Охота пуще неволи
Если бы какого-нибудь пытливого путешественника занесло сюда, в эту глухую северную чащобу, и любопытство заставило бы его забраться на вершину скалистого холма, торчавшего посреди бурелома, он не смог бы и предположить, что в этом краю живет кто-то, кроме зверей и птиц. Во всяком случае командир Отряда очень рассчитывал на это, полагаясь на свой немаленький опыт лесной войны и профессиональные навыки подчиненных.
Маскировка базы была проведена «на отлично». Из временных шалашей бойцы Отряда давно переехали в глубокие и относительно комфортабельные землянки, построенные с расчетом на долгое пребывание. Землянки «съели» много сил и времени у бойцов, но командир, как человек предусмотрительный и основательный, спуску своим не давал. Над благоустройством жилья работали все, кроме особиста и радистки с поваром. Сам подполковник, раздевшись по пояс и прихватив острую саперную лопатку, копал без устали помещения для бойцов и подземные проходы между ними. Вырытую землю тщательно собирали в мешки и уносили подальше, к реке. Там ее высыпали в воду, чтобы следы раскопок не стали причиной обнаружения Отряда. Входы в подземелье замаскировали тщательно и с выдумкой, положив на деревянные люки вырезанный дерн. Как пошутил Садуллоев, «если не хочешь, чтобы временное жилье стало постоянной могилой, копай лучше!».
Пища для бойцов готовилась в специально отведенной для этого землянке на отшибе лагеря, а хитрый извилистый дымоотвод был построен с учетом местной розы ветров, так, чтобы даже слабый запах дыма и пищи уносило за холм, через речку. Постоянно сменявшиеся караулы и дозоры не просто поддерживали безопасность, они не давали бойцам закиснуть в своих землянках в ожидании настоящего дела…
Вздохнув, подполковник Ерошкин тщательно затушил окурок и аккуратно убрал его в коробочку, где хранились его собратья, ожидающие своей бесславной кончины в костре. Подполковник не был скупердяем, хранившим каждую пылинку табака на черный день – к чистоплотности в лесу его приучила специфика разведывательной работы. Обрывок ткани, кусочек бумаги, оставшийся после недогоревшей самокрутки, даже спичка были не просто мусором – они были важными уликами, следами, по которым опытный следопыт легко прочел бы, что за дичь он выслеживает. А дичью подполковник быть не собирался.
– …Ну что, молчит? – с дежурной полуулыбкой спросил Ерошкин повара Садуллоева, спустившись к тому в кухню-землянку.
– Еще бы, командир, – невольно ощерив золотые зубы в ответной улыбке, ответил повар. – Молчит. Это ж рыба!
Не улыбнуться командиру в ответ он не мог физически. Было в командире что-то такое, что делало его личность очень привлекательной для окружающих. В самой тяжелой ситуации, в самый хмурый момент, когда людей сжимал страх или трепало беспокойство, стоило появиться подполковнику государственной безопасности Сергею Ерошкину и отпустить легкую, дежурную шуточку, как хмарь и грусть улетучивалась из душ людей. Словно солнце приласкало…
– Да я не про лещей, Наиль, – командир присел на грубо сколоченную лавочку в углу землянки, замолк на минуту, глядя на умелые руки отрядного повара, часто ставившего в недоумение бойцов своими кулинарными изысками из обыденных припасов, а в данный момент ловко свежевавшего и чистившего наловленную рыбу, затем огляделся. – Куда вы нашего «языка»-то подевали?
– А над ним Пашка с Мишкой работают. – Наиль, повернув голову, указал в сторону темного лаза, уводившего в глубь землянки, в качественно вырытую и оборудованную кладовую.
Командир, цокнув языком для приличия и сглотнув слюну, невольно набежавшую при запахе жареной рыбы, пойманной разведчиками этим утром, нырнул в лаз, где была устроена своеобразная гауптвахта, рядом с кладовой, в связи с большой глубиной и звукоизолированностью последней. Работать с пленными необходимо было долго и вдумчиво, частенько используя нецивилизованные методы. Ну да, с волками жить…
Глазам подполковника при свете двух сальных коптилок, сделанных из гильз станкового пулемета, предстало обыденное для военного человека зрелище: голый, крепко связанный стропами человек с деревянной колотушкой во рту. В глазах человека плещется страх, но он не сломлен, силится вертеть головой, пряча глаза от острого кончика кинжала.
