Глава 11

Катран, в котором вечером следующего дня нарисовался Мося и где был представлен Пулей собиравшейся там братве, мог посоревноваться по своей комфортности с лучшими катранами столицы нашей родины Москвы. Когда Мося сел за стол, ему тут же был предложен шикар-р-рнейший выбор напитков, в который не были включены ни знатная горилка, ни сливянка, ни местного выгона самогон из пророщенного зерна. Шнапс, водка, джин и самый настоящий французский коньяк, причем всё это за счет катранщика [77] , который вел себя едва ли не по-королевски.

– После интереса [78] , – отмахнулся от предложенной микстуры [79] Мося и попросил свежую колоду карт.

– Сдаем только такими, – обиделся явно раздосадованный катранщик, однако приказал принести поднос с разбросанными по нему нераспечатанными колодами карт.

Мося выбрал приглянувшуюся ему колоду и бросил ее на стол.

– С кем играть будете? – поинтересовался катранщик.

– Да мне все равно, – пожал плечами сверхинтеллигентный Мося. – Мне бы только без штанов не остаться…

Когда напротив него сел низкорослый, рыхлый с виду мужичок лет на пятнадцать старше столь же невзрачного Моси, Виталик спросил как бы между прочим:

– Ну что, будешь на складку играть, на телеграф [80] или все-таки решишься сыграть на счастье? [81]

– Даже так? – удивился Рыхлый, напрочь подзабывший в годы войны довоенные законы профессиональных катал.

– А что нам терять, молодым, красивым да богатым? – блеснул золотыми фиксами Мося. – Давай-ка сыграем на счастье. Глядишь, и мне фортанет. Я уж, поди, с лета сорок третьего молитвенники [82] в руки не брал.

– Дуракам да новичкам всегда пруха, – буркнул Рыхлый, оценивающим взглядом рассматривая Мосю.

– Бабы судачат, будто бывает и такое, – хмыкнул тот. – Ну что ж, начнем, пожалуй? Во что желаем перекинуться? Бурка, рамс, терц стос? Или, может, в очко перекинемся?

Не очень-то многословный Рыхлый, словно на больного, уставился уничтожающе-презрительным взглядом на фиксатого еврейчика-баламута, который даже не ведает, с кем садиться играть. Играть в очко или в того же петушка духовому [83] западло, в них только вшивки да веселые нищие [84] режутся. Бура тоже не для серьезных игроков, настоящий духовой, пожалуй, только стос уважает, хотя и рамс, и терс тоже пользуются уважением. Но для рамса с терсом необходима спокойная обстановка, тогда как стос играется очень быстро и в любой момент в случае какого-нибудь шухера может быть прервана. Впрочем, это фиксатое трепло, научившееся метать колоду, всего этого могло и не знать, так что Рыхлый только процедил сквозь зубы:

– Стос. – И тут же: – Ну так что, игра есть?

– Есть! Хотя лично я предпочитаю бурку, рамс или терц.

Вошедший в раж Мося лукавил. Он в совершенстве владел несколькими способами, чтобы обыграть противника в стос. Фраера, правда, называют эти приемы шулерскими, однако настоящие игроки просто «шансами».

При одном из наиболее распространенных шансов, так называемом «баламуте», карты располагаются в нужном порядке. Тасовка производится таким образом, что те карты, которые в нее всовываются, из нее же и вынимаются, после чего ставятся на прежнее место. При наработанной ловкости рук получается впечатление настоящей тасовки, а в конечном результате колода остается нетронутой. В некоторых случаях для этой же цели делается так называемый «клин»: те карты, которые при подобной тасовке должны остаться нетронутыми, слегка подрезаются с угла вдоль карты так, что карта становится несколько уже, и при тасовке вытаскиваются только те карты, которые не подрезаны.

Почти то же, что и «баламут», представляет из себя так называемый «пятерик», только сложнее, и предназначается для тех, кого нельзя взять на «баламут». Вместо клина часто делается так называемый «запус». Колода подбирается в нужном порядке и потом делится пополам – в одну часть собирают все нечетные карты, в другую четные. Четные карты слегка подтачиваются с концов лезвием или бритвой. При тасовке следует захватить ровно половину колоды, то есть шестнадцать карт, и вкладывать их так, что каждая карта попадает через одну на свое место. В следующий раз берется опять половина и опять всовывается через одну. При следующей перекладке карты снова попадают на свои места.

Такая тасовка требует большой сноровки, но идет очень быстро и дает полную иллюзию настоящей тасовки. Когда партнер снимает колоду, что может спутать игру, одна из половинок слегка сгибается в руке, а потом колода незаметно еще раз перекладывается на старое место.

