Глава 19

Совсем не стремясь строить карьеру в наёмнических ВВС, Борис Нефёдов делал её помимо своей воли. Просто на весьма среднем фоне большинства местных лётных кадров выдающийся ас заметно выделялся. Командир легиона Макс Хан при встрече поглядывал на своего протеже с улыбкой. Похоже, даже всесильный южноафриканец Хенк не мог помешать неизбежному служебному взлёту своего недруга. А вскоре случилось событие, которое лишь всё ускорило.

Перед контрнаступлением правительственных войск Пану Поручику поручили сбросить ложный десант в тылу крупной повстанческой группировки. Военная хитрость удалась на славу. Повстанцы оттянули с фронта все резервы на борьбу с двумя сотнями мешков с песком. Но и лётчикам, устроившим весь этот цирк, досталось. Самолёт попал под сильный обстрел. В довершение ко всему при посадке бомбардировщик сошёл с полосы и угодил одним своим колесом в яму. Стойка шасси надломилась, самолёт на несколько секунд встал вертикально, затем рухнул, подняв тучи пыли. Из повреждённого топливного трубопровода хлынул керосин, который попадал на искрящиеся провода разорванной электропроводки. Когда к месту катастрофы подоспела помощь, большая часть фюзеляжа уже полыхала.

Бушующее пламя отрезало путь к кабине. Экипаж оказался в огненной ловушке. Никто не решался идти на выручку товарищам, которые из-за полученных ранений самостоятельно не могли покинуть самолёт. Некоторые наблюдатели даже благоразумно отходили подальше, опасаясь, что от высокой температуры могут вспыхнуть бензиновые лужи, образовавшиеся после крушения крылатой машины.

Подоспевшие огнеборцы начали заливать огонь из брандспойтов, но пожар только расходился. Ревущая оранжевая стихия стремительно пожирала самолёт, подбираясь к находящимся в нём людям. Взрыв топливных баков, в которых ещё оставалось прилично керосина, мог лишь ускорить страшную развязку.

Борис оказался на месте крушения одним из последних. Протолкавшись сквозь ряды зевак, сразу понял: медлить нельзя.

– Стаскивай свою сбрую! – Нефёдов повелительно ткнул локтем соседа. Тот сразу всё понял и беспрекословно снял с себя кожаную куртку. Борис обмотал ею голову и вскарабкался на крыло. По просьбе Нефёдова пожарные брандмейстеры направили на него свои шланги. И всё равно спину, ноги и ещё некоторые части тела сразу стало сильно припекать.

Борису вспомнился его первый настоящий учитель жизни – машинист Иван Степанович Купцов – Степаныч. Было это более тридцати лет назад. Времена тогда были суровые, ждать, когда паровозная топка остынет для срочного ремонта, было нельзя, ибо требовалось любой ценой гнать план. Вот старый машинист надевал на себя два ватника, две пары рукавиц, всячески закутывался и забинтовывал смазанное жиром лицо. Оставив только щёлочки для глаз, старик, перекрестившись, лез по просунутой в «шуровку» доске в самое пекло неостывшей паровозной топки – чистить её забитые колосники от плохо прогоревшего некачественного угля. Однажды юные помощники едва успели выдернуть Петровича за ноги из печи. Он уже начал терять сознание. Чтобы привести седовласого мастера в чувство, ребята вылили на него три ведра воды. Потом Борис быстро сбегал за пивом и оклемался старик, только брови обгорели… О столь лёгкой цене за своё лихачество Борис теперь мог только мечтать.

Когда он подобрался к кабине, одежда на нём горела в нескольких местах. Под прозрачным колпаком в облаках серого дыма Нефёдов увидел Замбаха. С перекошенным лицом, жадно хватая ртом остатки воздуха, тот пытался изнутри ногами выбить фонарь кабины. Но видимо, из-за ранения поляку не хватало для этого сил.

Сидящий за броневой перегородкой штурман-радист застыл в неподвижной позе, привалившись телом на борт и уронив голову на грудь. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы определить, что он отлетался. Борис много на своём веку повидал смертей и всё-таки не мог привыкнуть к тому, что людей сводит в могилу не неизлечимая болезнь, их не доканывает немощная старость. Полного сил здоровяка лишил жизни крохотный кусочек металла диаметром всего 15 миллиметров. Нефёдов разговаривал с погибшим лётчиком перед тем, как тот отправился на это задание. Балагур искрился жизненной энергией. И вот он – сидит, застывший в смертном окоченении… Нелепо!

