– Ты понял, во что мы вляпались, Колян? – выдохнул Конкин, когда ребята, пробежав с десяток километров, с ходу форсировали лесную речушку и залегли в прибрежных камышовых зарослях, отмахиваясь от налетевшей мошкары. – В общем, минут десять у нас наверное есть… Ты слушай, слушай…
Николай слушал и мрачнел. Все его наблюдения и нестыковки слились в одно целое. Так и хотелось хлопнуть себя по лбу.
– Как же нам повезло, Ваня, что ты остался наблюдать, – хмуро сказал Удальцов. – Что же нам теперь-то делать?
Оба товарища замолчали, угрюмо уставившись в жаркое летнее небо. Вечерело. Комары и слепни назойливо вились вокруг промокших людей, нещадно жаля в головы, в тела, прямо через одежду.
– Как их Садуллоев по-своему, ну, по-татарски называет? – неожиданно спросил Ваня, отмахиваясь от назойливой мошкары. – Кейявины? Кьявины?
– Вроде, не помню. – Коля прищурился. – Помню, что слово на Каина похоже. Вроде как убийцы.
– А ты что, брат, в религии силен? – Иван внимательно посмотрел на своего товарища. – Ты это… религия – опиум для народа!
Ребята переглянулись, заулыбались. Внезапно над рощей, которую они пробежали четверть часа назад, поднялась туча птиц. Николай нахмурился, резко подобрался.
– Они? – Ваня перекатился за кустик, присел на корточки. – Они?! Приставучие, черти!
– Отставить! – Коля шустро проверил автомат, отомкнул магазин… сухой. – Религия – опиум для народа! Так что чертей нет! А вот погоня есть! Подъем! Хорошо, хоть собак не слышно! Авось уйдем!
…Ребята споро откатились от реки, под укрытие густого кустарника, вскочили, проверили направление и рванули бегом, старательно забирая правее. Лесная наука говорит, что человек при ходьбе всегда неосознанно забирает чуть левее, а стереотипы, как учил старшой, надо ломать. Бежали быстро, но аккуратно, вдумчиво. Тяжелый планшет на длинном ремне бил Ивана по бедрам и, что совсем мужику неудобно, порой залетал между ног. Коля приладил его товарищу бечевкой к поясному ремню. Знания приходили с опытом.
У их бега была своя, большая цель. Они не просто спасались от немцев. Они спасали свой отряд, взяв погоню на себя, готовые, если потребуется, заплатить жизнью за то, чтобы товарищи сумели дойти и выполнить поставленную задачу…
…Два часа спустя, все еще мокрые, но уже давно от пота, а не от речной воды, бойцы позволили себе привал. Место для отдыха не выбирали, просто рухнули у вершины лысого каменистого взгорья. К счастью, здесь кровососущие насекомые им почти не надоедали. Спортсмен Ваня, сделав несколько вдохов-выдохов, сразу лег на живот и, достав бинокль из футляра, принялся разглядывать окрестности. Николай долго не мог прийти в себя. Грудь не просто болела, она горела изнутри. Дыхание вырывалось рывками, пульс частил ударами молотка по вискам и затылку, холодный пот скользил по всему телу. «Ничего, ничего, – отстраненно думал Удальцов. – Надо жить, надо бежать. Бег – это жизнь, а жизнь для меня сейчас – это бег. Прав был доктор, не с моим сердцем в десант идти…»
– Не отстают, суки! – неожиданно севшим голосом сказал Иван. – Хоть ты тресни! Не отстают, и всё.
– Что, опять птицы? – глухо спросил Николай.
– Хуже. Хуже каинов этих летающих! – зло сказал Конкин и протянул товарищу бинокль. – Посмотри, вроде на две группы разделились, видишь?
Действительно, сквозь полевой бинокль можно было без большого усилия разглядеть серо-зеленые фигурки, двигавшиеся через редкое полесье. Шли они быстро и ровно, особенно не скрываясь, сохраняя дистанцию друг с другом. Шли спокойно, оглядываясь по сторонам, действительно разделившись на две группы, как бы образовав редкий, но прочный сачок.