При игре в стос чрезвычайно важно знать, какая карта падает в лоб, и правильно выбрать ее при подрезке. Для этой цели существует целый ряд способов. Так, например, из колоды выбираются все валеты и слегка сгибаются с углов. При подрезке стараются попасть под карту, на которой лежит валет, валет – «угадан».

Если колода новая, рубашку карты, которую подрезают, натирают воском до блеска при подрезке, когда колода снимается на рубашке, получается смутное отражение нижней карты, которая должна идти в лоб. В некоторых случаях на части карт, скажем, на всех фигурах [85] , слегка делаются легкие надрезы или так называемый «ёрш», когда зазубренные края карт слегка натираются воском, который легко нащупать рукой подрезывающему. При такой подрезке карту держат несколько косо и «щупают» край верхней карты. Играющий уже может приблизительно ориентироваться в том, что карта упадет в лоб.

Кроме этих, наиболее распространенных «номеров» в загашнике каждого центровика [86] , а именно таким и был Мося, был припрятан еще целый ряд «номеров», о которых никому никогда не рассказывается – это уже производственные секреты.

Проследив, как Рыхлый тасует карты, а тасовал он не по-фраерски, то есть склад боков, а складыванием концов в концы, Мося уже не сомневался, что его партнер выберет пятерик, и теперь ему самому следовало определиться с «номером» из своих производственных секретов. Однако для этого необходимо было проиграть несколько раз, чтобы мечущий уже знал расположение карт в колоде, принимал его в расчет при тасовке, чтобы уже затем можно было с легкостью бить противника в лоб [87] .

Проиграв первую сдачу, затем вторую и третью, что почти развеселило Рыхлого и тех троих, что стояли за его спиной, Мося вдруг почувствовал, как его пальцы начинают работать сами по себе, приобретая еще довоенную легкость, и он уже знал, что более не отдаст Рыхлому ни одной бумаги.

Рыхлый, можно считать, угадал, когда сказал, что дуракам и новичкам всегда пруха. Обчистив его до последней бумаги, а потом и до шикарнейших котлов с массивным золотым браслетом, которые зарвавшемуся Рыхлому пришлось снять с руки, весьма довольный Мося хотел уж было по правилам настоящего стоса показать ему, во что он выиграл, то есть хотя бы немного раскрыться, чтобы оставшийся в замазке [88] партнер не очень-то возникал, тем более что по правилам того же стоса ответ оставался в силе, как вдруг Рыхлый побелел лицом, и его голос заполонил весь катран:

– Сука, козел! Ты сам сказал, что будем играть на счастье!

– Ну, насчет «козла» и «суки» ты, фраерок парашный, мне еще по полной программе ответишь, а насчет твоих претензий… Не ты ли, сучий недоносок, на фигурах ерши надрезал да воском рубашки надраивал?

Однако ни Рыхлый, ни его мордастое сопровождение словно не слышали то, о чем говорит этот фиксатый еврейчик. Троица сопровождения двинулась на Мосю, хотя по всем правилам и законам присутствующие не имели права вмешиваться. Нарушивших это правило обычно ждала кровавая месиловка. На территории Советского Союза еще никто не отменял закона, по которому проигравший обязан был платить. «Проиграл – плати, выиграл – получи». Правда, неуверенные в себе игроки могли брать себе в помощь кого-нибудь из корешков, но их участие в игре строго оговаривалось заранее. В данном случае Рыхлый и его кореша хотели взять Мосю просто на глотку, нахрапом.

Стоявшего рядом с Мосей Пулю в расчет они не брали.

– Закройся, падла жидовская! – почти завизжал Рыхлый, уличенный в игре на складку, тогда как договаривались играть на счастье. – Закрой свою пасть, иначе я тебе щас все фиксы вырву!

– Даже так? – удивился Мося, доставая из-под полы пиджачка «вальтер» выпуска тридцать восьмого года и положив палец на спусковой крючок. Он как бы с искренним сожалением прицокнул языком: – Зря ты, парашник, так сильно меня обидел, зря. Хотя ничего плохого в «жидовской морде» лично я не нахожу. Но вот то, как ты меня назвал «жидовской падлой»… за это тоже придется ответить и тоже по полной программе.

И вдруг заорал на Пулю, который стоял открывши рот:

– А ты чего стоишь, как пьяный биндюжник, приклеившийся к столбу? Выводи!