Разведчик Павел Гогачев, резко повернувшись к вошедшему командиру, молча подвинул тому деревянную колоду, служившую в подвале табуреткой, и снова уставился на пленника. Его товарищ, Миша Фомчук, в упоении продолжал водить ножом перед лицом немца, затем, неожиданно, сделал надрез у века, прямо около самого глазного яблока. Обильно потекла кровь. Мешая русские и немецкие слова, обильно пересыпая речь нецензурной бранью, Фомчук резко пнул связанного в пах. Тот скорчился на земляном полу, и Ерошкин неожиданно увидел его глаза – удивительно спокойные, злые…
– …Вещи его посмотрели? – спросил подполковник бойцов.
– Обижаешь, командир! – Гогачев присел на корточки перед сидящим Ерошкиным, ему – крепко сложенному высокому тридцатилетнему мужику в узкой норе было слегка неуютно. – Каждый шов прощупали, ты ж нас знаешь.
– И…?
– Да ничего! – Гогачев досадливо сплюнул в угол, специально стараясь попасть на пленника. – Немецкая зажигалка, немецкие же сигареты. Складной нож, патроны россыпью под пистолет-пулемет, сигнальная шашка, граната…
– Белье проверили? – перебил подполковник, желая уточнить, нет ли на нательных подштанниках и майке специфического штампа.
– Да чистое! – недовольно проговорил Павел. – Ну, не в смысле гигиены конечно, прости, командир. Отметок, штамповки не имеется…
– Ну, и долго вы с ним возитесь? – Командир покосился на пленника, который, несмотря на неудобно связанные сзади руки и ноги, сумел кое-как примоститься на бок и изобразить подобие достоинства на лице. – Да он просто смеется над вами… тоже мне, допросчики. Ну-ка подвиньтесь, горе-инквизиторы. Его надо сломать, и сломать резко! А то вы мне тут неделю возиться будете! Вы разведчики или погулять по лесополосе вышли?!
Бойцы поспешно подвинулись, освобождая место для командира, услужливо повернули фонари-коптилки и с интересом уставились на подполковника. Тот снял со спины худую торбу, достал оттуда крепко завязанный горловиной, водонепроницаемый мешок из прорезиненной ткани…
– Фомчук, будешь переводить, и ты, Гогачев, останься, смотрите и учитесь, салаги! – Командир потянулся пальцами к связанному, досадливо крякнул, когда тот попытался увернуться от его рук, левой схватил пленника за ухо, правой ухватился за туго вбитый между зубов деревянный кляп. Тот замычал. – Да что ж вы, ироды, сделали? Ни туда ни сюда. Ну во-от, переводи, Фомчук, – подполковник заговорил, неспешно подбирая слова, глядя, как пленник непривычно шевелит челюстью, онемевшей от долгого пребывания во рту затычки. – Я офицер Красной Армии. Знаю, кто ты такой. Требую от тебя полного повиновения, ответов на все мои вопросы. В случае сотрудничества гарантирую тебе жизнь, в противном случае – долгую мучительную смерть… Перевел? Ну, добавь еще, что никаких конвенций о правах военнопленных Советский Союз с Германией не подписывал, и мы знаем, как немцы обращаются с нашими…
Ерошкин внимательно следил за лицом связанного немца и одновременно с переводом Миши Фомчука развязывал туго перетянутую горловину мешка. Развязал и сунул в мешок руку. А когда Фомчук закончил переводить, вытащил из мешка кулак и… вытряхнул на голый беззащитный низ живота пленного ядреных лесных муравьев. Затем резко вытащил из ножен свой морской кортик, который берег еще с молодости, и пару раз полоснул по животу. До крови. Немец резко дернулся, но Ерошкин неожиданно быстро подскочил к нему и наступил ногой на грудь, удерживая в углу, нагнулся и ударил кулаком в лицо…
– …Переводи дальше, – невысокого роста, подполковник запросто выпрямился под низким сводом землянки. Спокойно достал блестящий, как зеркало, полированный портсигар, вытянул оттуда папиросу. Не спеша сжал мундштук зубами и пальцами, закрутив гармошку, и прикурил трофейной немецкой зажигалкой, затянулся, спокойно глядя на корчащегося немца. – Скажи, что я ему сейчас весь мешок на одно место высыплю, а если не поможет, вставлю туда железную трубу, засуну живую крысу и нагрею с одного конца… Времени у нас много…
…Комсомолец, студент иняза, добровольцем ушедший на войну из дипломатической академии, 20-летний Фомчук возбужденно сыпал на немецком вопросами, немец, утирая рукой кровь из разбитого носа, вяло и подавленно отвечал. Муравьев с него стряхнули, развязали и дали надеть штаны. Так Ерошкин возвращал ему надежду на жизнь, чтобы пленный не рыпался. Между тем подполковник рассуждал холодно и беспристрастно. За простым унтер-офицером СС Центр самолет присылать не станет. А держать пленного на базе долго, муторно и накладно. Вывод один.