– Грамотно идут, – Коля отнял бинокль от глаз и пристально посмотрел на товарища. – Это не просто солдатеры! У нас еще минута есть, дыши. Эти каины нам спуску не дадут. Это вам не обозников расстреливать…
– Ага, обозники, мать их! – Ваня внезапно задышал быстрее, его глаза округлились от злобы. – Волки это матерые, понял, волки! Ты там с ними пока в лагере прохлаждался, чаи гонял с салом, я посмотрел на них. Хорошо посмотрел! Волки они, Коля, не уйти нам от них! А что?! Место неплохое. Давай бой примем! Последний, ахх!..
…Схватив друга за горло и навалившись сверху, Удальцов затравленно крутанул головой и яростно зашипел:
– Волки, говоришь?! Да хоть львы с тиграми из Московского зоопарка! Бой принимать у нас команды не было! И пока нас не прижали, мы будем бежать, понял?! Ты же мастер спорта! Тебе легче! Отставить сопли…
…Болото было как болото. По краям деревья, густая поросль острой, будто отточенной осоки, посередине покрытое ряской и тиной озерцо. Густая, словно грозовая туча, стая насекомых кружила над осокой, не рассеиваясь даже от сильных порывов ветра. Смеркалось, над лесом повисла густая тишина.
Высокий широкоплечий человек в пятнистом комбинезоне без знаков различия тихо напевал себе под нос старую песенку, перекидывая увесистый автомат из одной руки в другую легко, как детскую игрушку. Слова песни лились из него сами собой, казалось, они были рождены именно здесь, в этом дремучем углу света, здесь, где всходят и заходят солнце и луна, из этого самого болота…
Еin Fischer mit der Rute wohl an dem Ufer stand und sah’s mit kaltem Blute, wie sich das Fischlein wand… [2]
– …Герр штурмгауптфюрер, – почтительно склонился к присевшему в раздумье Иоахиму крепыш в таком же пятнистом комбинезоне. – Следы затерялись. Мы еще раз прочесали все окрестности и рощу, тщательно прочесали. Дорога оцеплена батальоном обеспечения, но, похоже, им удалось уйти. Не представляю, как… они же не птицы?!
– Даже птицы оставляют следы, дорогой Вилли, – мечтательная улыбка прорезала угрюмое, задумчивое лицо Иоахима Грубера. – Если ты хорошо учился в школе, то на уроках биологии должен был усвоить, что у птиц нет сфинктеров. Так что их можно найти по непроизвольно извергающемуся помету.
– Не могу знать, герр штурмгауптфюрер! – Вилли сердито посмотрел на командира. – Наш учитель биологии оказался евреем, и, естественно, про птичьи сфинктеры мы узнать не успели. Спасибо за науку о птичьих жопах, герр…
…От сильной командирской оплеухи каска слетела с головы Вилли, он покатился по земле, зажимая ладонью ушибленное ухо. Он так и не успел увидеть, ни как штурмгауптфюрер встает, ни как замахивается. Только вспышка удара и падение…
– Дорогой Вилли, – мягко заговорил Иоахим. – Ты знаешь, я чудесно отношусь к юмору. Если солдат шутит – значит он все еще жив. Но субординацию и дисциплину мы в армии Великого Рейха поддерживаем неукоснительно. Если ты не видишь разницы между шуткой и панибратством – не шути. Встать! Разбиться по тройкам, один спит, двое смотрят. Каждые два часа – обход. Эти зайчата где-то рядом, я их носом чую! Да, и еще раз передай всем нашим – русских брать только живьем! Стрелять разрешаю только поверх голов! Бегом!..
Потомственный военный, Иоахим Грубер в душе не был злым человеком. Он даже тайком недолюбливал нацистов и их действия, но он был офицером элитных частей СС и свято верил в армейские идеалы и добродетели. А главное, Иоахим был спортсменом. Превосходный боксер, стрелок, легкоатлет, глубоко в сердце он берег и лелеял любовь к охоте. Дичь еще ни разу не уходила от него, будь то птица, олень, свирепый лесной кабан или… партизаны. Наивысшим моментом счастья для него было видеть затравленные глаза добычи, последний всплеск отчаяния и, наконец, поражение… штурмгауптфюрер с хрустом потянулся, повел могучими плечами, пошел прочь от болота к уже поставленной для него заботливыми руками бойцов одноместной палатке, обтянутой противомоскитной сеткой. Еще одно проявление реальной пользы субординации и дисциплины.
