрогнул. В голове хаос тревожных мыслей: «Что случилось? Неужели что-то с машиной!» Но мотор работает ровно, «Спад» по-прежнему исправно слушается рулей. Значит, причина тряски находится вовне. Вспоминаются слова единственного «снежного барса» в их группе — майора «Луккини», который, по его рассказам, когда-то служил на границе Армении с Турцией и несколько лет летал над горами. Майор предупреждал перегонщиков, что такое может случиться при пролете над снежным горным хребтом. Здесь сильные вертикальные потоки воздуха: холодные — опускаются, нагретые — поднимаются. Видимо, самолет попал в могучее дыхание гор. Началась сильная болтанка. Даже звезды закачались над головой. Глаза Бориса сами тянутся вниз, отыскивая спящее чудовище внизу, чей храп так раскачивал небесный свод.
Но внизу, насколько хватает глаз, сплошным ковром простираются пушистые облака. Все пространство небесной равнины заливает яркий лунный свет. Гигантская снежная спина горного чудовища где-то внизу — под облаками. Стоит же поднять голову, и взгляд тонет в полной мерцающих звезд черной бездне. Будь Борис в лучшей форме, он бы пришел в восторг от такой красотищи, но сейчас ему не до созерцания природных красот…
Чтобы как-то разогнать сонное оцепенение и забыть о дьявольском холоде, внезапно начавшемся кашле и головной боли, Борис начал поочередно напевать все известные ему шлягеры. Попутно он выполнял доступные ему — в сидячем положении — гимнастические упражнения. Слетающие с дрожащих губ слова звучали забавно. К тому же приходилось не просто петь, а в меру сил орать, чтобы расслышать себя сквозь гул мотора и вой ветра. Только таких ненормальных людей, как Борис и его спутники по рейсу, могло занести шальным ветром судьбы на такую убийственную высоту. Вменяемое же человечество спокойно дышало внизу полной грудью, не подозревая о муках горстки своих сумасшедших сородичей, которым приспичило залезть туда, где даже птицы не летают…
— Чертовы олухи! — в сердцах выругался Нефедов, одновременно имея в виду себя и тех штабных умников, что догадались послать их на старых, открытых всем ветрам машинах по такому маршруту. Теперь он думал только о том, что в любой момент масло в моторе его «Спада» может загустеть от холода, став причиной остановки двигателя, а на крыльях образоваться роковая наледь. При подготовке к такому специфическому полету требовалось заправить самолеты маслом особой марки, установить бачки с антифризом на плоскостях. Но ничего этого сделано не было. И, тем не менее, им каким-то чудом удалось прорваться через Пиренеи…
Незадолго до посадки группа попала в полосу густого тумана. На какое-то время Нефедов потерял своих спутников. Теперь он летел один по приборам и карте, прекрасно зная, что в случае малейшей навигационной ошибки ему не выбраться живым из этих гор. Порой предательская мысль нет-нет да и кольнет: «А что, если ты ошибся…». Лучший способ избавиться от таких сомнений — работать и твердить себе, как молитву: «Все идет по плану, я все делаю правильно!»
Вновь знакомый зеленый фонарь он увидел незадолго до появления по курсу большого аэродрома. Летное поле и постройки авиабазы были ярко освещены. Такая открытая иллюминация не слишком вязалась с образом секретного аэродрома подскока, устроенного партизанами в тылу франкистов — специально для приема и дозаправки тайно перегоняемых из Франции самолетов. Смущало также то обстоятельство, что они вышли на аэродром значительно раньше расчетного времени.
Но майор уверенно — с ходу — пошел на посадку, а следом за ним и остальные самолеты. Только тут Борис заметил, что в их группе не хватает одного «фоккера». Позднее выяснится, что он бесследно пропал где-то над горами. И это была еще малая цена, которую они заплатили за глупость своего командования.
Борис садился третьим по счету. Интуитивно он что-то почувствовал, потому что не выключил двигатель на пробежке. Возле ангаров у края летного поля стояли самолеты. К счастью, они были хорошо освещены, так что Нефедов издали различил Андреевские кресты на их килях. В голове Нефедова возникла недоуменная мысль: откуда здесь самолеты Российского императорского флота? Но тут же Борис сообразил, что это опознавательные знаки франкистских ВВС.
Борис резко дал газ и пошел на взлет, так как времени на разворот уже не было. Аэродромная охрана, — надо было отдать ей должное, — спохватилась довольно быстро: сразу с нескольких сторон по пытающимся взлететь самолетам был открыт ружейно-пулеметный огонь.
Неожиданно справа вспыхнул яркий глаз прожектора. Залп света обрушился на кабину. На какие-то мгновения Борис ослеп. Но тело продолжает работать «на автомате»…
Когда глаза немного привыкли к световой бурс. Нефедов обнаружил в ста метрах впереди грузовую машину. Франкисты поставили ее так, чтобы заблудившемуся пилоту «Спада» наверняка не удалось взлететь.
Защищаясь от яростного света, бьющего прямо в лицо, Борис глубже склоняется в кабину, теряя представление о внешнем пространстве. Теперь он действовал по памяти, держа в воображении последний раз виденную «картинку» отрезка взлетного поля по носу своего самолета. Ручку резко на себя и сразу бросок машины в правый вираж. Крылом «Спад» слегка чиркает по кузову грузовика, но, кажется, все обошлось…
Внизу стрекочут вражеские зенитки, но их расчетам не угнаться за самолетом, поднимающимся в небо с креном в семьдесят пять градусов. Центробежные силы вдавливают Бориса в сиденье. Перегрузка превышает его собственный вес в пять раз. Дыхание сдавлено, руки и ноги плохо повинуются, веки слипаются — трудно управлять самолетом. А в эти секунды как раз требуется самое большое внимание к машине. Все ее норовистые порывы нужно вовремя обуздать. Борис весь — внимание. И самолет послушно делает то, что он ему велит…
Если бы не этот вираж, тихоходному, медленно набирающему высоту «Спаду» просто не дали бы уйти с вражеской базы, как не позволили франкисты оторваться от земли одному из двух уцелевших после горного участка «фоккеров»…
После этого инцидента, чуть не закончившегося для перегонщиков гибелью или пленом, все вдруг пошло как по маслу. Судьба, словно испытав их на прочность, решила наградить за мужество и выносливость. Окончательно потеряв ориентировку в результате штурманской ошибки лидера группы, они вскоре случайно вышли точно на истинный аэродром дозаправки, где прибытия самолетов ожидала команда техников. Отдохнув, летчики уже без приключений добралась до конечной цели своего пути.
И все-таки эта история имела чрезвычайно драматичное продолжение. Через три дня над аэродромом, где стояли пригнанные из Франции самолеты, неожиданно появился одиночный вражеский разведчик. Он сбросил на парашюте какой-то контейнер и сразу скрылся в облаках.
К ящику, приземлившемуся на краю летного поля, долго никто не решался приблизиться — все опасались мины-ловушки. Когда же смельчак все же нашелся, его ожидала страшная находка. В ящике находились части разрубленного человеческого тела. Когда из зловещей посылки извлекли голову несчастного, стало понятно, что страшную смерть принял жизнерадостный курский паренек, чей «фоккер» не смог взлететь с вражеского аэродрома…