– …Подготовьте шифровку в Центр, – сухо произнес подполковник. – Радистку мне сюда! Хотя нет, не надо. Я сам к ней схожу…
Гогачев с готовностью кивнул. Он с восторгом смотрел на своего командира, как обычно, сумевшего найти выход из сложной ситуации и моментально сломившего сопротивление фанатичного пленника.
– …Что с ним делать будем, командир? – преданно глядя на Ерошкина, спросил Гогачев.
– Выпотрошить и в расход, что-что… – слегка раздраженно ответил подполковник. – Чай, не маленький, а вопросы задаешь как будто октябренок. Миша пусть с ним поработает еще, и ко мне с докладом. Да, а тело… ну, не мне тебя учить…
«Не мы это начали», – отстраненно подумал Ерошкин, тем более что немец так и не дал им главного – местонахождения Объекта, того самого, ради чего и была проделана такая большая и серьезная работа. Для организации партизанского движения ввиду своей малонаселенности эта территория подходила плохо. «Да-а, спецотряд СС “Оборотни”, волки те еще… моим мальчишкам просто повезло, что вырвались, немцы проявили нешуточную беспечность». А еще Ерошкин подумал о том, что станется с несколькими десятками других мальчишек, если тех двоих найдут и выпотрошат…
…Что-то удерживало Николая на месте, и он не спешил вставать с лежки в овражке, хорошо опутанном густым лесным кустарником, где они перекусили тщательно сберегаемым сухим пайком. Конкин нетерпеливо ткнул его кулаком в плечо, двигай, мол, но Коля не спешил. Повернулся к товарищу, сделал страшное лицо, прижал палец к губам. Оба прижались к земле и прислушались. Лесную полуживую тишину внезапно прорезал странный звук, как будто из колеса под давлением резко спускали воздух, затем чей-то крик и… приглушенный выстрел.
– …Бежим туда! – яростно зашептал Конкин, дергая товарища за рукав. – Давай быстрее! Вдруг там наши воюют!
– Какие наши, Вань?! – спросил Николай и дернулся от неожиданности, Конкин резко приподнялся, накинул на себя вещмешок, схватил автомат и бросился в лес, на звук выстрела.
Выдохнув сквозь сжатые зубы и подавив нахлынувшую на товарища ярость, Удальцов схватил свои нехитрые пожитки и бросился следом…
…Одного из немцев Николай видел раньше в лагере, среди ряженых партизан. При схожих обстоятельствах. Немцы в пятнистых комбинезонах спецвойск СС расслабленно стояли с ножами в руках, с одного стекала кровь, а у их ног ничком лежали двое, Николай за долю секунды отметил про себя: «Трое, стоят спокойно, расслабленно. Здоровые, твари». Додумать он не успел, рысью крадущийся справа и спереди от него Иван неожиданно присел, положил на землю автомат, вытащил из-за голенища нож и, прямо через кусты, в великолепном прыжке упал на спину немца с окровавленным ножом, перекатился, поднялся, стряхнув со своего лезвия кровь, ощерившись, встал против немцев…
…Прыгнув сзади на безоружного, Николай попытался взять его шею в локтевой захват, но немчура оказался неожиданно сильным и попытался перекинуть его через себя. Руки Удальцов не разжимал, чувствуя, что, если разожмет – проиграет схватку. Упал на спину, все еще удерживая шею, но уже начиная ощущать противную слабость в руках, как будто враг высасывал из него силы. Внезапно немец широко раскинул ноги, двинул Колю локтем в живот, рывком развернулся и… вырвался из захвата. Коля попытался взбрыкнуть слабеющими ногами, и тут раздался шаркающий, непередаваемый звук, какой издает хорошо заточенный стальной клинок, соприкасаясь с силой с живыми еще, человеческими ребрами. Обессиленный, Коля проследил за серыми глазами молодого еще немца с короткими соломенными волосами, еще секунду назад торжествовавшего победу. С хрипом из его губ вырвался последний выдох, тело безжизненно рухнуло.