– …И все-таки они где-то здесь, – бормотал Иоахим, – совсем рядом. Прямо у нас под носом. Где же вы, русские?…
…Сдерживать дрожь уже не было никаких сил. Все тело ломило от нечеловеческого напряжения. Вода, поначалу приятно холодившая тело, теперь, казалось, высасывала из души последние силы. Насекомых Коля уже не чувствовал, опухшее от сотни укусов лицо, казалось, стало старой морщинистой картофелиной. Глаза превратились в щелочки. Хотелось вскочить, вылезти из болота и побежать. Вместо этого, поборов самих себя, Удальцов и Конкин связали заранее нарубленные палки и ветки елового лапника латинской буквой V, так, как их учили на спецкурсах. Не спеша легли посередине и, изо всех сил стараясь не шуметь, погребли прочь от берега лесного болотца, или, вернее, заболоченного лесного озерца. Ваня вспомнил еще, как он – мастер спорта – рассмеялся над предположением, что ему могут понадобиться какие-то «плавательные средства». Сейчас эти знания оказались как нельзя кстати. В наступившей лесной темноте их головы с привязанными к ним торбами с самым ценным военным скарбом – автоматными магазинами, практически не выделялись на поверхности. Ветки, помимо плавучести, давали еще и неплохую маскировку…
…От берега отползали долго, казалось – целую вечность. Скрюченные от воды конечности ожили. Полежали, передохнули. Сунулись было к дороге, да спасла нерадивость немецких обозников – расхлябанные фрицы из оцепления курили на посту. Заметив угольки сигарет, ребята поползли в лес, дальше и дальше. Ползли больше часа, стараясь забирать в самый бурелом, густо поросший ветками лесной малины, пока наконец не решили, что можно встать и идти.
– …Что делать будем, товарищ? – Ваня придержал друга за рукав. – Просто бездумно идти нам нельзя…
– Будем искать укрытие, Ваня. – Удальцов вздохнул. – Так мы с тобой далеко не уйдем. Одно радует, если на нас объявили тотальный поиск, командир с отсекающими сумел уйти…
…Конкин тогда вовремя дошел до расположения Отряда. Подполковник Ерошкин оперативно оценил обстановку и приказал сниматься с места и переводить десантников в резервную точку. Сам же, хотя и не имел на это права, взяв с собой трех разведчиков и снайпера-чукчу Михаила Оола, отправился вслед за Иваном на точку встречи…
– …Что это?! – встревоженно шепнул Николай. Он первым заметил темнеющую в самой глубине бурелома массу бревен, не сваленную природой, а сложенную в определенном порядке. По ночному лесу ребята прошли несколько километров и смертельно устали, но самое главное, они были с оружием, снаряженным сухими патронами.
– Чуешь, как будто медом пахнет? – Силуэт Ивана, практически не видимый в темноте, уже слегка выделялся в первых призрачных всполохах раннего летнего восхода. – Как любит говорить наш старшой, «нос разведчика не менее важен, чем уши»…
…Навал бревен на деле оказался сильно покосившейся хижиной. Крыша лачуги была завалена упавшими наподобие шалаша деревьями, сделавшими строение практически не видимым. Лишь узкий торец здания остался доступен, да и тот густо зарос травой и кустарником.
Приметив дверь с глубоко вырезанным на ней православным крестом, ребята замерли в нерешительности.
«Выдавить ее, что ли…» – подумал было Иван, но не успел претворить мысль в действие – дверца с легким скрипом распахнулась. Оттуда показался свечной, будто призрачный, свет…
– …Заходите, сынки, коль пришли, – старческий голос прошелестел еле слышно. – Не стойте на пороге, гостями будете…
Не дожидаясь повторного приглашения, разведчики, пригибаясь, нырнули в узкий дверной проем и застыли посередине неожиданно просторного помещения. Слабый свет едва освещал развешанные по стенам лики святых на потемневших от времени иконах. Трухлявый деревянный пол насквозь пророс травой, в углу валялась большая охапка сена. Куда интереснее оказался хозяин.
«…Человек без времени живет в монашеской келье…» – мелькнула у Николая мысль, мелькнула и угасла под пристальным, острым взглядом седого, как лунь, старика с длинными волосами и бородой до пояса. Худой, иссушенный, со ввалившимися щеками, он одновременно производил впечатление человека невероятно сильного, духовитого. Одетый во все черное, этот старик не был похож ни на кого из окружавших Удальцова в прошлой, довоенной советской действительности. А самую длинную бороду Николай видел разве что у одного профессора-астронома в лектории, куда он, еще мальчишкой, забрел послушать про иные миры и созвездия. Да и борода та была козлиной, несравнимо короче этой. А креста, большого монашеского креста, Удальцов не видел уже давно, с раннего детства…
– …Ну садитесь, что ли, дети мои? – Не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, старик взмахнул рукой в широком рукаве, поставил на середину широкую, служившую столом лавку и опустил на нее большую бутыль.