То ли этот крик невзрачного на вид Моси подействовал, то ли еще что, но Пуля вдруг также выхватил из-за брючного пояса старенький, но, видимо, вполне надежный револьвер и, ткнув им под брюхо Рыхлому, почти прошипел в его лицо:

– Выходь по одному! И вы, трое…

– Да ты чего, Пуля?! – сунулся к нему очнувшийся катранщик. – Обоссался, что ли, со страху под этим жиденышем? Так мы же его щас всей братвой…

Но тому будто вожжа под хвост попала.

– Молчать, с-с-сука продажная! – уже в полную глотку вопил он. – А то и тебя щас в распыл пущу! Или, думаешь, не знаю, как ты нашу братву этим гумозникам сдаешь? Так я тебе, с-с-сука, напомню! Очень даже напомню. Ты у меня долго кровью харкать будешь.

Сначала побледневший, затем побагровевший катранщик хотел было вновь открыть свою золотую пасть, однако сообразив, что сейчас не тот момент, чтобы качать свои права, только хрюкнул в сторону Пули и, резко развернувшись, направился к двери смежной комнаты.

– Стоять, падла! – раздался спокойный голос молчавшего до этого Волка. – Стоять! А ты, – кивнул он появившемуся с улицы Пикадору, – выводи этих козлов по одному. У меня к ним свой базар будет.

– Мужики… – попробовал было хрюкнуть кто-то из постоянных посетителей катрана, но его тут же оборвал хриплый голос Волка:

– Мужики на хозяина [89] горбатятся да лес валят, а перед тобой, тормоз ты стебанутый, авторитетные люди стоят.

Он повел стволом в сторону осатаневшего от подобной наглости катранщика и голосом, не терпящим возражений, приказал:

– Ты тоже – во двор… следом за этими гумозниками. – Однако заметив, как вновь белеет багровое до этого лицо катранщика, усмехнулся кривой усмешкой: – Да не боись, не трону, если, конешно, ерепениться не будешь. Короче, так! Выводи свою лошадь из стойла и запрягай повозку. Мне прокатиться кой-куда надо будет. И если не будешь поднимать кипеж, верну.

Он показал Пикадору с Пулей, чтобы те выводили гумозников на улицу, и все так же продолжая держать в руке ствол, повернулся к сжавшимся у дальнего столика катранникам*:

– Надеюсь, всем всё понятно? Вот и хорошо. И чтобы в течение часа отсюда никому ни шага. Узнаю, что кто-то рванул в город, – отрублю нос по самые яйца.

И никто уже не сомневался, что он пристрелит любого и каждого, кто осмелится нарушить его приказ.

Связав по рукам и ногам Рыхлого с его сопровождением, Волк, Пикадор и Пуля загрузили исходящих лагерным матом гумозников в легкую повозку, и Волк, сказав Пуле, чтобы тот сматывал отсюда удочки, тронул поводья лошади…

Отъехав с полкилометра от усадьбы катранщика, Волк натянул поводья и повернулся лицом к сидевшему рядом Пикадору:

– Ну что, начнем?

– А чего ждать-то? – буркнул тот в ответ.

Подошел соскочивший с повозки Мося:

– Вон там, за леском должны ждать Боцман с Шайтаном, так может, до них дотянем?

Однако «тянуть» уже было поздно. Скорый на руку Пикадор уже тащил с повозки упирающегося, исходящего матом Рыхлого и гвоздил его одним и тем же вопросом:

– Берлога?.. Где ваша лёжка? Колись, с-с-сучара, иначе…

– Да пошел ты!.. – еще не до конца врубился Рыхлый и тут же пожалел об этом.

Хлесткий, как удар кнута, пистолетный выстрел заставил его замолчать, и он уставился на красное пятно, расползающееся на груди длиннющего, как жердь, шатена, который как лежал на дне возка, так и остался лежать там, удивительно выпучив глаза.

Еще не до конца поверив в происходящее, Рыхлый взвизгнул было опять отборным матерком, однако второй выстрел заставил его заткнуться, и он теперь уже наполненными ужасом глазами смотрел на второго своего подельника, который только ногами дернулся, когда Пикадор спустил курок.

– Ты… ты чего? – взвизгнул Рыхлый.

– Следующая пуля – твоя, – пообещал Пикадор, приподнимая стволом подбородок Рыхлого. – Ну а потом уж…

Ему не дал договорить последний из троицы, которая опекала в катране Рыхлого:

– Я покажу. А этот, – кивнул он в сторону Рыхлого, – может и не знать. Мы его в городе держим…

– Хорошо, ты покажешь, – хмыкнул Пикадор. – Ну а этого… Ладно, потом посмотрим, на что он сгодится.

– Сколько сейчас ваших в берлоге? – спросил Волк.

– Ну-у, если в город никто не подался, то семеро.