– … Наповал! – радостно, вполголоса, но будто из груди рыкнул Иван, торжествующе вздернув свой кинжал к небу, так, что с него во все стороны брызнули капли свежей рубиновой крови. – Ты чего, Колян?! Ты ранен?
– Сильным немец оказался, – выдохнул Удальцов и, пошатываясь, встал. – А что, своего ты тоже? Как ты быстро управился! Ну даешь, спортсмен!
…От неожиданного резкого треска веток товарищи замерли на месте. Николай так и застыл с растопыренными пальцами, собираясь ухватить брошенный автомат. Из-за кустов на них смотрели три глаза, три пышущие злобой глаза. Вот они поднялись, плавно, как атакующая кобра. Вначале показалось пятнистое кепи, затем лицо, раскрашенное в неимоверную гамму цветов, похожее то ли на ящера, то ли на гадюку. Третий глаз оказался дулом автомата, который немец держал высоко, почти у самого лица.
– …Рю-юки вверьхь! – шипяще, по-змеиному выдохнул немец. Еле видным движением он взмахнул дулом автомата вверх. Товарищи медленно подняли руки. За долю секунды Николай увидел множество деталей: капли пота на напряженной шее Вани, свои неохотно, медленно поднимающиеся руки, сверкающий, как молния, нож, несущийся к шее фрица!..
– А-арх! – Немец невероятно быстрым движением начал вращать всем корпусом, в попытке извернуться, одновременно нажав на спусковой крючок, но нож уже плотно вонзился ему в шею. По самую рукоять. Все это Николай сфотографировал взглядом за долю секунды, потом было уже не до того. Плечо обожгло касанием пули, кувырок, приятная тяжесть автомата в руках… перекат в противоположную сторону… все действия происходят сами по себе, без участия разума или сознания…
…Они с Иваном практически одновременно оказались сидящими на корточках, с автоматами в руках, целясь в разные стороны… и одновременно, хотя и не сразу увидели до боли знакомое лицо с раскосыми глазами и непременной улыбкой…
– …Так, молокососы, – отрядный снайпер, сержант Миша Оол, одним прыжком оказался рядом. – Пошумели, наследили?! Быстро трупы обыскать! В темпе, в темпе! На вас идет охота, раздолбаи!..
…Они быстро переворачивали свежие трупы, рылись в пропитанной кровью одежде. Коля с удивлением почувствовал, что ему совсем не противно, и тут же согнулся в рвотной судороге. Оол резко хлопнул его по спине ладонью.
– …Так, на нежности времени нет, за вами такие волки идут! – Миша прищурился. – Оба двое, сюда! Значит, так, если я не дойду, передадите командиру – объект в точке три! Запомнили?! Повторить!
– Объект в точке три! – послушно хором повторили оба. Удальцов не выдержал. – Оол, ты как здесь?!..
– …Времени нет рассусоливать! – сердито оборвал тот. – Этих двух посмотрели?
Воины повернулись к лежащим ничком убитым, которых совсем недавно, всего минут десять назад лишили жизни фашисты. Перевернули. Молча, не сговариваясь, сняли головные уборы. Встали и выпрямились в секундном молчании. Перед ними на земле лежали старик с седой бородой до груди и юнец лет четырнадцати в крестьянской одежде. Мальчишка в пальцах, в последнем усилии своей жизни, зажал старый охотничий нож с потемневшим лезвием, его зубы были ощерены, как будто он улыбался, старик смотрел скорбно.
Не сговариваясь, закрыли им глаза, накрыли лица и положили под кустик. Оол выпрямился.
– …Ну что, братки, а теперь на базу! – Миша не договорил. Неожиданно его плечо дернулось, только затем раздался отрывистый хлопок выстрела, потом еще и еще, но все трое уже были на земле.