Фонарь кабины был так раскалён, что, едва прикоснувшись к стеклу, Борис отдёрнул руку. Сдвигать колпак назад пришлось не руками, а локтями и подошвами ботинок. Сделать это оказалось очень сложно. Существовала опасность, что от высокой температуры подвижные части фонаря могло частично заварить. Если это действительно так, то шансов на спасения у поляка почти нет. Даже будь у Бориса с собой специальный топор, он не смог бы с его помощью быстро высвободить пилота. Авиационное стекло намного толще автомобильного. Оно многослойное и чрезвычайно крепкое. Оставалось пытаться изо всех сил сдвинуть колпак.

К счастью, пожарные сообразили, что надо направить струи воды на стекло. Благодаря охлаждающим стекло и металл потокам и отчаянным усилиям Замбаха вдвоём им удалось немного сдвинуть тяжелую панель. Тут выяснилось, что при крушении самолёта оказался повреждён находившийся в кабине баллон с кислородом. Из него вырывалось небольшое пламя, которое задымляло кабину. Замбах в любой момент мог погибнуть от удушья. Когда же фонарь удалось немного сдвинуть, дым сразу вытянуло сквозь образовавшуюся щель. Но проникший в кабину спасительный воздух принёс не только облегчение находящемуся там человеку. Он создал новую страшную угрозу его жизни. Атмосферный кислород начал подпитывать пламя из повреждённого баллона. Тесное пространство кабины быстро превращалось в доменную печь. У Бориса и Замбаха фактически не осталось в запасе времени на то, чтобы сдвинуть фонарь настолько, чтобы лётчик смог выбраться из раскалённой западни…

Наудачу в этот критический момент на помощь им подоспели ещё несколько смельчаков. Общими усилиями колпак был сдвинут. Перегнувшись через борт, Борис начал отстёгивать обвязки парашюта раненого пилота. Вместе спасатели выволокли Замбаха из кабины и перенесли его на ожидающие носилки. Они успели сделать это за считаные секунды до того, как взорвались топливные баки и самолёт превратился в огромный костёр. Запах горящего авиатоплива смешивался с ужасным запахом горелого мяса…

Борис был в числе тех, кто нёс носилки с раненым к санчасти. Поляк был весь в крови. Разрыв зенитного снаряда послал несколько шрапнельных пуль ему в спину, в бок и в бедро. К счастью, жизненно важные органы не пострадали. Правда, лётчик успел обгореть. После того как с Пана Поручика стянули лётный комбинезон, хирург извлёк пули, зашил раны и обработал ожоги. Анестезии не было. Пачки с нужными ампулами пропали. Это выяснилось перед самой операцией. Доктор подозревал африканскую обслугу. На здешнем «чёрном» рынке лекарства стоили баснословные деньги, и местные рабочие часто их воровали, даже сейф несколько раз взламывали.

Взбешённый доктор пообещал найти того, кто это сделал, и лично отрезать ему руку за воровство. А пока Борису и нескольким другим добровольным ассистентам пришлось удерживать раненого на операционном столе. В то время как хирург копался в его ранах инструментом, Замбах изо всех сил старался сдерживать стоны, продолжая травить похабные анекдоты. Потом он признался, что боль во время операции была сильнее, чем в момент ранения.

К счастью для Нефёдова, огонь не успел серьёзно подпалить его собственную шкуру. Хотя даже среди пожарных и зевак имелись получившие ожоги. Но смельчакам, как известно, везёт.

После всего испытанного Борис устроил себе баню в старой бочке из-под бензина. Он скинул с себя сильно обгоревший комбинезон и залез в металлический цилиндр с водой, установленный на костре. Всё было устроено примитивно, но действовало. Сидя разморенный в тёплой воде, Нефёдов любовался на заходящее солнце. Наступало его самое любимое время в здешних местах – сумерки. Окружающий пейзаж расцвечивался мягкими лирическими красками, даже птичьи голоса из ближайшего леса отдалённо напоминали неаполитанские серенады.