Ребята не успели устроиться на сене, как стол уже был накрыт: несколько запеченных картофелин, луковицы, подсохшая краюха ржаного хлеба…
– …Идти нам надо, дед. Спасибо конечно… – Иван опасливо посмотрел в верхний угол, туда, где сквозь прореху между бревен уже застенчиво проглядывали первые лучи солнца. – Найдут нас здесь…
– Да, сынки, аки зверей обложили вас, и охотники за вами матерые. – Старик вздохнул. – Ну да ладно. Идти вам как раз никуда не надо, пропадете. Да и не уйти далеко, усталым таким. Ты бы на товарища своего лучше посмотрел, пусть он тебе ногу свою покажет…
Конкин вопросительно взглянул на Николая. Тот молча, пристально глядя на старика, не спеша снял сапог с левой ноги, размотал портянку… Обнажилась глубокая рана на голени с запекшейся по краям кровью. Ваня молча снял рюкзак, достал бинт, а в голове его роились мысли: «Ай да дед, он что, кровь носом учуял, как комар?»
– …Да нет, Ванюша, не комарик я, не мошка, – старик смотрел исподлобья, но в уголках его глаз затаились искорки веселья. – Друг-то твой весь день мучился, а ты-то молодой, как лось сильный, похныкать-то любишь? Да ты погодь, бинт не мотай. У меня тут снадобье есть, пчелиное. Лучше любого аптечного другу твоему поможет…
Дед плошкой зачерпнул из кувшина густой жидкости цвета золота, придвинулся к Николаю и щедро залил рану. В клетушке неожиданно сильно запахло свежим медом, лугом, травами…
– …Ну а теперь и бинтуй споро, – старик улыбнулся, повернулся к Николаю. – Не боись, не прилипнет. Настоечка медовая и заразу прогонит, и рану затянет, глазом не моргнешь. Да и внутрь вам, сынки, не помешает, примите, душой отдохните.
– Найдут нас здесь, дед, нельзя нам, – устало сказал Николай, наливая в свою плошку медовухи из кувшина. – И ты пропадешь…
– Здесь вас не найдут. Говорю – значит не найдут, – уверенно сказал дед. – Так что кушайте, ребятки, на здоровье – и на боковую.
Разведчики и сами не заметили, как, опустошив кувшин с невероятно вкусной и обжигающе теплой для нутра медовухой и миски с незамысловатой, но свежей снедью, повалились на сено. Усталость клещами сжимала веки, но почему-то, может от медовухи, тревога покинула их души. Изможденный Николай уснул первым, но борющегося с усталостью Конкина мучили вопросы, на которые он не мог найти ответа.
– …Дед, а дед? – закрывая ладонью зевоту, спросил Иван. – А почему ты нам помогаешь? И почему на тебе крест? Я уж и не спрашиваю, откуда ты узнал, как меня зовут? Интересный ты человек, дед…
– Тут вопрос интересный, почему на вас крестов нету? – задумчиво хмурясь, спросил дед. – А на мне крест, потому как человек я Божий. И помогаю я вам, потому как по промыслу Его надобно. И друг-то твой спящий, почему он то в кармане хранит, что на сердце держать должен? Кого бояться вам, воинам, видевшим смерть уже? Ладно, ладно, ты спи, сынок, засыпай. Кто за Отечество живот не щадит, бесстрашным должен быть. Один только страх человеку нужен – Страх Божий…
…Снился Николаю интересный сон. Будто идет он по дороге золотой, как та медовуха солнечная. Идет радостно, хорошо. И впереди родители покойные стоят, отец и мать. Далеко стоят от Николая, машут ему призывно. И идет к ним Коля, радостно торопясь. Да только дорога-то сужаться начинает. Вот в два раза уже стала, вот уже в локоть шириной. А по бокам пропасть как будто. И чудится в этой пропасти глубокой зло, может, гадюки болотные, может, еще какая пакость. Падать нельзя. А родители все машут и зовут Колю – иди, мол, к нам! Ступает Николай осторожно, шаг за шагом, тропа все уже, вот словно полоса одна золотая. Не удержаться на ней никак! Замахал руками Николай, вот-вот свалится в темную бездну…
– …Господи, помоги мне! – отчаянно закричал он. – Помоги мне, Боже.