– А-ах! – выдохнул Миша. – Ну что, просрали время! Зажимают нас. Вы всё поняли?! Бегом отсюда, я прикрою. Да выползайте же, дурни! Ну?!
– Миша, а как же ты? – Иван смотрел умоляюще. – Вместе уйдем?
– Пошли отсюда, я прикрою! – Сержант с ненавистью посмотрел на ребят. – Быстро, ну!
Миша положил на раненое плечо ладонь левой руки, рывком дотянулся до своей старенькой винтовки с прилаженной оптикой и колбасой покатился в сторону. Переглянувшись, ребята схватили свои пожитки и нырнули через ветки кустов, раздирая лица, руки в кровь. Откатились метров на двадцать, замерли. Где-то слева послышался протяжный свист. Задыхаясь и обливаясь потом, ребята поползли на четвереньках в противоположную от свиста сторону. Ползли, пока наконец не почувствовали, что могут встать. Отбежали, прижались спиной к широкой березе, замерли, бесшумно переводя дыхание. Внезапно сзади послышался сухой хлопок выстрела. Еще один. Бешеная автоматная очередь…
– … Пошли обратно! – Конкин решительно повернулся в сторону стрельбы, но Николай крепко взял его за руку.
– Куда пошли?! – Ощерившись, он посмотрел на перекошенное яростью лицо товарища и яростно зашептал: – Нам приказали валить отсюда со всех ног! Ты уже выступил! На хрен валим отсюда!
– Там Мишка погибает! – Ваня дернул рукой. – Из-за нас погибает!
– Вот именно, из-за нас! – Удальцов решительно потянул Конкина за рукав брезентовой куртки. – Информацию он нам передал, и мы теперь обязаны донести ее командиру, понял?! Валим! Как здесь оказался наш чукча, расскажешь после! Нам бы отсюда выбраться!
…Плечо нестерпимо болело. Похоже, что тупой пистолетный немецкий патрон пробил лопатку. Оол сжал зубы и выдохнул, чтобы подавить жгучую, туманящую глаза боль, и перекатился еще раз. Одного он, похоже, снял, хотя стопроцентно уверен не был.
«Эти пятнистые черти в лесу ведут себя как дома, – отстраненно подумал Миша. – Удивительно, как наши молокососы сумели ножами уделать этих призраков. Ну ничего, живым я им не дамся…»
Приподняв маскировочный балахон, снайпер дотянулся до вместительного кармана на животе, достал оттуда моток бечевки и, изловчившись в несколько оборотов, туго намотал ее под мышкой, под раненым плечом, сделав другой виток с противоположной стороны шеи. Кровотечение моментально прекратилось. Опытный охотник, Михаил знал, как продлевать жизнь в случае необходимости. Из этого же кармана-кенгуру Оол вытянул бумажный кулек, развернул. Высыпал на окровавленную ладонь несколько сморщенных, как корешки, грибов и, не раздумывая, закинул в рот, яростно разжевал. Накрылся маскировочным балахоном и пополз вперед…
– … Собаки снова потеряли след! – Офицер немецких егерей в растерянности смотрел на штурмгауптфюрера спецвойск СС Иоахима Грубера. – Они что, заколдованные, лешаки?!
– Нет, просто им везет, и они хорошо тренированы, друг мой, – протянул Иоахим, сидя на корточках около положенных на обочине дороги трупов. Особое внимание офицера привлекло ножевое ранение на шее подчиненного. – Обратите внимание на характер надреза, герр штурмгауптфюрер. – Егерь склонился рядом…
– Ну, дыра как дыра, – офицер с сомнением покачал головой, – удивительно только, что лезвие узкое…
– Не просто узкое, а еще и короткое! – Грубер резко выдохнул и встал на ноги. – Ставлю бутылку французского коньяку, что сонную артерию моему следопыту Гансу перебил одним ударом очень хороший профессионал…
…Офицеры повернулись в сторону леса. Оттуда легко, словно молодой олень, выскочил эсэсовец в пятнистом комбинезоне и с тщательно закамуфлированным коричнево-зеленой краской лицом. Подбежав ближе, он остановился, почтительно отдал честь и, переведя дыхание, доложил:
– …Герр штурмгауптфюрер, дичь загнана к болоту! Он отчаянно сопротивляется, тяжело ранил двоих наших, но мы его зажали!