К бочке подошёл Макс Хан и коротко сообщил:

– Решено дать тебе эскадрилью. Поздравляю!

Через несколько дней к Борису в номер заглянул Замбах. Дело было вечером. Весь в бинтах и пластырях, прихрамывая на одну ногу, поляк тем не менее держался бодрячком. Вёл он себя с загадочной многозначительностью, словно узнал про Бориса нечто очень важное. С собой визитёр принёс бутылку скотча. Нефёдов достал из холодильника банку рыбных консервов, сыр.

Замбах разлил спиртное по бокалам. И неожиданно произнёс:

– Я сразу почувствовал в тебе русского. Вчера, вытаскивая меня, ты так матерился, что я удивляюсь, как остальные не поняли, кто ты есть таков.

Разговор сразу пошёл откровенный.

– Вообще-то большинство поляков не любят вас, москалей. Но я другое дело. Среди моих предков были русские казаки! Один из них был захвачен поляками и сожжён в медном быке вместе с полковником Заливайко. Другой же верой и правдой служил шляхтичам, за что получил от польского короля дворянство. Сохранилось предание, что один польский магнат, застав его со своею женой, приказал облить голого ходока дёгтем, обсыпать пухом, привязать верёвками к дикой лошади и пустить в степь. Неизвестно какой случай спас моего предка от неминуемой смерти, но, согласно преданию, охоту соблазнять чужих жён и дочерей это происшествие у него не отбило…

Замбах очень гордился обоими своими предками.

Борис же лишний раз убедился, что авантюристами случайно не становятся. Зов крови не позволяет им осесть на одном месте и повести размеренную жизнь. В каждом профессиональном искателе приключений присутствует пассионарный ген норманнов-завоевателей, «отцов-основателей», конкистадоров, золотоискателей и прочих искателей приключений, богатств и титулов.

– Как и мой прапрапрадед, я тоже люблю женщин, выпивку и деньги, – разъяснил Замбах. – Но даже за все деньги мира и за ночь с первой красавицей я не предам друзей… Вчера ты помог мне, и я этого не забуду. Возьми меня в свою эскадрилью, не пожалеешь…

Замбах пил, и Борис не отставал. В комнате плавал дым американских сигарет. Из приёмника лилась задушевная мелодия. Опьянев, Пан Поручик поднял на Бориса мокрые глаза и мрачно выговорил:

– И всё-таки не могу простить вам, русским, что вы отняли у меня Родину. Мало вам Украины, вы и Польшу подмяли…

Возникла неловкая пауза.

– Я понимаю, – согласился Борис, решив не обижаться за державу, которая и в самом деле вела себя не всегда по-джентльменски по отношению к соседним народам.

– Не можешь этого понять! – полез в бутылку разгорячённый алкоголем Замбах. – Для тебя иметь Родину так же естественно, как дышать воздухом. А я благодаря вам, русским, стал вечным мытарем без роду и племени. Понять меня способна только рыба, выброшенная на берег.

– Я понимаю, – сочувственно повторил Борис. – И всё-таки не спеши сплеча проклинать целый братский народ. Моя авиагруппа в 1945-м всего за несколько месяцев до окончания войны потеряла семерых отличных ребят. Они положили свои жизни за свободу твоей Польши… Мы тут с тобой хлеб преломили и горилку пьём, хоть и шотландскую. И ты говоришь, что все мы оккупанты? По-моему, дружэ, ты не прав. На межчеловеческом уровне все мы братья. А остальное политика. Глупо нам, честным солдатам, вспоминать старые национальные обиды. Я же не припоминаю тебе, как ваши поляки Гришку Отрепьева на московский престол посадили.

– Да, и у нас был звёздный час, – с ностальгической гордостью расправил плечи Замбах и повеселел.

– Действительно, а ну её к дьяволу, это продажную девку политику! Давай лучше вместо того, чтобы драть глотку и орать: «Вива Польска!», «Хай живе вильна Украина!» или «Боже царя Храни!» споём что-нибудь для души. А не то мы спьяну порежем друг друга.

И остаток ночи друзья пропели про степь раздольную, про русское поле, украинскую «Распрягайте хлопцы кони», польскую «Хей соколы» и тому подобный репертуар.