И тут, прямо перед ним возник большой, сияющий крест. Схватился за него Николай крепко, обхватил. И понес его крест все выше и выше, над пропастью и над тропой, прямо в объятия родителей…
…Он подскочил, как ужаленный, тяжело дыша, весь в испарине. Рядом подскочил такой же взъерошенный, с округлившимися глазами Иван. Оба уставились друг на друга и… скорчились в судорогах беззвучного смеха. Насмеявшись вдоволь, огляделись вокруг и замерли с открытыми ртами…
Никакой избушки не было. Не было комнаты-кельи, увешанной образами, не было двери, крыши, старика. Была только охапка старого сухого сена под огромным бревенчатым завалом. Да еле уловимый запах меда…
– …Да ведь вечер опять! – с удивлением заметил Ваня, когда ребята, отмахав в темпе несколько километров от места ночевки, остановились у ручья, чтобы передохнуть и умыться, наконец. – Это же мы весь день проспали! И как нас фрицы не нашли?!
– Старик же сказал – не найдут! – убежденно сказал Николай, разматывая бинт на ноге. – О, смотри! У меня нога зажила совсем. Помогла дедова медовуха!
– Да не было никакого деда! Привиделось нам от усталости! – убежденно заговорил Конкин. – Это ж бред… хотя, говорят, двоим одно и то же привидеться не может… значит, не привиделось?
И уставился на товарища с надеждой, ожидая немедленных объяснений, которые вернули бы пережитое ими мистическое приключение на рельсы реальности и скучной прозы жизни. Но Николай задумчиво уставился куда-то в сторону, теребя нагрудный кармашек, затем решительно расстегнул его и достал оттуда то, что Конкин меньше всего ожидал увидеть – оловянный нательный крестик. Порывшись в кармане комбинезона, извлек моток суровых ниток. Не церемонясь, отмотал кусок нужной длины, отгрыз зубами и, вдев нитку в дырочку на кресте, повесил себе на шею. Встал. Перекрестился…
– Ну ты дал! – почти восхищенно выдохнул Иван. – Вот этого я от тебя точно не ожидал! Комсомолец! Активист! Десантник из Отряда Сталина – и вдруг крестик! Ты случаем не забыл, что религия – опиум?
Николай не ответил, он сосредоточенно наполнял фляги водой из ручейка. Сквозь склонившиеся над ручейком ветки пробивались лучи заходящего солнца. Все было почти как в предыдущий вечер – безоблачное небо, тишина. Только теперь товарищи отдохнули, лежали не в вонючем болоте, а на мягкой лесной травке, рядом, в ручейке весело журчала вода.
– …Знаешь, я думаю, это был святой, – нарушил наконец молчание Николай. – Одно к одному: иконы, крест, свечка. Я от стариков в деревне рассказы всякие слышал.
– Из какой деревни, Коля?! – воскликнул Иван. – Мы ж москвичи. Чего еще я о тебе не знаю?
– Ладно! – Слова, казалось, давались Удальцову с трудом. – Никакой я не коренной москвич! Я с Поволжья. Продразверстка, знаешь, что такое? Не слышал никогда, а москвич?! Отец мой священником был. Увели его, понимаешь?! Нет?! А нас с мамкой зажиточными посчитали! Все подчистую вымели. Комиссары! Голод потом был лютый, братья, сестры мои вымерли все, мать. Понял я, что на месте сидеть, и мне погибель будет. Ушел я. Шел, шел… В больнице очнулся. Докторше я глянулся, забрала она меня с собой в Москву. И знаешь, что я запомнил, Ваня?! Как мы с голоду пухли, а комиссары жировали. Ходили, через трупы переступали и жрали, жрали! Хлеб наш жрали! Иди теперь, особисту расскажи, как враг притаился у него под самым носом! Иди!
– Да-а… – задумчиво протянул Иван. – Старичок-то и правда был! Все сходится. Да не шуми ты! Немцы кругом. И не пойду я ни к какому особисту – человек ты хороший, даром что верующий. Знаешь, одного понять не могу, как нас не нашли немцы?!..