– Молодцы! – отрывисто произнес Грубер. – Вилли, собирай всех! Я не хочу повторения вчерашней ошибки, окружить болото целиком! И еще, постарайтесь взять этого призрака живьем, нам нужна информация… впрочем, на эту охоту я пойду сам!
…Солнце почти не пробивалось сквозь плотные ветки деревьев. Чуть опустив бинокль, Иоахим посмотрел на кромку болота, прищурился, затем вновь широко раскрыл глаза. Болезненное дыхание и слабые стоны сидящего рядом Вилли мешали, не давали сосредоточиться…
– …Да заткнешься ты когда-нибудь?! – раздраженно прошипел штурмгауптфюрер, повернувшись к подчиненному. – Подумаешь, дырка в ухе!
…Вилли жалобно посмотрел на командира и послушно умолк, прижимая окровавленный тампон к пробитому пулей уху.
– …Хитрый зверь, зверь лесной… – Грубер вновь приник к биноклю, его могучие плечи напряглись. – Сейчас мы сладим и с тобой!.. Вот он! Вот он, черт бы его побрал, Вилли! Твое ухо не останется неотмщенным!..
…Грубер поднял над головой левую руку с растопыренными пальцами, повел кругом, вокруг раздался еле слышный шорох и тут же со стороны болота прозвучал еще один выстрел. Ага! Дичь в отчаянии!
Кольцо сжималось вокруг все плотней. Михаил зажмурился. Стоялая болотная влага приятно холодила раненое плечо. Миша подумал, что вот-вот, буквально через несколько мгновений такие понятия, как «приятно» или «боль», станут лишними, ненужными для его лишенного телесной оболочки духа. Да и важно ли все это? Миша согнал с лица улыбку, вспомнив своих дуралеев-товарищей, привычно называвших его чукчей. Бороться с ними не было никакой возможности, доказывать, что он зырянин из старинного шаманского рода и не имеет никакого отношения ни к чукчам, ни к Чукотке. Эти простые московские ребята вряд ли знали, кто такие шаманы, и не видели разницы между представителями народов Севера…
…Еще Миша вспомнил учебу в сельскохозяйственном институте в Москве, куда он приехал по разнарядке, совсем неграмотным, вспомнил белобрысую веснушчатую русскую девочку Катю, которая учила его читать и писать по вечерам, после лекций. Вспомнил свой первый выстрел из винтовки, тяжелую руку отца, ласково сдвинувшую шапку ему на глаза… вздохнул и разжал пальцы на цевье бесполезной уже винтовки, которая, булькнув, тут же пошла на дно. Боль под действием шаманских грибов отступила, кочка, на которой он лежал грудью, размякала все больше и больше. Где-то совсем рядом, но как будто в другом мире послышался отзвук чужих шагов. Вздохнув и улыбнувшись, сержант-снайпер, ворошиловский стрелок родом с земли, которая держит небо, Михаил Оол сунул руку за пазуху…
– …Одни ошметки, герр штурмгауптфюрер! – почтительно проговорил стоящий поодаль верный Вилли. Под действием особой бодрящей таблетки из специальной эсэсовской никелированной аптечки боль в пробитом ухе совсем ушла, окровавленное лицо расплывалось в неестественной ухмылке. Он пнул ногой разложенные на плащ-палатке останки. – Вот его ноги, а торс, кхм… вот то, что от него осталось. Личных вещей пока не обнаружили…
– Хорошо, что вы догадались дернуть его жердью! – Иоахим был хмур. Итог операции был неутешителен: четверо погибших подчиненных, еще четверо раненых, если считать придурка Вилли. Его лучший следопыт, охотник родом из баварских лесов, Генрих Шварцман потерял глаз от посмертного взрыва этого русского маньяка. Что докладывать начальству?! Двух русских – старика и мальчика, убитых тройкой, также покойного ныне фельдфебеля Путци стыдно было даже показывать штандартенфюреру, они едва ли годились на трофеи.
– Герр штурмгауптфюрер!.. – выдохнул подбежавший егерь прямо в лицо Грубера. – Герр гауптман немецких егерей приказал доложить вам, что собаки уверенно держат след!
…И замер, увидев неожиданно проскочившую сквозь звериный оскал яростную улыбку радости на лице офицера спецподразделения СС.