Своими поступками Борис давно завоевал уважение наёмников, поэтому многие хотели служить под его началом. Но Нефёдов сколачивал коллектив из проверенных людей, которым всецело доверял. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти их. Это в обычном обществе трудно понять, что по-настоящему представляет собой человек, как он поведёт себя в критической ситуации – «под нагрузкой»; можно ли на него положиться в трудном деле. На войне же всё происходит гораздо быстрее. Поэтому, если хочешь узнать человека до конца, проведи с ним хотя бы дней пяток в одной траншее на передовой…

Доверенные бойцы составили ядро новой команды. С остальными же лётчиками «эскадрильи скунсов» новому командиру предстояло что-то делать, ибо управлять этим сбродом так, как делали его предшественники, Нефёдов не собирался. У бывшего командира фронтового штрафбата имелись собственные методы насаждения дисциплины и боевого духа. Едва вступив в должность, Нефёдов собрал подчинённых за ангаром подальше от посторонних глаз.

– Вы говно, а не лётчики, – такова была его первая фраза. – Правильно вас называют вонючками. Но вы не просто вонючки, вы редкие засранцы! Сборище презренных трусов и неудачников.

– Нас назвали так незаслуженно, – крикнул один из слушателей.

– Глупости! – отрезал Нефёдов. – Такие прозвища просто так не дают, тем более на войне. Я уже почти месяц среди вас и убедился, что вы полные ничтожества.

Борис резал в лицо подчинённым чрезвычайно неприятные вещи, не собирался никого щадить. Перед ним были не те оступившиеся пацаны, которыми он командовал в 1942 году и которых можно было попытаться наставить на путь истинный. Ему предстояло добиться беспрекословного повиновения от сложившихся людей, многим из которых перевалило за сорок. Таких перевоспитывать поздно. Действовать предстояло где-то страхом, а где-то показать подчинённым их собственную выгоду.

– Запомните! Раз уж мне выпала такая сомнительная честь командовать подобными отбросами, как вы, я стану делать это так, как считаю нужным. Мне плевать на ваши контракты и страховки. У меня есть полномочия лично расстреливать каждого, кто трусливо сбежит с поля боя, бросив товарища на произвол судьбы, или положит бомбы куда попало, не разбирая, кто под ним – вооружённый враг или мирный деревенский обоз. Подобного паскудства я не потерплю. Запомните это!

И снова раздражённый голос прервал оратора:

– Не надо нас пугать, майор. Пусть вначале нам заплатят, как обещано, тогда посмотрим.

Борис подошёл к летчику и смерил его презрительным взглядом. Затем жёстко ответил:

– Вы плачетесь, что вам мало платят, а когда вы погибаете, хоронят как собак. Но разве вы достойны иного? По-моему, очень справедливо, когда трупы трусов и бесчестных подонков достаются лесным падальщикам. Я даже прикажу хоронить погибших членов экипажей, не выполнивших задачу, в мусорных мешках. Или нет, пусть лучше их станут бросать в выгребную яму, ведь вы дерьмо…

Убедившись, что его слова произвели на всех нужное впечатление, Борис обвёл присутствующих ледяным взглядом:

– И ещё у меня для вас плохая новость: больше вы не получите ни цента, пока эскадрилья не избавится от репутации сборища трусов и подонков.

Новость ошеломила аудиторию. Следующая реплика из рядов «скунсов» прозвучала как жалкая попытка спасти хотя бы что-то из прежних прав:

– Но, сэр, наш прежний командир…

– В задницу вашего прежнего командира! Он был полное дерьмо, раз не смог заставить вас уважать себя и товарищей по оружию. Теперь ваш босс я. Поверьте, мне приходилось принимать под командование сброд и похуже. И я всегда знал, как погнать его в бой. Правда, вначале обычно приходится пристрелить собственноручно пару паршивых овец, которые портят всё стадо, после чего дело налаживалось.

Борис впервые улыбнулся. Ухмылка получилась злая, с явным оттенком сарказма.

– Нет, вы не скунсы. Те хоть умеют постоять за себя, подняв хвост. Вы жалкие бараны. А я ваш пастух. Как я уже сказал, мне плевать на ваши контракты. Отныне вы моя собственность, и я заставлю вас работать. Я сделаю из вас волков. Те же, кто уже по привычке обделался от страха, могут проваливать на все четыре стороны, не дожидаясь завтрашнего утра. Ибо на рассвете для всех вас начинается новая адская жизнь. Я договорюсь с Ханом, чтобы он позволил желающим спрыгнуть с поезда дезертировать без последствий. Но тем, кто останется, я не завидую. Отныне эта эскадрилья называется «Адской».

«Скунсы» сидели притихшие и обескураженные. Замбах насмешливо поглядывал по сторонам на растерявшихся соседей. Ему было по душе то, как русский основательно сшиб спесь с этого трусливого стада.

Завершив своё выступление, Нефёдов раздражённо спросил:

– Вопросы есть?

Никто больше не решился подать голос. Тогда комэск перешёл к постановке боевой задачи:

– С завтрашнего утра всей эскадрильей работаем по Лаки Зекеле и его банде. Этот ублюдок три дня назад разорил три деревни. Живьём закапывал людей в могилы, сжигал в автомобильных покрышках и тому подобное. Я хочу, чтобы от его армии в течение ближайших трёх дней осталось одно воспоминание.

– Но он хорошо вооружен, сэр, – глядя на Нефёдова, не то с испугом, не то с уважением позволил себе усомниться в возможности выполнить задачу один из «скунсов». – Вторая эскадрилья потеряла три самолёта против него, а седьмая-пять.

На это Нефёдов пояснил, что избежать высоких потерь можно лишь одним способом – надо поступать вопреки правилам:

– Если не можете задавить противника огневой мощью, изменяйте правила под себя. Разрывайте шаблон, делайте то, чего от вас не ждут.

Так Александр Македонский, который имел при Фермопилах армию в четыре раза меньше персидской, тем не менее сумел наголову разгромить противника, с самого начала озадачив персидского царя Дария тем, что выстроил свою армию под углом к его армаде. Таким образом, Александр компенсировал угрозу собственным флангам. А затем великий полководец древности «потащил» персидскую кавалерию за собой на правый фланг, неожиданно развернулся и нанёс знаменитый косой удар в ослабленный центр персов…

– Мы тоже должны постоянно удивлять неприятеля, – пояснял командир. – Поэтому завтра выйдем в район атаки не с северо-запада, как остальные эскадрильи, а со стороны змеиных болот. Высоту держать минимальную. Утром над болотами поднимаются густые облака испарений. Они скроют нас. По пути всем соблюдать радиомолчание…

После инструктажа к Борису подошёл Замбах. Поинтересовался со снисходительной ухмылочкой на губах:

– Не слишком ли ты круто с ними? Вонючки ведь могут на тебя хвосты поднять: пасквиль какой состряпать, а то и шмыльнут в суматохе боя из пушечки, якобы случайно. Пойди потом докажи, что это было преднамеренное покушение. Они такие…

– Пусть, – серьёзно ответил Борис. – Даже гориллы совершают альтруистические поступки, без личной выгоды помогая друг другу. А эти хуже животных. Противно! Поэтому пока я здесь командир, каждый поддонок должен знать, что совершённое паскудство не сойдёт ему с рук…

На следующий день эскадрилья начала работать. И к удивлению многих, «скунсы» стали действовать более решительно и профессионально. Но мало кто знал, что скрывается за таким преображением. Разгадка же преображения трусов в храбрецов заключалась в том, что подчинённые Нефёдова гораздо больше боялись командирского самолёта с изображением колеса на фюзеляже, чем вражеских ракет. «Скунсы» говорили друг другу, что это пыточное колесо, которое ожидает всякого, кто нарушит приказ нового комэска. Борис только улыбался на такие разговоры: пусть думают так, раз хотят. Друзьям же он пояснял, что украсил свой самолёт колесом Фортуны:

– Это обозначение моего жизненного кредо. Дела и мысли, которые ты положишь на колесо своей судьбы сегодня, завтра принесут тебе радость или печаль…

Постоянная жизнь в банке с пауками приучила Нефёдова каждую секунду быть готовым к встрече с опасностью. «Надейся только на себя и постоянно будь готов ко всему!» – этот девиз стал для него правилом выживания. Даже после полётов Борис не позволял себе расслабляться. Возле входа в гостиницу Бориса окликнул из машины Макс Хан. По внешнему виду немца Анархист понял, что случилось что-то очень нехорошее.

– У тебя засада, – без всяких предисловий предупредил Хан. – Полагаю, что наш приятель-бур тоже там – всем заправляет. Ты превратился для него в большую проблему, особенно после того, как понравился самому президенту. Когда Морган подписывал приказ о твоём назначении на должность командира эскадрильи, он спросил меня, как я отношусь к тому, чтобы со временем ты занял место главного президентского советника по авиационным вопросам. Так что идёшь в гору. И Хенку это не может нравиться.

«А может, это провокация, – размышлял Борис. – Ведь до сих пор Хенк действовал более изощрённо».

– Нет, всё точно, – будто угадал его мысли Хан. – Они ждут твоего прихода.

Макс вручил Нефёдову достаточно лёгкий компактный автомат и сразу перевёл регулятор, расположенный над его спусковым крючком в положение стрельбы короткими очередями. Борис отметил, что немец надел перчатки, чтобы не оставлять отпечатки своих пальцев на оружии.

Нефёдов давно понял, что решающее столкновение между Глотом и Ханом неизбежно, и ему придётся участвовать в кровавой развязке этого затяжного конфликта…

Они вошли в гостиницу. С немцем был ещё чернокожий боевик, которого Нефёдову раньше видеть не приходилось. Макс общался с ним короткими приказами, как со своим рабом-телохранителем. По дороге немец инструктировал непривычного к подобным делам лётчика:

– Откроется дверь, сразу стреляй, – Хан показал, в какой стойке лучше вести огонь и как следует держать оружие. – Жаль короткими очередями влево и вправо. И ни в коем случае не входи внутрь! Лучше всего стрелять от самого порога. Так ты сможешь контролировать всю территорию прихожей и в то же время избежать непосредственного контакта с противником (видимо, имелась в виду вероятность рукопашного боя). Автомат всё время держи у пояса, чтобы его у тебя не выбили. Поворачивайся всем корпусом в ту сторону, куда стреляешь. Если дашь слишком длинную очередь, ствол может увести в сторону или задрать вверх. К тому же так можно быстро расстрелять все тридцать патронов, что заряжены в магазин. А пока будешь перезаряжать, схлопочешь пулю. У одного из твоих гостей мой человек видел «Стэн». Хорошая машинка! Его владелец похож на профессионального киллера.

Трое мужчин, ступая как можно тише, приблизились к двери номера, в котором проживал Борис. Хан сделал знак приготовиться.

– Они там, – шепнул немец Борису на ухо и добавил: – На нас не рассчитывай. Ты должен пришить их сам.

Старые знакомые посмотрели друг другу в глаза, и Борис недоумённо подумал: «Сейчас он чего доброго скажет, что по здешнему обычаю полагается, чтобы, убив Хенка, я вырезал ножом его сырую печень и съел её».

Напоследок немец вручил Нефёдову два запасных «рожка» к автомату и бесшумно отошёл в сторону. Его помощник встал за спиной хозяина.

У Бориса засосало под ложечкой. Он чувствовал сильное волнение, адреналин бурлил в крови. Поэтому прежде всего надо было постараться успокоиться. Нефёдову казалось, что люди за дверью могут услышать его учащённое дыхание. Немного уверенности ему придавал бронежилет, который Хан нацепил на него ещё на улице.

Немец с помощником с напряжённым интересом следили за разворачивающимся гладиаторским представлением. Борис осторожно вставил ключ в замок и несколько раз его повернул. Дверь приоткрылась без малейшего скрипа. Внутри ничего не было видно. Борис ещё раз бросил взгляд на своих соблюдающих нейтралитет спутников. Хан кивнул ему, мол, всё делаешь правильно.

Неожиданно темноту номера вспороли две вспышки пистолетных выстрелов. Мощный удар опрокинул Нефёдова на пол. Тело буквально парализовала острая «чёрная» боль, перехватило дыхание. Борис увидел бросившийся к нему из глубины номера мужской силуэт. Ему показалось, что это Хенк. «Сейчас он добьёт меня в голову!» – пронеслось в голове Нефёдова, и он нажал на спусковой крючок. Автомат в его руках грозно прогремел короткой очередью. Зазвенели падающие на пол гильзы. Силуэт исчез.

Борис поднялся, и, забыв про наставления Хана, бросился в номер, спеша поскорее завершить дело. По дороге он споткнулся о чьё-то лежащее на полу тело. Начал вставать. Но тут со спины на него набросился ещё один враг. По-звериному рыча Нефёдову на ухо, он принялся его душить. Каким-то чудом Борис сумел вырваться из рук озверевшего от страха и ярости киллера и выбрался обратно в коридор.

Несколько минут Борис не мог вдохнуть в себя воздух. Страшно болела грудь. Нефёдов сидел, скрючившись и прислонившись спиной к стене, не в силах разогнуться. Когда боль немного отпустила, Борис расстегнул жилёт, потом рубашку и увидел большую гематому на груди. На бронежилете тоже имелась вмятина. Если бы не эта защита, его тело сейчас бы сотрясали предсмертные судороги на окровавленном полу.

К Борису бесшумно приблизился Хан. Присев рядом на карточки, тихо спросил, кивнув в сторону открытой двери:

– Все готовы?

– Кажется, один ещё жив, – едва выдавил из себя Нефёдов. Ему было трудно говорить из-за тупой боли в груди. Немец придирчиво осмотрел товарища и вновь жёстко произнёс:

– Тебе придётся собраться. Ты должен его дожать. Он – твоя проблема… Таковы правила игры.

Но перед тем как отойти, Хан, всё же сжалившись над Нефёдовым, вручил ему гранату и дал совет, как проще прикончить оставшегося киллера.

– Вырви у гранаты кольцо и вкати её в комнату. Только не забудь вначале вставить в автомат полный магазин…

Борис приготовился так и поступить. Но пока возился с оружием и собирался с силами, из номера вдруг донёсся слабый хрипящий голос, который мог принадлежать только тяжелораненому человеку:

– Прошу вас, не убивайте меня! Я знаю, – вы здесь. Я хочу сдаться.

Нефёдову не следовало вступать в разговор с противником. Убивать врага намного легче, если воспринимаешь его как нечто абстрактное, а не как конкретную личность с её болью, страхами, мыслями о семье. А прикончить киллера было необходимо, ибо на этой войне пленных не брали.

– Я хочу сдаться полиции! – молил Бориса голос из чёрного провала. Нефёдов заколебался. Тогда к нему быстрой походкой приблизился Хан, взял гранату и небрежно швырнул через порог…

Полиция появилась на месте боя, лишь когда всё было кончено. Охрана гостиницы, а также другие постояльцы тоже не вмешивались, будто были предупреждены о том, что это не партизанский налёт, а внутренние разборки местных противоборствующих кланов.

Помещение номера было забрызгано кровью, на стенах зияли многочисленные дыры от пуль и осколков. Хан с помощником обыскивали убитых. Хенка среди них не оказалось. Борис испытал разочарование – пока Глот жив, война не закончена. Южноафриканец будет делать всё, чтобы помешать ему добраться до сына и вернуться с ним домой…

Между тем немец вытащил из кармана одного из убитых свернутую трубочкой пачку долларовых банкнот. Пересчитал и многозначительно показал Борису.

– Смотри! За твою жизнь он заплатил не местными «фантиками», а твёрдой валютой. Хенк оценил твою голову в сумму, эквивалентную трёхмесячному жалованью местного министра. Наш друг весьма щедр! За такие деньги здешние голодранцы мать родную не пожалеют, не то что бледнолицего чужака. Верно я говорю, Флако?

Хан обратился к своему чернокожему телохранителю. Тот застенчиво улыбнулся Борису, но согласно кивнул.

Потом, по пути к машине Макс пояснил, почему не мог лично разобраться с засевшими в номере Нефёдова головорезами:

– Если я убью Хенка, все решат, что я расчищаю себе дорогу к власти. Тебе же ничего бы не грозило, если бы тебе удалось пришить эту южноафриканскую собаку. Ведь он сам залез в твой номер со своими головорезами. Жаль, конечно, что не получилось. Впрочем, Глот слишком хитёр, чтобы самому загнать себя в ловушку.